Запас прочности

Геннадий Евтушенко

Запас прочности

Уважаемый читатель!

Если Вы держите в руках эту книгу, надеюсь, Вы ее прочтете. Мой издатель, друзья и родные считают (с моих слов), правильно, что я писал ее три года. Однако, это не совсем так. Три года – столько я сидел за компьютером и нажимал на клавиши, излагая то, что копилось во мне много лет.

Я – дитя войны. В раннем детстве у меня, да и у моих сверстников, была одна игра – в войну. С возрастом появились другие игры и забавы, но интерес к войне, к военным, к событиям тех суровых лет остался на всю жизнь. И всегда, когда и куда бы ни забрасывала меня судьба, я по-особенному относился к людям, пережившим Великую Отечественную войну.

Прошли годы, я занялся литературной работой. Пробой пера стали три повести. Потом решил: пора написать о войне.

Вот написал эти слова – «О войне» – и задумался. Неправильно это. Я пишу не о войне, а о людях. В данном случае – о людях в жестоких условиях военного времени. Так будет правильно.

Материала у меня накопилось немало: о войне в нашей семье было кому рассказать. Это и родители, и их братья и сестры, и моя старшая сестра.

О том, как выживали в оккупации, часами могли говорить мама и бабушка Екатерина Ермолаевна. В романе я даже сохранил ее подлинное имя. Она это заслужила. Да и жизнью я ей, скорее всего, обязан.

Концлагерь… Это по рассказам младшего брата мамы, Дмитрия Сергеевича Полякова (в романе – Матвей Калугин). Он прошел все круги ада концлагерей, трижды бежал, чудом остался жив. Однако лагерные истязания не прошли даром: Дмитрий Сергеевич умер сравнительно молодым в 1980 году.

Я вспоминал и по крупицам собирал рассказы о войне своих старших товарищей – офицеров, участников войны, с которыми меня свела военная служба. Это Александр Александрович Данченко, Иван Захарович Исаев, Василий Дмитриевич Кривец, Павел Леонидович Рыссак и другие.

Позже мне очень помогли воспоминания ветеранов войны Юрия Николаевича Транквиллицкого, Алексея Ивановича Юдина.

Большую помощь в создании романа оказали Александр Васильевич Межерицкий и Московский комитет ветеранов войны, за что им низкий поклон и благодарность от всей души.

В романе практически нет придуманных историй. Почти все это было. Дорогие мои! Это было! Это все было… Я лишь по-своему вписал в сюжет рассказанные мне были и приодел их в литературные одежки. Я старался писать ПРАВДУ.

Получилось ли? Об этом судить Вам. На Ваш суд и представляю я свой роман.

С уважением, Геннадий Евтушенко

ПРОЛОГ

И откуда взялось столько силы

Даже в самых слабейших из нас?..

Что гадать? – Был и есть у России

Вечной прочности вечный запас.

Юлия Друнина

Весна в этом году выдалась на редкость теплой и солнечной. Грозы отгремели еще в конце апреля, а потом только редкий солнечный дождичек смывал пыль с рано зазеленевших деревьев и теплыми ручейками стекал с тротуаров в придорожные канавки.

А май вообще пролетел как-то быстро и незаметно. Лиза оглянуться не успела, а его уж и нет! Июнь. На сердце у нее радостно и немного тревожно. Радостно оттого, что школе конец. Нельзя сказать, что школу и учебу она не любила. Училась легко, не особо напрягаясь. Отличницей, конечно, не была. Да и троечки нередко хватала, но мама за них не ругала. Не то что некоторых других. Мама вообще в ее учебу не вникала. На собрания в школу ходила редко, да и что там слушать? Лиза была тихоней, как говорится, тише воды ниже травы. Зоя Михайловна, классная руководительница, на собраниях ее имя почти никогда не вспоминала, а Екатерина Ермолаевна вопросов не задавала – не поминают, и хорошо. Так что радость оттого, что настал конец учебе, была не потому, что ей надоело учиться, а оттого, что с учебой детство заканчивалось. Кто ж из нас не мечтал поскорее стать взрослым? Вот и Лиза туда же. Ей казалось, что после окончания школы ее не будут считать ребенком и она сразу станет умной и самостоятельной, пойдет работать и никто не будет ей указом! Учиться дальше она не собиралась, во всяком случае сейчас, сразу после школы. А там видно будет. Ее пьянила сама мысль о наступающей, как Лиза думала, свободе. А как же? Школу окончила – и вот тебе: взрослый свободный человек! Правда, иногда в душу закрадывались тревожные мысли: а какая она – эта взрослая жизнь? Лиза старалась их отгонять, но они время от времени возвращались и немного портили настроение, как-то приглушали радостную восторженность.

