Априори Life 2

– Я рад, – довольно отозвался он и расположился в кресле, напротив. – Честное слово, рад.

– Тогда мы можем перейти к делам, – тактично перебила его я. – Ты серьезно полагаешь, что юрист, ходатайствующий это дело, скончался в самом пике действующего процесса от сердечного приступа? И это на сорок первом году его жизни?

– Ты считаешь иначе? – он посмотрел на меня с неким подозрением. – Процесс в любом случае продолжает двигаться в заданном и единственно возможном для него направление, лишь в чуть замедленном темпе в свете последних событий и передачи бумаг.

– Я ничего не утверждаю, но подобная задержка может играть кому-то на руку и совсем не слабо играть. Тебе ли не знать цену времени.

– Ты кого-то подозреваешь?

– Пока никого, – я безразлично пожала плечами. – Я не совсем еще в курсе дела. Хотя один из твоих сопровождающих вызвал у меня не двусмысленную реакцию.

– Ребята из охраны? – с нескрываемым волнением встрепенулся он. – Кто там что натворил?

– Ничего особенного. Просто один из них был явно больше других рад меня видеть, а ты знаешь, что я не доверяю людям, способным искренне улыбаться в восемь утра, тем более с подобной профессией.

– Пашка! – Рамир засмеялся в голос. – Я почему-то не сомневался, что он поедет собственнолично. В свете последних событий мы с ним полностью сменили состав персональщиков, он же остался, несмотря ни на что. Сама знаешь, более компетентного и доверенного человека в данном вопросе вряд ли можно еще найти.

– Приятно осознавать, что старая гвардия все еще жива, – снова улыбнулась я. – И пашет по-прежнему не по поверхности, как я полагаю.

– Без тебя все равно должной глубины не получается, – продолжал он увеличивать дозу ванили в общении.

«Мужчины, как правило, возводят женщину на пьедестал, чтобы потом пнуть ее оттуда. Без пьедестала эффект был бы уже не тот…», – вспомнилось мне, как ни кстати. «Но раз уж кто-то выстраивает игровую стратегию, то кому-то определенно необходимо вести счет. Почему бы и нет, собственно говоря. Почему бы…»

– Все это очень мило и трогательно, Рам, – выдержав паузу, заговорила я и глубоко посмотрела ему в глаза. – Однако хватит уже любезностей на сегодняшнее утро. Введи меня, пожалуйста, в курс дела. Мне нужен полный объем информации.

*

– Ты все же постарайся без кардинальных методов, ладно? – подытожил Рамир под конец своей речи.

Шел четвертый час нашей беседы. Голова дымилась, но просила не останавливаться. Сколько же я упустила за это время, сколько теперь предстоит наверстать. Это как изголодавшиеся по нагрузкам мышцы, – деревянные, но память осталась. Возвращаются в форму лишь благодаря четкому комплексу упражнений. Мозг – та же мышца, и не надо уповать на природные данные.

– Какие кардинальные методы? – искренне изумилась я. – После того, как полностью подготовят пакет документов, и они будут подписаны, начнётся «война». Тебе лучше меня это известно. И после этого юриста, так некстати докопавшегося до истины, они будут искать других козлов отпущения, и подобных, не совладавших с собственным сердцем или другим каким-то своим внутренним органом, может стать очень и очень немало.

Про подставные летящие крахом компании можно вообще умолчать, не так ли?

– Так-то оно так, – с тяжестью выдохнул он. – И поверь, мне эти отсрочки тоже на руку не играют. Но у меня к тому же еще и руки связаны, – я не смогу сейчас влезать в это пекло, стоит только раз засветить там свою фамилию и, вся предвыборка полетит к чертовой матери. Я полностью полагаюсь на тебя. Мне больше некому это доверить. Более того, я не сомневаюсь, что ты справишься, несмотря даже на достаточно длительное отстранение, только у меня к тебе единственная просьба, Лерочка, – не руби с плеча.

«Как удобно, черт возьми. Как же удобно… Принимайте с почестью ношу, возложенную на вас государством, и оно будет помнить о вас, когда вы снова ему понадобитесь».

