Сказки старого Волхова

– Дядько Вересень… Но все ж. Кто хужее? Голодрань с дубьем али кольчужные?

– Да кака нашему лесу разница? Лиходеи дерева на дубины ломают да на каждой поляне, что глянется, злые костры жгут. А вои княжие с мечами забавляются да с топориками вострыми. Сталь – лютый враг зелени, а жаркий огонь – не лучше! Рубят воины дерева, калечат траву нежную подковами своих коней. Вон, какой гриб подавили! Уууу…

Вересень так расстроился из-за чудовищного разорения и не приметил, что один из разбойников живой еще. Хотя, лежащий недвижимо да в беспамятстве. Лешка думал сказать об этом, но тут послышался стук копыт да близкие людские голоса.

– Скрываемся, дядько! Люди опять едут! Прячемся!

– А… проклятые…

Старый лешак схватил молодого в охапку да и прыгнул, увлекая, в глубокий овраг под дорогой. Только ветка осиновая затрещала да стволы скрипнули протяжно. Схоронились, спрятались от глаза человеческого.

– И, что? Так и сказал батька? – молвила девица.

– Ага, Олеся. Так и наставлял: «Смотри, Болька! Одна у меня дочурка! Не привезешь в родной дом, найду тебя, охальника, да из-под земли достану! Чтобы через два дня возвернулись, да не пустые!» А что ему еще оставалось. Матвей-то не поехал, отказался… – пробурчал светловолосый парень, отводя глаза в сторону.

Немного они помолчали, потом рыжая девка состроила глазки и стала ластиться к вознице. Тот же упрямо не обращал внимания, угрюмый. Лишь теребил-подергивал поводья старой сивой лошади.

– Да не дуйся, ты, Бооо-лечка! Ты мне мил, а не вой этот залетный. Я ж тебе сказывала, каковы они…

Болеслав осторожно скинул с себя девичью руку и передернул плечом, словно муху надоедливую прогнал. Олеся же продолжила:

– Ну, повинюсь я пред тобой. Да. Был мне Матвей полюбовником, прошло уже все. Уж год как быльем поросло, да лебедой затянулось… Ты слаще целуешься, да и сильнее его будешь. Правда, правда. Ну, поцелуй же…

Наблюдавший из-под древесных корней Лешка призадумался. Почуял, как на сердце что-то заныло-захныкало. Сквозь кору древесную да паутину липкую душа человеческая отзывалась. Билась в тесном стволе, терзалась, но на волю не выйти ей. Особенно ощущалось это, когда голос белокурого парня Лешка слышал. Девка-то незнакомой казалась, а вот Болеслава, вестимо, встречать уже доводилось. На тропках лесных… Или… Ах, точно, тогда также екнуло, на дворе сельском. Волки серые хотели людей задрать, но Лешка вовремя окоротил. Не дал. И хорошо сделал. Пусть у всякой твари свой охотничий удел будет. Волкам – лес дремучий, людям – огород репейчатый!

А, может, злой морок шутовской все это? Муть да проклять! Дядька Вересень охоч до таких гадких шуточек. Сейчас вылезет из-под сосны кривой, покажет свой трухлявый язык с червяками да загогочет истошно. А телега с лошадью и людишками в бурую медведицу с выводком новорожденным обратится.

– Ах, ты мать моя!

Светловолосый остановил телегу, не доехав чутка до поляны, усеянной мертвыми людьми. Девка бешено закричала, лицо руками закрыла. Испугалась, болезная! Не для девичьих глаз поляна сия.

– Олеся! Не смотри, не смотри, родная! Негоже деве на смерть смотреть, вам жизнь новую людям давать, и лишь нам, мужам – отбирать ее.

Олеся отвернулась спиной и глухо закашляла. Знать, помутилось нутро ее от вида крови да смерти человеческой. А от боли чужой сердце заекало-застрекотало.

– Боля… Болечка… – всхлипнула девица. – Ты, если не боишься, посмотри людей убиенных. Железки собери… Батьке все сгодиться.