Однако по мере приближения выпускного бала она почти полностью избавилась от этих тревог. Да и до того ли было? Во-первых, хлопоты с новым платьем! Не так-то просто нарядно и правильно одеться! Не вызывающе, а именно правильно. Буланчиха, взявшаяся за это дело, уже трижды подправляла белое нарядное свое шитье. То длинное получалось, Лизе не нравилось, то короткое, мама категорически возражала. С длиной справились – рукава не те! Насилу уладили это дело.

Да и не это больше всего беспокоило Лизу. Тревожило ее больше всего – пустят ли Димку к ним в школу на выпускной. Директор предупредил, чтобы никаких приятелей. «А то, – сказал он, – только разреши посторонних приглашать, столько шпаны разной набежит – греха не оберешься! Родителям можно. Даже нужно, это само собой! А больше – никого! С приятелями потом нагуляетесь!» А как же она без Димы? Без него и праздник не праздник! Правда, он сказал, не горюй, мол, казачка, где наша не пропадала – буду я на твоем празднике, вот те крест! Безбожник! А тут взял да и перекрестился! В душе-то она верила, что Димка, если сказал, что будет, значит, будет. Да как бы из этого чего плохого не вышло: Сашка Степанко обещал, что так отметелит Димку, если он на выпускном появится, что тот забудет, как маму звали. Что тут поделаешь?

Насчет «отметелит», это, конечно, вопрос. Димка, хоть поменьше ростом, но здоров как бычок. Да и юркий он, настоящий живчик. При этом слове заулыбалась Лиза. Подумала: «Слово-то какое подвернулось: живчик! А ведь правда живчик. Сашка, хоть длинный, руки, как грабли, а попасть в Димку – фиг попадет! Димка три раза вокруг него обкрутится, пока эта оглобля размахиваться будет. И ка-а-ак даст! Да, не одолеть Сашке Диму. Но скандал… Скандал какой будет! Весь вечер выпускной испортят. Вот тебе и праздник! Вот и выпускной! Может, сказать Диме, чтобы не приходил? – Она задумалась. – А как же я? Как я без него?» Нет, без Димы Лиза выпускной не представляла. «Скажу Сашке, пусть только попробует! Пусть попробует! – Что будет, если попробует, она не знала. Но попугать можно. – Он же трусливый, этот Сашка. Проверено». Так она решила, и настроение сразу поднялось, Лиза заулыбалась, замурлыкала какой-то мотивчик и снова принялась за примерку платья.

С Сашкой Лиза училась в одном классе. С самых первоклашек. Да и в детский сад вместе ходили. Жили они по соседству. Ну буквально на одной улице в соседних домах. Не в больших домах, как в центре города, а «на двадцатидомиках». Так их улицу в народе называли. Вообще-то официально улица имела другое, вполне красивое название – Добролюбова. Улица Добролюбова. Но еще в давние, дореволюционные времена, когда бельгийцы металлургический завод строили, вот здесь, на этом месте, они и выстроили двадцать домиков для рабочих. Руководил стройкой инженер Енакиев. Так потом и город назвали – Енакиево. А улицу народ окрестил двадцатидомиками, и никаких добролюбовых не признавал. Называй улицу, как хочешь – хоть Добролюбова, хоть Огарёва или Некрасова, а в народе одно знают: двадцатидомики – и весь сказ! Народ здесь дружный был, рабочий.

