Близкое – далёкое

– Хочу в рейс. Я хочу испытать, на что я способна.

– Не, в море не хочу, – ответил Потапыч. – Пойду на завод работать. Буду как настоящий мужик, который сорок лет на заводе отхерачил.

Марина внутренним взором увидела отца – у отца огромные руки, грубые, всегда грязные. Руки его могли делать чудеса – мастерить, ремонтировать. В гараже стоял станок, и Марина ребёнком любила смотреть, как отец трудится, и однажды, уже став юной девушкой, сказала: «Хочу строить корабли». Она росла с убеждённостью, что и её будущий муж должен быть похожим на отца.

Марина и Потапыч познакомились на праздновании Дня факультета. Она должна была петь какую-то песенку, а он сидел в актовом зале, и заинтересовал её своим пренебрежением к окружающему миру. С каким нескрываемым презрением Потапыч смотрел на людей! Независимый и свободный, он не походил ни на кого в актовом зале, и Марина сама подошла познакомиться, и с той минуты началась для неё жизнь, в которой она кроме Потапыча ничего не желала знать.

Именно так всё произошло? Вспоминая их встречу, Марина недоумевала – она раз за разом упускала некую деталь, настолько важную, что без неё отношения не могут быть полноценными. Неужели она сама себе придумала воспоминания?

– За мной пол общаги бегало, а я тебя выбрала. Цени это.

– Я ценю.

– Ты же можешь, ты же способный, почему ты не хочешь вместе со мной вкалывать? Ходить в моря, зарабатывать деньги, купили бы себе квартиру.

– Это тебе так только кажется, что ты отходишь в несколько рейсов и купишь себе квартиру. Да, да, да, ведь должно быть так просто, так оно и происходит. Конечно.

– Не только в квартире ведь дело, я бы отходила в рейсы и отдала бы родителям всё то, что они заслужили.

– Это нереально, так много ты всё равно не заработаешь. Забей, зачем тебе сейчас об этом думать? Закончи универ сначала, а к тому времени всё может измениться.

– Моя бабушка всегда говорила, что мужчина голова, а женщина шея.

– У вас в пгт все так говорят?

Марина выпрямилась.

– Ты будешь вместе со мной батрачить?

– Конечно.

– Да, – ни вопрос, ни утверждение, а вялое, бесформенное «да» вылилось из уст Марины.

«И зачем нужно было вообще это говорить?», – подумал Потапыч.

За последние полгода она так часто клялась в любви, что он считал её клятвы легковесными. Но самое неприятное – ему приходилось как-то отвечать взаимностью, клясться в ответ, давать обещания, заранее невыполнимые. Сказанное Потапычем звучало настолько неубедительно, что сам он чувствовал – слова не достигают сердца Марины.

С чего начались их отношения? После Дня факультета Марина привязалась к нему, они часто гуляли вместе, но Потапыч не был щедр на поступки, хотя и догадывался о симпатии к себе, симпатии явно не просто дружеской. Настойчивый и сладкий запах духов обескураживал его – он не привык нюхать женщину, обильно облившую себя духами, видел в незнании меры признак дурного вкуса. Однажды поздним вечером Потапыч с Мариной сидели на лавочке, о чём-то разговаривали, и вдруг она потянулась к нему спелыми губами, и он сперва не понял что происходит, а когда опомнился – уже сам целовал грудь задыхавшейся от удовольствия девушки.

Спустя несколько дней он лишил Марину девственности. Потапыч слегка волновался, прежде ему такой чести не выпадало, и когда Марина простонала что ей больно, он совсем растерялся, но внезапно с ней сделалась резкая перемена, и Марина, вывалив горячий язык, оторвала голову от подушки и облизала Потапычу сосок. Перетрусил он уже после – увидел на простыне яркое выпуклое пятно крови, сорвал простыню и побежал в ванную, где в раковине усердно пытался пятно отмыть. А Марина рядом стояла под душем и ухахатывалась.

