Сады Драконов

Какая там снаружи холодина… И сумерки. Жуть. Зима – это ужас. Полюс рядом. Но он же теперь не один, большие заботятся? Неф сел на парковке, обозначенной мигающими желтыми огнями. Чужие взрослые, поглядывая на Мура, зашли забрать свои куртки, потом нешумно оставили неф. С Муром остался только Бор. Скоро принесли холодный пакет с новой одеждой и ботинки, и странно было надевать пухлые штаны и куртку на летние шорты и майку, а ботинки – на босые ноги. Сандалии пришлось взять в руки, хотя он и не верил, что они пригодятся в ближайшее время. Наконец вышли наружу.

Мур замер, задохнувшись от студеного воздуха. Веера желтых отблесков кружились вокруг полузаметенных снегом фонариков, обозначая границы парковки и хлеща светом по ногам. В сторонке лазейка в вечерний ельник, и тянет оттуда смолой и грибным теплом. Мур перевел дыхание, заставляя себя успокоиться. Щели открыты. Да, зима. Мороз. Лютый. Но он не один. И есть теплая одежда. Бор внимательно наблюдал за ним – но спасибо, что за руку не повел. Снег… Сколько снега! И он вокруг… Везде. Мур присел и потрогал снег летней сандалетиной – след тут же затерло поземкой. Мур сунул пальцы в снег – холод. Чистый-чистый, ни с чем не сравнимый холод. Он взял немножко снежка, понюхал – зима… Не так и страшно, если тепло одет. Слизнул тающие снежинки – талая вкусная, ни с чем не спутать, водичка. Руки сами вспомнили, как скатать снежок. Он сунул сандалии в большие карманы куртки и слепил парочку снежков – руки горели, снежки, твердые и скользкие, плавились в ладонях. Зима…

Бор смотрел спокойно, без любопытства, но и без насмешки, признавая за ним право на адаптацию. Мур смутился, зашвырнул снежки в грибной ельник, посмотрел, куда они попали (один в пенек, другой в какой-то кустик с красными блестящими ягодами), вытер ладони об штаны:

– А можно будет как-нибудь выйти погулять по снегу?

– Конечно. Вечерком. Ну – пойдем, или еще снежку поешь?

– Он вкусный, – усмехнулся Мур.

– Сам в детстве ел. Но ты поберегись, пожалуйста: ты же из тропиков. Нам только твоей ангины не хватало.

Он привел Мура в здание, насквозь пропахшее медициной, но не похожее на госпиталь. Сказал встречавшей пожилой женщине, почти бабушке:

– Вот вам субтропическая птичка. Надо позаботиться о его одежде, а то он без вещей. Само собой, состричь эти локоны…

– Зачем? – испугался Мур.

– Обследование будет полным. А как ты думал? Да ладно, не бойся. Отрастил космы и выглядишь, как царевич в изгнании. Давай добавим адекватности.

Бор ушел. Мур немного растерялся. В куртке стало жарко, он ее расстегнул. Бабушка вынула из стола большой ключ с деревянной блямбочкой, на которой была золотая цифра «8», и позвала:

– Пойдем, какаду.

– Какаду – это кто?

– Тропические попугаи.

Недлинный коридор казался бы совсем скучным, если бы не серебристые узоры, поблескивающие на белых стенах. Бабушка отперла комнату №8 и оставила ключ в замке – в самом настоящем механическом замке. Мур и забыл, когда такое видел – разве в музее? Мягко включился золотистый свет.

– Ты верхнюю одежку оставь пока тут. Это твоя будет комната.

Комната была довольно просторной, куда больше прежней в покинутой школе. Тут ничего не было, кроме круглого серого ковра на белом полу и кроватки с полукруглым серым изголовьем. Стены тоже серые. За небольшим глубоким окном – сизый свет метели. Бабушка показала, где стенной шкаф, и Мур повесил туда куртку и штаны – они, кстати, тоже были серыми. Его зеленая майка и белые шорты выглядели здесь как привет из какой-нибудь тропической лазейки. Обул сандалики, чтоб не ходить босиком.

