Золотой братик

И сами скалы. В первые дни он в себя прийти не мог от этих теплых каменных громад. Он столько камня сразу видел лишь прошлой осенью, с Юмом в горах, но там все было покрыто льдом и снегом. А здесь – прогретый солнцем, теплый, ласковый камень. Много было известняка, но батолитом все же были граниты, а ниже – габбро. Он будто наяву видел, как когда-то раскаленная магма вспучивалась и застывала огромными хребтами породы. Камни. Везде камни. Он ходил и трогал их. Прислонялся. Залезал во всякие трещинки. Распластывался на раскаленных от солнца валунах. А потом нашел крохотную пещерку. Примерно в миле от дома, за отвесной скалой, за неинтересной осыпью гравия, за лежбищем черных валунов, мокрых от брызг вплотную подкатывающихся шумных волн. В своде пещерки из далекого глубокого отверстия лился серебряный столб света на холодный ровный, будто обтаявший, пол. Несколько больших глыб серпентинита, да и в грубозернистых стенах видны узнаваемые белые прожилки кварцита – тоже серпентинит. Дай как вывалился сюда впервые, так и решил сразу, что будет здесь играть. И что лучше бы тут жить, чем с Гаем. Хотя как могла образоваться такая пещерка сама по себе, геологически? Потом он разглядел мрачные и прекрасные, черно-синие, чуть искрящиеся, пласты биотит-кианитового сланца, полосчатые гнейсы и еще больше удивился. Он и не знал, что бывает такое смешение пород. Подземная сказка.

Жаль, никому не покажешь. Сюда, может, еще проползла бы разве что тоненькая узкоплечая Уни. Но она в такие змеиные ходы ни за что не полезет, она ведь похожа на птичку…

Серебристые волосы и прозрачные внимательные глаза Уни казались чем-то вроде старинного стихотворения – с рифмой, когда она едва заметно, почти одними только глазами, улыбается. А еще Уни плела кружева. У всех девчонок на платьях сияли ее кружева: цветы, волны, звезды. Дай иногда приходил к ее домику посмотреть, как она плетет: не привыкнуть, что из каких-то ниточек, узелков и петелек получается такая тонкая красота, что хочется затаить дыхание. Но его всегда всякие узоры зачаровывали. Уни не прогоняла, даже улыбалась, когда он приходил и тихонько садился в траву перед ее скамеечкой под большим деревом и смотрел. Появляющиеся из ничего птицы и звезды, поблескивающие серебристые, белые и золотистые клубки ниток в старенькой, потемневшей плетеной корзинке, тонкие пальцы, переплетающие нитки серебряным крючком, который, наверное, был волшебным – он радовался, что разрешает смотреть. Дарил самые красивые камешки, чаще всего – радужно-черные опалы, которых много каталось в кромке прибоя… И еще нравилось, что Уни почти всегда молчит. Тогда казалось, что во всем мире никто и не должен разговаривать.

Остальные относились покровительственно, приносили игрушки – ведь он намного их меньше и младше. Наверно, им скучно присматривать за немым, как и Гаю – в тягость. Да и чем он мог быть интересен этим волшебным детям? Они все умели или превращаться в животных, или летать, или ходить по воде, или возводить переливчатые стены разноцветных миражей – Дай со своими жалкими водяными капельками играл потихоньку, когда на берегу никого не было. Слишком уж ерундовым было здесь его умение. Он и летать почти не умел, так, на десять-двадцать сантиметров мог приподняться в танце…

Правда, за его акробатикой на плотном упругом песке пляжа они смотрели во все глаза, а эквилибром, а потом прыжками и переворотами он занимался подолгу утром. И в течение дня, как только оказывался на свободе, радость жизни вертела его в каскадах сложных прыжков. Когда другие купались, он прыгал. Просто так или с камней. Главное, чтобы мир вертелся вокруг в определенном волшебном, храмовом ритме. Он стал здесь таким сильным и прыгучим, что чувствовал себя не мальчиком, а золотой пружинкой. Наверное, это все из-за солнца, из-за белой жары и ласковой силы, с которой это солнце светило. Если бы он не прыгал, то свет просто переполнил бы и вырвался. Как тогда в Храме. Но об этом ведь никто не должен знать… Ребята к его акробатике быстро привыкли. Но змеиной гимнастики своей жуткой он им не показывал – не хотел, чтоб, как те в школе, они брезгливо ежились. Но в пещерке, играя с камешками, все равно заплетался.

