La Critica (первая книга казанской трилогии)

– На новый фильм Гильяма.

– А что новый фильм Гильяма вышел?! – обрадовался Глеб.

– Я тебе о чём?!

– Круто!

– Ну так!.. Тильда-наша-Суитон снимается в это картине. Вроде по сюжету она убивает отца своего отца… лопатой. Это не точно.

– Название?

– «Зеро Теорем».

– Посмотреть бы!..

– Посмотрим. Это не так уж дорого. Мы сможем себе это позволить, когда придёт время, – вдумчиво и проникновенно сказал я.

Мастер прислушивался к нашей беседе, но не участвовал.

– А не ты ли говорил: «Платить за просмотр фильма – всё равно, что платит за секс»? А? – припомнил Глеб моё давнишнее изречение, проявив тем самым недюжинную память.

Я посмеялся. Затем сказал:

– Наверное, я это сказал, когда у меня не было денег ни на то, ни на другое.

Наш гость немного посмеялся. Глеб вышел из игры, а мы с Михаилом сыграли вничью. Я заподозрил его в поддавании.

Мне показалось мало и, перед следующим коном я ещё подкурился.

– Эй, Стальский, мне сейчас в голову пришла интересная мысль, – я посмотрел на Глеба.

Глеб был сосредоточен на игре и никак не отреагировал, тогда как наш гость внимательно посмотрел на меня, видимо, из вежливости.

– Слушаешь? – поинтересовался я.

Глеб покивал и помычал.

– Вот слушайте. Я представил себе время, как верёвку. Простую верёвку. Как бы… А вся человеческая деятельность – узелки на этой верёвке. Слушаете?

– Мм… Да, – сказал Глеб.

– Слушаю, – ответил Мастер.

– Узелки, значит, на этой верёвке. На этой верёвке времени. Все эти узелки рано или поздно развязываются. Но это не такие узелки, которые можно развязать, распутав концы верёвки. Верёвки-времени. Это такие узелки, которые развязываются, когда тянешь за концы верёвки. Ты понимаешь о чём я? Петли словом.

– Кажется, – тихо и медленно проговорил Глеб, не отрываясь от своих карт.

– То есть время идёт своим ходом, – не меняет направления, а узелки человеческих дел или стремления, или мечты, словом всё человеческое, исчезает само собой при натяжении верёвки-времени.

– Интересная аллегория, – отреагировал Мастер.

Видимо, чтобы не слушать мои бредни, Стальский спросил гостя:

– Что-нибудь новое вам пришло в голову?

Конечно, вопрос касался новой религии, постулаты которой Мастер обдумывал на досуге (или всегда).

– Да… – не отвлекаясь от игры, ответил Мастер. – Кое-что имеется…

Ход был под меня, и внезапно мой настрой сменился. Мне стало не по себе. «Зачем я курил вторую порцию?!» Всё-таки какая эта жестокая игра! Смертельно опасная… Чёрт! Ещё карты такие грязные, что я буквально ощущаю, как бактерии карабкаются от кистей рук по запястьям всё выше и выше, – вот их колония заселила мои предплечья, плечи, заполонила подмышки, одновременно продвигается вниз по телу и вверх по шее. Я весь в микробах, они шевелятся на поверхности моего тела.

– Ты будешь крыть или берёшь? – резко спросил Глеб.

Как раз в этот самый момент мой ужас достиг апогея, я вскочил с места и бросил карты на стол, закричал:

– Нет! Нет! Я не хотел играть в эти ужасные карты! А вы меня заставили! Заставили меня! Принудили против моей воли! – я визжал и тыкал пальцами в сторону Стальского и Мастера, а чёрез пять секунд устремился к выходу, чтобы залезть в душ, но передумал и сел на гостиный диван. Внезапная головная боль заставила меня зажмуриться.

– Накрыло, беднягу, – слышал я слова Мастера, когда ложился на диван и придавливал голову подушками.

К головной боли прибавилась боль в глазах.

Мастер начал излагать нюансы своего учения только для Стальского. Я сильнее придавил подушку к голове и звуки стали едва слышны, а в темноте закрытых глаз замелькали розовые вспышки. Я довольно равнодушно подумал: «А не такое ли состояние у тех, кого вот-вот шарахнет инсульт?» Наверное, я на какое-то время отключился. А потом включился.

– Я считаю, что Человечество должно поблагодарить Землю и вежливо уйти. Перестать размножаться, беря на воспитания брошенных детей, – говорил Мастер, и каждое его слово проникало в моё сознание.

