Психология и физиология. Союз или конфронтация? Исторические очерки

Лешли писал, что выбор между бихевиоризмом и традиционной психологией превратился в выбор между двумя несовместимыми мировоззрениями, научным и гуманистическим. Психология должна освободиться от «метафизики и ценностей», а также от «мистического обскурантизма», чтобы превратиться в физиологию. В физиологии, писал Лешли, можно отыскать принципы объяснения, которые сделают психологию естественной наукой. Это позволит психологам взяться за решение практических проблем в области педагогики и психиатрии, что невозможно в рамках интроспективной психологии.

Такое узкое понимание бихевиоризма практически уничтожало психологию как независимую дисциплину.

…Основная проблема бихевиоризма заключалась в том, чтобы рассматривать психические явления, не привлекая разум. Более либеральные бихевиористы могли – и, в конце концов, были вынуждены – оставить разум в психологии в качестве невидимого, но, тем не менее, являющегося причиной поведения фактора. Однако бихевиоризм, по крайней мере, на ранних этапах своего развития, а затем в радикальном крыле, старался исключить разум из сферы психологии. Уотсон, затем К. Лешли и другие бихевиористы редукционистского, или физиологического, толка, пытались сделать это, заявляя, что сознание, цель и познание представляют собой всего лишь мифы, поэтому задача психологии – описание опыта и поведения как продуктов механистических операций нервной системы. Моторная теория сознания подкрепляла эту аргументацию, поскольку демонстрировала, что содержание сознания представляет собой всего лишь ощущения движения тела, которые свидетельствуют о поведении, а не являются его причиной.

[Лихи, 2003, с. 276–277].

Несмотря на то что идеи бихевиоризма имели силу в американской психологии вплоть до 50-х годов XX века, уже в 20-е годы начался его распад на ряд направлений (К. Л. Халл, Э. Ч. Толмен), вследствие имевшихся изъянов в исходных принципах. Психологи, придерживавшиеся одного из этих направлений, пришли к выводу о необходимости включения в состав главных объяснительных понятий психологии понятия образа, внутреннего (ментального) плана поведения и др., а также обращения к физиологическим механизмам поведения. Так возник необихевиоризм.

Сам же Уотсон упорно отстаивал свои взгляды, высказанные в 1913 году. «Я верю сейчас, как никогда, в будущее бихевиоризма – бихевиоризма как спутника зоологии, физиологии, психиатрии и физической химии», – писал он в 1936 году [цит. по: Хегенхан, Олсон, 2004, с. 56].

…По основным вопросам психологии Фрейд и Халл высказывали похожие мысли. И тот, и другой крайне отрицательно относились к религии и считали, что психология никогда не станет естественной наукой, если не освободится от таких, с их точки зрения, абсурдных категорий, как представление о Боге, душе, грехе и любящей доброте. И тот, и другой были ортодоксальными детерминистами и полагали, что научное исследование человека может строиться по моделям, сходным с физикой XIX в., и что они могут интерпретировать идею «свободной воли» с помощью чисто механических понятий. И тот, и другой были уверены в бессмысленности изучения сознательного опыта, хотя их уверенность и зиждилась на разных основаниях: Халл считал, что такое исследование неизбежно приведет к психологизированным или религиозным концепциям, а Фрейд был очарован мощью бессознательных процессов.

И Фрейд, и Халл верили, что психология может стать наукой, основанной на количественных расчетах, и что объектом психологических исследований будут физиологические процессы (при этом ни Фрейд, ни Халл напрямую не использовали физиологические данные в своей работе)… И тот, и другой очень не любили «кабинентные умствования», потому что таковые характеризуются размытостью, морализаторством и не подкрепляются доступными наблюдению фактами поведения.

[Мак-Клелланд, 2006, с. 150].