Незнакомых ребят из тенистых парков или лошадников из степей он боялся. И не зря: однажды забрел в большой парк, ходил разглядывал всякие домики и пустые карусели и вдруг вышел на лысый утес над морем, а там какие-то четверо больших, в пыли и царапинах, обормотов тут же поймали, заорали, что он «легкий как надо» и засунули, от испуга покорного, в громадную штуку с длинными плоскими крыльями, раскрутили пропеллер на носу и – вдруг сдернуло назад траву, утес, деревья парка и туго и стремительно унесло в сияющее синее небо. Линия прибоя тошнотворно качалась внизу, верхушки деревьев казались лохматыми зелеными мячиками, утес – бугорком… Солнце слепило. Вокруг была воздушная жуткая бездна. Голоса мальчишек, перебивая друг друга, неразборчиво выплескивались из динамика – кое-как Дай сообразил, за какие рычажки дергать и на какие кнопки нажимать. Потом освоился и, не слушая мальчишек, торопливо развернулся к берегу. Переменил ветер, слился с ним и погнал планер вниз. Крылья дрожали, что-то звякало, совсем уж непонятно кричали мальчишки. Дай, сбивая листья и мелкие ветки, пронесся сквозь верхушки деревьев, нырнул на широкую дорожку, всю в слившихся узорах, и, гася встречным ветром скорость, уронил планер на брюхо. Песок сипло завизжал снизу. Дай и сам едва не взвизгнул, треснувшись локтем. Рука онемела, а локоть облился горячим. Быстрее-быстрее откинул колпак и выскочил из кабинки, пока планер, пыля, еще волочило по песку дорожки. И умчался, хотя земля качалась и подпрыгивала, в ближайшие кусты, петляя, как заяц. Мальчишки что, думают, что все на свете отважные? …Ага. Он удирал оттуда, пока в боку не закололо. Потом пошел, озираясь и поглядывая на локоть – густо текло красным, и горячо дергало, а все тело почему-то замерзло и покрылось мурашиками. Глубокая рана… Твердая земля тупо и приятно толкалась в подошвы при каждом шаге. Он посмотрел в небо – нет, летать что-то вот совсем не хочется.

Ну, и куда со этим локтем? Гай перемотает бинтом, конечно, но он же опять ругаться будет. И так его голос нервы режет. Он вспомнил про дом за парком, куда нужно идти, если заболеешь. А если локоть разбил – почти болезнь? И дом-то этот совсем близко. Ругать будут? Ну, что уж теперь. Болит. Он опять побежал, прижимая локоть к боку.

Вокруг дома – безлюдно. Ветерок гоняет по песку пожухшие лепестки отцветающих гранатов. Он выбрался из кустов на тропинку к дому, тихонько подошел к ступеням на большую открытую веранду: никого, только на столе тот же ветерок шуршит страницами старой книги. И на белом полу, на столе, как живые, шевелятся и перемещаются алые и рыжие лепестки. Скрепя сердце, он поднялся по ступенькам, подставляя ладошку под локоть, чтоб не капать красным, подошел к открытой двери в дом и тихонько постукал носком сандалика в порог. В полутьме дома, откуда пахло антисептиком, кто-то встрепенулся, скрипнуло соломенное кресло и послышались легкие быстрые шаги. Что-то было очень знакомым в звуке этих шагов, Дай не успел сообразить, что именно – из глубины дома вышел Юм. Дая качнуло. Но уже в следующую секунду понял, что ошибся – этот мальчик был повыше, и волосы короткие, всего только до плеч, и не серебряные с черным, а полностью черные, как сажа. Зато глаза – синие, как у Юма, только смотрели как на чужого, холодно и серьезно. Красный локоть он заметил сразу, и тут же взгляд стал теплым, а в руках оказалась мокрая салфетка:

– Упал, мышонок? Сейчас, не бойся, – подошел и осторожно-осторожно обернул локоть Дая ледяной салфеткой: – Как же ты так? Крови-то… – оглянулся и позвал кого-то: – Ашка! Аш! Иди сюда, тут травма!

