– Разговаривать со мной не обязательно, можешь поспать. Вашего брата я знаю и часто подвожу, поэтому не утруждайся разговорами. Хочешь курить – кури, вот пепельница. Кормить не буду

– Ну, у меня еда ещё есть.

– Тогда хорошо. На Кургазаке24, даст Бог, чаю попьём. Ещё неизвестно, сколько на Симе простоим.

– Там опять ремонт моста?

– Да блядь он у них там каждый год! Не успевают сделать и снова раскатывают.

Сначала дорога тянулась по узкой долине. Со всех сторон подступал тёмный лес и крутые скалы, отбойники на этом участке дороги вообще были в виде покрашенных в бело-чёрный цвет стальных тросов. В такие сумерки возникает ощущение "езды по приборам", когда смотришь вперёд только на огни впередиидущей фуры, а, глядя на дорогу, кажется, что едешь быстро. На самом деле, на спидометре всего 50 километров в час. Потом дорога пошла в гору, и вскоре показались огни города. Город Сим, и его живописное расположение Леший знал ещё с первых поездок по Уралу. Отсюда он уже чувствовал себя "почти дома". Великое торжище по обочинам со времён "лихих девяностых": матрасы, самогонные аппараты, рации, чеки для дальнобойщиков – чеки, кстати, рекламируют в Челябинской области диковинным образом: на обочине стоят люди, размахивающие руками. В Нижегородской области чековые зазывалы просто машут белым листочком, а в Сибири вообще немногословно: рядом с кафешкой висит лампочка и подсвечивает листок с большой буквой "Ч". Здесь перед первыми кафешками поток машин и упёрся в пробку.

Дым сигарет вытягивало в открытую форточку. А оттуда сквозь урчанье грузовых и "Ш-ш-шух!" проносящихся встречных слышно пенье дроздов. Это многоголосье майского уральского леса всегда манило Лешего в родную стихию.

"А до дома, даст бог, доберусь лишь к утру. Там в Михайловске скорее всего пробуду недолго: да и чего там делать в рабочие дни: друзья разъехались, а кто не разъехался, тот опять пьёт. Огород у бабушки посажен, они вообще обходятся без моей помощи. А вот в леса бы выбрался с удовольствием. Может быть до Полигона, а лучше до Бажукова. Интересно, как там нынче? Дадут ли поработать на экскурсиях? Да и сплавы прошли. В прошлом году майские сплавы омрачились печальным событием: на речке Демид погибла одна девушка, разбившись о мост25. После этого устроили глобальное разбиралово, что делать и кто виноват. Как бы не ввели новых разрешальщиков, а то на сплавах будет тяжело подработать".

Сейчас, в трёх сотнях километров от родины, об этом думалось легче. Пробка медленно подтягивала фуру с Лешим к ремонтируемому мосту, водитель практически не разговаривал с ним, а когда мост остался позади, и начался медленный подъём в гору, вообще включил музыку. Удивительное дело, что это был не шансон, а такой транс, в духе "Буц-Буц-Буц"26 конца девяностых, абсолютно без слов, но слов и не хотелось. Водитель сосредоточенно вёл свой МАЗ по прекрасной и проклятой трассе М-5 на восток, а потом далее на север.

На источнике "Кургазак" остановились. Водитель раскочегарил газовую горелку, Леший сгонял на источник и набрал воды, попутно умывшись и почистив зубы. "Всё ж таки домой надо заявиться не сильно грязным и заросшим", – решил Леший. Отужинали дальнобойским борщом из банки и лешевской фасолью в лаваше, выкурили по сигарете и отправились в дальнейший путь.

Небольшое географическое пояснение.

Самый короткий путь между Уфой и Екатеринбургом пролегает через северо-восток Башкирии. После чудесного города Сим надо повернуть в сторону посёлка Кропачёво, и далее через Месягутово и ещё десяток башкирских деревень выехать в Свердловскую область в районе Красноуфимска или посёлка Арти. Прикол в том, что на границе областей, возле моста через Ай, лежит десяток километров грунтовки (лежала до 2012 года), поэтому едут там не все. Леший и его дальнобойщик проделывали этот путь ночью.

На востоке небо начало разгораться рассветными сумерками, и МАЗ притормозил перед мостом через бурную майскую реку с видом на город Михайловск.

– Спасибо большое, удачи вам!

Леший спрыгнул на сухую щебёнку, проводил глазами фуру и отправился в родной город, мимо сумеречных скал, на своих двоих.