Вместе работали, вместе отдыхали. Все обо всех все знали – все на виду. И дети сызмальства друг дружку знали, вместе росли, учились, нередко и взрослую свою жизнь связывали. Вот так и Сашка Степанко с малых лет хвостиком за Лизой бегал. А Лизе он никогда не нравился. Скользкий какой-то был. И всегда в сторонке. Сам, бывало, нашкодит – и в кусты! А другие за него отдуваются. Да и постучать любил, наябедничать. Самый великий грех у пацанов! Ребята его сторонились: с сексотом дружить – позора не оберешься. Но Сашка из любой ситуации вывернуться умел: Я не я, и хата не моя! Бывало, и не раз, когда Лиза точно знала, что он ребят подставил, но поди докажи! А Сашка скалится своими зубами белоснежными (тоже гордость), клянется: «Да не я это, Лиза. Клянусь, не я!». Стрельнет в него Лиза ненавидящим взглядом, а с Сашки как с гуся вода. Много лет добивался он ее благосклонности. Не замечал ни насмешек, ни презрительных взглядов, все ему было нипочем. Действовал по принципу: вода камень точит. А тут, когда Лиза уже в девятом, выпускном, классе училась, Димка появился. Откуда он взялся? Вроде свой, енакиевский, только с другого конца города. Сашка аж взбеленился: «Ну и искал бы себе пару там, в своих краях. Так нет – в двадцатидомиках подавай. И Лизка, дура безмозглая, сразу клюнула, влюбилась в эту рожу цыганскую». Как же он ненавидел невесть откуда появившегося соперника! Убил бы! Не раз поджидал он Димку на родной улице, стращал: «Лучше не ходи тут, не бегай за Лизкой – хуже будет!» А как хуже – не знал. Димка-то крепкий парень был, сразу видно. А Сашке позвать на подмогу некого: никто его не поддержит, все за тихоню Лизу. Да еще и на смех поднимут: за свою девушку постоять не может! Скрипел Сашка зубами, а сделать ничего не мог.

Так что не без оснований думала Лиза, что и на выпускном вечере струсит он, не полезет в драку. Вот Димка, это да… Этот бы полез. Не только в драку, в огонь и в воду за нее полез бы! Она задумалась, вспомнила, как познакомилась с Димой.

Было это прошлой осенью, в конце сентября, даже число запомнила – двадцать шестое. Сидела она на лавочке возле дома. День к вечеру катился. Папа с работы пришел, мама его ужином кормила. Танька, старшая сестра, на свидание убежала – любовь у нее большая была с военным командиром. Счастливая-счастливая! В институте в Сталино* училась, а в субботу домой как на крыльях летала, как же – парень ее тут в отпуске. Так и он, говорят, к Таньке каждый день мотался. Тут уж ничего не попишешь: любовь. Как это так быстро у них получилось? Только встретились – и сразу любовь. Да такая – не разлей вода! С его стороны оно понятно: Танюшка красавица: высокая, стройная. Лицом – хоть в кино снимай! Артистка! А Николай этот ее тоже высокий, статный, форма, конечно, виду придает. А так – вроде обычный парень, не красавец. Но командир. Раз умница Танька так до смерти влюбилась, значит, есть за что. Лиза даже немного завидовала сестре. По-хорошему, конечно. «Танюшка – красавица. Я против нее просто замухрышка, – думала Лиза. – Да еще этот придурок Степанко проходу не дает! А все думают, что я его девушка. И подружиться со мной по-настоящему никто не пытается. Вон Саша Беленко: и относится хорошо, и помочь всегда готов, и поддержать в трудную минуту. Только это все не то. Это дружба. А любовь у него с Ленкой Новосёловой. Говорят, они даже целовались. А мне что? С этим уродом соседским целоваться? – Ее даже передернуло при этой мысли. – Ну уж нет. Я своего рыцаря еще подожду. Далеко мне, конечно, до Таньки, но и мое счастье придет, подожду». Она прикрыла глаза, откинулась на спинку лавочки и принялась думать о своем счастье, о своей будущей любви. Лиза расслабилась, размечталась. Тихая сладкая нега незаметно подкралась, овладела ею. Так хорошо, приятно стало на душе! Как будто она плыла в невесомости, купалась в этой благостной неге, и весь ее настоящий мир со школой, неустроенными буднями, с Сашкой Степанко отдалился, ушел из сознания, и она ощутила себя счастливой-пресчастливой. Ей захотелось петь от счастья. Петь и смеяться тем счастливым смехом, каким смеялась Танюшка, когда ворковала со своим любимым, а она, Лиза, услышала и позавидовала сестре. А сейчас ей самой стало так хорошо, что она подумала: «Всю жизнь бы прожить в этом счастье. Ничего другого не надо». А больше она подумать ни о чем не успела – кто-то грубо тряс ее за руку. Лиза повела плечами и открыла глаза. Мотя! Это младший брат так безжалостно заставил ее покинуть сладкие грезы и вернуться в эти самые неустроенные будни. Матвей дернул ее за руку, недовольно произнес:

