Близкое – далёкое

У всех общественных организаций есть одна общая проблема – некому бесплатно их мероприятия фотографировать. Так было и у волонтёров, пока, неожиданно, Варвара не встретила на раскопках Валю Трухова. Бескорыстного фотографа она вознамерилась взять в оборот. У этого экземпляра имелся и собственный фотоаппарат, солидная машина, выдающая качественные снимки, и Варвара надеялась, что из юноши может получиться ценный участник волонтёрского движения. А Валя вдруг сам пригласил девушку в паб с названием «Зер Гуд», и поклялся что в пабе «Зер Гуд» наливают самое лучшее крафтовое пиво и делают самые вкусные бургеры.

За барной стойкой их встретил парень с тюбетейкой на макушке и с широкой, ровно подстриженной, точно ландшафтный куст, бородой. Он протянул руку Трухову, и Трухов охотно откликнулся на рукопожатие. Вале было хорошо в пабе, он чувствовал себя здесь комфортно. Парень на кранах всячески угождал ему – то совет подбросит в выборе пива, то польстит ненавязчиво. Можно нежиться в уютной атмосфере, слушать виниловые пластинки Deep Purple и Uriah Heep, и жевать самый вкусный бургер.

Сегодня бородатый парень разливал пиво со вкусом кокоса, со вкусом томата, и ещё множество всякой всячины, и Валя терялся в выборе.

– Можно мне кофе. Крепкого, – попросила Варвара.

– Ты точно не хочешь? Это действительно очень вкусно.

– Я предпочитаю кофе, пусть голова быстрее работает. От пива она работать быстрее не будет.

– Я тебе советую заказать здесь кесадилью с курицей, это просто божественно.

– Не люблю все эти бургеры, как-то это не солидно.

– Хм, почему несолидно?

– У меня это ассоциируется с макдональдсом, ты понимаешь, с забегаловкой, короче с фастфудом. Можешь себе представить, чтобы какой-нибудь депутат или большой чиновник шёл обедать в фастфуд? Должен быть уровень, планка, которой надо соответствовать.

– Ну, тут достойное заведение, меня всё устраивает.

– Да, но я говорю о каких-то внутренних критериях. В первую очередь для самого себя. Знаешь про ведро с крабами? Когда один краб пытается вылезти из ведра, все другие тянут его вниз. Вот те, кто тянет тебя вниз, для таких и существует фастфуд. А ты должен соответствовать чему-то более солидному. Быдло пусть питается в макдональдсе.

Валя подумал о стройке, Лёше и Потапыче. И про гараж подумал. Вспомнил отвратный день, когда отмечали Хэллоуин и танцевали со спущенными штанами. Вспомнил, как в последний раз его чуть ли не силком потащили на стройку – как в помоях вымазали. Видимо, настало время пообещать себе – никто больше не будет тащить его вниз.

– Как так получилось, что ты пошёл учиться на электромеханика? – Варвара внимательно изучила внешность Трухова и в миленькой детской рожице не увидела ничего морского.

– Надо было куда-то поступать, – Валя пожал плечами, как бы говоря – дела давние, нет смысла ворошить их, да и что сделано, то сделано.

– Тебе нравится учиться?

– Такой зашквар. Преподы просто старые маразматики, а молодых за деньги можно разрулить. Все стенды, оборудование совковое, раздолбанное, толком вообще ничему не учат, всем на всё плевать.

Валя отхлебнул пиво, а Варвара взяла его стакан и отхлебнула следом.

– Странный вкус, кокоса совсем не чувствуется. Но почему именно электромеханика? Ты ведь никогда не планировал ходить в моря?

– Там был очень маленький конкурс для бюджета. Меньше только на каком-нибудь автотранспорте. Но это совсем зашквар, этот автотранспорт. Морской факультет всё-таки престижнее звучит. А поступать надо было, тогда на Украине ещё был обязательный призыв в армию.

– И что ты планируешь делать?

– Я на вторую вышку пойду, на экономиста, но только не здесь, – Валя рассёк рукой воздух, будто отрезая себя от того, что именовал «здесь». – Я смотрел на ютубе топ университетов Европы, и у меня бомбило просто от того где я учусь.

– У нас в МГУ вроде бы ещё нормально. Но, наверное, такое везде.

– Знаешь, меня бесит этот полный беспредел. Я сюда на топике ехал, и попросил у водилы билет, он говорит, что билеты не выдаёт. Ты ведь понимаешь, что половину выручки они кладут себе в карман? Вот как ты посчитаешь, сколько пассажиров он перевёз и сколько заработал? И никакого контроля. Вот был бы безналичный расчёт в транспорте, но о таком даже думать страшно в нашем колхозе.