Она постепенно вошла во вкус. Если поначалу ей было больно, то не прошло и месяца, как она стала получать от секса удовольствие. К сожалению, в общажной комнате вечно торчали соседки, а родители Потапыча из дома редко отлучались, и парочка трахалась в парке под шатровыми ветвями голубых елей, и Марина из-за таких потрахушек боялась заработать цистит.

Легко шли отношения. Нежность порой скользила по сердцу Потапыча. Он полюбил, потому что его полюбили. Не полюбила бы его Марина, и он бы её не полюбил. Но со временем Потапыч стал замечать – что-то вечно ускользало от него в жестах, интонациях, словах девушки. Что-то менялось, и он никак не мог перемены уловить.

– Меня достала учёба, я не могу нормально заниматься в общаге, в нашей комнате даже стола нет, я не могу чертежи сделать, – жаловалась она, не спуская глаз с бронзовой статуи. – И соседки постоянно водят кого-то, шум, крики, смех, ты понимаешь? Меня бесит всё это! Я хочу свалить.

Закрыв глаза, Марина пропела:

Шинкарочка Галя в шинку торгувала,

Дiвчоночка Галя пиво наливала.

Ой ти, Галю, Галю молодая,

Дiвчоночка Галя пиво наливала.

Їхали козаки iз Дону до дому,

Пiдманули Галю, забрали з собою.

Ой, поïдим, Галю, з нами, козаками,

Краше тобi буде, чим у рiдноï мами.

Потапыч обвёл кладбище задумчивым взглядом.

– Не знал, что ты умеешь петь.

– Хочу быть мужиком. Я бы ходила в рейсы, трахала бы баб. Была бы боцманом. Я боцман, Серёжа, боцман. Я полыхала к тебе страстью.

– А сейчас не полыхаешь?

– Сейчас уже нет. Я как этот матрос – непоколебим.

– Посмотри «Апокалипсис сегодня». Там Марлон Брандо великолепен, гениален. А фильм такой плавный, долгий, и ты погружаешься в его атмосферу, плывёшь по вьетнамской реке, смотришь на войну, изучаешь человека на войне, можно всё хорошо обдумать. А потом Марлон Брандо рассказывает про улитку, которая ползёт по лезвию ножа.

Он говорил так, будто сам плывёт по неподвижной реке, а жизнь его – плавная, размеренная, тягучая. Марина слушала и думала: «Зачем он мне суёт свою улитку?» Бронзовый матрос, возвышавшийся над ними, был понятнее и ближе. И настойчивее становилось ощущение скорого краха. Внезапно она вцепилась в Потапыча, да с такой обречённостью, словно боялась, что он провалится вот-вот под землю.

– Прижми меня куда-нибудь к стеночке.

Они целовались и трогали друг друга, а цветущие могилы внимали тлеющей страсти.

Глава третья

Лёша Радионов умирал со скуки в своей комнате. Он хотел пойти покататься на велике, но одному глупо было идти кататься, и он остался дома играть в компьютерные игры и смотреть сериалы. Когда ничего не было, и дни проходили в безделье, Лёша страшно скучал. Однажды, совсем помешавшись от скуки, он смастерил из пол-литровой бутылки кока-колы «сухой», и выкурил остатки травы, которые с Потапычем они не осилили прошлым вечером. Курил ненасытно, втягивая раздирающий горло дым, давясь кашлем, курил в запертой комнате, оставив лишь форточку для проветривания. От жадности, а может и от плохого настроения, но ударило иначе, чем прежде – разболелась голова, и потянуло по всему нутру противной тошнотой. И долго потом Лёша рыгал желчью в пакет, а как сразу полегчало, выбросил пакет в окно.

Приближался вечер. Потапыч обещал прийти к шести, но ждал его Лёша с опозданием на минут двадцать или тридцать. В соседней комнате мама, Инна Александровна, в лёгком халатике до колен, с незажжённой сигаретой в зубах рыскала по комнате в поисках зажигалки.