– Разве я когда-нибудь рубила с плеча? – усмехнулась я, гася в позе нарастающие нотки сарказма. – Я рубила голову с плеч. А с подобными пиндосами иные методы не работают.

И в знак восприятия замечания и законченности его обсуждения, я пустила блуждающий взгляд по столу. Рукописная бумага отчего-то бросилась мне на глаза. Кто был ее автором, не оставляло сомнений. Я смотрела на его почерк – равномерный, округлый, совершенно без наклона – явный признак гармонии ума, эмоций и не принятия опрометчивых поступков. Чего о себе я с уверенностью пока сказать не могу, хотя с некоторых пор почерк мой тоже несколько изменился.

– А отношусь я ко всем уважительно и хорошо, ты же знаешь, – продолжила я тем временем, выжидая момента для поднятия глаз. – Так ведь проще понимать, кого не жаль потом уничтожить…

… ведь иногда довериться кому-то в очередной раз, – это все равно, что дать вторую пулю тому, кто первый раз в вас не попал, лишь потому, что промахнулся. И не существует большего сожаления о поступках, чем о тех, которые совершаешь во благо других.

***«Ваши трусливые глаза неприятны богам.Ваши рты раскрываются некстати.Ваши носы не знают вибрирующих запахов.Ешьте суп – это ваше занятие»

Серый рассвет разбавил густую мглу. Я стояла на открытом балконе в безразмерном махровом халате и, упираясь руками на парапет, медленно перелистывала карманный сборник стихов. Каким образом он оказался в этом люксовом номере, снятом далеко не с целями духовного окультуривания, для меня оставалось загадкой. И, не скрою, приятной утренней неожиданностью.

Гостиница постепенно пробуждалась. В коридоре захлопали двери, зазвучали обрывками разговоры, зажужжали пылесосы, послышались шаги. Я вдруг почувствовала голод, – впервые за последние дни. Упускать такой момент было бы жутчайшим вероломством. Я положила на столик недочитанное издание раскрытыми страницами вниз и вернулась обратно в комнату. Подхватив свое платье со спинки кресла, я прошла мимо распростертого тела на гостевом диване, переступила через пустую бутылку из-под джина и прочий бардак на полу. Там же рядом, на мятом пиджаке, нашла свои туфли и отправилась в ресторан. Проходя мимо стойки рецепции, легким кивком я поприветствовала администраторов, обе девушки мне улыбнулись мне в ответ.

Ресторан был полон. Официантки звонко стучали каблучками по паркету, проворно обслуживая посетителей. Я села за столик неподалеку от белого рояля. Молодая девушка в черном вечернем платье играла на нем песни из репертуара Синатры. Живая, не в записи, фортепьянная музыка за завтраком, – что может быть восхитительнее! А потом я медленно наслаждалась будничностью: ароматом кофе, вкусом ржаного хлеба с творогом, статьей в газете. После третьей чашки я вдруг заскучала. Неожиданно так и сильно. По Максу. Он, как воздух, которым дышишь, – его нехватку ощущаешь, наверное, только в безвоздушном пространстве. А благодаря ему, наверное, мне было до сих пор, чем дышать…

В мое отсутствие в номере побывала горничная: на столике под зеркалом снова появилось блюдо с фруктами и бутылка красного вина, в вазе – свежие тюльпаны, а вещи были собраны с пола и отправлены не иначе, – в химчистку. Тело по-прежнему находилось на диване все в той же не совсем естественной позе, и лишь редкое прерывистое дыхание выдавало еще причастность его к физиологическому существованию. На деле же это был уже полутруп.

Я расположилась в кресле напротив и не без должного отвращения принялась рассматривать типичный с виду субъект мужского пола. Средний рост, не редеющая пока растительность местами пепельного света, просматриваемый еще мышечный каркас, сквозь нарастающую трудовыми буднями солидность, счета в известных банках (под чужими именами, разумеется) позволяющие прокутить за вечер годовой бюджет Камбоджи, в меру орущий, безмерно пьющий и выращивающий в доме два биологических вида: жену-человека и трясущийся выкидыш кинологии. Впрочем, тряслись они обе, причем синхронно и гармонично, когда генерал-майор семьи само утверждался на особенно высоких частотах, потому как орать считал долгом чести, искренне веря, что, если начальство не орёт, уйдет страх, а вслед за ним и уважение. И тогда добру нипочём не победить. Одним словом, посмотришь, – так добродетель во плоти, миллионы восторгов, а заглянешь в душу – обыкновенная мразь.