– Людям то же надо как-то зарабатывать. Каждый крутится как может, незачем судить людей за то, что они хитрят, чтобы положить что-нибудь себе в карман. Я могу это понять.

– Но почему мои деньги должны идти какому-то водиле?

Варвара не ответила, она решила пресечь непонятный спор, и перейти к делу. Распахнутыми глазами она глядела на Валю, рассматривая нежные черты его лица. Особенно её восхищали ресницы – пышные и длинные, всякая девушка хотела бы иметь такие. «Интересно, а покрасься он в блондина? Ему бы, наверно, подошло», – представляла Варвара.

– Слушай, я хотела попросить тебя об одной просьбе. Это насчёт волонтёров, там сейчас такая тема намечается. В общем, у нас в конце месяца отчётно-выборная конференция. Это выборы городского комитета и его председателя. Я там коалицию создаю, которая бы меня поддержала. Я боюсь, может просто не хватить голосов.

– А сейчас председатель вон тот парень с маленькой головой и большими бицепсами?

– Женя, да. Но он никакой. Он хороший парень, но не справляется с вверенными ему обязанностями. Приём минимальный, мероприятия проводятся плохо. А я знаю, как развить такую организацию, опыт у меня большой. Только боюсь, не все меня поддержат.

– Зачем вообще это военно-патриотическое воспитание? Мы с кем-то воевать собрались?

– У нас патриотическая организация, и очень широкий спектр деятельности. Мы сохраняем память о великой победе, это важно для всех нас, для всего нашего общества. Мы не должны забывать подвиги наших предков, или позволить кому-то их переписать.

– Это всё я уже слышал, я хочу знать, что ты сама об этом думаешь.

Варвара замолкла. На секунду растерялась, а потом машинально вновь сосредоточилась на разговоре. Она увидела – в детском личике Трухова теперь проглядывали грубые мужицкие черты. Такой Валя ей понравился.

– Наверное, есть какие-то святыни, о которых нельзя говорить легкомысленно. Они могут звучать пафосно, но это то, что скрепляет наше общество, помогает жить дальше и строить честную, справедливую страну.

«Надо запомнить: скрепляет наше общество, помогает строить честную, справедливую страну, – подумала Варвара, – сказать на каком-нибудь мероприятии».

– Ты поможешь? Это очень важно для меня.

– Помочь как?

– У нас хромает приём. У каждого волонтёра задание – привести в организацию друга. Так устроена система – привёл в организацию друга, тебе плюсик за активность. Главное проявлять активность!

– И скольких ты уже привела?

– Ну, да, ты не первый. Но у тебя есть фотоаппарат, и ты хорошо фотографируешь. А в городском комитете нужен фотограф и руководитель пресс-службы по совместительству.

– Я должен чем-то руководить?

– Руководить всем буду я.

– А если человек не хочет к вам вступать?

– Хочет. Я по глазам вижу, что хочет. Вижу, как ты на меня смотришь.

Валя смутился. Неужели он выдал себя?

– Вступи в организацию, пофотографируй несколько мероприятий, прояви себя как активист, потом тебя изберут в городской комитет, и ты за меня проголосуешь.

– А других людей нельзя найти? Я не совсем понимаю, зачем вести человека со стороны, если можно договориться со своими.

– А если нельзя? Это как в политике, есть две противоборствующие силы. Я прошу тебя встать на мою сторону.

– Ладно, обещаю помочь, – улыбнулся Валя. Он не сильно задумывался над ответом.

– Чем у тебя родители занимаются? – спросила Варвара.

– Отец стоматолог, но он в Одессе живёт.

– Ездишь к нему? – Валя услышал, как в голосе Варвары дрогнуло сопереживание.

– До референдума постоянно ездил. А теперь даже не знаю что там с этой границей. Люди ездят, но мне как-то стрёмно. И реже мы стали созваниваться что ли.

«Зачем я ей это сказал? Жалость к себе вызвать? А, может, и правда хочется поделиться?», – встревожился Валя.

– Мы как-то с ним на охоту ездили под Одессу.

– Ого, на охоту. Это так по-мужски.

– Охотились на фазанов. Отец учил меня стрелять, правильно целиться, спускать курок. Помню потом звон сильный стоял в ушах. Отдача била в плечо, и плечо побаливало.