– А как люди должны отблагодарить планету? – спросил с дивана я.

– Пока не придумал, – повышенным голосом, чтобы я услышал, ответил Мастер.

Я снова выпал из реальности.

– Вот такая ботва, – было сказано Мастером в тот момент, когда я в очередной раз осознал действительность и выбрался из подушечного завала.

– Блин!.. – восхищённо протянул Стальский. – Я однозначно того же мнения.

Было похоже, что Глеб и Мастер нашли точки соприкосновения. После второго забытья мне немного полегчало, и я, боясь вновь растрясти голову, решил удалиться в свою комнату и лечь на нормальную кровать. Прихватив из холодильника бутылку ежевичного сока и сделав прощальный жест нашему гостю, я вышел из гостиной.

Странный выдался день.

P.S.

Примерно через неделю мы обнаружили в нашем почтовом ящике школьную двенадцатистраничную тетрадку, на обложке которой корявым детским почерком было написано «Мастербук». Самого Мастера мы больше не видели.

Опыт учит, что если хочешь что-то заткнуть за пояс и не получается,

то заболеваешь

С. Дали

Глава о глупости и самобичевании

Неделю спустя. 18.12.

– «Вам придётся полностью довериться мне», – передразнивая голос антикварщика, повторял я сам для себя, когда стоял в пробке в сторону офиса Бимерзкого. – «Я работаю не для живых, а во славу великих мертвецов», – продолжал упражняться я в пародии.

Я чувствовал, что сделал что-то неправильно, когда передал свою «прелесть» аферистическому старику без всяких юридических обязательств с его стороны. «Кажется, я сглупил», – помню, сказал я себе в тот момент. Правда я вытребовал с него расписку в простой форме на символическую сумму в сто пятьдесят тысяч рублей, которые – если он меня кинет – с него смогу получить только через суд. «Кажется меня нае…», – припоминаю, сказал я себе неделю назад, пожимая ручонку Якова Семёновича.

Итак, я ехал увидеться с Марком. Главной темой разговора являлась ситуация с антикварщиком. Что я скажу нашему адвокату? Вернее, как я расскажу ему всё? Как ни расскажи, всё равно будешь выглядеть дураком. Я придумывал слова. Скажу что-то вроде: «Представляешь Марк, кажется я стал жертвой аферы!..» Нет, не годится. Я не хожу быть жертвой. Как написано в учебниках: «Демонстрировать виктимное поведение». Или это по другому поводу написано? Я скажу: «Марк, а ты знаешь Романова Якова Семёновича?»

Спустя пятнадцать минут.

– Этого афериста все знают, – смеясь, ответил на мой вопрос Бимерзкий. – И что с ним?

В следующие десять минут я выложил адвокату всю историю и даже предысторию. А в конце повторил пересказ событий, которые произошли со мной полчаса назад, когда я во второй раз за последнюю неделю приехал в антикварный магазин, чтобы справиться о подробностях нашей сделки. Если в первый мой визит подручная Якова сказала, что её босс за границей, то сегодня магазин вовсе оказался закрыт; на рольставнях висела табличка с надписью «Ремонт». Мобильный он перестал брать уже на третий день после получения «моей прелести», а на пятый день номер вовсе стал отключен.

– И что? Дорогая вещь эта твоя трубка? – покачиваясь в кресле, спросил Бимерзкий.

– Очевидно да, раз старая падла решил съебать с ней за рубеж, – рассудил я.

Марк ещё немного подумал, а потом спросил:

– Это про этот «большой куш» ты мне тогда говорил около нотариальной конторы в Чудино?

Я почувствовал себя полнейший идиотом и, опустив взор, тихо промолвил:

– Да.

Короче, «Богомерзкий» мне сказал, что узнает всё, что сможет и перезвонит. Я поехал домой – за город.

«Идиот, грёбанный идиот. Лошара Пушистый!..» – шептал я себе под нос, руля по односторонним улицам центра города.

Звонок мобильного отвлёк меня от самобичевания. Сицилия.

– Здравствуйте, СициМировна, сказал я.

– …………

– Да, как раз выезжаю из центра.

– …………

– Понял. Сейчас – в течение десяти минут – буду.

Я подгадал момент и развернулся через двойную сплошную. Мне стыдно.

*****

Я подъехал к «Фанерному Пейзажу» и сразу обратил внимание на глебовский Ягуар, припаркованный у служебного входа. Стальский пару дней не ночевал дома, что с ним время от времени случается. Я немного приободрился от мысли, что увижу партнёра.