«Я купил эту шлюху только потому, что я шопоголик, дорогая», – так и вставала перед глазами картина фронтовых столкновений на почве разоблачения (об этом мы между делом позаботились тоже). Хотя ни для кого не секрет, что любой «семьянин» в тайне или же прямым текстом мечтает напиться, сесть не в тот самолёт и чтоб наутро грудастая мулатка гладила его пальцем по щеке.

Мулатку не сдюжили, – уж простите, габариты подкачали, а вот официантка из разъездного кабаре получилась фактурная. Черный лифчик, тесно обхватывающий загорелую грудь, туфли на высоких каблуках, на бедрах короткая черная юбка с маленьким белым кружевным фартучком. Красная кружевная подвязка, шелковые ленточки, сердечки, цветочки и тому подобные «милые штучки», черные или даже белые. Для оформления фасада лица для пущей убедительности и в чрезвычайно быстром темпе пришлось применить технику широкого мазка. В живописной манере представили обобщенный контурный рисунок, условная упрощенность символов, яркая звучность отдельных цветовых пятен и базовый принцип модернизма «Много туши не бывает!»

– Господин директор прислал меня спросить, не нужно ли вам чего-нибудь, – пролепетала эта улыбающаяся девушка на ломанном английском и кокетливо облизнула губы, когда дверь отворилась и по ту сторону номера возникла фигура, едва стоявшая на ногах. Для осведомленных людей не новость, что в рамках мировых соглашений «господа – директора» берут на себя обязательства в предоставление постоянным и почетным гостям помимо номера, еды, напитков и лимузина, дополнительный бонус в виде столь специфического понимания законов гостеприимства.

– Нужно, и еще как, – ответил он, улыбнувшись, и отметив в ее обеих руках по бутылке шампанского, широко распахнул дверь.

Входя, она чрезмерно вульгарно завиляла задом, передвигаясь на чудовищно высоких шпильках как на котурнах. Он сразу же сел на диван, а она, забросив ногу на ногу – на столешницу дубового письменного стола у окна. Посмотрела на него недоверчиво, затем соскользнула со стола, демонстрируя  под юбкой нижнее белье, и открыв одну из принесенных бутылок, сделала пенный глоток прямо из горла и переместилась к нему на колени. Далее ей потребовалось пара секунд, чтоб всадить ему в шею иглу и отшвырнуть от себя обмякшее тело. Затем она неспешно открыла мини-бар, извлекла оттуда все бутылки с минеральной водой и позвонила на ресепшн. Трубку на той стороне провода сняли незамедлительно.

Сейчас она сидела по-прежнему молча и все с тем же выраженным отвращением смотрела уже куда-то сквозь тело, напевая внутри себя мелодию, услышанную за завтраком. До отправного времени оставалось еще минут десять. Вполне достаточно, чтобы обратиться к себе. И запрокинув голову на спинку кресла, она прикрыла глаза, и понизив голос на несколько октав, добавляя ему тем самым легкой джазовой хрипотцы, замурлыкала «summer time». В четко отведенное время, она резко открыла глаза, прерывая себя на полуслове, и, стремительно встав, вышла из номера. Удалялась она, не оглядываясь. Пожалела лишь об одном, – что не успела прихватить с собой недочитанный томик стихов.