– Иду уже, – проворчал кто-то издалека, и скоро в комнату вошел точно такого же вида и роста мальчик. Абсолютно такой же! Близнец! Спросил:

– Ты кто?

Дай привычно коснулся губ и помотал головой. Тот, что держал на его локте холодящую повязку, догадался:

– А-А! Ты – тот малыш немой, что у Гая живет?

Кивнув, Дай опять улыбнулся. Они прекрасны уже тем, что похожи на Юма. Хотя, конечно, никакого сияния и силы в них не ощущалось. Скорее, тихая усталость. И такие они – одинаковые… Близнецы.

– Пойдем, починим твой локоть. Сандалики сними…

Медицинский кабинет, приборы и прозрачные шкафы… Они посадили на высокий холодный стол и наклонились над локтем; переглянулись и тут же один отошел и зазвякал пугающими инструментами. Другой аккуратно смывал с локтя подсохшую кровь:

– Об железяку какую-то стукнулся? Сейчас зашьем, и следов не будет…

Резче и противней запахло антисептиком. Близнецы сделали все очень быстро, и больно почти не было. Дай перевел дыхание и потер лоб, чтоб голова не кружилась. Один из них вдруг замер с использованными, в крови, салфетками в руках, смотрел-смотрел на Дая, и взгляд становился растерянным, почти испуганным. Его брат оглянулся, подошел и встал плечом к плечу, тоже уставился. Дай испугался и съежился. Близнецы переглянулись. Первый спросил тихонько:

– Ты видишь?

– Вижу… Брови-то… Ноздри, губы… уши вон… и лицевой угол… Посадка головы… Осанка… А руки-то, руки… Очень похож.

Второй, который Аш, спросил у Дая:

– А где ты родился?

Дай пожал плечами.

Близнецы опять переглянулись, первый хотел еще спросить, но Аш его удержал. Тогда он посмотрел на окровавленные салфетки в руках и выражение лица стало непонятным:

– Я хочу с этим разобраться. Немедленно. Такое сходство… Не может быть случайным. Надеюсь, этого хватит. Я в лабораторию.

Дай вздохнул и хотел слезть со стола, но Аш подошел и обнял, положил ладонь на лоб, сказал тихонько:

– Какой ты маленький… Но храбрый…

Сквозь медицинские запахи от мальчика, что его обнимал, пробивался запах Юма: немного горечи и моря, немного липового цвета. И тепло, живое, знакомое, и тот же точно сердечный ритм, что и у Юма… Дай глубоко вздохнул и вдруг уснул.

Проснулся он почему-то лишь к вечеру, слегка испугался незнакомого места, но тут же все вспомнил. Повязка дружелюбно обхватывала локоть, как ласковая ладонь. И пить очень хотелось, и съесть бы что-нибудь. Он встал с кровати, растерянно оглядываясь. Безликая гостевая комната, очень чистая и пустоватая. Зачем его положили здесь спать? Вот Гай-то устроит выволочку… Со звоном в ушах… Когда он ругается, даже негромко, все равно в ушах звенит от страха… И нервы скрючиваются. Со сна знобило, да еще близнецы сняли с него испачканную в крови одежду. Как это он так крепко уснул, что ничего не почувствовал? Он тихонько прошлепал по холодному полу к приоткрытой двери, выглянул. Близнецы были где-то близко, он слышал их тихий разговор на незнакомом языке. Они так похожи на Юма. Он даже думать не хотел, почему они такие милые и хорошие, и побежал на их голоса.