– Понятно, – оглядела его бабушка. – Скелет какаду. Пойдем.

Она привела в торец коридора и там за полупрозрачной дверью обнаружилась гигиеническая комната и душевые. Посадив на холодную табуретку перед зеркалом, бабушка надела передник – и минут за пять Мур лишился отросших волос. Тусклые длинные завитки немного разного оттенка падали ему на колени и на пол. Бабуля провела доброй ладошкой по голове:

– Как интересно: у тебя на темечке и на затылке волосы темнее, чем сбоку. Смотри – полоской. Ты бурундук?

– А? – изумился Мур и потрогал темя. – Тоже птица?

– Нет, грызун. Мелкий, – все таки она была очень добра.

Где там она углядела полоску? Ну да, немножко темнее сверху, и что? Обычные волосы, темно-русые… Жалко их, между прочим. Растут медленно. Вообще удивительно, что растут – потому что сам—то Мур давно остановился. Или нет? Может, он все же растет, только очень-очень медленно?

Бабуля прошлась машинкой, сровняв волосы чуть ли не до миллиметра – эх… Из зеркала смотрел на Мура полузнакомый лобастый мальчик с темным румянцем на щеках – растерянный мальчик. Голая голова, как в детстве. Ужасно. Волос не жалко, конечно. Но без них – так беззащитно. В детстве голову няньки брили каждую неделю, это жутко неприятно, а если он плохо летал или медленно выполнял уроки, то отбирали и мягкую – такую нужную-нужную шапочку. Ходи потом, мерзни. И даже скулить нельзя… И как это все вдруг сегодня стряслось?

– Красивая голова, – похвалила бабуля, собирая волосы какой-то гудящей штукой с мешком.

– А?

– Говорю, череп у тебя очень красивый. Ты давай, иди мойся перед обследованием, вон возьми там что надо в шкафчике. А новую одежду я пойду тебе сейчас соберу и вот тут на табуреточке положу. Понял?

– Понял.

– Потом ко мне на пост придешь.

Встав, дрожа, в кабинке под горячую воду, Мур понял, что уже очень продрог тут, среди темных керамлитовых стен. А снаружи, над зданием, жуткий темный мороз… И есть так хочется уже…

Как же это все стряслось сегодня? И самое удивительное – если б он полгода, год назад поговорил бы с Игнатием открыто, то немедленно оказался бы здесь? И бабуля еще год назад обкорнала бы ему волосы? И тогда он и не заболел бы так ужасно?

Капнул на башку шампунем – мыть было нечего, коротенький еж волос почти не ощущался, только ладонь скользила или ерошила до мурашек. Где бы взять хоть какую-нибудь шапку? Надо попросить. Бабуля не злая. Мур старательно отмывал себя, стараясь зря не мочить заклеенный пластырем шов. Вымылся. Вытерся. Вышел одеваться – стопка новой одежды высилась на табуретке, а рядом стояли красивые и сложно устроенные теплые комнатные башмаки. Обдирая упаковки, он оделся – тут трусы были из ткани плотнее, чем его прежние шорты… И зачем столько? Хотя ведь холодно… футболка, тонкий свитерок, и поверх всего еще плотный, с пушистым утеплителем внутри спортивный костюм. Ура: с капюшоном, и Мур скорей спрятал в него голую мерзнущую голову с торчащими смешными ушами. Темно-синий костюмчик с серыми полосками – а мальчик в зеркале казался совсем уж незнакомым. Да: тот, лохматый, в сизо-зеленой майке, которого он утром видел в зеркале, – больше не существует.

Башмаки оказались навигаторскими. Ногам было неудобно. Потому что ноги он испортил. Какой уж теперь таймфаг. Когда он, прихрамывая, пришел к бабуле, та оглядела с ног до головы и кивнула:

– Кадет. Бравый новобранец. Лоб.

– А?

– Не жалей прическу, отрастет. Есть хочешь?

– Да, – выдохнул Мур, у которого уже давно свистело в животе.

Она поставила перед ним невысокий термос и открутила крышку:

– Нормальную еду пока нельзя. Вот, бульончик. Давай. Специально для тебя принесли.

