Золотой братик

– Это ты тоже давно можешь?

Дай кивнул. Все его названные братики и сестрички знали, что он взглядом может включать свет, экраны, вентиляторы. И заставлять летать модели звездолетиков. Даже если из них вытащить батарейки, и даже если машинок будет тридцать четыре штуки – больше они с Сережкой тогда не насобирали. Да что там игрушки. Они однажды с Сережкой и Торпедой спрятались в кустах у стоянки, и Дай поднял в воздух чей-то большой люггер. Но он так завыл двигателями и еще какой-то сигнализацией, что Дай испугался и быстренько его приземлил, и удрали они по кустам перепуганными мышами… Но от взрослых все скрывали его фокусы всегда. А как теперь быть?

– А что ты еще можешь? – Артем протянул руку, убрал с лица Дая выбившиеся из косы пряди и уже знакомо погладил согнутым пальцем переносицу – и вдруг провел пальцем по его брови.

Так тоже делал только Юм. Дай мгновенно и полностью сдался. Посмотрел вокруг, неслышно встал, подошел к окну. Зачем-то потрогал прохладный керамлит пальцем, потом вздохнул и остановил падение снега. Снежинки застыли в голубом воздухе. Артем вскочил.

Дай испугался и отпустил снег.

– Мне показалось? – неуверенно сказал Артем.

Подсмотренным у Юма, невыразимо плавным и единственно возможным движением Дай подозвал немного снега сквозь керамлит, и закружил вокруг себя сверкающей морозной сферой. Запахло чем-то далеким и волшебным, как высоко-высоко в горах, куда брал его Юм, там, где синие тени на глетчерах и заиндевевшие спящие камни. Дай осторожно, совсем как Юм, затанцевал внутри своей снежной оболочки, и снежинки стали повторять узоры, которые он вычерчивал кончиками пальцев. Точно так же, как Юм, он немного поднялся в воздух, чтоб не искажать узора соприкосновением с полом. Он разрешил снегу таять. Он куда больше любил играть с водой, чем со снегом, потому что капельки выглядят волшебнее и похожи на прозрачные камешки. Эти капельки, мелкие, почти бисер, кружились вокруг него переливчатой узорчатой сферой, повторяя любимые узоры Юма. По стенам вокруг плыла тройная радуга.

Лица Артема он сквозь все это прозрачное сверкание не видел. Наверное, он потрясен. Может быть, он теперь расскажет про Юма? Дай закрутил свою сферу быстрее, еще быстрее, пока капельки не слились в тонкую пленочку, а потом, вывернув ладошки, ударил в нее синими иглами. Вода исчезла во мгновенной вспышке золотых и синих искр. Опять запахло глетчерами. Точно, как научил Юм, Дай в плавном перекрестье опустил руки и мягко встал на пол. Не сразу решившись, поднял лицо к Артему.

Тот смотрел своими пронзительными серебристыми глазами так спокойно и задумчиво, и так ласково, что Даю захотелось оглянуться – не стоит ли позади него Юм. Артем улыбнулся:

– Так вот какие у тебя игрушки… Знаю я, знаю, кто их тебе подарил… Вряд ли у нас есть хоть что-то равноценное. Ну, иди на руки, чудо мое золотое. А дома покажешь, что ты еще умеешь?

Возле дома, выбравшись из люггера, он сразу же остановил снегопад и бегал среди неподвижных снежинок, пока не устал. Потом под фонарем у веранды слепил из послушного снегольда маленькое деревце счастья. Слепил Артему царскую корону. Слепил себе волшебную шапку вроде тех, которые иногда надевал Юм, украсил всякими ледышками, надел и упал в волшебство, как в сугроб. Как хорошо. Счастье. Нормальная, тут, в реальности, жизнь, тоже бывает счастливой, да. Он играл с ночью, с морозом, с зимой, с черными кедрами, со звездами. До самого последнего, уже смутно осознаваемого мига, когда он вдруг обессиленно уснул в мягком снегу, чувствуя, как Артем поднимает и уносит в тепло, Дай испытывал это снежное счастье.

Утром, проснувшись, он обрадовался спокойной комнате, до потолка налитой тишиной: окно, за которым синяя зима, тяжелые темно-зеленые шторы, и вещи в комнате привычно чужие, великанские: комод старинный, диван, от которого музеем пахнет – он иногда пугался этого дивана, хоть и любил тут спать; все и хорошо, и надежно, и правильно, как учебник. Ничто не течет, не переливается, не превращается… Да, в нем есть какая-то чудесная суть. Это Юм его научил всем чудесам. Он все это скрывал, а теперь показал Артему.