***

– Я больше не люблю тебя. Что в этом странного? Ничего не случилось, – жизнь случилась. Такое часто случается, – я ухмыльнулась краешком губ и безразлично пожала плечами. – Я больше не думаю о тебе ни утром, ни ночью, не просыпаясь, не засыпая, ни в тишине, ни даже под музыку, – никогда. Если бы ты сообщил мне сейчас, что полюбил другую женщину, если бы набрался на это смелости, я бы просто улыбнулась и задумалась о вас с ней. Только нет никакой смелости, как и нет никаких вас с ней, и нет никакой женщины. Дело не в этом, – в жизни есть вещи гораздо больнее измен. Но теперь даже это не важно. Теперь я вышла из игры. Все, что я чувствую к тебе, – легкое волнение от голоса. Твое лицо мне по-прежнему нравится. Оно все так же неповторимо и удивительно для меня. Почему тогда я не люблю тебя больше? Да, все просто: пять лет подряд я таскала тебя в своей душе, по дорогам, залам, квартирам, вагонам. Я не расставалась с тобой ни на секунду. Считала часы, ждала звонка, лежала, как мертвая, если звонка не было и, подрывалась ошпаренной, когда слышала твой голос в трубке. Всё, как все. Но все-таки не всё. Ты ведь первым перестал меня любить. Если бы этого не случилось, я бы до сих пор, наверное, тебя любила, потому что всегда люблю до самой последней возможности. Сначала ты оставлял меня на недели, потом на месяцы, потом на годы, а потом и вовсе исчез. Так случилось, ты первый забыл, кто я. Но я тебя не виню, и не осуждаю, – ты просто не справился, – я вновь ухмыльнулась. – Так просто случилось…

О, сколько же раз я мысленно прогоняла этот монолог про себя в надежде, что однажды он таки дойдёт до своего оппонента. Но всему свое время, как известно. К тому моменту, когда это время настало, продукт был уже не то, что холодным, он был явно перемороженным. Тот самый момент, когда есть столько всего сказать, а говорить уже не о чем. Или не за чем…

Только у времени всегда свои планы на подобного рода счеты, – координатные графики наших жизней снова пересеклись, как всегда в самой неожиданной точке. Я пребывала в секундной растерянности, он – в замешательстве. Нервозные улыбки, кроткие кивки. Его анфас все так же приятен для глаз, а рукопожатие на ощупь. Голос бархатными нотками одурманивал восприятие, а глаза выдавали вселенскую потерянность.

– Гармония – это, прежде всего, соответствие амбиций и достижений, в том числе и личностного характера.

– А может все дело в характере? – предположила я, когда мы, наконец, смогли уделить друг другу личное время, после внезапного столкновения в приемной аппарата президента и медленно прогуливались вниз по городским улицам. – Ты не задумывался? Или снова сведешь все на то, что звезды не сложились?

– Я, кстати, давно подумываю спросить у Альфы Центавра, почему в мире нет гармонии. Особенно в отношении меня, – напуская задумчивости, проговорил он.

– Потому что ты – говно! – ответила я галактическим басом.

– Это прекрасный ответ, – без тени улыбки среагировал он, – многое объясняет.

– Искренность всегда умела творить чудеса, – чуть улыбнулась я в попытке подавить накрывающую тоску. – Ты разве не знаешь?

– Знаю, – ответил он в том же тоне. – Убивать ты тоже всегда умела искренне – с размахом и от всей души.

– Но никогда не нападала первая, – проговорила я тихо-тихо, почти самой себе, и заметно сбавила темп. Он не остановился, будто и не замечал, что я остаюсь позади. Все как в жизни, черт возьми. Я полностью остановилась, обхватила себя руками, и, подняв голову на пестрящие вывески фасадов зданий, снова заулыбалась. От любви до ненависти один шаг, говорите? Я вас умоляю, нет там никаких шагов. Есть привязанность, отпустить которую невозможно. Она проходит сама, когда ты перестаешь искать себя в ком-то.

– Так уж во мне ничего и не было? – спросил он, когда обнаружил мое отсутствие и нашел меня голосующей на тротуаре дороги. – Почему тогда ты столько времени была рядом?

Основная прелесть перенаселенного мегаполиса – в скорости восприятия. Некогда серебристый, а теперь весьма потрепанный «Форд Фокус» тут же переместился ко мне со среднего ряда, стоило только поднять руку.

– Самым интересным в тебе была моя любовь, – проговорила я, рывком открывая помятую дверцу. – А теперь и вовсе ничего не осталось.

Он потупил на меня взгляд и заговорил лишь, когда я водрузилась на засаленное тряпочное сидение: – Артемка про тебя все время спрашивает…

– Я тоже по нему сильно скучаю, – ответила я, сжимая рукоятку, но, все еще не закрывая дверь.