* Так в то время назывался город Донецк.

– Лизка, ну проснись же! Че ты в самом деле!

Она тряхнула головой, окончательно просыпаясь и с трудом выбираясь из счастливого забытья. Мотя виделся ей как будто в тумане. Да не один – рядом с ним стоял еще кто-то. Она кулачком протерла глаза, поморгала, окончательно прогоняя сон, и тут увидела: этот кто-то был симпатичный черноволосый парень. Он крепко держал Мотю за руку. Лиза встала.

– Вы кто? – спросила она, внимательно разглядывая молодого человека. И тут же машинально отметила про себя: «Ничего парень, привлекательный».

А парень уже улыбался, словно забыв, как и зачем он тут оказался. Протянул руку, не отпуская Матвея, представился:

– Дима. А тебя как зовут?

Лиза насупилась, спрятала руки за спину. С деланой строгостью спросила:

– В чем дело? Что это вы брата моего привели как арестанта? Отпустите, никуда он не денется. – Она повысила голос: – Ну, что я сказала! Отпустите!

Парень покачал головой но ослабил хватку, Матвей тут же выдернул руку и метнулся во двор. Незнакомец спрятал улыбку:

– Ну и ну. Строгая какая. Не денется? И где мне теперь искать твоего братца?

– Нигде. Он домой убежал. И искать его не надо. Мы здесь живем.

– А, вот оно что. – Он кивнул ей. – Садись. – И сам опустился на лавку, тронул Лизу за руку. – Не бойся, поговорить надо.

Лиза передернула плечами, усмехнулась:

– Вот еще – не бойся… С какой стати я вас бояться должна? Я у себя дома. А вы кто такой?

Она села. Парень встал перед Лизой чуть ли не по стойке смирно, чопорно склонил голову и представился:

– Дмитрий Поляков, инструктор горкома комсомола.

И сел рядом с Лизой.

«Ни фига себе, – подумала она. – А с виду пацан пацаном, только чуть постарше меня». Лиза слегка смутилась, но не подала виду, что комсомольский деятель произвел на нее впечатление. Постаралась придать лицу серьезное выражение, подумала: «И что ему надо? Мотька, небось, снова натворил чего-нибудь. Вот сорвиголова! А мне теперь отдуваться… Но лучше мне, а то батяня узнает – снова комедию с ремнем разыгрывать будет».

Батяня, Фёдор Николаевич, руку на детей ни разу не поднял. Только и того, что пригрозить мог. Прихватит, бывало, Мотю, поставит перед собой, посмотрит с укоризной и скажет сурово, с металлом в голосе:

– А ну неси ремень, бить буду.