Едва Мур допил горячее, вкусное – вдруг отворилась дверь и появился Игнатий в своем кресле. Он приехал!! Мур сунул термос бабуле и кинулся к нему.

– Спокойно, – велел Игнатий. – Да стой ты. Слушай, да тебя не узнать. А худой какой, одни глаза… Спасибо за заботу, – обратился он к бабуле. – Приглядывайте тут за ним, пожалуйста. Мурашка, пойдем-ка в твою комнату. Как ты себя чувствуешь?

– Нормально. Ужасно. Хорошо.

– Понимаю. Спокойнее, малыш, спокойнее.

– …Как Алешка?

– Как оцепенение прошло, так устроил истерику, конечно. Теперь уже рыдать перестал. Поел. Спрашивал про тебя. Теперь спит. Проснется – начнет мотать нервы всем окружающим… Все в порядке.

Мур спорить не стал. Все равно ничего не изменишь.

В серой комнатке все та же пустота и серая кроватка. Игнатий огляделся:

– Но ведь лучше, когда ничего лишнего?

– Успокаивает, – согласился Мур и показал на окно. – И зима. Настоящая. Снег. Только не жутко, потому что я в доме.

– Зима. Дом, – согласился Игнатий с улыбкой. – Да, Мур. Проси все, что надо. Книжки, игрушки, – усмехнулся он.

– Игрушки? – Мур удивился, но потом распознал, что Игнатий шутит. Шутки всегда трудновато понимать. – А сегодня – год нашему договору!

– И правда, – усмехнулся Игнатий. – Пожелания есть?

– Надо бы узнать, на что я гожусь, – Мур сел на пол, потому что вдруг сильно закружилась голова. – Какая от меня возможна польза. Близнецы говорили, я не доживу даже до…

– А ты – выжил, – резко перебил Игнатий. – И будешь жить, сколько пожелаешь. Ясно?

– …Да.

– Ох у тебя и глазищи, – Игнатий даже чуть отъехал. – Как пропасть. Ну, успокоился?

Муру захотелось вскочить и убежать. Казалось, кружащаяся явь отваливается кусками, обнажая безжизненное, бездонное пространство. Чтобы пересилить головокружение, он кое-как он собирал куски яви обратно: серые стены, силуэт Игнатия, лампа, окно, там снаружи студеная зима в сизом снегопаде. Как трудно жить по правде. Покосился на Игнатия – тот смотрел без особого участия, серьезно.

– Это твое «жить по правде»… – заговорил Игнатий, – открывает тебе путь в интересное будущее. Мур, если ты в самом деле перестанешь запираться… То шансы на такое будущее у тебя есть.

– Шансы… Перестать запираться… – он с трудом преодолевал накатившее головокружение. Ну что ж, он ведь знал, что Игнатий не упустит случая «вскрыть консервную банку». – Но…

– …Опять замолк. Я ведь тебя не допрашиваю, – сердито сказал Игнатий. – Что ты белый весь? Я всего-то хочу помочь тебе с этой твоей правдой. Вдруг она только тебе кажется такой страшной?

– Ну… Да, я трус, – хотелось лечь и закрыть глаза, тогда, может, мир перестанет вертеться. Но этот разговор такой важный. Даже время будто остановилось, даже снег за окном будто перестал падать. – Но… Все, что было в Бездне… Меня не пугало. Все самое страшное было дома. Ну, на Гекконе. И до сих пор жутко, что я – проект «Яблоко».

– …Да, мне говорили. Тяжелый секретный проект, – помолчав, сказал Игнатий. – С ума сойти. Откуда знаешь?

– Подслушал. Еще на Гекконе. Да я не очень в курсе. Так, знаю просто, что я особенный, поэтому так растили – одного, в секрете. Там на Гекконе есть еще такие точно, как я?

– Нет. Опасно. С тобой одним-то сколько хлопот. Знаешь, мы думали, ты и Геккон почти забыл.