– Куда ты опять её дел? – крикнула она, и Лёша выполз из своей комнаты.

Мама шарила рукой по полкам. Полку с иконами, перед которыми каждый вечер, прежде чем лечь спать, молилась бабушка, Инна Александровна пропустила. Пропустила она и полку со стеклянной вазочкой, куда бабушка складывала конфеты. Вазочка всегда была полной. Именно на той полке в глубине и лежала зажигалка.

– На. – Лёша отдал зажигалку, и проследил взглядом, как мама прошла на балкон. Не то, чтобы он не любил её, но и не то, чтобы любил. Существование матери являлось для Лёши таким же обыденным, как существование двухкомнатной «хрущёвки», где они жили. Его вырастила бабушка, и сердцем он тянулся к ней, нежели к матери. Отец развёлся с женой и сбежал от Инны на Мадагаскар развивать гостиничный бизнес. Когда Лёше исполнилось восемнадцать лет, отец прислал ему бутылку джина.

– Открой бабе, идёт она, – крикнула мать с балкона.

Не став дожидаться стука в дверь, Лёша вышел в подъезд. С первого этажа тяжко и не спеша поднималась бабушка Надя, маленькая, скукоженная, закутанная в куртку, с белым из грубой ткани платком на голове, поразительно напоминавшем о запахах ладана и тепле восковых свечей. Лёша спустился на встречу, взял сумку.

– Алёшенька, сыночек, – старое тело, спрятанное под одеждами, приобрело твёрдость.

– Проходи, ба.

Лёша и бабушка стояли в прихожей, когда Инна Александровна вернулась с балкона в квартиру.

– Ты так на улицу выходила?

Лёша не сразу понял, о чём говорит мама, но, оглядев бабушку, увидел – Надя ходила в магазин в домашних тапочках. Он помог ей подняться, донести сумку, но, узнав, что она ходила по асфальту почти босиком, ничего не почувствовал.

– Мы же купили тебе специально сандалии, – облик Инны Александровны в один миг поменялся, будто кожа её стала тусклее, а воздух вокруг женщины почернел. Она схватила с пола сандалии и потрясла ими в воздухе.

– Как так можно!

– Чего орёт, – бабушка отвернулась и прошаркала к дивану.

– Ну чего ты села. Господи, я так больше не могу. Сними куртку, мама, пожалуйста.

Лёша пошёл в свою комнату переодеться – поскорее бы уйти и оставить их со своими сандалиями. Разбирайтесь, мол, сами.

– Здрасте, – в квартире неожиданно оказался Потапыч. Лёша забыл запереть дверь, и теперь Потапыч стоял в прихожей и довольно улыбался. Приспичило же ему именно сейчас прийти вовремя! На весь дом разразился острый крик Инны Александровны:

– У нас тут что, проходной двор? Проходной двор что ли? Я в своём доме или нет?

Лёша выскочил из комнаты и бросил Потапычу:

– Жди на улице.

– У меня есть дом, в конце концов? – Щёки матери дрожали от гнева. – Скажи ему, чтоб он ушёл.

– Ба, мы гулять с Серёжей.

– Сейчас я вам что-нибудь найду, – бабушка засуетилась, из блюдца достала конфеты и силой вложила в Лёшину руку. Он, наверно, никогда не привыкнет к той силе, что таилась в старческих тонких руках.

– Сходите, погуляйте, сходите.

Лёша спускался по подъездной лестнице, а в спину ему сквозь хилые стены «хрущёвки» летели крики: «У меня дом свой есть? Может, мне на улицу пойти жить?» Рядом с пофигистом Потапычем ему стало легко. Лёша имел свою теорию: люди, когда живут вместе, обмениваются энергиями, и поэтому дома его мучила усталость, негативная энергия матери передавалась ему, а бабушкиных добрых чар недоставало, чтобы негатив развеять. Он даже нашёл подтверждение: однажды с Потапычем он жил несколько дней на квартире Жени, одной из «штанов», втроём они не бухали и не дули, но домой Лёша вернулся отдохнувшим. Тогда он ещё больше убедился в истинности своей теории.