Не желая расшаркиваться с девушкой-хостесом, которая мне всегда казалась чересчур навязчивой, я, скрываясь за широкой спиной идущего на обед толстяка, прошмыгнул внутрь незамеченным. Пройдя по короткому служебному коридорчику в направлении указателя «Staff only», приблизился к двери кабинета Владимировны, стукнул два раза и сразу вошёл. В поле моего зрения произошло резкое движение, и, когда до моего мозга дошёл сигнал с увиденной информацией, Стальский и Сицилия уже сидели каждый на своём кресле и делали вид, что они там сидят уже давно. «Елочки-палочки, да эти двое любовники!» – блестело в моих глазах. Следующие три фразы были сказаны нами троими одновременно:

А.В.А: Извините. У вас было открыто.

С.Г.Е: О, привет, Аронов. Это Аронов, пришёл.

(Не знаю её фамилии) С.В.: Да-да, заходи. Кхе…

Я чувствовал себя так, как если бы был ребёнком, и мне рассказали о сексе и ещё показали что это такое. Я сел в кресло и (зачем-то) закрыл глаза рукой.

– Клуб «La Critica» возобновляет работу, – донёсся до меня голос Владимировны.

– Слышишь, Аронов? – пробился сквозь шум в моём сознании голос Глеба.

Наш куратор нам объявила, что клуб «La Critica» возобновляет работу, как будто у меня и так мало головной боли. Хотя всегда найдутся проблемы посерьёзней, например, замерзающая незамерзайка.

– Слушаю, – приготовился к подробностям я, проглотив досаду и едва не подавившись.

*****

Согласно плану клуб должен проработать без перерыва с двадцатого по двадцать пятое декабря. Всего пять дней. Без обеда и выходных. Каких-то пять дней. Специальное агентство брало на себя управление заведением. Наш дом больше не был «нашим». Городских квартир у нас больше не имелось, – их выкупило агентство, в котором у нашего адвоката была доля. Почему мы ещё были здесь? «До Нового Года вас уже здесь не будет», – заверила нас Сицилия.

Каких-то пять дней и пять ночей. Плюс-минус.

*****

Я выехал от Владимировны, оставив Стальского там. Зазвонил телефон.

«Ты ещё в городе?» – спросил Марк.

– Да.

«Подскочи в офис».

В офисе у Бимерзкого.

– Официально ни антикварный магазин, ни коллекция, ни ломбард больше не принадлежат Романову, – проговорил Бимерзкий, вводя меня в курс нарытой на мерзкого антикварщика инфы.

– Ломбард? – переспросил я.

– Да. У него был ломбард. Тоже в центре где-то.

– Что я с него получу? – себе под нос пробубнил я.

Марк посчитал, что нужно ответить на мой риторический вопрос.

– Ничего помножь на ноль, – вот что ты получишь. Ха! – весело проговорил он.

Бимерзкий явно наслаждался моим фиаско. Но, справедливости ради, нужно сказать: негативное отношение ко мне не мешало ему делать свою работу на отлично; никогда не мешало.

– У Романова двойное гражданство, а значит его тут более ничего не держит.

– Израиль? – спросил я.

– США, – сказал Марк.

– Я потерял своё сокровище, – закрывая глаза ладонью второй раз за день, проговорил я.

Марк напряг скулы и задумался.

– С позиции закона тут ничего не поделаешь. Ты понимаешь, что я имею в виду?

– Понимаю.

– Можно его немножко наказать, но, по-моему, это не стоит возможных рисков.

Я вопросительно посмотрел на адвоката.

– Объясню почему, – продолжил он. – Эта вещь – трубка – не имеет объективной цены. Она может стоить как дорого, так и недорого. Понимаешь ход моей мысли?

Я понимал ход его мысли.

– К тому же её, сто процентов, всё равно не вернёшь. Ты потратишь деньги на месть, но ничего не получишь взамен. Даже чувство удовлетворения будет неполным, потому что старый пёс, сука, настолько стар, что… уже стоит на пороге вечности. Мстить старикам неинтересно.

Мы ещё немного посидели в раздумьях. Потом я встал и сказал:

– Ладно. Я всё понял.

Попрощался и ушёл.