– А, мышка проснулась! – улыбнулся навстречу тот, которого звали Ашем. – Ты не волнуйся, мы с Гаем поговорили, он разрешил тебя здесь денька на два оставить. Ты согласен?

Дай кивнул. Конечно! В этом доме интересно. Другой просто ему улыбнулся, принес новую великоватую одежду, помог одеться так, чтоб меньше тревожить локоть. Потом провел ладонью по макушке:

– Пойдем ужинать.

Вкусная еда, слегка напомнившая Айр, Дая утешила. Особенно сладкое молоко. Близнецы ели неохотно, говорили тоже – только улыбались. Дай почувствовал, что им хочется что-то у него спросить, но они не знают, как. Потому что взволнованы чем-то. Тем, что они нашли в его крови? А что там можно найти? Он вопросительно улыбнулся. Тот близнец, что сидел ближе, погладил его по голове и спросил:

– Тебя ведь «Дай» зовут? Нам Гай сказал. Скажи-ка… Ой. Извини. Ладно, вот посмотри. Ты правда его знаешь? Гай сказал, он сам тебя сюда привез.

Дай посмотрел на цветной и объемный, как кусочек мира, снимок в руках у Аша. Там был Юм. В своих одеяниях черных, синеглазый и слегка почему-то страшноватый. Слегка чужой даже, но со знакомым белым ободком на голове. А вокруг Храм, только незнакомый, не тот, что в Венке. Тот бы Дай сразу узнал. Он коротко глянул на близнецов, кивнул и снова уставился на снимок. Аш вздохнул и отдал ему твердый квадратик.

Юмис смотрел серьезно и неотклонимо, без тени улыбки. Такого взгляда Дай от него никогда не встречал. Словно улыбка скрывала чудовищную мощь, которую Дай чувствовал всегда, но впервые осознал как реальную, а не волшебную в нем тогда на Айре, в Храме. А Юм ведь на самом деле обладает властью. Ему никто никогда не возражает, он делает, что хочет, с миром и с людьми. Он все может… Он волшебник. Очень опасный волшебник. Он – сила. Но он все равно хороший. Он как солнце в высоком небе.

– А ты давно его видел?

Дай положил снимок, загибая пальцы, посчитал дни – получилось не так и много. Показал близнецам.

– Всего двенадцать здешних дней назад, – близнецы переглянулись. – В реальный день его Праздника. Мы-то думали, это эхо… А он сам здесь был.

Какого-какого праздника?

– И был здесь ради этой мышки, – они оба уставились на Дая синими глазищами совершенно так же, как тагеты. – Кто же ты такой?

Да они и есть тагеты, запоздало сообразил Дай. Сильнее Дай и не видел… Кроме разве что Юма. И Артема. Близнецы жутковато медленно переглянулись. Потом один таким же медленным, словно подводным, жестом закрыл лицо ладонями. Точно так же, как Гай тогда во дворе у фонтана! Другой пихнул его в бок и сказал Даю:

– Мы теперь тоже будем за тобой присматривать. Юмис, конечно, тебя Гаю доверил, но тот что-то за тобой не следит. Мы последим. Чтобы больше таких историй с планером не случалось.

Про планер-то они откуда узнали?

Он прожил у них не два дня, а целых три. У близнецов интересно. Они все время включали музыку и временами даже пританцовывали. Дай научился за ними этим простым движениям, и сам им показал, как умеет держать равновесие. Жили они на втором этаже, а на первом – небольшая, но оборудованная всякими суперсовременными штуками амбулатория: все туда приходили лечить простуды или ссадины, и там Ай еще разок взял у него кровь из пальца и еще зачем-то состриг с макушки пару волосков. Еще был подвал, куда близнецы по очереди скрывались, но что там, Дай не любопытствовал – тоже что-нибудь медицинское. Лаборатория, куда они унесли исследовать его кровь.