В тот день Валю подстёгивал порыв безудержной смелости, и лишала всех мыслей олимпийская жажда борьбы – вперёд, бить фазанов. Но стоило Вале увидеть убитых им зверюшек, как кровожадность забурлила в его душе. Он ужаснулся этому чувству, ужаснулся себе самому. Ночью он плакал безутешно. На всхлипы пришёл отец и долго успокаивал сына, и они заснули в обнимку, и никакие ужасы Валю больше не тревожили.

– Тогда у меня было такое ощущение, не знаю…

– Что ты сопричастен с чем-то.

– Да. Да, как ты сказала – сопричастен.

– С чем-то таким далёким, но родным. Как будто ты когда-то в детстве так же с отцом охотился.

– Да. Это очень точно. Как будто это уже было в детстве. Родное такое.

– А здесь, в Крыму, ты ощущаешь сопричастность с чем-то подобным?

– Наверное, ощущаю. Я не знаю.

– Это очень хорошо, когда с отцом близкие отношения. Я рада за тебя. А мама? Тоже в Одессе?

– Они в разводе давно. Отчим капитан дальнего плавания, он мне квартиру купил, денег даёт, и теперь они с мамой вдвоём живут.

– Вы не общаетесь? Просто ты так это сказал.

– Нет, общаемся. Она-то здесь живёт.

– Капитан дальнего плавания – неслабо. А отец хорошо зарабатывает? У стоматологов должен быть приличный оклад.

– Я никогда не интересовался. Он несколько лет назад дачу вроде бы себе купил.

– Большую?

– Не знаю. Я там никогда не был. Не люблю такое. Предпочитаю цивилизацию, а не грядки копать.

После свидания с Варварой Валя вернулся домой на радостях. Вся жизнь его, и всё в ней казалось лёгким и простым. Он был воодушевлён встречей, воодушевлён общением с девушкой, которая стремится к чему-то грандиозному. А ночью ему приснился сон – Валя копает на 851-й батарее. Копает долго, уже с головой в землю ушёл. Вдруг лопата уткнулась во что-то мягкое, и Валя, упав на колени, принялся разгребать землю руками. Из земли открылось позеленевшее лицо – собственного отца раскопал Валя.

Глава пятая

Высоченный забор и ворота, от которых разило запахом железа и смазки, встретили Марину неприветливо, будто её и вовсе никто за воротами и забором не ждал. Она нажала кнопку звонка, и противный режущий звук задрожал где-то с той стороны.

– Привет, – проговорил вдруг появившийся Лёша. – Ты тоже к Бушуеву?

– Лабы сдать.

– Не знал, что он и у корабелов ведёт ещё.

Никто из них не обрадовался встрече. Злая с самого утра Марина стеснялась своего взлохмаченного вида, а Лёша хотел бы встретить её не здесь, а в каком-нибудь другом месте и при других обстоятельствах.

Открылись ворота, и студентов впустила крошечная женщина, закутанная в какие-то тряпки. Ни Марина, ни Лёша потом не могли вспомнить, как выглядело её лицо. Женщина, не сказав ни одного приветственного слова, пошла обратно к дому. Студенты увидели скудный огород и судовую рубку, обвешанную оранжевыми спасательными кругами. Марине понравилась рубка и понравилось, что рубка стоит посреди огорода совершенно неуместная.

– Чего смеёшься? – спросил Лёша.

– У него рубка в огороде.

– Бывает.

Марина зашагала к дому, переполненная дурным настроением. Тупость Лёши выбесила её. Как можно не восхищаться судовой рубкой посреди огорода?

Бушуев встретил студентов, стоя в дверном проёме. Он держался за вмонтированный в косяк поручень. Поручни были вмонтированы во все дверные косяки в доме, и Бушуев на слабых ногах передвигался из комнаты в комнату, хватаясь за эти поручни.

– Видели мою рубку? Товарищи по университету, когда приезжают, всегда там ночуют.

Добродушная, с хитрецой улыбка Бушуева и кислый запах еды в прихожей умиротворили Марину. Она обожала Бушуева. Она называла его Дядька Черномор. На каждой стене в его доме висели ракушки – огромные, с застывшими тонкими щупальцами, глубокими раковинами и твёрдыми, как камень панцирями. Ракушки привозили студенты из дальних странствий.

– Добрый день, Александр Александрович, мы вот пришли учиться. – Проговорил Лёша заискивающе, он ластился к преподавателю.

Фальшь его слов, и грубость, слышимая в этой фальши, покоробили Марину: «Почему он пришёл сюда и так ведёт себя с Бушуевым? Что он позволяет себе?»

