Запас прочности

– Да как же не рады? – Екатерина Ермолаевна всплеснула руками. – Рады, доченька, очень рады. Только и папа прав – есть-то нечего. Мы с отцом старые и на картошке проживем, а ты? – Она взглянула ей в глаза. – А Лена с Юрочкой? Им как быть-то? – Покачала головой. – Так ить и помереть недолго.

Радость в Лизиных глазах померкла. Она испуганно взглянула на родителей. Прошептала, как эхом отозвалась:

– Помереть? Как помереть?

Екатерина Ермолаевна вздохнула.

– Ну как помереть… Как помирают. Ты взгляни на Юрочку. Кожа да кости. Ни капельки жирочка нет. Никаких жизненных запасов… В чем только душа держится?

Лиза присела к столу. Задумалась, запечалилась. Радость из нее как будто вся мигом испарилась. Как воздух из сдувшегося воздушного шарика. Она тяжело вздохнула. Что же делать? Где выход? Ничего путного в голову не приходило. Фёдор Николаевич остановился напротив Лизы, сказал:

– Вот что, бабоньки. Менять надо.

Лиза в недоумении подняла на него глаза.

– Что менять?

Отец пожал плечами:

– Да все менять. Барахло наше всякое: одежду, скатерки, простынки – все! На продукты.

Екатерина Ермолаевна попыталась что-то сказать, но Фёдор Николаевич остановил ее:

– Погоди, Катя. – И к Лизе: – Такие, значит, дела. Мы, городские, до войны все жалились друг дружке, что тяжко нам живется. На самом-то деле жили мы совсем даже не тяжко: отработал от сих до сих и гуляй, Федя. Зарплату получил – пошел, купил, что надо. Ну прям кум королю! А колхозник? Пашет, бедный, от зари до зари. И, почитай, за хлеб и воду. Сколько там на трудодни заработаешь? Да не деньгами, а продуктами. Ими же самими и выращенными. Ну и со своего небогатого хозяйства в придачу. Этим и жили. От урожая до урожая на прокорм худо-бедно хватало. А одежонки – пшик! Нету у колхозников более-менее нормальной одежонки, одна роба рабочая. Вы ж до войны видели: попал крестьянин в город – сразу видно: деревня! Зато крестьянин кое-какие припасы на зиму имеет: ему ж до лета-осени жить чем-то надо. И свое кое-какое хозяйство: и огородишко, и куры-яйки, и поросята. Конечно, сейчас всего этого добра поубавилось: и нашим на фронт отдали, и супостат колхоз-ника пообобрал. Но не те люди наши селяне, чтобы все до крохи отдать. Приберегли кое-какие припасы, приберегли. Вот и надо сейчас в деревню податься, вещички наши городские на продукты обменять, пока они еще есть у деревенских. Такое мое мнение.

В комнате повисла тишина. Фёдор Николаевич не выдержал:

– Так что скажете, женщины?

Екатерина Ермолаевна зябко повела плечами:

– Кто ж это пойдет? В такое время? Боязно…

– А помирать не боязно? Не одни мы здесь голодные. Собраться надо. Что б несколько человек: три, четыре. Чтоб артелью. Гуртом-то и батьку бить сподручно. А менять… Да далече и идти не надобно. За город вышел – пару километров, и вот оно – село. – Помолчал. – Не знаю, как вы, а я другого не вижу. И тянуть с этим нечего. Не мы, так другие сподобятся. Собираться надо и идти. Вот мой сказ.

Лиза оживилась. Идея ей сразу понравилась. «Что ж тут сидеть, – подумала она, – ждать у моря погоды. Дети действительно отощали, смотреть на них страшно. А папка умный какой!» В голове тут же завертелись имена – кого можно взять в артель. Да и Мотька вымахал в мужика – запросто с нами пойти может!

На следующий же день и собралась компания: Лена, Марина, Оксана и сама Лиза. Четверо. Нормально. Матвея и Валентина решили не брать, побоялись. Ребята они, хоть и не мужики еще, но рослые, здоровые. Здесь-то, в своем городе, все их знают: дети. А в других незнакомых местах неизвестно, как к ним отнесутся полицаи да разные патрули немецкие. Запросто могут за партизан принять и арестовать. А это, почитай, все равно, что со смертью в жмурки играть.