Глава 2. Песни дроздов.

После нескольких дней, проведённых в родном городке, Леший направлялся кривым путём в Ёбург. Можно было бы поехать автостопом, но он решил навестить любимые места в окрестностях станции Бажуково, и уехать в город "цивильно".

"Кривой" путь начинался вечером. Он бодро шагал от родных пятиэтажек до выезда в сторону Станции. До Станции Михайловский Завод можно по идее доехать на автобусе, но здесь всё равно работает правило глухомани: "Идущего по дороге человека да подвезут!"

Погода правда говорила о том, что скоро придётся доставать из трассового рюкзака дождевик и зонтик: за спиной уже приближалась чёрная туча.

"Успеть бы поймать машину, да сразу до Станции", – думал Леший.

А вообще кроме этих бытовых мыслей и историй из прошлого внутреннее радио Лешего часто крутило ему музыку. Вот и сейчас он, не втыкая в уши плеер, слушал внутри себя песни барда Олега Медведева и подпевал им, иногда даже вслух:

"Чувствуешь озон, это коронный разряд – храни этот запах

Пусть он поднимет тебя, когда в больничных дверях замрут твои эскулапы,

И скажет твой врач, снимая очки, мол, картина ясна:

Диагноз – весна, диагноз – весна, диагноз – весна…"27

Олег Медведев во внутреннем радиоэфире сменился другой песней, и в это время Леший, дошедший до знаменующей окончание города запруды, наконец, поймал машину под уже накрапывавшим дождиком.

– Мы в Аракаево едем.

– Мне вообще на поезд, так что можно и с вами.

– Прыгай, от нас до поезда недалеко.

В "девятке" сидели муж и жена, лет сорока. Как и большинство жителей Аракаево, они были татарами. Поэтому в машине играла татарская эстрада, с их извечными темами про "Мин сине яратам…"28, "Туган як…"29 и т.д. Под бодрые звуки пролетели крутой спуск в живописное село, новый бетонный мост через Сергу и остановились у одного из деревянных домов. Гроза меж тем, пролившись коротким ливнем, ушла дальше на восток, засветило солнце, а над холмом вспыхнула радуга на синем фоне.

– Мы здесь живём, а станция – вот там по дорожке вверх.

– Зур рахмат30!

– Сау бул, малай31!

Хлопок дверцы машины, и в мир Лешего ворвались звуки деревни: кудахтанье куриц, мычанье коров, далёкий звук трактора. Леший взвалил рюкзак на спину и отправился вверх.

Покатый холм, с одиноко стоящей вековой лиственницей и поросший зелёной травой, здесь разрезался однопутной железной дорогой, которую выстроили ещё в царские времена. Да так диковинно, что с одного берега Серги на другой ведёт железный мост, начинаясь прямо с двадцатиметровой скалы. До поезда оставалось полтора часа, и можно было бы прогуляться пешочком по окрестностям, даже дойти до Бажуково, но хотелось проехаться на поезде. Двухвагонный поезд, по-бажуковски называемый "лошадью", был одним из приятных явлений для Лешего. Пока поезда не было, Леший поднялся на самую вершину холма по сырой траве. Предварительно начищенные и пропитанные берцы хорошо держали влагу. Теперь можно сесть, подложив полиэтилен под рюкзак, и даже развалиться на нём, что Леший с удовольствием и сделал. Досюда доносились звуки села, но никому и дела не было до сидящего на холме человека с рюкзаком.

Раздался низкий гудок тепловоза, и вскоре по мосту прогрохотал товарняк, везущий пустые вагоны из-под угля. Медленно и тягуче, попыхивая дымом, прошумел зелёный тепловоз, прогрохотали стальные короба, заглушая все звуки вокруг.

"Можно было бы и на товарняк прыгнуть, он тут идёт медленно. Да только у Бажуково он разгоняется, и там с него не спрыгнуть, да и вообще страшно. Вдруг не успеешь, вдруг сорвёшься…", – думал Леший.

Он подобрал рюкзак, и, неторопясь, спустился на платформу станции. Кроме Лешего на платформе уже были две девушки и маленький мальчик, говорившие меж собой по-татарски с вкраплением русских слов:

"Ты будешь ханом, ае? Батыр керанбе… Хан был Губаев. Что Губаевы, что Яматовы, всё ханский порода…", – доносились до Лешего обрывки фраз местных.