– Лер…

– Нет, Игорь, – я сжала ручку еще сильнее и чуть заметно покачала головой. – Мы свой выбор уже сделали. И любовь к стране у нас у обоих оказалась куда сильнее, чем друг к другу. До встречи на передовой.

Дверь ни без усилия и с жутким грохотом захлопнулась. В том числе и между нами. Дверям свойственно закрываться. Им даже свойственно срываться с петель при неосторожном использовании. Но как гласит восточная мудрость: если одна дверь захлопнулась, то в этот момент определенно где-то открылась другая.

***

Первый этап соревнований был назначен на апрель. Заявки, страховка, регистрация, – как всегда все в режиме аврал и натянутых нервов. Помимо непосредственно подготовки к выступлению требовалось урегулировать массу бумажных вопросов, некорректностей в выставленном регламенте и спорных моментов по классу квалификация. Неофициальность любого вида спорта всегда подразумевает под собой тонкости организации и шероховатости судейства. На сегодняшний день ФИМ так и не удосужилось открыть данному виду мотоциклетной езды зеленый свет, оставляя его не более чем прикладной дисциплиной, в то время как по зрелищности он уступит разве что каскадерским постановочным трюкам.

Специфика подготовки у Макса всегда была импровизационная. Изматывающие тренировки по пять часов в день, абсолютно не зависящие от времени суток, постоянные синяки и ссадины и дороги общественного пользования, как площадки для отработки и получения пристальной дозы внимания. Езда на переднем колесе, стойки, вращение, контролируемый занос, – весь этот стандартный набор, несомненно, вызывает массу эмоций и восхищения, тем более в свойственной ему легкости и почти танцующей манере исполнения. Однако на этот раз он припас для зрителей нечто поистине фееричное, придав выступлению еще большей акробатичности, и расширив тем самым границы себя, а вместе с тем и любимого спорта. Подлинное соревнование – это, прежде всего, соревнование с самим собой, а самый опасный соперник – та личность, которой ты был еще сегодня с утра. В этом и кроется единственный закон развития, и не надо здесь проникновенный речей о таланте и возможностях. Так было и так будет всегда. Именно поэтому победителей не судят.

Победу данного характера Макс одержал еще задолго до чемпионата.

*

В то воскресенье я не полетела в Берлин. Я отменила все свои договоренности и солгала компаньонам, ожидавшим моего прибытия, что серьезно заболела. В некотором смысле это была не искаженная правда. Чем еще, если не болезнью, можно объяснить тот факт, что я вдруг ослепла, оглохла и разучилась рационально мыслить? А еще потеряла ощущение времени и была безмерно счастлива. Так ведут себя только больные люди, не иначе.

Я пробиралась сквозь толпу восторженных фанатов к самой трибуне. Его фамилия прозвучала под номером одиннадцать, и неизменного его боевого товарища кислотно зеленого цвета я вряд ли бы спутала с кем-то еще. Оба взвинченные и перегретые они стояли по центру площадки, прекрасно понимая, что сулит им выступление и реакция непритязательной публики, еще до того, как будет озвучено суммарное количество очков. Адреналин, как известно, обостряет все виды чувств, – восприятие спинным мозгом, видимо, входит в их число. Как только я достигаю первого ряда глазеющих, он резко оборачивается и смотрит на меня в упор. Я замираю как вкопанная, чувствуя, что сердце забухало теперь где-то у горла, и будто под гипнозом не могу отвести с него глаз. Он смотрит. Он выжидает. Нет сомнения, что он узнал меня с первой же секунды, как увидел, однако я не решаюсь ступить. А он продолжает смотреть. И выжидать. Затем дважды вскидывает вытянутыми руками в стороны (сколько раз я видела этот жест на площадке во время наших с ним тренировок) и призывно кивает головой. Не знаю насколько это позволительно правилами, хотя дисквалификация мне явно не грозит, поэтому, немедля ни секундой больше, я перескакиваю через ограждение трибуны и бегу в его сторону. Еще каких-то пара метров, пара недосказанных фраз и несколько месяцев разлуки и, я запрыгиваю на него, сильно обхватив ногами жесткий каркас черепахи. Он крепко прижимает меня неопреновыми перчатками и улыбается пока что одними глазами. Я снимаю с него как всегда не застегнутый шлем. Мокрые всклокоченные волосы, струи пота по вискам, синяки под глазами от кислородной недостаточности и безграничное блаженство усталости на лице, – что еще может настолько преобразить мужчину, как не последствия полученной одержимости. Я жадно целую его: – Чемпион! Мой чемпион! Я всегда это знала. Теперь об этом знают другие.