Улыбнулся, вспомнив про маленькое ледяное деревце под кедрами – сверкает сейчас на солнышке, наверно. А весной – растает… Ну и что. Зато сейчас – счастье. Нормальное. Настоящее, как кедры. И есть Артем.

4. Песенка без ошибок

После перерыва буквы и цифры не стали послушнее. Ноги в школу не шли. После нескольких опозданий подряд в школу за руку стали водить воспитательницы, и пропали коротенькие, синие утренние минутки наедине с холодом, снегом, с пахнущим ледниками воздухом – и с невидимыми волками.

Он устал сражаться с тетрадками, устал казаться дурачком. Немота – оковы: проще пересказать взрослым сто учебников, чем писать всякую чушь едва ковыляющими каракулями. Дневник, новый, в конце недели Артем и не смотрел. Хотя уроки по вечерам стал помогать делать: грустно смотрел, как он сражается с буквами, утешал; потом удивился, как легко он решает сложные задачки – но Дай, если ничего не боялся – считал легко. Его ведь Юм учил всем элементарным вычислениям.

Артем забирал теперь на все выходные, то есть уже до утра понедельника, а иногда даже посреди недели сразу после уроков, а утром привозил прямо в школу. Дай даже перестал вздрагивать, когда Артем говорил слово «домой». Это главное – что Артем брал домой, и они там ужинали и завтракали вдвоем, гуляли во воскресеньям в парке вокруг дома. И там в старинной комнате, в ящике под диваном, оставались и ждали Дая постель, пижама, зубная щетка, какая-то одежда – это словно подтверждение, что он имеет право бывать у Артема в доме. И там можно было играть. Феерий, правда, он больше не устраивал. Тихо играл со снежком на заметенной открытой веранде. Или в столовой наливал немножко водички в пластиковую миску и вытягивал воду в сложные тоненькие конструкции. Если получалось красиво, показывал Артему.

А потом вдруг в этой старинной комнате, где Дай ночевал, вместо темных штор, музейного дивана и комода оказалась – свет, сияние и детская мебель, только совсем не школьная – а золотисто-зеленая, нарядная: и кроватка, и шкафы, и стеллажи с новой стопкой детских книжек, и письменный стол с настоящим экранчиком. Даже стены стали другого цвета, тоже золотистые. Дай дышать перестал. Оглянулся – у Артема глаза смеялись. Дай сбросил ранец и потянулся руками вверх к Артему, как делают малыши. Как к Юму. Артем удивился, но тут же подхватил:

– Ах ты мой золотой… Ну вот, живи. А то мне казалось, ты никак не веришь, что и это твой дом тоже.

Артем – это счастье. Но он не думал про Артема, когда его не видел. Артем понятен насквозь. Он тут, рядом. Смешно тосковать, если Артем заберет после уроков. Дай думал – только про Юма. Он уже давно не появлялся, целую осень! И зимы уже сколько прошло! Скорей бы кончилась ужасная школа и наступили новогодние каникулы. А календарь застрял… Юм обещал, что придет на новый год. Придет. Да. Да! Вдруг возникнет, когда Дай будет один, обнимет и заберет в волшебные страны. А потом вернет обратно, в тот же день и час, и никто ничего не заметит. Ведь Дай – не как все другие дети, он не растет так же быстро. Не меняется за те дни, недели и даже месяцы рядом с Юмом.

Никто не знает про Юма. Надо хранить тайну. Дай помнил уже много и чудесных мест, не только Золотую страну. Зеленый остров посреди синего океана, огромный космический корабль, мрачноватый дворец в горах с висячими садами и водопадами, дремучий лес и дом-дерево. И обычно там никого, кроме них, не было. Вот только на прошлый новый год они оказались в старом городе, среди толпы детей и взрослых на каком-то огромном карнавале среди каменных старинных зданий и площадей, в грохоте салютов и буйстве музыки. Юм крепко держал за руку (или за щиколотку), даже когда взрослые поднимали Дая, чтоб ему лучше было видно представления и фейерверки. Юм исподтишка добавлял волшебства в неистовствующий праздник, а сам, в такой же, как на всех мальчишках вокруг, куртке и надвинутой на лоб белой шапке, ничем не отличался от радостных и прыгучих ребят такого же роста. Веселился и вытворял чудеса.