Однажды под утро, ответив на вызов, Ай шумно скатился по лестнице, а через несколько мгновений, взвыв форсажем так, что дом вздрогнул, небо раскроил и ушел в сторону степей тяжелый люггер. Орбитальный, очень мощный. Дай целых полчаса потом не мог заснуть, раздумывая, что случилось, и где, интересно, близнецы этот люггер прятали? Он ведь в своих всегдашних поисках камней все вокруг дома уже обошел. Ничего похожего на гараж нигде не было.

Ай появился к полудню. Люггер он посадил на поднявшуюся из-под земли керамлитовую площадку. Дай выбежал наружу, едва только услышал гул люггера. Аш вышел за ним; усмехнувшись, наступил на ничем не примечательный керамлитовый квадратик в стороне от дорожки. Дай даже подпрыгнул и засмеялся, когда сразу после этого целый газон, вместе с кустами цветов и мячиком, которым они с Ашем утром играли, приподнялся и поехал в сторону. А из темной стальной глубины поднялась мигающая оранжевыми посадочными огнями платформа для люггера. Дай подкрался к краю и заглянул – в темноте поблескивал темный большой бок нефа. А дальше еще что-то большое. Да тут целый ангар. А он думал, для чего тут среди парка такое поле просторное, только кустики и рабатки. Он оглянулся на Аша. Тот улыбнулся и объяснил:

– Это же Берег. Не нужно, чтоб вся эта техника маячила на виду. Мы и летаем-то лишь в крайнем случае.

Да, в небе над Берегом никогда не было машин. Дай обернулся к выпрыгнувшему из люггера Аю. Что там был за крайний случай? Ай подходил, неся под мышкой куртку, а в тонкой руке – тяжелый докторский чемоданчик. Улыбнулся Даю, а Ашу устало пожаловался:

– Эти лошадники правда дурковатые. Носятся по ночам с факелами, кони. Один и загремел, только повезло дураку, не убился. Так, переломы да шок, долго пришлось возиться. А они еще и не сразу позвали. Табун придурков. Боялись, что мы его в госпиталь отправим.

– Отправил?

– Отвез уже. А есть будем?

Близнецы работали. Они лечили весь Берег, но главным их делом была другая работа – и Дай все-таки узнал, что в подвале. Часть первого этажа, кроме больнички, и два этажа подвала занимала большая лаборатория. Один из близнецов весь день сидел там, а другой возился с Даем и «вел прием», то есть поджидал пациентов. Дая они обследовали целиком. Над ним и в Венке все голову ломали. Он был настоящим инородцем, совершенно неведомым, и привык уже, что люди недоумевают. Сколько он уже о себе слышал про странный фенотип и про далекую расу… Но близнецы время зря не тратили. Насколько Дай понял, они и были именно ксенологами. Потому, наверное, и жили на Берегу, что здесь много всяких детей чудесных. Дай и для них оказался «неведомой зверюшкой», но это их не обескуражило, словно они по крови узнали о Дае еще что-то важное. Стали очень ласковые, заботливые. Между прочим синтезировали обезболивающее для Дая и во время перевязок использовали. Подействовало хорошо. Еще состряпали и жаропонижающее, «на всякий случай», но испробовать не было повода. Он им доверял как Юму. От них пахло, как от Юма. Они говорили с его интонациями. Они стали – любимые. Подарили мячик, игрушечный летающий люггер и золотое тяжеленькое яблочко с кнопочками: разворачивался экранчик, и выбирай любую музыку. Сколько хочешь музыки… У них – точно такие же, только добрее, глаза. Синие. Но не настолько невыносимо синие, как у Юма.

2. Василиск из Каменного леса

А потом повязку совсем сняли, и пришлось возвращаться. К Гаю. Ну, ничего… Надо терпеть. Через парк одному идти страшновато, и все казалось, что с того дня, как большие мальчишки поймали и запустили на планере в небо, прошло много дней, а не три. Но как только он вошел в дом и во дворике у монотонно плещущегося фонтана увидел – и услышал – Гая, все стало обыкновенным. Тишина, уроки, окрики, одинокие игры у воды или в пещерке, куда он перетаскал все свои каменные сокровища. Он там в пятне солнца выложил такой красивый узор из камешков, что сам улыбался, когда вываливался в уютное пространство пещерки из своего змеиного лаза.