– Железки… Надо бы мертвых погребению предать, по обычаю нашему, славянскому. Негоже лежать здесь телам, на потеху проклятым воронам.

– Вот, услышал, Лешка? – дернул Вересень молодого лешака. – Обычай у них такой – сжигать мертвых. Сейчас костер соберут да запалят упокойничков. Дерева порубят, кору младую пообдирают. Отравят вонью своей зверье на многие версты вокруг, жженым мясом людским весь лес прокоптят. Ууух, шугануть бы их…

– Дядько! Мне этот Болька знакомым кажется. Может, друг мой али братик? – выспросил Лешка, печалуясь.

– Чур тебя! Чур! Пень через плетень! Злое копыто под бабье корыто! Не может быть у лешака ни друга, ни братика. Твоя семья, сам знаешь, кака! Дуб, я – Вересень да мамка твоя горбатая, Лебедунья. Понял?

Загрустил Лешка, зашевелил руками-листиками. Расстроился.

– А девка-то хороша, хороша девка! – продолжал кряхтеть старый лешак. – Давай в лес заманим, кривыми дорожками заведем. Жинкой твоей будет и Лебедунье в помощь по хозяйству домашнему.

Но Лешка уже не слушал его, а во все глаза смотрел на поляну. А там белокурый русич осторожно бродил меж мертвых тел, гоняя уже успевших прилететь на пир смерти воронов. Птицы черные каркали и уходить не спешили.

Вдруг очнулся один из людей павших. Затряс волосьем смоляным, закашлялся, кровавую слюну сплевывая. Поднял чернявый человече окровавленную голову и застонал:

– Спасите, братцы…

– Сейчас-сейчас… – Болеслав стремглав подбежал помогать раненому.

Лешка же, непонятно зачем, открыл свой разум, и в его голову опять ворвались мысли окружающих живых существ. На этот раз молодой леший быстро отделил думы людские от желаний животных. Девчонка об парне своем мечтала, мгновения счастливые вспоминала, но и смерти боялась. Первый раз столько мертвых тел видела, да не красиво убранных, готовых к погребению, а смятых, изорванных, словно старые тряпичные куклы… Болька желал помочь побитому оборванцу, но и о попутчице своей не забывал. А вот оборванец…

И тут что-то темное нехорошее все сознание лешего заполонило, дернуло-завертело. Закрутило-завьюжило, спеленало и чувств лишило. Словно сама первозданная тьма накинулась и рассмеялась во весь свой жабий бездонный рот… Нехорошим повеяло от незнакомого человека… Боязно стало, но не за себя, и непроизвольно крикнул Лешка:

– Братко! Берегись, братко!

Но не голос раздался из уст лесной нечисти, а рев, человеческому уху непонятный. Заулюлюкало на весь лес пронзительно и тревожно.

8

Заулюлюкало, затрещало зловеще, заверещало, и люди замерли в недомыслии. Олеська вздрогнула и задрожала, к Болеславу подобралась, прижалась к плечу, обнимая крепко.

Чернявый лохмач от удивления рот раззявил, да закрыть позабыл. А Болеслав не растерялся, усмехаясь:

– Лешак балуется, ну и безобразник!

Ответом нежданным лист кленовый с дерева на ладонь лег да затрепетал.

– Страшно мне, Болька! Давай дальше поедем, незачем нам тут оставаться! – предложила Олеся. Она уже мялась у телеги, переступая с ноги на ногу.

– Ничего, милая. Знаю я лес этот, – покачал головой Болеслав. – Хозяин тут справный, за «просто так» не обидит.

– Ага, не обидит… Сказывали селяне про братка твоего…

– Ну, он сам виноват был… Только, погодь… Откуда ты, мил человек? – обратился Болеслав к чернявому оборванцу.