Матвей сначала пугался, начинал ныть и божиться, что «это последний раз, я больше не буду». Потом все же приносил ремень, и Фёдор Николаевич, потрясая им перед Мотькиным носом, долго укорял его за «срамное поведение» и наставлял на путь истинный. На том дело и заканчивалось, и никаких телесных наказаний. Матвей со временем оценил ситуацию, но вовсю подыгрывал отцу и по-прежнему божился, что больше не будет.

Мама – другое дело. Могла и подзатыльник дать, и к попе полотенцем приложиться. А с Мотьки как с гуся вода, и в кого он такой уродился? Дня не пройдет, чтобы он где-нибудь не нашкодил.

Лиза исподлобья взглянула на инструктора горкома, вздохнула:

– Так что, Матвей дорогу домой забыл? За ручку надо было вести?

Комсомолец с улыбкой взглянул на нее.

– Может, для начала познакомимся?

Лиза удивилась:

– Так вы ж слышали, как меня Мотя назвал. Или мне книксен сделать?

– Да не расслышал я твоего имени. И вообще, когда люди знакомятся, каждый сам себя называет.

Лиза усмехнулась:

– Это у вас в горкоме так заведено? А у нас, у простых комсомольцев, все проще.

Она хотела еще что-то сказать, но Дима ее опередил:

– Так ты комсомолка? Что ж ты выпендриваешься? Или неприятностей для брата хочешь? Давай по-простому. И вообще, раз ты комсомолка, нечего мне выкать. Симпатичная девчонка, а строить из себя пытаешься какую-то…какую-то… – он не мог подыскать подходящее слово.

Лиза прыснула вдруг и залилась колокольчиком. Наклонилась, закрыв лицо руками, пытаясь остановиться и придать лицу серьезное выражение, но смех, невесть откуда взявшийся, душил ее, и Лиза, не в силах удержаться, отняла руки от лица и расхохоталась.

Дима с удивлением смотрел на нее.

Наконец Лиза успокоилась, промокнула платочком заслезившиеся от смеха глаза, серьезно взглянула на Диму и сказала:

– Извини, смешинка в рот попала, больше не буду. А вообще-то ты прав: мы ж комсомольцы. Чего выкать? – Вздохнула. – Лизой меня зовут. – И без паузы продолжила: – Ну, что там еще Матвей наш натворил? Он по этой части бо-о-ольшой мастак.

Диме этот смех и слова девушки были очень кстати. А то он совсем запутался в своей фразе и не знал, как ее закончить. Дело в том, что Лиза Дмитрию сразу понравилась и он пытался произвести на нее впечатление. Должность инструктора горкома ставила его в выигрышное положение, и он хотел завернуть фразу покруче, покрасивее. Да так и начал, а вот с окончанием заминка вышла. Вообще-то Дмитрий был шустрый парень. Все в его руках и вокруг него вертелось и горело! За что ни возьмется – сделает. А вот говорить красиво не умел. Тут уж ничего не поделаешь: семь классов, они и есть семь. А при его загруженности в горкоме книжки читать было некогда. Да и чего греха таить, не приучен он был с детства к чтению. Рос как трава в чистом поле. Родители с утра до ночи на работе, у Жорки, старшего брата, своих дел невпроворот. Одна только сестренка Шура занималась его воспитанием. Да и воспитание это сводилось в основном к одежке да кормежке, не до эстетики было. Улица его воспитывала, двор. Двор – хороший воспитатель, хотя своеобразный. Здесь книжки особо не читают и на образование не смотрят. Зато любого пацана насквозь видно: кто чем дышит и чем живет. Слабака, подлизу, ябеду или труса двор сразу вычислит. Во дворе сильные сплачиваются, слабаки становятся изгоями и объектом для насмешек, а то и издевательств. Подростки, как правило, стесняются сентиментальности, а жестокость кажется геройством. Димка с детства слабаком не был, тут он сразу стал своим. Благо Жорка в том же дворе рос, с хулиганьем не дал ему связаться, и в тюрьму он не загремел, как некоторые из его дружков. Хотя близок был к этому. Окончив семь классов, Димка пошел на завод – денежку для семьи зарабатывать. Сразу остепенился, вступил в комсомол и развил бурную общественную деятельность. Поэтому и продвинулся быстро. Вскоре и в горкоме комсомола оказался. Начальник его, Прохоров, был человеком умным. Он быстро и правильно оценил Димкины способности и никакими бумажными делами его не загружал. Дмитрию поручали живую работу: организовать сбор металлолома, рейды молодежи по поддержанию правопорядка, помощь спасателям на водоемах, даже тимуровское движение. В этих делах он был король! И никакой писанины. Грамотешки Димке не хватало, зато сообразительности было на троих!