Но потом было возвращение. И от всех чудес – изнеможение счастья и несколько золотых блесток в кармашке… И очень, очень грустно… Но пусть Юм скорее уже приходит! Только надо перетерпеть последние недели в школе.

Он очень старался. Он не читал больше сказок и не тратил время на гимнастику, не играл больше с камешками и снегом. Даже на каток с ребятами больше он не попадал, потому что вечером нужно было исправлять ужасные оценки на занятиях для отстающих. С горя он утащил сумку с коньками к Артему – в надежде покататься как-нибудь утром в воскресенье, там ведь рядом озеро, уже замерзло – но оба подряд воскресных утра Артему надо было на работу по важным делам… И он, как в обычный день, сидел в комнате рядом с его кабинетом и учил, как пишутся легийские слова. Ну и что. Зато с Артемом.

Когда он вечером выходил, волоча ранец, из школы, – от холодного темного воздуха кружилась голова и хотелось только спать. Артем молча подхватывал на руки, уносил в люггер – и Дай выныривал из тьмы только когда Артем будил ужинать.

Надо учиться. Засыпая и просыпаясь, он повторял таблицы кубов и квадратов чисел, постоянно перемножал и делил в уме трехзначные унылые числа. С письмом – все хуже. Он вызубривал непонятные правила и, как партизан, выслеживал запятые. И зажмуривался от ужаса, когда подходил учитель или раздавали тетрадки.

Наверное, немота как-то действовала и на пальцы: чахлые уродцы букв переворачивались, проваливались или вовсе терялись. Может быть, он даже и письменно никому ничего говорить не должен? Но он ведь и не говорит. Он даже от ребят, даже от Сережки с Торпедой (ведь стыдно им в глаза смотреть, потому что у него есть Артем и «дом», а у них – нет) старается держаться подальше. Ему бы всю ерунду школьную написать. А цифры… Предательство. В конце любого примера или запутанной задачки Дай в молнии решения всегда видел ясное, слабо светящееся синим, великолепнейшее, единственно возможное число. Если он его записывал, пример оказывался решенным верно. Но учителя-то требовали решения по действиям, да и страшно просто так записывать эти волшебные числа. Он начинал разбирать решение, вспоминал таблицу умножения, и вообще долго возился с задачкой со всем своим старанием. Получалась какая-то ерунда, и учитель сердился или давал задачку попроще.

Контрольный диктант на легийском языке был всего-то из пятидесяти слов. Но Дай, пока писал его своими каракулями и дергался от стыда, что учитель специально для него повторяет, а ребята сочувственно ждут – потерял несколько слов, переврал два последних предложения. Потом гонялся за ошибками, но только больше все напортил. И пачкотня получилась с этими исправлениями.

Сто слов диктанта на родном языке он исхитрился изуродовать так, что потом и сам не мог прочитать. Вдобавок ручка сломалась, и он дописывал старой, которая писала толсто и грязно. На следующее утро главный учитель и старший воспитатель вдвоем объясняли, как все плохо. Как будто он сам не понимал. Да он ни на секунду не забывал, что в первый класс вместе с ребятами взяли лишь из жалости и что если он не сможет закончить первый семестр удовлетворительно, то до занятий следующего семестра его никто не допустит. В ясельки обратно, или в санаторий у моря.

В последний день на математике – едва не свихнулся. Не справлялся с нервами. Он не спал почти ночью, гонял в уме примеры и задачки, и с утра стало так тошно, что на ребят он уже смотрел будто с другой планеты. Они уйдут дальше, вперед, а он, если не решит правильно контрольную работу на тошнотворно-розовом, важном бланке с ужасными особыми значками и голограммами – останется один. С кривыми буквами.

И его выгонят из школы и неизвестно куда отвезут… Санаторий? Что это за ужасное место?

Все цифры расползлись по темным закоулкам разума, пока он вытаскивал одну, уползала другая. А если выволочешь, то цифра казалась не выражением обыкновенного числа, а каким-то инородным иероглифом.

А потом внезапно оказалось, что до конца урока всего три минуты. Оставалось еще шесть заданий. Дай скорчился от отчаяния – сдался и написал те самые синеватые ответы, что вспыхивали в темноте головы, едва он прочитывал условие. Написал и оцепенел. Сдал хмурой учительнице.