А тот уже не лежал, а сидел на земле, но все еще держался за разбитую голову. Болеслав внимательно оглядел незнакомца. Худой и грязный; тощий, как жердь; волосы неопрятные, нос крючковатый. С виду одет небрежно. Простые штаны, подпоясанные веревкой, холщовая рубаха, шапки на черной всклокоченной голове не оказалось. Видно, обронил в лихом бое. Теперь же чернявый встал и показал кривой рот, где зубов сильно недоставало. Открылось лицо щербатое и неприятное; глаза бегающие, с хитрецой.

– Тровосеки мы… кхм… Мигные тровосеки…

– Чего, чего? – вспучилась Олеся, уперев руки в бока. Видать, не доверяла она проходимцу. Болеслав тож призадумался. Как-то нескладно чернявый талдычил. Интересно, а кто победил в драке? Где остальные бродяжники?

– Ах… Мы тут тровишки лупили на симу… ага… А на нас тохо… Трусинные… Платите, говоят, са лес княсеский… ну и вот… тохо… Ай! А-ааа!

Никто не понял, как случилось, что не в меру красноречивый оборванец нелепо дернулся головой да на толстый сук губой напоролся. Наземь снова упал, по траве распластался, бедовый, но заприметил Болеслав, что из руки его то ли нож, то ли штырь длинный выпал.

– А это что такое? – Болеслав рывком поднял чернявого за грудки и ткнул носом в железку, валяющуюся на траве.

– Ах… эх… Та, это швосдик… Шгвосдик… Вы ж, того… с кужни едете? – прошепелявил бродяжник.

– Откуда узнал? – уже сердито спросил Болеслав.

– Девку… Ее… видел на кужне… как-то… – показал на Олесю грязным пальцем чернявый и залепетал: – Вожмите хвостик, авось… ааа… сходится… Для кужни-то…

– Да что ты ноешь постоянно?

– Жуб! А-а… Шук жуб выпил! Шатается, хловянит… А-а… Как яжыком тлону… А-а…

– Сиди тут пока, болезный. Но, чуть дернешься, не помилую! Олеся, дай-ко топорик. Будем неспешно краду готовить, костер погребальный. И это, присматривай за энтим мазуриком. Не доверяю я ему.

Болеслав деловито взял хорошо отточенный топор и приготовился валить первую, по виду, сухую березу. Но не успел.

Проснулась чаща дремучая, в голос зашептала-защелкала. Ветер свирепо подул, во тьме заверещало протяжно, а после завыло печально да заунывно. Подобно диким зверям, лютой зимой голодающим. Захолодело на душе, и в пятки ног что-то затыркалось из-под сырой земли. Раз-другой словно холодными костями-пальцами тронуло. Почудилось Болеславу, что мертвецы с того света к солнышку пробиваются. Возвернулись, дабы навестить своих сродственников. Вой усилился, послышался лай и гомон лесной многоголосый. Черные птицы вспорхнули и сгинули с мертвых тел, и на поляну вышел огромный лохматый волк. Окраса не простого, а белого, аки снег.

Волк твердо стоял на поляне, словно полноправный господин и хозяин всего леса. Не бросался в атаку, но и уходить не спешил. Ждал терпеливо. Его растопыренные лапы властно попирали прибитую жухлую траву, а пронзительные глаза смотрели укоряюще.

Болеслав оцепенел, стал медленно отходить к телеге, где уже бился и рвался в узде взмыленный сивый конь. Олеся с трудом сдерживала испуганную животину, которая вполне могла унести всю повозку со скарбом в глубокий овраг.

Чернявый дровосек, ползающий по земле, улучил момент, обошел слева волка, попытавшись ударить своей грубой железкой, но тот моментально развернулся и двинул тяжелой лапой наотмашь. Так сильно приложил, что чернявого отбросило прямо под копыта ретивой лошади. Ударил лапой волчара, будто от назойливой мухи отмахнулся и опять в стойку величавую возвратился. Продолжил смотреть пронзительно, глаза в глаза.