Кларк Халл [Hull, 1943] считал необходимым устранить из научного словаря такое понятие, как цель. Он полагал, что ее можно заменить механизмом типа «стимул-реакция» и что психологам следует рассматривать организм человека и животных как машину. Поэтому себя Халл считал инженером, старающимся создать «совершенную саморегулирующуюся машину». Весь процесс деятельности рассматривался Халлом только в объективистких, механистических понятиях. Он хотел, чтобы психология стала естественной наукой, похожей на физику XIX века. Отсюда Халл считал, что психологам необходимо использовать ключевые физические единицы измерения (масса, скорость и время) и опытным путем определить количественные взаимоотношения между этими единицами, т. е. сформулировать законы психологии, аналогичные законам классической физики. Функция психолога, с точки зрения Халла, состоит в определении базовых закономерностей поведения и применении их для объяснения всех видов сложных феноменов, начиная с психотерапии и кончая агрессией и войнами.

Халл предлагал проводить количественные измерения психологических феноменов и оставил в психологии только то, что можно было исследовать экспериментально.

Согласно теории Халла, объекты приобретают ценность вознаграждения в тех случаях, когда они ассоциируются с редукцией первичного драйва. Такие объекты называются вторичными, или обусловленными вознаграждениями (в отличие от первичных вознаграждений, которые (в качестве примера можно привести пищу) напрямую удовлетворяют инстинктивные потребности). Результаты раннего и очень важного эксперимента, проведенного Вольфе (Wolfe, 1936), свидетельствуют о том, что объекты действительно могут приобретать качество вторичного вознаграждения (причем даже для животных). Вольфе научил шимпанзе использовать жетоны для того, чтобы получать пищу. Вставив жетон в специальный автомат, животное могло получить кусочек банана или виноград. Шимпанзе научились даже дифференцировать жетоны различного цвета по критерию ценности: голубой жетон давал возможность получить пять порций, а белый – только одну. Вольфе показал, что ради получения жетонов шимпанзе работают почти так же усердно, как и ради мгновенного получения пищи (автомат выдавал вознаграждение с некоторой задержкой). Степень усердия конкретной обезьяны зависела от ценности предлагаемого жетона и от того, как много жетонов животное успело заработать. Больше того, шимпанзе копили жетоны, а если несколько жетонов бросали в клетку с двумя шимпанзе, то обезьяны вступали в борьбу за обладание «валютой». Другими словами, жетоны стали для шимпанзе вознаграждением, и произошло это потому, что животные ассоциировали их с редукцией первичного драйва голода.

Невозможно удержаться от аналогии с человеческой привычкой работать за деньги и копить их.

[Мак-Клелланд, 2006, с. 153].

Э. Ч. Толмен провел с сотрудниками серию экспериментов, поставивших под сомнение закон эффекта Торндайка и теорию научения Халла. В ходе экспериментов крысы сначала помещались на несколько дней в лабиринт, в котором не было пищи (вознаграждения, подкрепления). В течение нескольких дней животные исследовали лабиринт, после чего в конце лабиринта помещалась пища. Сразу же после этого животные обнаруживали значительное увеличение скорости и уверенности прохождения лабиринта по сравнению с теми крысами, которые в эксперименте получали вознаграждение (пищу) без предварительного изучения лабиринта. Отсюда Толмен ввел понятие латентного научения и сделал вывод, что для него не требуется ни подкрепления (как у Торндайка), ни редукции драйва (говоря другим языком – ослабления потребностного возбуждения, стремления к цели). Он полагал, что закон эффекта относится не к научению, а к совершению действия.

Однако сторонники теории Халла по-другому интерпретировали результаты экспериментов Толмена. Поведение крыс объяснялось возникновением драйва исследования, т. е. склонности животных изучать новое помещение [Walker, 1959]. Согласно этому объяснению, новая обстановка рассматривается как драйв умеренной силы, которое животное предпочитает редуцировать, исследуя незнакомую местность. Латентное научение представляет собой функцию драйва исследования, а не голода. При предъявлении пищи животным оно «переносится» в «плоскость» другого драйва [Montgomery, Segall, 1955].

* * *

В России тоже проявилось стремление ряда психологов перейти к изучению психических явлений объективными экспериментальными методами. Например, А. П. Нечаев, как и И. П. Павлов, стремился отмежеваться от «метафизики», под которой он понимал теоретическое осмысление психологических фактов. Поэтому он отказывался выходить за пределы «точных фактов». Как пишет А. В. Петровский, «необходимо напомнить об известной условности границ между эмпирическим и естественнонаучным направлением в психологической науке того времени. Строго говоря, естественнонаучное направление можно рассматривать как левое крыло эмпирической психологии, а его представителей как передовых ученых, которые пытались преодолеть ограниченность эмпиризма в экспериментальной психологии…» [1961, с. 406].