Ребята ни о чем после его возвращения не расспрашивали, только Уни потрогала шрамчик на локте, будто бабочка крылом коснулась. А потом вспрыгнула на большой камень, перекинулась назад себя и улетела, жмурясь от солнца, в жаркое небо большой птицей. Она правда птица, как он и подозревал. Дай вздохнул поглубже, чтоб не заплакать. Нечего и мечтать показать ей свой поблескивающий каменный узор в пещерке, показать, как оживают и теплятся светом камешки, если к ним ласково притронуться… Птица. В его змеиный лаз ни за что не полезет.

Уни впервые обернулась у него на глазах, но он уже не изумился – знал, что многие в кого-нибудь превращаются. Рыжая Машка, например, вообще чаще бывала лисой, чем девчонкой. Она все шныряла в парковых кустах и что-то вынюхивала, а потом пыталась рассказать что-то невероятное про запахи и звуки. Для Машки запахи – как для Гая старые книжки. Или для него самого – голос Юма. Сходишь с ума, и все. Поэтому он Машку слушал сочувственно, а она ему за это показала интересную скальную осыпь: там среди темных осколков оливинового габбро встречались массивные удивительные брекчии камней, которые он даже не умел распознавать. А еще он там, как и предполагал, нашел впаянные в породу зелененькие кристаллики хризолитов. Красивые, только выковырять нечем. Правда, когда он там копался, откуда-то взялся Ай и прогнал, ласково, но непреклонно, сказал, что тут опасно. А чего опасного… Но зато он пообещал и хризолитов и еще, например, каких-нибудь разных халцедончиков. Дай улыбнулся: халцедонов прибой катает сколько угодно: и сердолики, и агаты, и даже оникс. Вообще в гальке сколько хочешь сокровищ, а их никто не видит. Интересно стало выяснить не только то, что близнецы за ним в самом деле «присматривают», но и что Ай знает правильные названия камней и даже узнает некоторые. Дай ему за это показал, как умеет просить камни светиться. Надо только очень, очень ласково коснуться. Тогда в камешке проснется его крохотная суть и теплом толкнется в пальцы.

Превращались в животных все. Гай, Аш и Ай, наверное, тоже, только он никак не мог догадаться, в кого. Смутно вспоминая прежнее, Дай жалел Торпеду. Уж она бы здесь наверняка сразу бы в дельфина превратилась и из моря бы не вылезала… Один мальчик из их тихой компании превращался в большую лохматую собаку, но только ближе к вечеру, потому что днем было слишком жарко. Зато у вечернего костра он укладывался огромным, мохнатым и теплым сенбернаром, и те, кто помладше, торопились возле него пристроиться. Дай с Уни тоже, они вообще были тут самыми маленькими. Другой мальчик превращался в худого полосатого, большелапого тигренка, девочки, не считая Машки и Уни – одна в рысь, вторая в какую-то другую большую кошку, с шальными желтыми глазами и россыпью черных пятнышек по песочной шкуре. Дай долго не знал об их превращениях, потому что Гай поначалу не разрешал слишком долго сидеть вечером у костра и «слушать всякую детскую чушь» – а они все превращались лишь ближе к ночи. Они были – ночные животные, даже Уни – сова, и, наверное, ночью в парках было жутко и интересно. Дай, засыпая в скучной кроватке, пытался представить, как они там крадутся, прыгают, играют, а луна обливает их сверху серебряным светом. Да, здесь была луна. То золотой месяц, то серебряная веселая тарелка. Хотя во всех атласах было написано, что у Дома луны нет. Но это же Берег. Волшебное место. Все-таки хорошо, что Юм его сюда привез.