Через несколько минут послышался уже гудок пассажирского тепловоза. "Тональность ми, можно гитару отстраивать", – подумалось ему.

В вагоне были "самолётные" кресла, и проводница Тётя Люда, с которой успели познакомиться за время учёбы в институте. Потом Леший познал радость автостопа, а потом его и вовсе отчислили из института, но он уже и не расстраивался об этом. Вечера и утра, проведённые в этом поезде по дороге в Екатеринбург и обратно, запомнились ему. Плеер с "Арией" и "Iron Maiden", первый курс, молодые и горячие студенты, ехали домой, собравшись на соседних креслах по принципу землячества. С пивом, иногда и с гитарой. Тётя Люда обычно журила особо пьяных, грозилась высадить из поезда. Но всегда радовалась, когда эта же компания и Леший начинали петь песни под гитару. Бывало, что по знакомству и ездили бесплатно или за символические деньги.

Вот и сейчас он договорился с ней проехать одну остановку "за десять рублей без билета". Поезд начал отстукивать свой ирландский шестистопный ритм, в окнах мелькали ветви деревьев, а в голове был сумбурный набор мыслей:

"Настенька осталась в Ростове со своим ёбырем, а ты здесь, в родных землях, несёшься под стук колёс. Почти сюжет для грустной сопливой песни в духе ранних баллад "Эпидемии", или того хуже, какого-нибудь "Петлюры" или "Ласкового мая". Много ли ещё будет таких Насть-Маш-Свет, обо всех горевать что ли? Плюнь и разотри, найди почву для вдохновения в чём-нибудь другом. Не за этим ли едешь в Ёбург столь заковыристым и длинным путём. Хотел свободы? Получай сполна!"

При подъезде к Бажуково Леший заглянул в двери Тёти Люды. На узком столике купе проводников стоял в пластиковой бутылке букетик купальниц.

– О, а я про тебя совсем забыла, Алёша! Ты сегодня не в город?

– Не, я в город, наверное, послезавтра или завтра вечером.

– Смотри, завтра я ещё работаю, а послезавтра у меня выходной. Пора и огородом заниматься, хватит кататься туда-сюда.

– Ага, спасибо Тётьлюд!

– И это, если до Дружинино поедешь, билет лучше купи. Здесь-то понятно, что из лесу ревизоры не народятся, а там могут быть!

– Хорошо. Ну, мне выходить пора?

– Эх, сейчас открою… Мне вон опять народ принесло, человек десять стоит с рюкзаками. Давай удачно тебе погулять в лесу!

– Спасибо!

Поезд остановился, Тётя Люда откинула крышку лестницы, выпустив Лешего на перрон, навстречу галдящей толпе с рюкзаками. У одного из ребят была гитара, у другого – щит. На щите приклеены, видимо вырезанные из какого-то предвыборного плаката буквы: "ЗА РОДИНУ! ЗА ОДИНА!".

– О, Леший, здорово! Мы отсюда, ты сюда!

– Привет гномам!

– Ну ты даёшь, мы не гномы, мы гобла!

– Давайте удачи!

Последние рюкзачные люди залезли, Леший пытался вспомнить как зовут этого парня. Артём? Валера? Юра? Видел Леший его на "Кельте" пару раз, ещё пару раз здесь. Здесь когда-то и познакомились, ожидая поезда. Правда, тогда он представился каким-то не то эльфийским, не то гномьим именем.

Ролевики ребята забавные. Лешего тоже часто принимали за ролевика, однако он отшучивался анекдотом: "Ты кто? Орк? Гном? – Нет, я Лесник, я с вами не играю…"

"Лесник-Леший, да какая к чёрту разница! Здесь мой дом, а там в городе пусть хоть оЛёшей зовут…", – проскрежетало злобненько его внутреннее радио.

Поезд уехал, и Леший остался на платформе один.

Теперь можно было зайти в хибарку к Анатольичу, узнать последние новости, можно было бы и к инспекторам Парка, спросить посчёт экскурсий, да только сейчас Лешему этого не очень хотелось. Хотелось скорее в лес.

Он взвалил рюкзак на спину, и пошагал в сторону красного входного аншлага с символическими "воротами в парк".

"Всё, здравствуй Бажуковка! Я долго ждал встречи. Вот и купальницы зацвели, и ветренница лютичная, а медуница уже отцветает… И клещам тоже здравствуйте!"

По штанине джинсов полз клещ. Леший стряхнул его в траву: пусть дожидается своего туриста.