– Что делал сегодня?

– Погулял с Мариной, потом посмотрел фильм и пошёл к тебе. Ничего особенного, всё как всегда.

– Вы вообще с Валей забили на всякие тусы. Чувак, вечером сходить в гараж дунуть, это не туса. Раньше все каждую неделю собирались, шли в клуб, бухали.

– Тебе надо бабу найти, ныть перестанешь.

– Я ною? Да ты вспомни, какие мегабухачи устраивали. Вот тогда было весело, все были такие простые, а сейчас ты заметил, что Валя каким-то пафосным стал?

– Пафосным? Не знаю. Да, он, конечно, загоняет в последнее время. Дуть с нами не ходит, может, тебя именно это обижает?

– Я хочу, чтобы как раньше, когда все собирались, никого не надо было уламывать, чтобы не было напрягов.

– Забей, сейчас придём на стройку, выпьешь водочки, и все твои грустные мысли исчезнут, – Потапыч набрал номер на мобильнике. – Ало, мам, я буду часа через три-четыре, можешь мне приготовить к этому времени яйцо и чай? Да, чай.

Увещевания Потапыча присмирили Лёшу, он разнежился и приготовился к хорошему времяпрепровождению. Осталось только заставить не выпендриваться Валю, и будет полный порядок.

Валя ждал возле «Пятачка» – магазина промтоваров и еды. «Пятачок» был их отправной точкой в еженедельном походе на стройку. Эти походы так воодушевляли Лёшу, что однажды вдохновили на сочинение песенки:

Магазин «Пятачок», вниз по горке.

Мы идём, будем пить мы на стройке.

– Ну что, куда двинем? – Валя сложил руки на груди – крепкая закрытая стойка. Он принимал вызов.

– На стройку, как обычно, – Лёша для начала атаковал слабенько.

– Мы каждый раз туда ходим, может, попробуем что-нибудь другое? – мягкая попытка контратаки, Лёша начал ощущать преимущество.

– Чел, хватит выпендриваться, каждый раз туда ходим и норм. Все вместе. Не иди против коллектива. Все хотят идти на стройку.

– Сидеть там как какие-то обрыганы и водку пить из стаканчиков?

– Ты сам всегда сидел как обрыган и ничего. Чел, идут все – значит идут все!

– Ну… да. Ладно, погнали, – капитуляция, против большинства Валя не мог пойти.

Он говорил деловым тоном, и такой тон с недавних пор стал раздражать Лёшу. Будто Валя им всем тут одолжение делал. Лёша взглянул на Потапыча, как бы говоря – вот теперь ты убедился? Потапыч не убедился, он вообще не понял подоплёки разговора.

– Или, может, мы всё-таки пойдём в какой-нибудь паб? Я знаю отличный паб в центре, там делают самые вкусные бургеры.

Подоспели Настя и Женя, одиннадцатиклассницы, которых прозвали «штаны», потому что они никогда не разлучались. Раздалось радостное их щебетание и возгласы приветствий. Начались обнимания, и никто уже не обращал внимания на Валю с его пабом.

Скинулись на водку, стаканчики, закусочку и запивончик. Заброшенная двухэтажная стройка громоздкой мрачной тенью возвышалась во дворах среди «хрущёвок». Даже старожилы позабыли, какое сооружение тут возводили.

– А если менты? – натянуто спросил Валя.

– Да, вот менты будут по заброшкам ходить, конечно, – откликнулся Потапыч. – Забей, просто отдадим им одну бутылку, у нас всё равно больше нечего взять.

– Ещё на эту бутылку и посадят, – пропищал Валя, но никто его не услышал – компания уже лезла через дыру в заборе.