Хотя история и не имеет смысла,

мы можем дать ей смысл

К. Поппер

Глава о клубе «

La

Critica

», в который «паукам и вестготам вход воспрещён»

23.12

Уже три дня над нашими головами раздавались звуки. Так как фейсконтроля во вновь открывшейся «La Critic’е» не существовало, одно частное охранное предприятия круглосуточно присутствовало и на верхних этажах и у клубных ворот, и около наших ворот и калитки. Работы у этих парней было завались. Каждый уебан из нашего города и ближайших пригородов считал своим долгом посетить легендарный клуб «La Critica». Это был конвейер, карусель дурновкусия. Если бы Марсельчик увидел, что стало с его клубом, он бы сильно опечалился. Цель, которую преследовало возрождение дискотеки, была следующая: название «La Critica» должно быть на слуху у как можно большего количества «человеков». Дело шло, – упоминание клуба, а также газеты в социальных сетях росло и крепло. Парни на Range Rover к счастью тоже никуда не делись.

*****

24.12.

Утром я проснулся от криков наверху и от звуков разбивающегося стекла. Протянул руку к телефону и зашёл в WhatsApp. Разница с Софией составляла всего минус один час, так что у Марты было сейчас восемь тридцать утра.

«Доброе утро, Крошка», – написал я. «Доброе утро, милый», – почти сразу пришло голосовое сообщение.

Родной сиплый голос.

Сегодня утром я уже не мог держать в себе знание того, что Стальский с Сицилией встречаются. Когда я спросил у Глеба, как такое могло случиться, он ответил: «Ей же надо…» «Ей же надо с кем-то спать!» – перебил я. «Да», – подтвердил он. Самой удивительное, что между ними вспыхнула искра (читай «первый раз») ещё на праздновании дня рождения Стальских более года назад! После нескольких встреч Стальский и Сицилия решили прекратить эту практику, а с недавнего времени снова возобновили. С утроенной силой. Три дня назад, когда мы с Глебом обсуждали эту ситуацию, я спросил: «Она вдова?» «Откуда ты знаешь?» – удивился он. «Она же ярая католичка. Не стала бы изменять мужу, если бы он был. И не стала бы разводиться to». «Всё так». Далее я перевёл разговор на деловые рельсы и поинтересовался: «Мы работаем на того, на кого думаем?» «Да», – ответил Стальский. Конечно же, Глеб выведал из неё все подробности, а не говорил мне только потому что правда и наши предположения совпали на сто процентов. Он так объяснил. Вся наша деятельность – не что иное, как самая дешёвая и честная предвыборная кампания. Ну и хорошо. Покупать голоса надо так, чтобы электорат думал, что это выбор его сердца или ума, или обоих этих органов сразу.

Пишу Стальской сообщение: «Ты не поверишь! Я случайно узнал, что Глеб и Владимировна спят друг с другом!» Ответ от Марты что-то долго не приходил, и тут до меня дошло. «О, Господи! Ты знаешь!» – написал я. Абонент «печатает». Печатает. Печатает. Что-то много печатает. Наконец, приходит ответ: «Милый мой, я знала. Я с Сицилией Владимировной делилась своими печалями, и она отвечала мне взаимностью. Глеб и Сицилия не просто развлекаются. Они влюблены». Меня разозлил факт того, что от меня снова утаили информацию, как тогда со способом оплаты тиража, когда подключили Бимерзкого, как тогда, когда вообще Бимерзкого сделали нашим адвокатом, как тогда, когда Стальская знала о том, что её брат член «масонской порно-ложи», и неизвестно что ещё «забыли» мне рассказать. Сочли, что мне рано знать?!.. Я начал набирать сообщение, в котором выражал недовольство таким положением дел, но, вместо того, что нажать «Отправить», стёр текст и закрыл программу. В конце концов, Стальские никогда не желали мне зла, а наоборот. Видимо, эта скрытость часть их характеров. Да и вообще: я сам виноват, что не замечал того, что происходило у меня под носом, – отрывался на грани самоуничтожения. Кто знает, что я ещё упустил из виду.

Телефон принял сообщение. «Я люблю тебя», – от Марты. «Спасибо. Я тоже», – изображая негодование, ответил я. Тут же пришла фотка самой Стальской откровенного содержания, снятая в отражении ванного зеркала. Я задумался над остроумным ответом, но грохот и крики сверху меня отвлекли. Надо было вставать и начинать день.

Позавтракав яичницей с беконом, апельсиновым соком и кофе с полутора кусками торта, я решил поехать в бассейн, чтобы абонемент не пропадал.