– Геккон не вытравишь ничем, – Мур смотрел на пол, на черный обод вспомогательных колес кресла Игнатия. – И летать я умею. Поэтому, может, и вернулся, – усмехнулся Мур. – Чтобы снова… Хотя бы на марше летать. Теперь еще дошло, что жить Дома и притворяться ничем – очень глупо. Я – не настоящий человек, зато – настоящий нави. Ну вот и буду – нави. Хотя Близнецы считают, что толку во мне и как от нави не будет. Слишком тяжелый геном. Опасный, нестабильный. Даже дисциплина, мол, мне не поможет. Что я просто выносливее, чем те четверо до меня… Их быстро не стало. И я тоже долго не проживу.

– А ты Близнецам во всем веришь?

Мур пожал плечами.

– Лучше бы ты верил в себя, – мягко сказал Игнатий.

– Вера – самообман… – Мур вспомнил, что хотел сказать: – Ах да! Но то, что я это «яблоко»… Это так, ерунда. Труднее сознаться в том…

Он замолк, больше от подташнивания, чем от нерешительности. Голова все кружилась, медленный мир тек по краям. Глаза Игнатия сверкнули:

– Давай уже сознавайся, чудовище.

– Ну… Наверно, стоит сказать правду… Вы знаете, какая у меня была причина исключения из пилотов?

– Читал, что ты терял цветовое зрение на десятой минуте таймфага. Никто не понял, почему.

– Еще бы. В таймфаге цвет был всегда. Но я наврал. Наврал всем, а наяву цвет стал уходить по какой-то нервной причине, когда мне было тошно жить. Легко было этот недостаток всем предъявить и доказать. Но летать я бы мог. Я – притворился, что не могу, – Мур закрыл ладошкой занывший шов. Стало трудно дышать, совсем как в капсуле с плохими, ужасными, мучительными цветами, куда его засовывали в детстве, если он плохо летал. Там так же все кружилось. Но его не стошнило там ни разу, значит, и сейчас не стошнит. – Я… Обманул всех. Так что врать я в принципе умею.

– Нет, не умеешь. Прежде чем винить себя, подумай, насколько мал ты был. Потерять цветное зрение можно ведь и из-за нервотрепки. Но я плохо представляю, чтоб ты мог отказаться от таймфага. Это ж жуткая зависимость.

– Вот и все так подумали.

– Тонкий расчет для малолетнего.

– Не сложнее поискового. Труднее было себя пересилить.

– Как сейчас с глазами?

– Иногда перестаю различать цвета, вот как весной, когда заболел так ужасно. А бывает – вообще на ровном месте, еще хуже: мир вдруг разваливается на две половины, – Мур провел пальцем по полу, – вот так, на черную и белую. Как весной после письма Близнецов… Ну, на что я с таким ненадежным зрением гожусь, как нави? Разве я смогу летать?

– На марше – сможешь. Да вот тебя обследуют и подтвердят. Но на кой ты нам как маршевый пилот? Таких тысячи. Мурашка, да что тебе свет клином на космосе сошелся? Тут внизу будто важных дел нет.

– Я не знаю, каких. Я нави, я сделан, чтоб летать. Правда Близнецов и Геккона не будет?

– Правда.

– Почему вы утром сказали, что я нужнее им, чем кто бы то ни было?

– В человеческом смысле, – вздохнул Игнатий. – Ты для них – страшная этическая проблема.

Мур не понял. Но человеческие смыслы его не касаются.

– Что ты опять замер? Хватит ныть, – сухо велел Игнатий.

– Я не ною!

– Вслух ты никогда не ноешь. Почти. Дрессировка Аша и Ая. Все, уйми нервы и не скули. Они не нарушат ни договор с тобой, ни свое обещание нам и… Ах, Мурашка. Ты бы знал, чей это был проект «Яблоко»… Вот уж его доверие обманывать – преступно.

– Чье? Того, кто меня придумал? Кто сложил во мне ужасные гены?

– Да.

– И это тот, кто решает, как жить мне и Алешке? Хозяин Сети?

– Да. Нетрудно догадаться. Так, Мур. Упокойся. Никакого Геккона. Значит, говоришь, притворился? Уже тогда был умнее и хитрее, чем казался, да? Правда, всех удивило то, что никто из отсева не переносил списание на грунт легче, чем ты, чудовище. Никаких слез, капризов, страхов. Тебе, казалось, всё было безразлично.