Дневным животным был Эташа. Эташа умел превращаться в долгоногого веселого жеребенка, а в обычном облике был двенадцатилетним, лохматым и ни секунды не мог усидеть на месте. Вскорости после того, как Дай с ними со всеми познакомился, Эташа среди ясного дня, пометавшись вокруг ребят, вдруг превратился в беленькую лошадку и унесся прочь в кромке воды, только брызги разлетались и сверкали. Дай оцепенело смотрел вслед, пока кто-то из старших мальчишек его не взъерошил и не сказал что-то успокаивающее. Мир перестал казаться реальным. Вечером, когда Гай его отпустил на костер, он глаз не сводил с совершенно обыкновенного, шумного Эташи в запачканной на пузе футболке. Он даже тихонько потрогал его за локоть. Эташа оглянулся, посерьезнел на секунду, потом мотнул кудлатой выгоревшей башкой и тихонько засмеялся по-лошадиному.

Больше он внимания на Дая не обращал, как и обычно. Но на следующее утро, когда Гай отпустил гулять перед уроками, он ждал внизу, у ступенек крутой, вырезанной в ракушечнике лестницы. Дай скатился к нему почти кубарем. Эташа улыбнулся немножко застенчиво, потом вдруг взял Дая за бока и немножко приподнял:

– Да ты совсем легкий!

Дай тут же стал еще легче.

– Ух ты, – изумился Эташа, и взгляд его замерцал, как у тагета. – А, ну ты же вообще совсем волшебный. Никто не знает, что ты можешь… Но ты хороший и маленький. Хочешь покататься?

Дай перестал дышать и даже ладошки к груди прижал. Эташа опять застенчиво улыбнулся, потом запрыгнул, как и вчера, на высокий камень и немного неловко перекинулся назад себя через голову. Дая чуть толкнуло что-то невидимое, а Эташа опять рассмеялся по-лошадиному и затанцевал веселыми копытами.

У него была шелковистая, под солнцем серебряная, шерстка, длинная-длинная гривка и неподкованные светлые копыта. Он катал боявшегося крепко вцепляться в гриву Дая очень осторожно. Косился насмешливо. И с тех пор всегда превращался в лошадку и катал, если Дай прибегал к нему и трогал за локоть.

Но и ему, и Уни с кружевами, и близнецам, к которым бегал через день просто повидать их, он боялся надоесть. Поэтому чаще бродил один. Подумать было о чем. Еще когда Эташа первый раз превратился, в голове вдруг родилась мысль: «А я?», и с тех пор выросла в громоздкую головоломку. Он тоже должен в кого-то превращаться. Только как? Но он эти мысли терпеть не мог. Потому что сомнений не было, в какое именно животное он должен превратиться. Даже Гай обзывается «Змеенышем подколодным», когда уж очень злится… И еще он гибкий не по-человечески. Змеей Дай не хотел быть. Змей все ненавидят. А он еще и чужая змея, лусут, инородец. Может, у Гая для ненависти причины есть? Он знает что-то такое о Дае – плохое. Иначе бы не злился бы так, и не ворчал бы, что «Юмис делает глупость». Какую глупость? Нет, змеей он не хотел быть. Почему, ну почему Гай его ненавидит? Золотое яблоко с музыкой отобрал в первый же вечер, хотя Дай включил звук очень тихо… А игрушечный люггер и мячик у близнецов остались, но Гай настрого запретил ходить в гости, мол, нечего отрывать их от важной работы…

Обидно. Тоскливо. Хочется к Юму.

Время текло поверх, совсем не задевая этого тихого мира. Океан, солнце, скалы. Белые домики, костры вечером, уроки по старым-старым учебникам. Никакой связи с внешним миром, будто Берег – совсем в другой вселенной, чем Венок и все остальное… И никто ничего не объясняет. Дай даже не сразу понял, что Берег находится не на Айре, а на Доме… Уснул в своей комнате у Артема, проснулся – уже это море синее, солнце, лето… Он не понимал, почему это лето не кончается, ведь сколько уже месяцев он тут? Давно пора быть зиме, наверно…