В лесу вовсю стрекотали дрозды. Был слышен их треск, раскатистые трели рябинников и протяжные свисты пёстрого дрозда, будто кто-то открывает скрипучую дверь. Из земли рядом с тропой пробивались пучки чемерицы, много было купальниц. Благодать.

Подойдя через полчаса к реке, Леший остановился. Здесь на обрыве можно было посидеть, свесив ноги с края обрыва и покурить. Ещё не отошедшая от весенних разливов река Серга несла свои мутные вешние воды под серыми скалами. Над обрывом и рекой летал канюк. На заводи было слышно хлопанье крыльев уток. Леший докурил, по старой привычке положив окурок обратно в пачку, и отправился в известное ему одному место, где стояла маленькая лесная избушка.

Избушка та была построена ещё до создания Парка, когда на окрестных полянах косили сено и пасли коров. Ходя в походы со школой, Леший и одноклассники неоднократно ночевали там. Сейчас был вечер воскресенья, поэтому на гостей рассчитывать не приходилось, и он шёл, чавкая берцами по мокрому лесу.

Дверь избушки, как обычно, была закрыта на замок. И мало кто знал, что если особым образом поддеть петлю замка, то дверь откроется. Главное – уходя, поставить всё как было.

За вписочную жизнь Лешему неоднократно приходилось ночевать и не в таких местах. Два года Леший не живёт в общаге и год не учится в институте. За это время он оброс в Ёбурге кучей знакомых ребят, к которым мог прийти раз в неделю-две, переночевать, помыться и уйти снова. На одной из вписок сейчас он даже хранил свои "городские" вещи: двадцатилитровый городской бэг, гитару со всякими медиаторами и приблудами, блок-флейту. Там же, на время городских скитаний оставлял "трассовое" и "лесное" снаряжение. По сезону ездил домой в Михайловск и менял зимний шмот на летний. Но это сейчас, когда у него уже выработались привычки и традиции, связанные со вписочной жизнью.

А вообще у Лешего этих традиций и правил появилось предостаточно: не бухать на трассе, не водить на вписки девок, приносить на вписки еду, не приходить на вписки поздно-пьяным и не одному. Сколько раз он о последний пункт обжигался, со сколькими людьми испортил отношения поначалу из-за своего альтруизма. Подбирая на улице "стопщиков", он мог привести их всех на вписку к цивильной девочке с бабушкой, просто из соображений альтруизма. А они приползали бухими, иногда приносили вшей, иногда – даже воровали. Но чаще – превращались в аморфных "овощей", проседавших целыми днями в тепличных условиях вписок и потихоньку интригами выживавших с них самого Лешего. О том, чтобы снять квартиру, при непостоянстве доходов Леший даже не думал. Ну а в первое время вписок часто не находилось, и Леший подрывался за город. Пару раз он ночевал в железнодорожной казарме на одном полустанке железки Дружининского направления, причём осенью и зимой, топя там печку. Если было лето и хорошая погода, он выбирался на природу, ночуя прямо на скалах в ближайших окрестностях Ёбурга. Ну и естественно сюда, на Бажуково. Здесь он ночевал либо в этой избе, либо – в хибаре Анатольича. Анатольич – один из бывших "дружинников", основавших Оленьи Ручьи, бывал здесь эпизодически, стругал из дерева и бересты всякие поделки, и в общественную жизнь Парка особо не лез. В его хибарке всегда пахло жжёной древесиной, смолой и лаком. Он мастерил, слушая рассказы Лешего. Леший тоже что-то мастерил, маленькие деревянные феньки, вырезал руны и потом по случаю раздаривал это в своих странствиях.

А с этой потаённой избой у Лешего связано ещё одно воспоминание. Однажды он приехал сюда не один…

"Кыш! Кыш из головы эти мысли, Леший! – думал он, – С той барышней у вас всё равно отношений не сложилось, а сейчас она вышла замуж. Хотя автостоп у вас тогда вышел замечательный: чего стоит один только драйвер-пермяк с "Арией" и "КиШом"! После кучи машин с "Ласковым маем" и всяким шансоном это было праздником. А какие она интересные истории рассказывала про автостоп, "Радуги" хипповские и трассы. Хорошая барышня была. И познакомила тебя с ещё более дивной"