«Штаны» на каблуках шагали среди кирпичей, кустарников, дыр и ям, покачивались, расставив руки, словно канатоходцы. К стенам невозможно было подойти – пахло мочой, и компания, как и прежде, расположилась на парапете хорошо проветриваемой площадки. Потапыч мигом занял свой трон – обшарпанное кресло, притащенное сюда бомжами. В кресле он сидел, по-царски расставив ноги. Потапыча давно нарекли королём стройки, и свои королевские обязанности он исполнял добросовестно – разливал по стаканчикам водку, отмеряя каждому его долю, и мог кого-то поощрить, а кого-то обделить. Отмерял долю на глаз, но всегда до капельки точно. «Рука набитая», – гордо восклицал Король и был очень собой доволен.

«А как бы Варвара ко всему этому отнеслась?» – подумал Валя. Образ Варвары никак не вязался со стройкой, безнадёжной и быдловатой. Стройка вселяла в Трухова ощущение нечистоты, и он чувствовал – Варвара способна нечистоту вытравить и посеять чистое, здоровое зерно.

Все трое, Лёша, Потапыч и Валя, учились на судовых электромехаников, но Лёша и Потапыч, прежде чем поступить в университет, одиннадцать лет провели в одном классе. Школу они окончили крепкими друзьями. На выпускном оба нажрались и, стоя на карачках на пристани, блевали в море. «Ничто так не скрепляет дружбу, как совместное блевание» – резюмировал Потапыч итоги выпускного.

Валя прицепился к ним уже в универе. В первую неделю учёбы он ходил как заблудившийся, с ужасом и отвращением глядя на одногруппников. Потом стал ходить за Лёшей и Потапычем. Поначалу преследовал их молча – то за одну парту с ними сядет, то окажется рядом в очереди в буфете. Постепенно разговорились, и Лёша втянул Валю в тусу, которую в то время сколачивал. Тогда к ним присоединились и Женя с Настей.

Вале нравилось в тусе. С ребятами время проходило весело и беззаботно, и он наслаждался новым явлением в своей жизни. Пили до утраты равновесия, и порой Настя бежала домой за палаткой, которую ставили на стройке и спали там, пока не выветрится алкоголь. Все три года Лёша держал роль заводилы, и как обиду воспринимал всякую попытку идти поперёк веселья и отличного досуга – туса стала его вотчиной, в которой меньшинство должно было подчиняться воле большинства (а воля большинства часто отожествлялось с мнением самого Лёши).

Ни Лёша, ни Потапыч никогда бы себе не признались, что Валя для них так и остался мальчиком, молчаливо преследовавшим их на студенческих переменах – не больше. И Валя кусочком сознания понимал, что он среди тусы пришлый. Это противоречие особенно усилилось, когда Лёша с Потапычем перешли на траву.

Уже не стройка стала главенствующей, а Лёшин гараж, где всегда наготове стоял «мокрый». Выкуривали раз за разом всё больше и больше, запивали пивом, и обкуренные, никого не стесняясь, танцевали на линии гаражного кооператива под музыку автомобильного магнитофона, пока разряжался аккумулятор Лёшиной Славуты. Апогеем стал Хэллоуин, когда накурились до того, что стянули с себя штаны с трусами и голозадыми дикарями дёргались под оглушающий ритм песен. «Хорошо, хоть друг друга не перетрахали», – резюмировал итоги вечера Потапыч.

После того раза Валю и переклинило. Словно он выкурил много-много травы, и его вштырило так, что он превратился в жителя другой страны, а Лёша, Потапыч, тусы, стройка и гараж – всё это оказалось чужой непонятной культурой. Валя траву больше не курил, и стал задумываться о том, зачем он ходит с тусой гулять, и нужны ли ему такие прогулки, но продолжал ходить по инерции – ничего другого в его жизни не имелось. Лёша и Потапыч не знали, о чём он думает, и какие чувства испытывает, и не хотели узнать, а если бы и узнали, то всё равно не поняли бы ни Валины мысли, ни его чувства. И сегодня на стройке никто не интересовался, чего ему хочется и каково ему быть здесь.