Когда я поднимался по лестнице в свою комнату, чтобы одеться, из спальни Стальского вышла девица лет тридцати двух в одних трусиках и майке-алкоголичке Глеба; она быстро поздоровалась и скрылась за дверью нашей с Глебом ванной комнаты, прежде чем я успел ответить на её приветствие. Я готов был поклясться, что она профессионалка. Я проследовал в свою спальню, оделся и спустился вниз. Глеб сидел на диване и смотрел новости.

– Ты купаешься в женском внимании и всё равно тратишь деньги на проституток, – без всякой претензии сказал я.

– Полегче на поворотах, это моя девушка! – сказал Глеб.

Я опешил.

– Ой, прости, пожалуйста, Глеб, я просто не разглядел… – меня бросило в жар от такой оплошности.

Глеб подавил улыбку, а потом сказал:

– Да шучу я. Конечно, она проститутка, – он немного посмеялся.

– Фу!.. – выдохнул я.

Немой вопрос застыл в моих глазах. Глеб не стал томить.

– Иногда хочется, чтобы тебя не любили, – пояснил он.

– Ага… – рассеянно произнёс я, глядя в окошко.

– Иногда хочется платить, а не переплачивать… – запустил Глеб ещё одну философскую мысль.

– Марта мне сказала, что между тобой и Сицилией…

Стальский не дал мне договорить. Он, глядя мне в глаза, грустно промолвил:

– Ты можешь считать меня алкоголиком, окружённым одними лишь проститутками, но я знаю, что такое любовь.

– Не сомневаюсь, малыш, не сомневаюсь, – ответил я.

Около наших ворот засигналила машина. Я посмотрел на монитор, – это было такси. У Стальского зазвонил телефон. Он взял трубку и сразу повесил.

– Да, Стальский, – задумчиво протянул я. – Есть такая валюта, – «лишние деньги» называется…

Тут в гостиную вошла та девушка. Скорее женщина. Она была одета.

– Может мне остаться? – как будто слегка смущаясь, спросила она у Глеба.

– У меня нет «лишних денег», – ответил Стальский, не вставая с дивана.

Девушка улыбнулась одной половиной лица и вышла вон.

– Не очень-то вежливо с твоей стороны, – упрекнул я Глеба, когда такси отъехало от дома.

– По-твоему я страдаю недостатком уважения к жрицам любви?

– Ты недостаточно уважаешь всех homo sapiens, но страдаешь ты от этого едва ль, – на той же тягуче-философской волне ответил я.

Стальский довольно улыбнулся: ему понравилось моё последнее утверждение. Он сказал:

– Ванна освободилась, можешь идти чистить зубы.

– Да, иду.

*****

Попасть в бассейн сегодня мне было не суждено, потому что позвонил наш адвокат и попросил нас приехать.

Мы отправились в город на Яге и по пути слушали «Тараканов!». Настроение было хорошее, поэтому мы время от времени убавляли музыку, чтобы перекинуться парой шуток.

– Приколись… – сказал Глеб, – «Что с тобой сделал русский рок, парень, – такой молодой, а уже цирроз печени»! Ха!..

Я от души посмеялся и начал придумывать свою версию.

– Вот, зацени: «Что с тобой сделал русский рок, друг, – такой молодой, а уже два инфаркта».

– Смешно, – похвалил Глеб. – А вот ещё: «Что с тобой сделал русский рок, мэн, – такой молодой, а уже наркомэн!»

– Зачёт-зачёт, – одобрил я.

Когда мы уселись в приёмной адвокатского бюро, наше хорошее настроение ещё было при нас, поэтому мы продолжили смеяться и прикалываться, чем сильно нервировали секретаршу.

– Это ты-то киноман? Ха-ха-ха, – посмеялся я. – Да ты не отличишь Сьюзан Сарандон от Сигурни Уивер!

– Повтори, что ты сказал!.. – с шутливым негодованием воскликнул Глеб. – А ты… А ты не отличишь Лари Вачовски от Ланы Вачовски! Вот.

– А ты не отличишь Вуди Аллена от Вуди Вудпекера! – в свою очередь ввернул я.

– А ты не отличишь Доминика Купера от Брэдли Купера, – тыча мне пальцем в лицо, парировал Глеб.

– А ты… А ты не отличишь этих двух Куперов от Мини Купера!.. А?!.. Съел?! – я дьявольски засмеялся.

– Ты не сможешь правильно написать имя Томи Ли Джонса, – сказал Глеб.

– А ты – Джона Ли Миллера, – ответил я.