Мы вернулись к Максу далеко после полуночи и нетерпеливо занялись любовью прямо на полу возле дивана. Он даже не успел снять с меня большую часть одежды, как часто любил это делать. А потом на балконе мы пили шампанское за его триумф прямо из бутылки и смотрели на звезды. А потом, в одних наушниках, согревали друг друга на диване ладонями и губами и слушали музыку, которую выбирал непременно он. А в кровати лежали, обнявшись, и никак не могли наговориться.

– Куда ты исчезла, Ника? – срезонировал он грудным тоном.

– Ездила в Москву грустить, – отшучивалась я, не прекращая примерять свои пальцы к его сильной ладони. – Думала, буду бродить, жалеть себя. Может, напьюсь…

– Не вышло? – ухмыльнулся он.

– Вышло, – почему же! Только заскучала быстро. Одиноко стало невыносимо.

– Одиноко? – ядовито изумился он. – Что я слышу? Возле тебя всегда вьются стаи воздыхателей.

– А вот здесь ты зря ерничаешь, – я придала голосу мягкие нотки серьезности. – Одинокими очень часто становятся те женщины, которые соглашаются на первого же кандидата, чем те, кто тщательно подбирает партнера. Для романа ли, брака, приключения или просто для шекспировских страстей. Законы механики, знаешь ли, работают не только в ремонтном отсеке гаража. Несовместимые детали нельзя соединить в долговременную, работоспособную и надежную систему. И если не выбирать того, кто тебе подходит, можно отхватить сбой системного функционирования или по-простому, затосковать.

– И ты, выходит, затосковала? – уточнил он, передавая голосом свою улыбку.

– Выходит, что так, – я улыбнулась в ответ.

– По чему только – вопрос…

– Да, по всему вместе, – я осознанно нагнетала сарказма. – По твоей зацикленности на собственной персоне, по зависимости от успеха, по эмоциональному вакууму, который ты пытаешься компенсировать сентиментальностью и необходимостью самоконтроля. По твоей этой болезненной реакция на критику, стремлению быть самым лучшим, по жажде новых ощущений, гипертрофированной интеллектуальности и, конечно, трудоголизму. Тебе куда важнее то, как тебя воспринимают и оценивают, а не то, что происходит внутри тебя. Ты страдаешь от соперничества и зависти, – элементарное раздвоение. Ты либо гениальный, либо никчемный, а на самом деле ты хоть и уникальный, но очень бинарный, черно-белый. Тебе невероятно трудно согласиться быть середнячком, посредственностью. Ты жаждешь величия, могущества и возможности ни в чем себя не ограничивать.

– Приятно, – отозвался он, как только я закончила. – Ты знаешь многие мои слабости…

– Конечно, знаю, – я приложила его извечно забитую, особенно после усиленных тренировок, кисть руки выступающими венами к своим губам. – Именно поэтому я здесь.

– Ты только поаккуратнее, ладно? – заговорил он, нежно взяв меня за подбородок и повернув к себе. – Обожание может смениться любовью, а я ненавижу влюбляться. Сразу становлюсь полным идиотом. С одной стороны – летаю как на крыльях, с другой – делаюсь таким уязвимым. Я гораздо больше себе нравлюсь, когда не влюблен, – циничный, острый на слово, собранный, критично мыслящий…

– Это все потому, что любовь – эмоция, практически не связанная с разумом. И тут ничего и никогда невозможно предсказать, – я снова прикоснулась губами к его руке. – Этим можно лишь вдоволь насладиться.

– Не лишено смысла…– он улыбнулся куда-то вглубь себя. – Хотя смысл можно найти в чем угодно, если знаешь, зачем искать.

– Вот видишь, – я ответила той же улыбкой, – время от времени даже мысли и женщины приходят вместе.

– Главное, что вообще приходят…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.