Болеслав не испугался, ибо понял, не волк – это, а леший перед ними. Главное – не спасовать, взгляд выдержать, ибо уважает лесная нечисть людей, духом сильных. Всматривался в глаза зверя Болеслав, и что-то знакомое сквозь зрачки серые промелькнуло, дернуло-прокрутило. Детство вспомнилось, брат пропащий, но лишь мгновение длилось это.

Волк не выдержал. Взгляд отвел, вытянул вверх морду и взвыл заунывно и протяжно. Страшен был этот вой неистовый. Земля затряслась в смятении, сосны заскрипели, березки сирые нагнулись, едва не сломались от воя великого. Вздрогнул конь и помчал прочь с поляны проклятой. Люди еле успели в телегу запрыгнуть, как Сивка припустил еще быстрее. Елки, березки тощие, бугры замшелые замелькали перед лицом Болеслава, упавшего в старые тряпки.

Вскоре привстал Болеслав. Оглянулся и увидел, что позади, уже далеко, все еще стоит странный волк, окруженный целой стаей своих серых собратьев. Волки свирепо щерились, тявкали, но не двигались в погоню. И, показалось, что они, вожаку послушные, проводили людей еще одним продолжительным воем.

Вечер темный подошел незаметно. Очнулись путники от наваждения, в себя начали приходить. Ибо проехали-проскакали несколько верст без остановок. Болеслав опять услышал причитания незадачливого лесоруба. Успокоить попытался:

– Не хнычь!.. Олеся, долго нам еще ехать?

– Недолго, полверсты с гаком, и будет уже град виден.

Деревья, и правда, становились реже, а дорога казалась более наезженной. Впереди, сквозь куцые кустики и темные стволы пробивался бледный свет, который дарило уходящее на ночной отдых Ярило.

– Ай, не моху… – стонал дровосек, болтаясь на краю телеги. – Мошет, есть тлафка какая, потлечить жуп-то. Ай… Жа гупу всять или отвал намутить?

– Травки нет… – насупилась Олеся. – Но помощь окажем. Болька, держи его крепче, сейчас подам одну батькину штучку.

– Что за фтущка… А-аа…

И тут перед серым носом бродяжника показались ржавые кузнецкие клещи. Болеслав схватил левой рукой голову несчастного, а Олеся уже целилась и вовсю щелкала железными щипцами.

– Ну, и какой зуб болит?

– А-ааа… Нет! – глаза чернявого округлились от ужаса. Он извернулся, дернулся и мигом слетел с телеги, чуть не попав под деревянные колеса. Но быстро поднялся на ноги и, ковыляя, припустил в ближайший лесок, истошно крича:

– А-ааа! Ижвелги! Клофопийсы!

Олеся от души рассмеялась, и Болеслав тоже не мог сдержать улыбку. Однако, поинтересовался:

– Зачем ты его напугала?

– А ты не понял, Болька? Разбойник это. Лиходей!

– С чего взяла?

Олеся дернула лошадь, поворачивая по тракту налево и добавила:

– Головой думай. Княжие вои не стали бы бить лесорубов. Пожурили бы да отпустили. Что брать в лесу с людей? Какой налог? За поборами в села дружина ездит.

– Верно, Олеся. Ну, ты умна!

– Не так умна, как научена. Чай, не первый раз на ярмарку еду! Знаю я еще, что не рубят в этих местах лес. Никогда не рубили. Там древо берут, где по воде спустить можно. Ближе к большой реке.

Болеслав очень удивился познаниям Олеси. Теперь с другой стороны ее узнавал. Олеся оказалась не только красивой, но и умом житейским обладающей.