Бушуев пригласил сесть за стол, и Марина первая протянула ему лабораторные. Ей хотелось показать Бушуеву, что он нужен своим студентам, не все студенты, такие как Лёша. Бушуев пробежал глазами лабы. Не вчитывался. Подмигнул и расписался на титульных листах. Марина надменно взглянула на Лёшу.

– Ну а ты с чем? – спросил Бушуев.

– Вот, вы обещали практику поставить, – Лёша протянул зачётку.

– Обещать, не значить жениться, – Бушуев снова подмигнул Марине. Внимательно изучил оценки в зачётке и молча, сделав строгое лицо, расписался.

– Тогда в рейс мы тебя отправляем?

Лёша кивнул.

– Иди сдавай медкомиссию, и если всё хорошо, можешь собирать вещи.

Сердце Лёши переполнилось здоровой удалью – вот теперь начнётся жизнь! И мускулы налились силой, и плечи непроизвольно расправились. Отныне он с Бушуевым наравне, и море ему по колено. Не зря он крутился вокруг преподавателя, выпячивая желание учиться и знать, ходил на каждую консультацию, требовал, чтобы Бушуев объяснил ту или иную тему, помог сделать лабораторную, даже если сам Лёша прекрасно понимал электротехнику или устройство асинхронных двигателей. Он рассылал анкеты в сотни крюингов и даже несколько раз мотался в Одессу на собеседования. Всё впустую. Анкеты терялись, о Лёше забывали. Пугали рассказы о баснословных взятках, которые нужно дать для ухода в рейс. Теперь он ликовал. Он требовал зависти к себе, ведь смог добиться того, что Валя и Потапыч добиться были не в состоянии.

Марина уловила энергию победителя, исходящую от него. Он мог быть доволен – Марина воспылала завистью. Она удивилась, ведь сквозь зависть проглядывало восхищение. Она способна восхищаться Лёшей теперь, когда узнала, что он готовится стать моряком и скоро прикоснётся к корабельной жизни. Море связывало этих двух людей, преподавателя и ученика, и Марина стала для них как будто чужая.

Когда студенты покинули дом Бушуева, Лёша проговорил:

– Странный дедушка. Он нам вечно какие-то безумные истории из своей жизни рассказывает.

– Он как-то рассказывал, якобы лёг он вечером отдыхать, и слышит – под окнами бомжи окопались: «Так я беру лимонку, кидаю в окно – и больше мне никто не мешал отдыхать».

Лёша стукнул себя ладонью по лбу.

– Вот-вот, и у меня такая же реакция, – рассмеялась Марина.

Они оказались возле Славуты. Лёша гордился четырёхколёсным чудом уже иностранного автопрома, на котором до сих пор висели украинские номера.

– Тебя подвести? – спросил он.

– А куда ты сейчас?

– В гараж собирался.

– Это где вы всегда траву курите?

– Ну да.

– А у тебя ещё осталось?

– Конечно.

Ехать к себе в гараж с чужой девушкой, курить с ней траву наедине – это Лёше нравилось. Возможность, пусть и несбыточная, связи между ними вызывала у него внутри щекотку. Он всегда твердил Потапычу, что тот не подходит для Марины. Ленивый и вялый характер друга не вклинивался в отчаянный, постоянно чего-то жаждущий характер Марины.

– Курила уже раньше? – спросил Лёша барским тоном.

– Нет, я такими вещами вообще не занимаюсь, это у вас с Потапычем привычка.

– Я тебя понял.

– Почему ты так разговариваешь с Бушуевым? Словно зад ему лижешь.

– Потому что мне надо свалить в рейс, а у Бушуева есть связи. И мне пофиг – лижешь, не лижешь, мне главное добиться.

– Надо? Почему так категорично?

– Меня ничего тут не держит. Я раньше думал – оставить на полгода друзей, мамку с бабушкой, и одному быть где-то в морях – как-то стрёмно. А потом стало так пофиг. Я не хочу в будущем жалеть, что моя молодость прошла уныло.

Марина поняла. Чувства его оказались близки ей. Она порой задумывалась – кто в дружбе Лёши и Потапыча главенствует, а кто ведомый? Видела – главный заводила Лёша, но и Потапыч сохранял за собой особую независимость. Марина порадовалась хорошей дружбе двух парней.