Перемену он просидел в зимнем саду за большой пальмой. Пришла Торпеда и принесла подтаявшую конфету и половинку коржика. Дай съел, только потом долго мутило и хотелось очень пить. На следующем уроке все что-то рассказывали, смеялись, им раздавали жетончики и блестящие флажки, а он торопился письменно ответить на подозрительно легкие вопросы по астрономии Дракона. С тех пор, как он наигрался тогда в рубке огромного белого корабля, в голове крутились параллаксы и перигелии каждой звезды, каждой планеты Дракона, крутились, как волшебный узор, чем-то непонятно напоминающий синий взгляд и улыбку Юма. А тут спрашивали, сколько спутников у Айра. Может, он им совсем дурачком кажется? Нет у Айра спутников. У него пять огромных тяжелых терминалов. И чудовищная верфь Геккон на самой дальней орбите. Дай тогда это все своими глазами близко видел. Только что же писать? Та же верфь Геккон массой побольше, чем, например, обе луны Тейваса вместе… Дай так и написал. Но вопросов было много, над каждым он думал, что взрослые имеют в виду, потом торопливо писал, а строчки разъезжались и рука так устала, что буквы проваливались. Но половину он успел.

Последним уроком была история. Опять дали разграфленный бланк с вопросами и велели сесть за последнюю парту. Во рту было сухо и противно, щемило желудок. Еще показалось, что он глохнет, настолько неотчетлив был смысл слов ребят и учительницы. Тоскуя, он шевелил в голове бессмысленные пятизначные даты. В потоках времени возвышались потерявшие имена легийские конунги и первые императоры Дракона. Но ведь он же учил? Он даже все картинки в учебнике помнил. А этот странный император Ярун? Он император сейчас, но он же был императором и до Сташа Дракона Астропайоса. И даже еще раньше был, еще за 500 лет, только его звали почему-то не то Покой, не то Океан. А что такое «девятое правление», вообще не понять. В ушах гудело. Почему, если Ярун – император, то он все равно не самый главный, а есть еще какой-то неведомый Дракон Айварикиар, только не Сташ, а какой-то его сын младший, внук Яруна? И вот этого-то внука все и должны сразу слушаться… Ребята оглядывались, но он прятал глаза. Что-то он написал наугад, какие-то имена и цифры. И урок кончился. Он подождал, чтоб ребята ушли, тогда только обреченно встал и понес свой дрожащий листок поторапливающему учителю, считая зачем-то шаги и плитки пола. Подал – листок забрали, разгладили. И с досадой сказали:

– Да бред. Ты книжку-то открывал вообще?

Дай смотрел в пол. Отворилась дверь, впуская учительницу математики и старшего воспитателя.

– Так, и здесь понятно, что дела плохи… Дай, кто помогал тебе на контрольной работе по математике? Сережа?

Дай поднял голову. Помогал? То, что было дальше, он не очень хорошо понимал. Взрослые сердились и говорили громко. А потом дернули за руку, отвели в соседний, пустой и холодный, чисто проветренный класс музыки, сунули за парту и положили под нос розовый новый бланк контрольной с другими заданиями. Дай замер над ним в глухой пустоте. Очень хотелось пить. Он взял ручку и нечаянно уронил.

– Не балуйся. Решай.

А синих честных цифр не было. Были только какие-то желто-розовые, ненадежные, скользкие.

– Дай, язык мы тебе простим, мы понимаем причины, почему ты плохо пишешь. Но если ты не сможешь справиться с элементарными заданиями по математике, то в следующем семестре тебе просто нечего делать. Ты понимаешь?

Еще бы. Дай взялся за первый пример. Загибая пальцы, долго считал и раскрывал скобки. Написал в ответе две съежившиеся хиленькие циферки.

– Неправильно. Смотри, ты тут шестерку на девятку опять перевернул. Внимательнее. Ты не выйдешь из класса, пока не решишь эти простенькие задания. Тут же ничего сложного нет.

Двенадцать штук! У Дая что-то оторвалось внутри.

Через час он решил всего четыре первых примера. За окнами начинало темнеть. Пришел главный учитель, посмотрел и махнул рукой:

– Какой смысл? Хватит терзать ребенка. Уже зеленый сидит. Артем сам с ним решит. Ты не виноват, Дай, ты – просто маленький еще для школы, тебе – подрасти надо…

Проклятую, исчерканную, закапанную слезами контрольную убрали, вместо нее положили какой-то серебристый «Переводной лист». Его имя без фамилии, потому что ее у него и не было никогда, а потом названия предметов, и против них – нули и единицы. Только по природоведению «четыре».

Ну вот и все.

– Иди домой, – тихо сказала учительница.