– Я, короче, скоро в рейс уйду, – проговорил Лёша сокровенное своё желание, о котором долго не рассказывал, не желая спугнуть удачу.

– Ага, всё время, что ты в универе, тебя это не колышило, а сейчас ты собрался в рейс. Всё, поезд ушёл, мало кому удаётся на четвёртом курсе уйти в море, – ответил Потапыч.

– Да всё реально, я тебе отвечаю. У меня уже всё разрулено. Я Бушуева разрулил.

– И когда уходишь? – спросила Настя.

– В конце августа.

– Вот это заслуживает морской пятюни, – воскликнул Потапыч.

Лёша надул щёки, лицо его сделалось притворно-серьёзным, он замахнулся пятернёй, и Потапыч замахнулся пятернёй, и смачный шлепок прозвенел в глухих стенах стройки, и туса охотно выпила за тех, кто в море.

– Ты прикинь, какие могут случиться в рейсе истории, – раскраснелся Лёша от выпитой водки, а ещё от радости за себя и за свой будущий рейс. – Столько всего можно будет рассказывать, мир посмотреть. Представь, вот мы сорокалетние мужики сидим с будущими корешами, и каждый рассказывает как он в молодости тусил, баб трахал. – Он уставился на Потапыча. – А ты что будешь рассказывать? Как дома кино чёрно-белое смотрел?

– Ничё не знаю, – развалился в кресле Потапыч. – Пойду на завод работать. Буду как настоящий мужик.

– Никуда ты не пойдёшь, тебе жопу свою вынести из дома лень.

– Похер. Нам не пора идти в «гараж»?

– Вы дуть собрались? – полюбопытствовала Женя.

– Что мы ещё можем делать вечером на стройке? Только бухать и дуть, – и без того излишне громкое восклицание Потапыча стены стройки усилили эхом.

Поднялись на второй этаж. Посреди комнаты на постаменте из кирпичей стоял «мокрый», до краёв наполненный серой мутной водицей.

– Праздничный стол накрыт, – торжественно продекларировал Потапыч, и Лёша согнулся от хохота.

– Вы из этого собрались дуть? – поморщился Валя. – Это ж для бомжей.

– Да, вот бомжи покупают у барыг траву, а потом идут сюда дуть, конечно, – продолжал угорать Потапыч. – Это оставили для нас такие же простые парни, как и мы. Простые парни, которые вечерами приходят сюда опустить баночку другую. Но пора начинать. Во, смотри, этот напёрсток зеки делали.

В пальцах он крутил напёрсток, вмонтированный в деревянный цилиндр, на котором тюремные мастера выжгли тузы всех мастей.

– Реально зеки? – удивилась Настя.

– А то, это нам с Тихоном один алкаш подарил, он говорил, что сидел и был весь в наколках. – Потапыч обратился к Лёше. – Пока я приготовлю, расскажи девушкам про своё вчерашнее приключение.

– Ты расскажи, а я приготовлю, – Леша взял из его рук напёрсток и принялся зубочисткой отчищать дырочки от пепла.

– Короче, пошли мы вчера в гараж, для начала взяли по нольпятки пива, побазарили о былом, пиво было нормальное, не «Черниговское», но норм, а вот трава полный отстой.

– Да норм трава была, – откликнулся Лёша. Он уже устроил напёрсток на горлышко бутылки и насыпал в него зелёные крупицы и веточки.

– Не гони, она была горькая и не вставляла. Ну тебя конечно вставило! Так вот, идём по домам, было уже часов одиннадцать, и тут нам навстречу, шатаясь, идёт женщина, ей было где-то лет тридцать.

– Двадцать пять!