Гараж, куда они приехали, встревожил её. Он был так похож на гараж отца. Всё здесь голое, открытое, честное. Сладко попахивало бензином, и почему-то думалось, что запах исходит от разноцветных зажигалок, разбросанных на деревянном шатающемся столе. А воздух будто подёрнут машинным маслом, и кажется липким и блестящим в глубине гаража.

– А это что? – Марина вытаращила глаза на старенький «Иж», прислонённый к стенке. – Это твой?

– Мы давно с Потапычем купили, хотели отремонтировать, приделать коляску и поехать в Ялту прямо по трассе.

– И? Отремонтировали?

– Ну, он ездит.

– Неужели Потапыч тоже ремонтировал? – проговорила Марина задумчиво. Она не могла поверить, что у её парня хватило воли довести дело до конца.

Из-под стола Лёша достал «мокрый». Откуда-то вытащил заначку, развернул, и Марина увидела листовку «16 марта вместе с Россией».

– Интересно, а ты за то чтобы Крым оставался у хохлов или у России?

Он задумался. Незадолго до референдума, в один из мартовских вечеров, Лёша возвращался от Потапыча, как вдруг его остановила ватага бритоголовых парней, и один из них гаркнул:

– Слава Украине!

Лёша, оторопевший от навалившейся на него чужой ярости, не понимая, чего от него хотят, крякнул:

– Слава.

– Слава Украине!

Он в ответ бессознательно:

– Слава.

И смачный удар отправил его валяться на асфальт. Потом он сидел на бордюре, прижимал ладонью глаз, который разбухал и наливался жаром. Таким его нашёл патруль самообороны.

– Эй, – прикрикнул усатый дядька, – Что тут сидишь? Пьяный что ли?

Лёша вскочил и, раздирая глотку, провопил:

– Слава Украине!

– Эгэ, – опешил дядька, и взгляд его наполнился обжигающей ненавистью, – да у нас тут свидомый.

И Лёша опять распластался на асфальте теперь уже со вторым подбитым глазом.

– Крым для крымчан, – буркнул он в ответ. – Знаешь как?

– Конечно, – ответила Марина.

Он начал подбирать со стола зажигалки, чиркать ими и, наконец, нашёл работающую. Скомандовал:

– Давай, – и после того, как дело было сделано, потянул Марину в Славуту.

Она плюхнулась на переднее сиденье и принялась с интересом рассматривать вроде бы знакомое убранство машины.

– Ну как, ну как? – подпрыгивал Лёша на водительском сиденье, – вот щас будет, – и включил радио.

Заскрежетали гитарные рифы, громыхнул первобытный звук барабанов, подобно животному заорал певец: «Развлекайся, развлекайся, как можешь, развлеки себя сам, тебе никто не поможет». Лёша дёргался не в такт, дёргался абы как, точно припадочный, и Марина, извиваясь, подражала ему. Провалилась Марина в музыку, каждый удар барабана отражался в её сознании причудливым узором. Прекрасная музыка, лучшая музыка, такая интересная, такая неожиданная. Били барабаны, били гитары. Мощь! Марина трогала себя за бёдра, ласкала живот, и сорвала вдруг заколку, и волосы расплескались на плечи, на грудь.

Лёша опытный был – есть зазор, не самый пик, а где-то посерединке, когда полно сил, полно свободы и веселья. В этот зазор и надо творить всякую дичь. И он завёл мотор. Пора кататься!

– А этот? – Марина схватила друга за локоть, ткнула пальцем в мотоцикл, и Лёша, весело мыча, выскочил из машины.

Мотоцикл мчался по линиям гаражного кооператива. Марина сидела сзади, прижималась к Лёше, стягивала его живот руками. Скорость звенела в ушах, перед глазами мельтешило. Марина закрыла глаза, прижалась лицом к Лёшиной спине, и ей стало тепло. Невольно полезли мысли о Потапыче. Она явственно почувствовала доброту его, большую искреннюю доброту, и боль своего возлюбленного. Успокоилась душа. Внутренний мир Потапыча стал понятным – бери этот мир, примирись с ним. И там, на мотоцикле, среди скорости и дурмана, любовь Марины достигла зенита.

Лёша гнал всё быстрее и быстрее. От прикосновений девичьих рук становилось тесно. И казалось, чем выше скорость, тем сильнее нарастает внутри торжествующая похоть.

Не смог он затормозить, и на повороте вместе с девушкой выскользнул и повалился на асфальт. Придавленный мотоциклом глядел в падающее наркотическое небо, часто и неутомимо дышал. Повернул голову к Марине и в её расширенных блестящих зрачках увидел благодарность.