Это куда, интересно? Ребят лучше больше совсем не видеть. Стыд какой. Учительница еще что-то хотела сказать, главный учитель зачем-то наклонился и взял за плечо – но тут вдруг откуда-то взялся Артем. Шумно сбросил морозную куртку, заговорил громко. Дай ни слова не понял, не шелохнулся, так и сидел и смотрел на прочерки по плаванию и по музыке. Небо, грузное от снега, тяжко легло на плечи. Он вот уронит его сейчас. Оно как рухнет. И тогда точно не будет больше ничего. Ни ребят, ни мечты о Венке. Ни Артема. Больничка будет для слабоумных. А Юму-то что он скажет?!! Юму-то?!!!

Артем наклонился, опершись руками о низкую парту. Присвистнул, поглядев в бумагу перед Даем. Потом еще наклонился и поцеловал в макушку, тихонько спросил:

– А ты ел сегодня? А ночью спал?

Дай помотал головой. Артем так же тихонько позвал:

– Давай домой. Где твоя одежка? Иди одевайся.

Дай опять помотал головой. Он так и не отрывал глаз от прочерков по плаванию и музыке. Он-то знал, что это неправда, что он поплывет, если его бросить в воду. Он же поплыл тогда… И еще он знает ноты…

Артем будто прочел мысли. Выпрямился, положив ладонь ему на голову. От ладони шел нежный-нежный холодок, и вокруг становилось чуть светлее. Артем вполголоса сказал кому-то очень спокойно:

– Эти оценки не соответствуют действительности. Мальчик, который высчитывает оптимальные взлетные треки и играючи управляется с пилотскими интерфейсами, не может иметь ноль по арифметике. Чушь это все. И плавать он умеет, и рисовать. И уж читать он точно умеет.

Артему тихо возражали, показывали исплеванные красными исправлениями работы. Стыдно. Он растеряно посмотрел по сторонам – и увидел на полках эти музыкальные штуки. Разве попробовать? Он ведь всегда слышит, как надо правильно петь, ну и что, что сам петь не может… Ноты знает. Никто из ребяток не знает – а он знает… Эти простые штуковины не слишком похожи, конечно, на синтезатор, что у Юма на корабле, или на маршевый пульт, но ведь октавы везде одинаковые. Тихонько он встал, подошел к ближайшей полке и положил руку на инструмент, оглянулся на Артема. Взрослые замолчали. Артем спросил:

– Достать?

Дай кивнул.

Артем подошел и переставил инструмент на парту, нажал какую-то кнопочку, включая. Засветились индикаторы. Клавиши были чуть шире, чем Дай привык, но их было не больше, чем на маленьком игрушечном. Он сообразил, где что, проверил одну октаву, переключил тональность, глубоко вздохнул, перестал дышать и одной рукой начал ту тихую волшебную песенку Юма, которую любил больше всего и нотки которой подобрал без ошибок – только получилось так пронзительно и точно, что он едва не бросил клавиши. Но удержался, подступил ближе и заиграл увереннее. Неужели получилось? И что, можно вот просто так взять и сыграть это чудо? Он даже забыл, где он, нотку за ноткой воспроизводя то, что звучало внутри, разволновался, почему-то подкатили слезы – он удержался, не заплакал и не сбился. Доиграл.

Артем наклонился и заглянул в лицо. Дай быстро улыбнулся, чтоб не заплакать; заметил остальных больших, не различая, впрочем, их лиц; вздохнул и обеими руками небрежно сыграл начало отрывка той симфонии, что слушали вчера на уроке, очень, кстати, похожую на систему аккордов разгона маршевых двигателей (сто раз слышал, как Юм разгоняет корабль, да и сам играл: Юм давно много всего такого велел выучить) – сколько помнил. Нечаянно сбился – плач внутри помешал – все бросил, повернулся и уткнулся в Артема, который тут же подхватил на руки. Дай спрятал лицо в ладошках.

Большие молчали.

– Этого не может быть, – наконец сказал кто-то. – Откуда… каким образом? Кто учил его? А слух какой!!

– Настолько… Настолько просмотреть ребенка… – начал было Артем, но тут же смолк. Погладил Дая по спине: – А ты тоже хорош, скрытная зараза… – он велел большим: – Во-первых, принесите ребенку попить и поесть. Он у вас сутки голодный, а даже этого никто не заметил. О нервном срыве я уже и не говорю.

Кто-то вышел торопливо. Дай отклонился и сквозь пальцы посмотрел на Артема. Будет спасение? Тот улыбнулся совершенно спокойно и крепче прижал к себе:

– Во вторых, мы вам сейчас еще покажем, как вы не правы. Да, малыш?