Мур замер, уставившись на какую-то блестящую штуковину на ободе кресла Игнатия. Перевел дыхание:

– Нет. Не безразлично. Это было… Ужасно. И граница – как пропасть.

– …Какая граница?

– Я нави, все – люди. Как прозрачная стена. Как глухота. Ни им меня не понять, ни мне их. Я один, а их много-много. Но я все время хорошо себя вел. Боялся. Особенно в том доме в лесу, куда меня привез Вук.

– …Ты что, помнишь Вука?!

– Еще бы. Он иногда со мной играл. Я даже думал, он – тоже нави. Но Близнецы сказали, что – нет.

– Еще и Вука помнишь, – Игнатий потер лоб. – Играл, говоришь?

– Редко, конечно. Вук Близнецов не боится, потому что самый главный на Гекконе. Хоть и мальчик, – да что ж сделать с этим головокружением? С чего вдруг башка покатилась под откос? Надо говорить, чтоб Игнатий не заметил: – Но это не важно, что Вук мальчик – он просто в плато. Я тоже в плато. Потому и вернулся, что мелкому существу вроде меня в этом бесконечном плато лучше дома, а не в Бездне. По крайней мере, окружающим понятно, почему ты не растешь. Вук же никого не удивляет… Да… Он добрый.

– Мне известно, он тогда нарушил протокол списания: схватил тебя в охапку и утащил вниз.

– Да. Спас от Близнецов.

– Как это было?

Мур поморщился.

– Правило? – огорченно спросил Игнатий.

– Да нет… Это ж было еще Дома.

– Я не скажу: «не ной», – мягко сказал Игнатий. – Ты просто рассказываешь о том, что я уже знаю. Но важно понять, как это было для тебя. Ну, расскажешь?

– Когда врачи сняли с таймфага, стало совсем страшно, – пожал плечами Мур. – Ведь если нави летает плохо, его уничтожают.

– С ума свихнулся?!

– Близнецы так говорили, – пожал плечами Мур. – Я вообще-то не верил, конечно, потому что ведь они любят припугнуть, и рискнул… И вот привели в третью лабораторию… Я был как тряпочный. Они – мрачные… Аш так вообще злой… И я… ощутил. Что уж сейчас-то убьют. Усыпят. Запросто. Ну, вот как если грязь, то хочется скорей убрать, все вымыть… Я думал еще… Ну, что я ведь виноват, что нервный, невыносливый и глаза плохие… И что врал про цветоразличение… За вранье они, если узнали, точно убьют. Тут пришел Вук, спросил, что случилось… Хороший такой. Как будто с неба, ласковый, стал играть, расспрашивать… Я потихоньку спросил, будет ли больно, когда усыпляют. Вук взбесился… Близнецы – тоже… Они все ушли разговаривать… И вдруг Вук прибежал обратно, схватил меня и утащил. Близнецы нас не догоняли. Я так крепко за Вука держался… Он костлявый. И он меня крепко держал, и все говорил: «Спокойно, спокойно». И вот – наружу из лабораторий, потом – коридоры железные, длинные – к причалам и в люггер… И в космос. Совсем наружу. Громадный мир… И можно жить.

Игнатий молчал. Мур струсил и обругал себя за дурацкий и жалкий рассказ. Ну, к чему он разговорился? Игнатий-то что может против Близнецов? Близнецы – они же… Драконы. Часть Дома… Игнатий наконец – лицо темное, мрачное – сказал:

– Вот теперь мне многое яснее. Как глупо было требовать от тебя…

– Адекватности? – сжался Мур. – Ну да, я…

– Немножко псих, – мягко сказал Игнатий. – Еще бы. Займешься делом, и все пройдет. Знаешь, в нашей природе преувеличивать свои потери. Но в то же время, вот сколько я за жизнь видел людей в беде – в нашей природе и стремление выживать, выпрямляться и наверстывать потерянное.