– А было вот как: – продолжила рыженькая. – Поехал один княжий вой по дороге. С умыслом. Одиночка – вроде приманки, добычи легкой. Сам знаешь: бронь и оружие добрые всегда ценятся. А остальные гридни в засаде схоронились. Ну и вот. Выскочили лиходеи на дружинного, но не тут-то было. Кольчужные соратники быстро подтянулись. Драка завязалась, лесные людишки дерутся плохо, но хорошо тропы тайные знают. Всю жизнь промышляют по лесу. Пеший пройдет везде. Не то, что конь. И по болоту топкому, и по бурелому безлошадный пролезет. Потому и побежали врассыпную грабастики, ну а вои их гнать начали. Аки кабанов свирепых. Оставили покамест на поляне мертвых. И своих, и чужих… Мы их и нашли, а вот что дальше случилось, это не ведаю я… Волк какой-то странный!

Болеслав задумался, но потом высказал:

– Лешак-то был, Олеська. Леший в волка белого обернулся и стращать начал. Не дал краду сложить! Свои, свои счеты у меня с ним! Брата моего в темный лес завел и отринул от людского всего. Чую я, не мертвый Первуша, брат мой родный. В лесу живет со страшилами… Кто знает, может это он помог от татя избавиться?

Выпалил все это и замолк на время. Но Олеся чуть погодя продолжила:

– Ага. Гвоздик, вишь, у него… Знаю я, каковы раны таким «гвоздиком» делают. Батька правил подобное на заказ. «Нож милости» называется. В норманнские доспехи меж пластин, как шило, входит. До сердца достает.

– Правда, что ли? Я подумал, действительно, гвоздь…

– Болька! Кабы не сила нечистая, лежали бы мы с тобой на той самой поляне. А тать бы телегу угнал, полную кузнецкой работы. Кто знает, сколько в лесу воров, и как они сноровисты? Смекаешь?

– Умна ты, Олеся! – удивился Болеслав. – Да, тем, что Горазд наковал, мазуриков двадцать вооружить можно! От большой беды спасла нечисть незримая… Не надо было нам этого бродягу отпускать!

– Ну, я думала, до города довезем да сдадим страже. Не получилось.

– Так надо было догнать!

– Ладно… Беззубый враг не так страшен.

9

Впереди высились аккуратные остроконечные башенки городской крепости. Всего их видно три, соединенных справной стеной каменной. Рядышком стояли похожие башни, но уже деревянные. На весь город крепкого материала не хватило. Чуть поодаль притулились обычные деревенские избы, знакомые с детства. Точно в такой же избушке и родился, и вырос Болеслав, да и почти любой русич.

Крепость построена с умом. Со многими уровнями обороны. В случае опасности все окрестные жители уходили в каменную твердыню, которая хорошо защищалась. Да, и расположена крепость удачно. Омываемая с севера и востока речными водами, Ладога имела лишь один рукотворный ров, не слишком широкий, но достаточный для длительной обороны.

Деревянный мост выходил к главным воротам кремля, но в саму крепость Олеся не повела кобылу. Достаточно остановиться рядом с огромным рынком, который к вечеру уже затихал. Люди готовились разойтись по своим домам и повозкам, чтобы продолжить торговлю наутро.

Кузнец Горазд так раньше и ездил на эту, ладожскую ярмарку: с утра торопился, чтобы к вечеру добраться. А на следующий день, после полудня сворачивал торговую лавочку. Дальше – по мере движения товара. Если весь товар быстро расходился, то уже на второй день двигался в обратный путь. Подобным образом хотела поступить и его дочь, Олеся.

Запалив вечерний костер, путники быстро поужинали и улеглись спать. Болеслав очень удивился, но лагерь торговцев охранялся дружинным караулом. Каждый купец или мастеровой платил за охрану небольшой взнос и мог отдыхать спокойно, не опасаясь воров, разбойников и иных шалопутов. Олесю же тут давно знали. Чай, не первый раз на ярмарку ездила. Она быстро договорилась с княжими воями, предложив вместо денег небольшой, но хорошо сделанный нож.

Спали прямо в телеге, укутавшись старой дерюгой. Как ни хотелось Болеславу приласкать свою милую, но понимал, что негоже это делать на глазах у всего честного народа. Если не увидят, то услышат, ибо Олеся страстна в забавах любовных.