Учительница легийского принесла две бутылочки сока и разное печенье. Артем посадил Дая и велел:

– Поешь. А вы, коллеги, пойдемте.

Дай вздрогнул от интонации слова «коллеги»: Артем их всех живьем теперь съест. А они-то ведь с Даем терпеливо возились, старательно. Занимались целыми днями. Он сам виноват, что трус и все скрывает…

Сок кончился очень быстро. Он сгрыз еще половинку печенья, свободной рукой снова перебирая точные нотки на инструменте и поглядывая на синюю зимнюю темноту за окном… Вернулся Артем и принес еще сока. Открыл Даю тугую крышку бутылочки. Когда Дай напился – улыбнулся, взял за руку и повел за собой. В коридоре, где за стеклом стены уже была синяя темнота и тянулись к свету белые перепутанные ветки, Артем сказал:

– Даюшка. Ты на днях такую лису рыжую веселую нарисовал, помнишь? Шикарная ж лиса?! А в школе почему все криво-косо? …Ну, не вздыхай так… Я так понял, что в школе тебя совсем не знают. Эта твоя музыка их вообще потрясла. Меня, впрочем, тоже. Я дома слышал, что ты потихоньку что-то подбираешь, но почти не слышно, мелодии не разобрать, и я тебя не тревожил… А ты, оказалось, играешь на уровне подростков… Ох. Ну что ж ты натворил со своей скрытностью? Почему ты с ними так? Ты ж, я знаю, ни к кому головы не поднимаешь. В глаза не смотришь, убегаешь, отворачиваешься. Молчишь – да и до этого с учителями не разговаривал. Ты же им ни одного шанса не дал. Вот они и думали, что от тебя ждать нечего. Давай их разубедим, а?

Дай кивнул. Он на все был согласен, хоть стадо лис нарисовать, хоть сто диктантов написать, только чтоб Артем руку не отпускал. Артем спросил:

– Что же тут так тебя обидело, что ты никому не доверился?

Дай пожал плечами. Тут все чужие. Зачем им веселые лисы…

– Нежный ты, как призрак… Видно, школа тебе не подходит. Что ж, будем решать.

Через минуту Дай сидел в незнакомом кабинете за экраном с задачками. Иногда зевал. Едва касаясь и слегка небрежно – как Юм – на клавиатуре набирал ответ. Экран согласно пиликал. Учителя вокруг становились все более напряженными. Артем вдруг отвел руку Дая, пропустил много заданий и остановил программу на длинной задаче. Дай читал ее только полминуты, потом набрал ответ – коэффициент половинного спрямления будет вот таким. Тысячные он не стал набирать, поставил многоточие. И так правильно. Артем еще нашел задачку, и, чтоб выстроить гиперболу курса в каких-то нереальных гравитационных условиях, пришлось зашлепать по клавишам обеими руками. Шлепал он примерно две минуты, но только потому, что пальцы ватные.

– …Но почему, почему он тогда не решает детские примеры? – не выдержала учительница математики.

Артем только вздохнул. Зачем-то опять в который уже раз поцеловал его в макушку, поставил на ноги:

– Все, мой тихий. Иди одевайся. Но не выходи один, подожди меня.

Зевая на каждом шагу и вздрагивая от усталости, Дай прошел по пустому коридору с синей стеной вечера с одной стороны и пестрой от новогодних рисунков с другой; держась за скользкие толстые перила, спустился вниз. Тут тоже никого не было. В раздевалке висела лишь его куртка. Дай устало сел переобуваться, и очень долго, потому что ватные пальцы, возился с застежками синих школьных башмаков, а потом с карабинчиками ботинок. А куда же теперь башмаки деть? С собой забирать? Артем скажет. Дай надел толстую куртку и сразу согрелся. Потом шапка… он уронил и подобрал шарф. Снова сел, прислонился к стене. Тепло, лень двинуться…

А потом вдруг оказалось, что он дома, в своей кроватке, и Артем укрывает одеялом:

– Спи, спи, Дайка. Все хорошо. Ты дома.

Наутро он почему-то проснулся таким же полуживым. Голове больно, телу противно, жарко. Мутно в горячих глазах. Он даже не сразу вспомнил, почему он у Артема, а не в интернате. Когда встал и умылся, вроде бы стало посвежее, полегче. Артема не было. Дай слегка удивился, а потом подумал – а где же еще Артему его оставить, если надо на работу?