Екатерина Ермолаевна собрала котомку: кое-какие Лизины старенькие вещи, такие же старенькие, но целые, не штопаные пиджаки и брюки Фёдора Николаевича, Димы. Лиза закинула за спину непривычный груз, повела плечами, даже присела пару раз – вроде к земле не тянет, движения не сковывает, можно идти.

Собралась компания у Калугиных на следующий день около семи утра, светать уже начало. Слов особых не говорили – все с вечера говорено-переговорено. Екатерина Ермолаевна на прощание обняла девчат по очереди, перекрестила, вдогонку прошептала «Храни вас Господь», и маленький отряд тронулся в путь. А она долго стояла у калитки с непокрытой головой. Студеный ветерок не трепал, а, казалось, ласкал ее волосы, слегка шевеля поседевшие пряди. Екатерина Ермолаевна нетерпеливо сдвигала их со лба, вглядываясь в удаляющиеся и тающие в утренней дымке фигуры, а губы беззвучно шептали только ей ведомые слова напутствия.

На вечернем собрании было решено идти на восток, в сторону Красного Луча, а там – как бог даст, по обстановке. Исходили из того, что раз немцы туда позже пришли, меньше обобрать крестьян успели. Шли по большаку, никто их особо не беспокоил. Да и не одни они тянулись на восток. Устали с непривычки быстро – часам к одиннадцати с ног валились. А прошли-то всего ничего, километров двенадцать. Вдали слева показались домики. Оксана оживилась:

– Девки, слева – это Малоорловка, мы с папой там в прошлом году были у тети Нюры. Пошли. Она и накормит, если есть, конечно, чем. И подскажет, куда нам дальше двигаться. А может, в этой Малоорловке и поменяем кое-что. Даже у тети Нюры.

И они повернули к Малоорловке. Окна и двери дома тети Нюры были крест-накрест забиты нестругаными досками. Вокруг дома тишина и запустение. Видно было, что хозяева давно покинули это жилище. Оксана растерянно озиралась, словно чувствуя свою вину перед спутницами.

Разбитная и бойкая Марина похлопала ее по плечу.

– Не журись, казачка, где наша не пропадала! Щас найдем кого- нибудь, спросим, куда родственники твои подевались. – Вздохнула, утерлась рукавом и продолжила: – Хотя и так понятно: в эвакуацию они подевались. Это ж ясно как божий день. Но другие-то люди здесь остались? Пошли к соседям.

Соседка Клава подтвердила: тетя Нюра со всем семейством давно отбыла на восток. А куда? Да кто ж его знает. Впрочем, девчат это не так уж и интересовало. Тетя Клава вспомнила Оксану и отнеслась к ней как к родной. Запричитала:

– Как же ты, детонька, в такое время опасное неведомо куда собралась? Подружки – дело хорошее, ну а случись что? Сейчас по степи кто только не шастает: и бандиты разные, и зэки беглые, из тюрем-то поразбегались, да и наши из окружения выходят, холодные, голодные как волки, тоже обидеть могут. А полицаи: этим вообще закон не писан – решили, что им теперь все можно. Стрельнут и баста: кто с них что спросит? А спросит, скажут: партизана убил. Еще и в очередь за орденами или, того хлеще, за продпайком к немцу побегут. Тяжкие времена, ох, тяжкие времена настали. – Она покачала головой, закручинилась так, что слеза прошибла. Смахнула ее со щеки, продолжила: – Ну, а немец… или румын какой… в чистом поле встретит, стрельнет и все. С него-то какой спрос? – Помолчала, задумавшись. – Так что не время расхаживать по дорогам нашим. Ох, не время.

Оксана согласилась:

– Да знаем мы, теть Клава, что не время. Но ведь не гулять мы идем. Нужда заставляет. В городе люди от голода пухнут. Куда ж нам деваться? Вон у Лизы, – она кивнула на подругу, – двое деток. Мал мала меньше, а кормить нечем. Вот и решили мы одежку на продукты поменять. Прихватили у кого что есть. Без этого – ну никак. Хоть ложись и помирай. – Она шмыгнула носом. Посмотрела на Клаву виноватым собачьим взглядом. Вздохнула и закончила: – Такие наши дела.

Тетя Клава задумалась. Обвела девушек взглядом, протянула:

– Да, дела…

А потом и помогла. Не шибко разгулялись в Малоорловке девчата, но кое-что поменять им Клава помогла. И сама поучаствовала.