– Я хочу выпрямиться, – подумав, сознался Мур. – Но что мне наверстывать? Таймфаг? – он посмотрел на ноги, которые все болели и болели в неудобных ботинках. – Какое такое дело?

– Тебе не дело надо наверстывать, а жизнь. Ты считай, нормально и не жил. Всего боишься. Вот скажи, да почему ты до сих пор уверен, что Близнецам нужна твоя смерть?

– Я как-то опасен, – сказал правду Мур. – Видимо, во мне есть… Есть что-то такое, что им лучше уничтожить вместе со мной.

– Опасен, конечно. Но ведь тебя опасным и создавали. Нет резона тебя уничтожать, если ты так нужен.

Мур не поверил. Игнатий может и не знать, какие резоны у Близнецов. У них – своя правда. Посидел молча, обхватив себя руками и уставившись в пол. Голова все кружилась и кружилась, и он старался смотреть в одну точку. Игнатий молча ждал. Мур силой заставил себя выпрямиться:

– Да, Вук меня спас. Забрал. Но… Он – мальчик. Хоть и хозяин Геккона, а может чего-то не знать. Он же не генетик… А если Близнецы правы? Что я ношу в себе? Что-то ведь сложилось неудачно, раз они приняли такое решение. Им виднее, – он посмотрел на снег за глубоким окном – это белое безучастное падение множества невесомых, чуть освещенных светом отсюда частиц во тьме происходило, казалось, на другой планете. Голова закружилась сильнее, и он отвел глаза. – Да, правильно – жить по правде… Но вдруг я, если буду жить по правде, явлю… Какую-нибудь свою ужасную суть, и… Они заберут и уж теперь-то точно… Утилизируют.

Игнатий вздохнул:

– Нет. Для Близнецов – проект «Яблоко» закончен. Все. Им на тебе свет клином не сошелся. Ну да, Геккон жалеет о тебе; знаешь – всегда разочарование, если рушатся большие планы – а на тебя планы у флота были огромные: как под будущего флагмана, уже начинали собирать флот.

– Что? Флот? Под меня? Мне было восемь лет! Какой флот?!

– Тем не менее. Близнецы, кстати, были против. Таймфаг они рассматривали прежде всего как средство развития твоего жуткого интеллекта, а вовсе не как твой будущий удел на всю жизнь. Думаю, они были рады, когда Вук забрал тебя с Геккона. Ладно, дело прошлое. У них полно работы. И тебе давно пора о них забыть.

– Я не могу. Я до сих пор все на свете измеряю их мерками. Они меня создали.

– Нет. Не они. Я-то думаю, что это у нас за чучело вместо ребенка, а дело-то в том, что ты до сих пор их боишься! Успокойся, ребенок. Нет в тебе никакой ужасной сути. И ты им ни для каких опытов не нужен.

– Ну да, логично, ведь у них давно есть кто-то следующий… – Мур потер больной бок, потом лоб. Не может быть, чтоб он ошибся. Он правда видел свою смерть в безразличных глазах Близнецов. И даже их нетерпение в последние его дни на Гекконе покончить с ним как с какой-то ужасной проблемой… Он вздрогнул и посмотрел в теплые глаза Игнатия: – Я не мог ошибиться. Они хотели меня уничтожить.

– Нет. Ты ошибся.

– Я вижу людей, – Мур хотел встать. Но сил не было. – Правда не тронут?

– Хотели бы тронуть – не стали бы тебе посылать то письмо с договором, а забрали бы, хоть целиком, хоть по частям. Хотели бы – ты был бы сразу с Ореада доставлен на Геккон. Но им надо, чтоб у тебя все было хорошо… Ох. Ведь они не знают, что ты, оказывается, про них думаешь. Какое уж тут «хорошо».

– … «хоть целиком, хоть по частям»…

– Нет. Тебе там не место. Мурашка, и что, ты вернулся домой, принимая риск, что можешь снова попасть к Близнецам?

– …Да ведь у меня на свете никого, кроме Близнецов, и нет.

Игнатий выпрямился:

– Так что, ты сам хотел их увидеть?!