Та – более дивная, Юля из Питера – тогда жила с парнем, но это не помешало Лешему влюбиться по самые уши. Потому что она очень сильно отличалась от всех встреченных автостопщиков. Такой "неформал среди неформалов", но в более хорошем смысле слова. Именно с её подачи на плеере Лешего поселилась куча автостопной и ролевой музыки, старые "ФИДОшники", к коим принадлежал её молодой человек, тогда поголовно были стопщиками и ролевиками и рассылали друг другу кучу музыки при встречах. Так на нарезанной "болванке" оказались всякие барды и рок-группы из Урала-Сибири-Украины-Беларуси-Казахстана. Последний раз Леший видел Юлю прошлым летом в Питере: та стритовала с музыкантами ночью у "Елисеевского". Где она теперь – Леший не знал. Долгое время он возил в ксивнике её фотографию, распечатанную на принтере, а потом, в припадке очередного самокопания, сжёг её.

Под такие мысли он расстилал спальник на нарах избушки и вышел под навес "крыльца", где с удовольствием закурил, запивая чаем из бутылки и слушая песни дроздов.

Ночь подкралась, и сначала пролилась ещё одним дождём, глухо стуча по рубероидной крыше избушки, а затем – высветив на небе звёзды.

Леший дремал, и в полусне иногда казалось, что кто-то ходит рядом. Усилием воли Леший заставлял себя уснуть…

Утро высветило лучом солнца в маленьком окошке избы. В окошко билась муха, а на потолке сидели изрядно потолстевшие за ночь комары. Леший на комаров уже давно не обращал внимания, чем мелкие твари регулярно пользовались.

Можно было неторопливо и ленно собраться, позавтракать сухим пайком и выходить. После всех сборов он взвалил на плечи рюкзак и отправился дальше, по памятным местам.

На другой берег реки можно было попасть по подвесному мосту. Несколько лет назад качающиеся школьники обрушили этот мост, но буквально прошлым летом его восстановили. За мостом после весеннего разлива реки было сыро, и Леший переходил лужи в обход по наваленным брёвнышкам. Там, где посуше, дорожку переползла змейка – ломкая веретенница. Леший свернул с магистральной тропы на небольшое ответвление, ведущее вдоль ручья. Это была тропа на Миткины озёра, по которой Леший и другие ребята регулярно ходили, будучи школьниками в лагере. Ныне тропа подзабыта и позаброшена, поперёк неё в одном месте построена бобровая плотина, которую теперь приходится обходить по кустам.

На самих же озёрах – бывших рудниках – было очень тихо. Лишь пение птиц доносилось отовсюду. Леший приблизился к заветной стояночке, где можно было отобедать. Воду здесь все туристы берут прямо из озера, и после кипячения пьют. Сейчас на поверхности воды лежала зеленоватая плёнка сосновой пыльцы: Леший стряхнул её крышкой котелка перед тем, как зачерпывать.

Насобирал сухих сосновых веток на костёр, развёл "с одной зажигалки"32 костерок, повесил над ним бывалый армейский котелочек и поставил чай.

Когда вода закипела, Леший набросал в котелок припасённого на скалах чабреца и вдохнул аромат. Это был запах его детства – запах лета, Оленьих Ручьёв, босых ног, чернозёма и много ещё чего. Собственно, за ностальгией по прошлому он сюда и пришёл. Здесь стоял их летний палаточный лагерь несколько лет подряд, пока его не закрыли за отсутствием финансирования. Тогда в детстве это казалось несправедливостью, и готовы были уже скидываться на продукты и жить так. Но время лечит всякое, а искры, закравшиеся тогда в души ребят, остались и даже разгорелись. Теперь многие были связаны с туризмом и продолжали ходить в походы. Вся компания Лешего дружно шастала в походы по Уралу, пока Леший играл в переходах и ездил автостопом. Тоже, своего рода "пеший туризм".

Попив чаю, Леший уже торопливо собрал рюкзак, и приготовился к обратному переходу. Хотелось ещё до поезда зацепить взглядом Большой Провал и Пещеру, а до них ещё надо дойти. По небу бежали облака, на тропе было не топтано: только следы лосей пару раз попались по тропе до Провала.

Провал представлял собой сорокаметровой глубины яму, в которой лежал снег. Раньше снег, бывало, лежал здесь вплоть до сентября. Сейчас туристов ходит всё больше с каждым годом, и снег тает уже к концу июня. Вниз вела лестница. Леший сбросил рюкзак у начала лестницы и стал спускаться. Где-то через пятнадцать шагов по ступенькам начиналась полоса холодного воздуха, который, как в стакане, стоит в Провале. На стенках здесь растут весенние эфемероиды типа селезёночника, папоротники и мхи. Ниже – только мхи, и то самые холодостойкие. Зрелище завораживало взгляд. "А оказаться бы здесь утром, когда лучи солнца пробивают туман! Красота!", – думал Леший.