– Ты не отличишь Сета Рогена от Джо Рогана, – заговорщицким шёпотом сказал Стальский.

У секретарши тренькнул телефон, она сняла трубку и, сразу положив её на плечо, сказала: «Проходите, пожалуйста. Марк Анатольевич вас ожидает».

– И ещё ты не отличишь Кевина Коснера от Боба Оденкёрка, – в завершении этого комического спора сказал Глеб, поднимаясь с кресла.

– Ты тоже.

– Вообще-то да.

Мы вошли в кабинет.

– Не планируешь в будущем пойти в политику? – задал Бимерзкий (по моему мнению, глупый) вопрос Глебу, едва мы переступили порог.

– Нет, для меня этот поезд ушёл, – с усмешкой ответил Глеб. – Слишком много компрометирующих фоток блуждает в Сети.

В общем, «Богомерзкий» нас позвал для того, чтобы объяснить как пользоваться счетами в Лихтенштейне.

Никакие личные мотивы не заставят

меня делать работу плохо

М. Бимерзкий

Глава о любви к искусству

25.12.

Утро. Звонок телефона. Шуба.

– Эй, привет, – сонным голосом говорю я.

«Привет, Аронов. Мне Стальский рассказал про ситуацию с твоим антиквариатом. Ну, что старый пёс тебя кинул».

– А, спасибо, Глебу, – смеясь, сказал я.

«Короче, я что звоню. Я видел этого Якова Семёновича. Его мерин только что заехал во двор, – к служебному входу антикварного магазина».

Я вскочил с кровати, одновременно крикнув: «Стальский!»

Кажется, самое время сказать, что автокомплекс Шубы расположен едва ли не напротив антикварного магазина господина Романова, – на другой стороне двухполосной дороги.

– Пригляди за выездом, будь добр! – с чувством проговорил я.

«Пригляжу. Если он отъедет, то прослежу за ним», – сказал Егор.

– Спасибо, – я сбросил вызов и, уже наполовину одетый, выбежал в коридор.

Залетел в комнату Глеба, который спал.

Через пять минут мы уже сидели в Яге и считали миллисекунды, оставшиеся до полного открытия ворот.

Ещё через семь минут, мы уже поворачивали на прямую дорогу до города.

– Что делать-то? – спросил я.

– Надо его задержать и вызвать ментов. Больше ничего сделать не получится, – рассуждал Стальский.

– Гражданский арест?

– Наверное.

– Если старый пёс приехал на своём мерине, то значит он не один. Я ж тебе говорил, что сам он не водит машину, – напомнил я.

– Ну сколько с ним человек? Максимум двое? Позвони Бимерзкому.

Я стал набирать адвоката. После второго гудка Марк взял трубку, прошептал: «Я на заседании» и дал отбой.

– Зая…бись! Он на заседании, – сообщил я Глебу.

– Отправь ему сообщение, – посоветовал Стальский.

– Точно!

Я набрал сообщение: «Мы едем в антикварный магазин. Вроде, Яков там».

Глеб ехал со средней скоростью двести, поэтому мы уже были в городе. Через десять минут светофоров мы заезжали во двор антикварного магазина. Автомобиль Романова стоял. Подперев задний бампер Мерседеса Ягуаром, мы вошли в служебную дверь, которая была не заперта.

Пройдя по короткому служебному коридору, мы оказались перед дверью в кабинет. Секунд тридцать мы прислушивались к звукам. Ничего не было слышно. Ждать чего-либо не было смысла.

– Чувствуешь запашок? – спросил я у Глеба. – Как будто канализация.

Стальский покивал в знак согласия и резким движением распахнул дверь. В полумраке из-за зарольставленных окон, мы увидели висящего на люстре Якова Романова. Я сделал шаг вглубь помещения.

– Стой, Вадим! – прошипел Глеб.

– Что?! – обернулся я.

– Нам надо убираться отсюда! – Стальский смотрел на меня, а я смотрел на висельника.

На первый взгляд кабинет был пуст, – никаких предметов искусства здесь больше не было. Проводка была оголена, лампочки в люстрах отсутствовали. На полу стояли две картонные коробки – квадратная и прямоугольная, из которых торчал пупырчатый полиэтилен.

– Надо поискать «мою прелесть», – сказал я.

– Здесь же наверняка есть камеры слежения, – прошипел Стальский.

– Вроде нет.

Ещё в прошлый мой визит, я, следую своей привычке, обследовал помещение на предмет камер. Конечно, могли быть и скрытые камеры.