– Утешай себя, мальчик. Короче, она угашенная просто в хлам, в такую гавнину, что я ещё никогда не видел. Слово за слово, представилась она Анжелой, начала нести какой-то бред, я быстро пошёл вперёд, мало ли что, поехавшая какая-нибудь, а когда вернулся за Лёшей, смотрю – он её уже трахает. Под забором детского садика лежит на ней, и только белая задница светится.

– Подожди, ты, что бомжиху трахнул? – Валя во все глаза вылупился на Лёшу.

– Ну, одета она была прилично, и ещё я её кошелёк подобрал, там всякие кредитки были, визитки, так что вряд ли это бомжиха, – ответил Потапыч, увлёкшись рассказом.

– Чел, это жесть. Ты не боишься что-то подхватить? – Валя сделал несколько шагов подальше от тусы.

– Что, например? – невозмутимо спросил Лёша.

– СПИД, например.

– А, – крякнул он и рядом с Потапычем присел на корточки. Потапыч зажигалкой подпалил траву в напёрстке, приподнял верх «мокрого», и Лёша втянул из горлышка дым.

Вскоре спустились на первый этаж и продолжили пить водку. Вдруг в отдалении мелькнул луч фонарика. Валя перепугался.

– Пошли отсюда.

– Подожди, это могут быть и не менты, – проговорила Женя.

Туса замерла и следила, как луч хаотично скользит в темноте. Долетали звуки шагов, скрип мусора и камней, что-то стукнуло, раздался звонкий мат, и Валя рванул так, что только пятки сверкали в темноте. Перед тусой возник молодой мужик с одутловатым грязным лицом.

– Пацаны, тут где-то «мокрый» был.

– На втором этаже, – хором ответила компания и засмеялась.

Появление мужика и лёгкий адреналин как бы вдохнули новую силу в пьянку. Пришлось бежать ещё за бутылкой. Лёша был счастлив. Домой он вернулся за полночь. В комнате на кровати спала мама, а на диване сидела бабушка и в густой темноте напоминала призрачную тень.

– Сыночек, ты вернулся.

– Да, да, ба, спи давай, – прошептан он, и услышал как с кровати доносится тяжёлый храп.

Медленно двинулся к своей комнате, нащупывая пьяными ногами пол. Накуренные мозги пытались отыскать дверь.

– Сыночек, – звучал жалобный стон.

Напротив бабушкиных икон Лёша замер. Темно, но он увидел – с иконы глядела смерть. В капюшоне, с оскаленным черепом и косой. Самая настоящая смерть. И когда он лёг в постель и укрылся одеялом, усталость обрушились на него, та самая усталость, от которой он никак не мог избавиться.

Глава четвёртая

В не столь давние времена Варвара Подьячная была активисткой «Молодых регионов», агитировала за Януковича и ходила, закутавшись в Украинский флаг, пела с особой страстью Украинский гимн, а в её комнате висела карта любимой страны, на которой по бокам красовались большой герб, малый герб, и даже портрет Тараса Шевченко, хмуро глядевшего на бурную общественную жизнь Варвары. Однако пришёл 2014 год, и карта Украины неведомо как исчезла, а на её месте появилось широкое изображение бескрайней Российской Федерации.

Опыт работы в «Молодых регионах» не прошёл для Варвары даром. Уже в новой стране девушка вступила в ряды «Волонтёров нашей Победы», где проявила себя с лучших сторон. Именно Варвара стала генератором идей для мероприятий – квесты, флешмобы, патриотические акции, воображение её не знало усталости. Она всеми правдами и неправдами старалась укрепиться в организации.

Корпус волонтёров создавался к 70-летию Победы в Великой Отечественной войне. После юбилея организация стала работать на постоянной основе под опекой Департамента по делам молодёжи и спорта. В Департаменте расширялся штат, им нужен был человек, который бы курировал всё волонтёрское направление в Севастополе, и если хорошенько подумать – кому как не Варваре получить эту должность? Выпускница МГУ, активистка-общественница, пассионарий, для полной красоты ей не хватало только стать руководителем какой-нибудь молодёжной организации. Но Варвара над этим работала.