– Вовремя опомнился, – усмехнулся Мур. – Так, устал… Хотел домой. Будто кто-то зовет… Хотя звать-то ведь некому. Хотя, конечно, я помнил, что здесь ведь и Вук живет на свете, не только Близнецы…

– Ты хочешь Вука повидать?

– Я его подвел. У него, раз он привез меня в тот специальный дом в лесу, где столько народу обо мне заботились, наверно, были насчет меня какие-то планы. А я убежал.

– Он сам виноват. Недооценил тебя. Хотя, конечно, тебя все тогда… Недооценили. Беглец. Как вернулся-то, расскажи.

– Геккон и в хорошем смысле незабываем. Технологическое совершенство, корабли, форты, вся система флота, фронтир… На других кораблях летать, на этой убогой ядерной прямоточке – все равно что на метле. Сначала вернулся в родное время. И тут подвернулся фрахт на Ореад, а это, считай, уже почти что домой, значит, можно вернуться и посмотреть, как и что. И я не стал отказываться… Ой.

– «Фрахт на Ореад». Ага. Купцы или вояки?

– Контрабанда нейропротекторов. Вы бы видели это судно… Это от них я удирал, как крыса, через весь порт на Ореаде. Я знал, что должна быть в порту ваша Контора. До сих пор не знаю, как угадал… Вижу – наши, и прыгнул… Не могу рассказывать, – через силу сказал Мур. – Вот не буду и все. Ни про Дикие флоты, ни про Геккон и Близнецов. Не надо меня заставлять, пожалуйста. Хотя бы сейчас.

– Правило, – кивнул Игнатий, не отводя зорких глаз. – Никто и не заставляет. Но если б не твое умение проваливаться сквозь землю – заставили бы. Я сам вскрыл бы тебя за минуту. «Контрабанда нейропротекторов», надо же.

– Это Дикие Флоты где-то в Бездне производят, – сказал Мур, пытаясь заговорить зубы Игнатию.

– «Где-то»? Что-то я не верю, что ты, нави, и не знаешь, где именно бывало твое судно.

– Ну и что, – беспомощно буркнул Мур. От страха опять заболел бок. Он огляделся, отыскивая ближайшую щель. Да, вон. В углу. Метров пять до портала, а там что-то желто-серое, осеннее. Можно успеть добежать…

– Спокойно, – велел Игнатий. – Сиди, чудовище. Нечего бояться. Ну, Мурчик. Успокойся. Мало ли в чем ты замешан. Выживал, как мог, вот и все. Спокойно, спокойно. Но мне ох как интересно, как ты попал в Дикие Флоты и как сумел выжить.

– Случайно угодил на одну планету… Они зовут ее Навет.

– Это далеко. Навет, Завет, Привет и еще какая-то…

– Ответ.

– Да, точно. Край Галактики Доменов. И что на Навете?

– Да примитивный космодром на плоскогорье, и там корабль. Я подошел, сказал: «Здрасьте, я – Маугли». И все.

– Ты – Маугли?! Нави Маугли Молния?

– …Правило? – беспомощно спохватился Мур. Это все из-за того, что голова все кружится и кружится! – И откуда вы знаете?

– Служба следит за Дикими Флотами. Маугли Молния – тот еще персонаж. Ищем до сих пор, – сердито сказал Игнатий. – Ясно же, что так летать даже на старье могут только наши… Значит, ты… Вот почему ты трясешься, стоит только «маугли» тебя обозвать… Ох.

– …Что, тогда под арест?

– Да ну тебя. Мур, ты только это скрываешь?

– Если бы… Но… А как ближе к Дому-то попасть… У них простые ротопульты, старые. Я их настроил правильно, и… И мне легко жилось. Никто не… Не обижал. Охраняли. Еды сколько хочешь. Доля – одна пятнадцатая, потому что куда им без меня в Бездне-то…

– …И много заработал?

– Много. Даже симбионты себе покупал… Не жутко дорогие наши, правда, а так, легийские… Толку немного… Мне надо было попасть ближе к Дому, поэтому я… Чем ближе к Дракону, тем больше риски… И вина. Придется ответить?