Наутро солнышко осветило телеги, торговые палатки и большую проезжую дорогу. Новый день начинался, даря радость и хорошую погоду. Бодрые молодецкие крики разорвали сонную дрему, одолевающую Болеслава. Это первые торговцы зазывали покупателей, нахваливали свой товар. Чего только не предлагали! Ковры персидские, добрых коней да всякую другую скотину, обувку справную, одежу для любого чина и сословия, цветастые ткани, яства заморские, домашнюю утварь, посуду и совсем уж диковинные вещи, чего сельский парень никогда не видывал. Рядом со знакомыми кушаньями, вроде селедки и соленых грибов, соседствовали необычные южные фрукты, непонятно как не испортившиеся при длительном путешествии. Известно было, что на юг, там, где бьется о желтый песок Русское море, дней пятнадцать идти. Хоть, и по рекам да по наезженным трактам, но путь не близок. А разбойников да других каверз, чем южнее, – тем больше, ибо леса там кончаются, сменяясь голыми выжженными степями. Бродяг, конечно, и в северных чащобах хватало, но чаще – пеших. Конные степняки опаснее: налетят, будто ветер, награбят и также быстро по маковым полям развеются. Пойди, поищи ветра в поле!

Народу толкалось много, все разного чина и сословия. Купцы в меховых шубах, несмотря на теплую пору; холопы – босые и в рванье; мастеровые, одетые скромно, но добротно. А посреди площади развлекали люд скоморохи. Один бил в большой бубен, другие прыгали с малыми бубенчиками рядом, совершая разные удалые выкрутасы. То на руках пройдутся, то колесом согнутся. Немного в стороне толстый купец потчевал народ хмельным медком. Шум и гам стоял такой, будто все тут пришли на праздник, а не на обычную ярмарку.

– Поберегись! Посторонись! – раздался властный голос, и на брусчатку выехали двое конных гридней. Болеслав заметил, что за ними идет скорбный тележный караван. На телегах сидели плачущие бабы с детьми, а мужики понуро шли рядом, со связанными руками. Это вели к князю бывших разбойников и душегубцев.

– А баб и детей за что? – удивился Болеслав.

– А куда муж, туда и жена! – раздался осторожный голос. – Будет пир из человечинки…

– Что? – изумился ученик кузнеца.

– Зло обитает в подвалах ладожских… – продолжил давешний скоморох, но как только Болеслав попросил рассказать подробнее, тот сразу прикинулся убогим, пустил соплю из носа зеленую, замычал да отошел в сторону.

– Да не слушай ты его! Не видишь – убогий! – рассудила Олеся. – Мало ли за что людей в крепость ведут. В одном правда, коли муж – вор, то и жену его к рукам забирают. А у князя нашего, Жирослава, работа для любого найдется. Не сам же он себе порты стирает… – хихикнула рыжая и прыснула в кулачок.

Олеся долго не мудрствовала. Она просто расположила узкую телегу с краю, вдоль проезжей дороги. Получилось неплохое торговое место. Коня к тому времени уже отправили в местную конюшню для отдыха. Это также входило в правила рынка, ведь любое животное требует надлежащего ухода, да и посторонних запахов будет меньше, что скажется на общем количестве покупателей.

Болеслав по просьбе Олеси достал малый кузнецкий набор (откуда и были уже знакомые клещи) и приколотил на борт телеги подкову. Теперь все прохожие понимали, что здесь можно купить оружие и доспехи, возможно простую услугу кузнецкую получить: подковать лошадь или скрепить порванные звенья кольчуги. Сложная ковка, конечно, невозможна без печи и кузни, но, это и не требовалось. Ведь в большом городе был свой кузнец, и не один. Работу сделать любую мог, а вот цены на свой товар у него дороже, чем у сельского мастера, Горазда.

Торговля шла бойко. Сперва продали несколько мечей, ибо добрая сталь редко залеживается. Каленые наконечники быстро скупили дружинники, а готовых стрел в возке и не водилось, – Горазд не хотел набивать телегу деревянными прутиками, которые можно настругать в любом лесу. На стрелу приладить наконечник легко, такую услугу Болеслав мог оказать по желанию, и многие вои уходили уже с полными колчанами.