Поэтому, когда он попытался, что называется, «запудрить мозги» Елизавете словом, быстро понял: не туда пошел, надо попроще. Дима улыбнулся и по-дружески, как старой знакомой, принялся рассказывать:

– Так, значит, насчет братца твоего. До чего же додумались сорванцы. Матвей твой с дружком, пока не знаю, как его зовут, взяли червонец, иголкой прицепили с краю за ниточку. Червонец бросили на дороге, а нитку протянули в кусты и сами там спрятались. Нитку, конечно, замаскировали – пылью присыпали, благо ее там хватает, и стали ждать, когда рабочая смена домой по этой дорожке пойдет. Дождались: работяги идут, кто-то обязательно червончик заметит, наклонится поднять, а он перед самой рукой – бац! – и уехал. Мужик шаг вперед, снова наклоняется, а червонец снова уплыл! И так раза три-четыре. Потом сорванцы совсем затягивают бумажку к себе в кусты – и ходу! Да так ловко, что мужик несчастный не поймет, куда деньги девались! А эти нахохочутся, и за старое. Так они дней десять над рабочим людом потешались. Развлечение нашли! Пока кто-то в горком комсомола не пожаловался. Ну вот. А для меня проблем нет – сам в детстве шухарил немало. Сразу и вычислил. Ну, обоих прихватить не удалось, а Матвея твоего привел вот, для разбора полетов. – Он помолчал и добавил: – Такие дела. Что скажешь?

Лиза подняла глаза, покачала головой.

– Да, дела так дела. Вот Мотька. Неугомонный. Вечно что-нибудь придумает, в какую-нибудь историю вляпается, потом родители за него отдуваются. Правда, он безобидный, душа добрая. А вот подшутить, посмеяться – это хлебом не корми.

Дима возмутился:

– Добрая душа! Да один мужик из-за этого червонца в больницу угодил! Дело не в деньгах, а никак он уразуметь не мог: как это он все мимо деньги промахивается! И хлопцы увлеклись, вовремя ее не убрали. Так он за червонцем этим тянулся-тянулся, пока в кювет не упал! Народ кругом хохочет, с ног валится, а сообразить никто не может, в чем дело! Хорош добряк!

Лиза задумалась, посмотрела на Диму.

И глаза их встретились. И шевельнулось вдруг что-то в душе у Лизы, не смогла отвести взгляда. И он не смог. Так и смотрели друг на друга. Минуту. Может, больше. Как будто пропало время. Лиза прикрыла глаза, на душе у нее стало тепло, и вдруг появилась, пришла к ней невесть откуда, будто в небесах зародившаяся мысль, простая, ясная и неотвратимая в этой простоте: «Так вот же он, мой человек». И это появившееся в душе тепло стало растекаться по телу и скоро заполнило ее до краев, и подступило к глазам, и они распахнулись, и полился из них какой-то новый свет. Из глубины, из самого ее естества, засветилось зарождающееся незнакомое чувство, лучезарным потоком опрокинувшись на Диму. Она замерла и смотрела, смотрела, не двигаясь и не отрывая от него взгляда.

И в нем что-то изменилось. И он не мог отвести глаз от Лизы. Кровь как будто застыла, сердце подпрыгнуло к самой гортани и осталось там. Дима замер, потом неожиданно для себя дотронулся до ее щеки пальцами дрожащей руки и чуть слышно спросил:

– Что ты?