Лиза вздохнула: хоть что-то, но уже есть. Не зря пошли. Осталось решить: домой возвращаться или дальше двигаться. Совещались. Лиза была за продолжение операции «Обмен», как шутливо прозвали они свой поход. Конечно, наменяли они немного. Но у Лизы в котомке уже был кусочек сала, десяток яиц и килограмм пять пшена. Можно было еще картошкой разжиться, но Клава сказала:

– Этого добра сейчас везде можно набрать. Не спешите. Если домой пойдете – будь ласка, и картопли дам. А если нет, то чего посытнее просите. Так-то лучше будет.

У Лизы на обмен осталось Танюшкино красивое платье и две блузки. Примерно так же и у других. Не хотели они со своими вещами домой возвращаться. Хоть и прошли немного девчата, но с непривычки устали. К тому же вечер надвигался. Зима, пока ходили они по хатам, стемнело. Решили: утро вечера мудренее. Благо тетя Клава всю бригаду решила оставить на ночь у себя.

Поужинали скромно, чем бог послал, а точнее, тетя Клава, и улеглись: Лиза с Оксаной на печи, Лена с Мариной в горнице на полу.

На печи было уютно, тепло. Уголек у тети Клавы с довоенной поры на год припасен был, а печку топить она умела. Так, чтоб тепло было, но не жарко. Лиза с удовольствием сбросила с себя верхнюю одежду, комбинашку и, свернувшись калачиком под боком у Оксаны, подумала: с дороги и усталости вмиг заснет. Ан, не тут-то было. Хоть и разморило ее в тепле, а сон не шел. Не шел, хоть ты чего хочешь делай. Поплыли воспоминания. Как в Москву перед войной ездила, как гуляли по Красной площади, как с Димой прощалась, а потом в переполненном вагоне домой ехала. И Юрочка. Конечно, Юрочка. Как он заблудился, и они в эвакуацию не уехали, как Коля у них в доме появился, его арест. И Сашка Степанко. Как будто он выстрелил в нее. В бок что-то сильно кольнуло. Она вскрикнула, вскочила, больно ударившись головой о низкий потолок, испуганно оглянулась по сторонам, не понимая, где она.

– Ты что? – всполошилась Оксана. – Приснилось что-то?

Оказалось, что Лиза незаметно для себя все-таки заснула. Вот сон и приснился. Она не сразу сообразила, где и с кем на печи спит. А сообразив, подумала: «Надо же, чтобы этот придурок и здесь мне приснился». Сердце тревожно заныло. Не случилось ли дома чего нехорошего. Пока по дворам ходили с одежонками своими обменными, некогда ей было ни о чем думать, а теперь мысли о родных, о детях не отпускали ее. Не зря Сашка грозился разобраться с ней и с детьми, ой, не зря! А что делать, что делать? Вот тут она и решила: во-первых, с Сашей Беленко об этом поговорить надо, может, он сумеет Степанко отправить куда-нибудь из города. А во-вторых, и сама она должна с детьми исчезнуть из родного дома. Хотя бы сюда, к тете Клаве перебраться. Этот придурок Степанко все равно не оставит ее в покое. Приняв решение, Лиза немного успокоилась. Вздохнула и шепнула подруге:

– Спи, Саночка, спи. Сон дурной приснился.

И сама быстро заснула.

Утром девушки решали, как быть: возвращаться или дальше идти. Тетя Клава послушала их, потом сказала:

– Раз уж пошли, так чего с полдороги вертаться? От Енакиева вашего прошли вы всего-то ничего: верст десять-двенадцать, не боле. А вам харчи нужны. Значит, идти надо. Тут прямо по дороге, я покажу где, три села рядом: Михайловка, Степное и Орловка-Ивановка. Да и Новоорловка недалече. В Михайловке у меня сестра Татьяна живет. Привет передадите, она поможет. Очень запасливая женщина. Если глянетесь ей, хорошо поменяете свое добро и у нее, и в других местах. Она людей знает, подскажет, к кому идти. Так что решать вам, но мой совет: если уж вышли, то идтить надо, а не байдыки бить: туда-сюда без толку мотаться. Вот мой сказ.

И они пошли.

Домой возвратились на четвертый день. Усталые, но довольные. Первая вылазка показалась им удачной. То, что без толку пылилось в шкафах и сундуках, обернулось добротными продуктами. Немного они наменяли, но той голодной зимой каждый кусок хлеба был на вес золота. На вес жизни.