Глава шестая

Автовокзал гудел и дышал пылью. Автобусы заползали на площадь, вбирали в себя пассажиров и уползали прочь. Сновали туда-сюда граждане или стояли кучками, окружённые чемоданами и сумками как баррикадами. Среди автовокзального шума и человеческой суеты Марине до ужаса захотелось одиночества. Жизнь в общаге вымотала её. Они с подругой решили снять комнату, но достаточной суммы даже в складчину не набралось, и Марина ехала домой просить деньги у родителей. А просить деньги у родителей – болезненно для неё. Она и так слишком много им должна.

И с Потапычем разлучаться не хотелось. В последние месяцы их отношения окутывались некой двусмысленностью – вроде и есть Потапыч и Марина друг у друга, а вроде и нет. Но после её поездки в гараж двусмысленность исчезла, и отношения вернулись к истокам, к своему весёлому и непринуждённому течению. А как всё может измениться за две недели её отсутствия! И теперь она будет постоянно переживать: о Потапыче, о деньгах. А Марина надеялась, что приезд домой станет для неё отдыхом. Надеялась вновь побыть маленькой девочкой, для которой «мой дом – моя крепость».

Объявили посадку на автобус Севастополь-Черноморское. Потапыч потащил чемодан к перрону, Марина поковыляла следом. Перед прощаньем они долго и смачно целовались.

За автобусным окном лежала крымская степь, Марина смотрела в эту степь и думала – одно и то же, одно и то же – в рейс, скорее в рейс! Вот Лёше повезло, уже скоро он уйдёт в моря на целых полгода. Болело внутри от зависти. В который раз Марина пожалела, что не родилась мужчиной. «Главное чтобы это тебе в жизни пригодилось» – вспомнила она заповедь отца и поняла – родители не примут Потапыча, и ей будет стыдно перед ними за свою любовь и за потраченное время. А ведь она могла познакомиться с Лёшей раньше, и, возможно, тогда бы жизнь её пошла по-другому.

Может она влюбилась только потому, что оказалась совершенно одна в чужом городе? Тогда ещё не появились у неё друзья в универе, и Марина увязла в беспрерывной всепоглощающей тоске. Особенно ярко помнила, как ехала в Севастополь, где её ждала грязная неухоженная общага и дуры соседки, и ей хотелось выть на весь автобус. Потапыч встретил её на автовокзале поздно вечером, и Марина чуть не шлёпнулась перед ним на колени от благодарности – можно не торопиться в общагу, а гулять хоть до утра, обниматься и целоваться. Чтобы она тогда делала, если бы не Потапыч?

Была и другая проблема – Марина боялась забеременеть. Залёт – и мечты о море, о рейсе, о великих людях пойдут прахом. Её неугомонное сознание, встревоженное возможностью забеременеть, отметало всё лишнее и представляло только крупные и самые очевидные неприятности. Марина боялась потерять месячные и при задержке старалась успокоить себя – это из-за постоянного стресса или из-за вечных переездов туда-сюда: то в Севастополь, то в Черноморское – переезды могли сбить цикл, конечно же. Она изучала по интернету симптомы беременности, применяла симптомы на себя и пугалась того, как способно измениться её тело.

Мама как-то сказала дочери: «Знаешь, лучше быть одной». Признание матери поразило Марину. Она любила свою семью, любила жизнь, которую они вели втроём (Марина, отец Арлен и мама Наталья), любила свой дом и пгт Черноморское. Но однажды она поведала Потапычу:

– Отец очень долго изменял матери, когда я совсем маленькая была. Мама мне сама об этом рассказывала.

– Тебя это травмировало? Детская травма, типо того?

– Не это, а как бабушка отреагировала: «Выбрала, теперь терпи». Так и сказала – сама выбирала, теперь терпи. Как меня её слова возмутили. Неправильно терпеть. Неправильно. Хотя… уйди тогда мама, не было бы всего, что мы имеем сейчас. В общем – я не знаю.

Отца Марина не хотела винить, родная кровь всё оправдала, и она думала о его поступках, как о чем-то неизбежном, но в итоге преодолённом. Отца было за что уважать. Его работоспособность, усердие, упёртость восхищали дочь. Одарённый мастер, Арлен имел руки поистине умелые. Изучая, как отец работает, дочь хотела мастерить и чинить все вещи на свете. К нынешнему её приезду Арлен смастерил якорь – из дерева, покрытый лаком, размером с ладонь. Она решила, что как талисман возьмёт якорь обратно в Севастополь и никогда с ним не расстанется.