И все смотрел, смотрел на нее… Потом просто сказал:

– Давай пойдем сегодня в кино. – Кивнул в сторону клуба. – Там сегодня кинокомедия. «Весёлые ребята». Говорят, хорошая, смешная.

А Лиза ничего ответить не могла. Комок застрял в горле, не давая дышать, на глазах выступили слезы. Новое чувство охватило ее, и она не знала, что с этим делать.

Дима не сказал, шепнул:

– Ну что ты, глупенькая?

Неожиданно для себя он привлек девушку, прижал ее к груди. Лиза послушно вжалась в его тело и так легко и уютно себя почувствовала, так естественно, что ничего другого ей сейчас не нужно было. Она проглотила застрявший в горле комок и тихонько, как по секрету, шепнула:

– Пойдем.

Вот так, нежданно-негаданно и началась их любовь.

А на выпускной вечер Дима пришел вместе с секретарем райкома комсомола. «Вот это да! Ну что, Санёк? Что скажешь? Теперь попробуй отметель! – думала Лиза, глядя, как Дима рядом с директрисой усаживается в президиуме. – Как же это я сразу не сообразила, что инструктор горкома комсомола не то что имеет право, а, может, обязан присутствовать на таком мероприятии? Обязан, вот! – нашла она нужное слово. И какой-то Степанко еще вздумал не допустить его присутствия на выпускном вечере в лучшей школе города? Дудки вам, Александр Иванович, дудки. – Лиза задумалась. – И Димка тоже хорош – нет бы сразу сказать мне, что будет на выпускном как представитель горкома. Надо было на нервах поиграть! Божиться вздумал. Ну погоди».

Сашка Степанко этого тоже никак не ожидал. Весь вечер гонял желваки на скулах, бесился от злости и думал, как отомстить сопернику.

После официальной части, вручения аттестатов зрелости, грамот и торжественных речей начался концерт школьной самодеятельности, а потом танцы. Лиза с упоением кружилась в вальсе. Танцевала и с Сашкой Беленко, и с Димой, и с другими ребятами. Подошел было и Степанко, но Лиза сразу, не дожидаясь его приглашения, сказала:

– Не вздумай приглашать. С тобой не пойду.

Он прожег ее ненавидящим взглядом, бросил стоявшему рядом Димке:

– Ну погоди.

И отошел.

Беленко услышал, шепнул Диме так, чтобы Лиза не слышала:

– Будь осторожней. От этого придурка всего можно ожидать. Если что – я буду рядом, помогу.

Дима улыбнулся:

– Ты чего? Сам справлюсь.

– Ну смотри. Мое дело предупредить.

Тут Лиза вмешалась.

– Что это вы шепчетесь? Задумали что-то?

Дима очень серьезно сказал:

– Тут, понимаешь, такое дело…

Но продолжить не успел, заиграла музыка, и Лиза сразу потащила его танцевать.

Немного времени прошло с тех пор, когда началась у Лизы новая жизнь. Жизнь влюбленной девушки. А ей казалось, что все на свете изменилось! Все! Каждое утро она просыпалась с ощущением счастья. Вот говорят, что счастье мимолетно. Его много, а главное, долго не бывает. Не ухватишь его, как жар-птицу за хвост, не удержишь. Вот есть оно сейчас, сию минуту, но только-только подумаешь об этом, а оно – раз! – и упорхнуло… Не бывает оно долгим. А у Лизы – было! Каждый день видеть Диму, обнимать его, чувствовать его сильные руки, мускулистую грудь, его запах и упругость горьковатых губ – это ли не счастье? Лиза понимала, что другие влюбленные испытывают похожие чувства, но ей казалось, что все у них не так: она и любит сильнее, и чувства у нее нежнее, и поцелуи слаще, и встречи с любимым ждет не дождется, как никто другой на земле! И Дима у нее один такой на всем белом свете.