Екатерина Ермолаевна, обычно сдержанная, старательно прячущая свои эмоции, не выдержала. Она встретила Лизу у самого порога, как будто именно здесь и ожидала ее все эти дни, обняла, прижалась всем телом и заплакала. Лиза не видела материнского лица, но ее слезы катились и по Лизиным щекам, а вздрагивающие от рыданий плечи старой женщины как будто передавали дочке ее боль и отчаяние безысходности. Так и стояли они, обнявшись, как единое целое, словно символизируя вселенское горе, опустившееся на их Родину.

Потом Калугины разбирали Лизины продукты. Дети крутились тут же. Лиза горевала: ничего вкусненького, сладенького деткам принести не удалось. На радостях Лиза сразу не заметила, что голодным огнем ни у кого из родных глаза не горят. Потом заметив, не обрадовалась за них, а немного расстроилась. За себя. Она-то думала, что продукты, таким трудом добытые ею, родители, Мотька и в первую очередь дети прямо из мешка в рот потянут! А тут… Конечно, рады все. Но как-то очень уж спокойно, по-деловому отнеслись к Лизиной добыче. Она расстроилась. С обидой сказала:

– Вы что, не рады? Зря я старалась? У вас что, все это уже есть? С избытком? Кто ж это вас так накормил?

Слезы обиды выступили на ее глазах. Она села, опустив голову, прошептала:

– Выходит, зря я старалась?

Екатерина Ермолаевна подошла к ней сзади, обняла за плечи, прошептала:

– Не зря, донька, не зря.

Фёдор Николаевич присел на табуретку рядом с дочкой. Сказал жене:

– Ты погоди, старая. – Убрал ее руки с плеч Лизы и продолжил: – Тут такое дело: Мотька позавчера ночью приволок откуда-то килограмм тридцать мяса. В подполе, в леднике, спрятали. Ну вот и наелись. Вчера и сегодня тоже. Сытые, стал быть. Но это ж дело случая. А зима длинная, может, и не одну под немцем будем. Так что по любому не зря ты мыкалась по селам. И твои продукты нужны. Тем боле, не будем же мы одним мясом питаться. Ты, дочка, не переживай, все, что в дом, то в дом. А война не завтра закончится. Такие вот дела. А ты молодец. В наше время разжиться и салом, и яичками, и пшеном – это большое дело. – Помолчал. – И Мотька молодец. Это он мулятины притащил. – И, уловив удивленный взгляд Лизы, пояснил: – Ну, мясо мула. Это что-то вроде осла такого итальянского. Или помесь осла и лошади. У нас этой живности мало, а за границей, говорят, в порядке вещей. Ну да не в этом дело. В общем, притащил Мотя мяса. А где взял, не говорит. – Помолчал, пожевал губами. – Да это и так ясно. Украли пацаны этого мула. Но что интересно: никто за ним не кинулся, не искал. Даже этот паразит Степанко к нам не зашел, не спросил, не Мотькина ли это работа.

Вмешалась мама.

– Да не спросил, потому как нету его в городе. Видно, послали куда-то людей стрелять. Он-то до этого охоч. Вот и не зашел к нам. А то бы, не сомневайтесь, уж был бы здесь как миленький. – Она вздохнула. – О-хо-хо… Надо бы мясо это перепрятать. Сашка все места наши знает. Вернется, если речь об этом осле зайдет, не миновать нам беды. Ты бы, Лиза, поговорила с Мотей. Он небось знает, куда спрятать можно. Конечно, чтоб не пропало. А то помрем с голоду. Зима, правда, не лето. Не должно протухнуть.

Лиза молчала. «Вон оно что, – думала она. – Ясно, Мотькина работа. Только вот непонятно: мул этот наверняка итальянский. Мотька с Валентином все около них крутятся. И там же воровать? Мул не зажигалка какая-нибудь паршивая, искать должны. Нет, тут что-то не так. Ладно, – решила она. – Прибежит Мотя, разберемся. А мясо, и правда, перепрятать надо». И куда – она примерно знала. Но опять-таки все вместе с Мотей.

А насчет того, что вроде зря она по селам моталась, вещи меняла, Лиза и думать перестала. Все пригодится!

Она успокоила родителей, взяла на руки Юрочку, прижала к груди, зацеловала. С наслаждением вдыхала аромат его тела. Лизе казалось, что приятнее запаха она никогда в жизни не знала.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.