Теперь пора было трогаться в обратный путь. Дорога здесь уже натоптана туристами, поэтому идти сравнительно легко.

"В свой второй приезд сюда, в двенадцать лет, мне пришлось бежать бегом до станции, – думал Леший, – успели добежать почти за час, но нафиг такие рекорды: больно уж устал. Понедельник день тяжёлый, хотя здесь в лесу легко. Потому что все ушли в город, к своим делам городским. А мне сейчас как? Тоскливо? Или хорошо? Не понятно. Когда-нибудь и я осяду и оцивилюсь, буду также ходить на работу, заведу семью и детей, а о странствиях своих буду изредка вспоминать. Танцуй пока молодой…"

Думалось о многом, но тропинка бежала под ногами, и спустя полтора часа Леший уже сидел на бетонной платформе станции, курил сигарету и смотрел на приближающийся поезд. В Ёбурге сегодня вечером его уже ждут на вписке, где надо будет переодеться, взять городской рюкзак и гитару, да пойти на "ТЮЗ" стритовать.

Глава 3. Июль. Ещё один путь.

"Как Боженька говорил: всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем33…"

На этой фразе оборвался сон. Странный человек, рассказывавший ему во сне о прелюбодеянии, растворился, Леший разлепил глаза, уставившись на радио на голубой стене и слушая противный писк будильника. Он лежал на диване, под тяжёлым одеялом в доме у своей марийской бабушки. Всю ночь в соседнем доме творился "праздник жизни", и характерные звуки мешали Лешему спать. А сегодня снова надо ехать домой…

За это время Леший съездил в родной Михайловск, помогая родителям и деду с бабкой с огородом на Уфимке34, а потом на полтора месяца уехал цивильно на поезде в Марий Эл, в деревню Ошлангер, где жила другая его бабушка. Там Леший проводил дни за окучкой картошки и пастьбой деревенского стада на лугах возле маленькой речки Ошла. Здесь не было гор и скал, зато были поля, берёзовые леса и болота. На осушенных болотах теперь и располагались пастбища, потому там временами был "комариный ад". Леший курил "Приму", покупая её в магазине с надписью "КЕЧЕ ЕДА КУЧЫМТЛО САТУ35". С местными он практически не пересекался. Знакомые по детству пацаны стали непонятными гопниками, с тюрьмой головного мозга и постоянным желанием набухаться. Здоровались с Лешим без особой охоты, время от времени приходили стрельнуть сигареты и "попиздеть за жизнь" на пастбище. Леший травил местным байки про автостоп, про Урал, про юга, про свои дороги. Мог бы и прилгнуть, хотя Лешему и так постоянно казалось, что местные не верят ни слову, рассказанному Лешим…

Когда пришло время уезжать, бабушка нагрузила рюкзак Лешего пирогами, домашним квасом и банкой варенья, со слезами на глазах проводила его на дорогу. До села Старокрещено, откуда ходил автобус до Йошки, топать было около трёх километров. В этом году на месте льна на поле посеяли не то ячмень, не то овёс, поэтому зрелище было не таким эпичным как в детстве.

Потом остановка в Старокрещено, исписанная всякими иероглифами местных ещё с 90-х. Тогда почему-то было модно брать три буквы из названия села или района, писать их через дефис латинскими буквами36, дорисовывать "типа лучи" и "корону". В Старокрещено, соответственно, было написано:

=S-K-O=

Так же всякие местные росписи типа "Ильинка поки37", "Пуял черти", "Ошлангер зоопарк" (это признания в дружеских чувствах соседним деревням), обязательно голая баба со следами бычков и плевков на интимных местах. Но это всё сзади, за остановкой, куда приличный молодой человек обязательно заглянет перед дальней дорогой. Спереди же сохранилась с советских времен цветная керамическая мозаика, изображавшая сцену из жизни марийцев. Вот тётка в народном платье приплясывающая, вот дядька с волынкой, вот дядька с барабаном. Кажется, эти инструменты называются по-марийски "Шувыр" и "Тумыр"38. На других остановках было нарисовано другое, в Крещено было так. А над всем этим господствовала надпись на двух языках:

<1 2 3 4 5...12 >

На страницу:

Перейти

3 из 12