Кольчуги продавались плохо. Такая работа считалась самой трудоемкой и дорогой, и Олеся ни в какую не желала отдавать железные рубашки, дешевле чем за три арабские деньги. Серебряные восточные деньги ходили в Ладоге наравне с «глазками». Эти красивые бусы варились в самом городе, но стоили баснословно дорого. Только богатые барыни могли украшать свою шею узорочьем из десяти-пятнадцати бусинок. А одна бусинка стоила пять серебрянных арабских денег-дирхемов.

После полудня к телеге подошел гридень, показавшийся Болеславу знакомым. Ученик кузнеца присмотрелся и понял, что в лавку заявился тот самый Матвей, что отказался сопровождать Олесю в Ладогу. Тогда княжий дружинник быстро уехал, а теперь Болеслав смог внимательней рассмотреть его.

Гридень казался очень кряжистым и сильным, значит, Олеся лукавила, когда в своих проказах винилась. Широкие плечи, высок и статен, лицом светел, борода небольшая. А вот боевых шрамов не видать. Это могло говорить о всяком. То ли боец искусный, то ли прослужил мало, не успел побывать в серьезных переделках. И еще в облике Матвея виделось что-то неуклюжее, медвежье.

– Олеся! Добралась-таки! Молодец! – весело пробасил княжий дружинник, но, завидя Болеслава, слегка замешкался.

– Да, видишь ли… Нужда заставит, – ответила, не робея, рыжеволосая. – Как без осенней ярмарки? Зима будет суровой, кудесники бают. Запасаться надо.

– Ну-ну… Почем шлемак? – Матвей ткнул пальцем в высокий округлый шлем с бармицей.

– Одна арабская.

– Дорого, дорого… А, может, уступишь по старой дружбе, а? – лукаво подмигнул гридень.

– Нет.

– Ну, Олеся… – и Матвей слегка погладил ее по плечу. Небрежно провел большой рукой-лапой, основательно общупал, как рабыню свою иль наложницу.

А Болеслав увидел сие нахальство да вскипел, будто котел с манной кашей. Лицо краской налилось, забурлила кровь горячая, молодая.

– Осторожнее, раздавишь!

– Заткнись, сопляк! – рявкнул Матвей и посмотрел злобно. Он явно считал, что имеет право поступать, как захочет. Конечно, тут город княжий, а не двор Горазда, с которым ссориться нельзя. Кольчужный сейчас может отдубасить и даже убить соперника, это ему ничего не стоит. Вернее, стоит, но недорого. Слышал Болеслав, что гридни особой защитой от князя обладают. Виру2 заплатит вой малую и все. Задумался Болеслав, как лицо не потерять и живым остаться.

– А давай, Матвей, на кулачках поборемся!

Рассмеялся богатырь в темную бороду:

– Негоже дружиннику на кулачках, аки шелупонь биться. Неужель, доброй стали испугался, червь?

И сразу же сверкнул, вытащенный из ножен, тяжелый полуторный меч.

– Прекрати, бешеный! – встряла Олеся. – Это ж смертоубийство получиться. Болька – простой парень, не обучен на боевых железках биться.

Теперь и Матвей остановился. Выглядеть в глазах девицы безжалостным палачом ему явно не хотелось. Но в воздухе уже словно грозовые тучи напучились, а с бровей молнии полыхнули, вот-вот гром разразится.

– Может, на палках свой спор разрешим? – предложил Болеслав.

Гридень хмыкнул, согласен, стало быть. Считал Матвей, что он, со своим весом и статью богатырской каждого может победить и любым оружием. Но не ведал Матвей, что Болеслав с младенчества хотел воином стать, на жердинах да деревянных мечах все детство озорное махался. Конечно, навыков боевых убийственных не имел, но орясиной владел знатно.