4.4. Реактология К. Н. Корнилова

В 1923 году К. Н. Корнилов, ученик Г. И. Челпанова, опубликовал написанную им еще в предреволюционные годы диссертацию «Учение о реакциях человека». Когда наступило время перестройки отечественной психологии на базе марксистской идеологии (материалистической диалектики), Корнилов выступил против своего учителя и его «идеалистической» субъективной психологии. Он называл реакционными, буржуазными методами не только тесты и анкеты, но и так называемое объективное наблюдение, естественный и лабораторный эксперимент, сравнительно-генетический метод и др. (газета «За коммунистическое просвещение», 1936 г., 16 декабря).

…Метод активного опроса, применяемый И. Ахом, вместо восстановления душевных переживаний во всей их подлинности грозит сам внести дезорганизацию в эти переживания. Логизация последних, вместо их непосредственной передачи, усложнение переживаний посредством возбуждения приватных мыслей при опросе, вместо необходимой изоляции исследуемой группы переживаний от всяких побочных явлений, неизбежное внесение вариаций в каждый эксперимент, вместо необходимой охраны постоянства условий эксперимента, – вот те существенные недостатки, которые грозит внести метод активного опроса в исследование душевных явлений.

[Корнилов, 1914, с. 19].

К. Н. Корнилов попытался разрешить противоречие между субъективно-эмпирической психологией и объективной психологией поведения. Для этого традиционные подходы, связанные с интроспективным изучением сознания, дополнялись психофизиологическими исследованиями реакций. Это направление психологии было названо им «реактологией».

Изменилась у него и трактовка психологических понятий. В «Учебнике психологии…» (1929) отсутствовал раздел об ощущении и восприятии. Вместо этого Корнилов говорил о воспринимающих механизмах нервной системы, опираясь при этом на физиологическое описание ощущений, внимание он называл «установкой при реакциях», эмоции – инстинктивно-эмоциональными реакциями, воля вообще игнорировалась как предмет изучения, поскольку не укладывалась в рамки реактологических представлений.

Понимание Корниловым психического на раннем этапе его научной деятельности было весьма своеобразным, вульгарно-материалистическим. «То, что мы называем психикой и психическими явлениями, – писал он, – по своему существу есть не что иное, как процессы чисто энергетического порядка» [1921, с. 8]. «Психология есть не больше, как часть физики, ибо то, что мы именуем психическими процессами, есть не больше, как особый вид физической энергии» [1921, с. 142]. Не удивительно, что за эти высказывания он подвергся критике со стороны своего учителя Г. И. Челпанова (1926). Позже К. Н. Корнилов избавился от энергетизма психического и вульгарного материализма. Психика трактовалась им уже как свойство «наиболее организованной» материи, т. е. мозга.

В 1921 г. Корнилов издает книгу, названную им «Учение о реакциях человека»… Учение о реакциях человека в том виде, в котором оно формулируется в первом издании книги, во многом сходно с бехтеревской объективной психологией, отличаясь от последней главным образом более широким толкованием человеческого поведения. В центре этого психологического учения оказался не «рефлекс», как у Бехтерева, а «реакция». Понятие «реакция» включало следующие отличия от понятия «рефлекс»: а) универсальность (все ответные движения организмов, включая одноклеточных); б) целостный ответ организма, а не одного органа; и в) наличие психической стороны (у высших представителей животного мира).

По мысли Корнилова, переработка понятия «рефлекс» и расширение его до категории «реакция» способны были дать синтез двух основных противоборствующих в психологии направлений – субъективного и объективного. Субъективная психология брала психическое, субъективное, игнорируя движения, поведение. Объективная психология, игнорируя субъективную сторону, занималась исключительно ответными движениями… Реактивность рассматривалась в качестве свойства как неорганического, так и органического мира, как примитивно организованного животного, так и современного человека.

Сведение к реакции всех «самых сложных», «высоких» и «тонких» форм поведения обнаруживало методологическое родство реактологии с рефлексологией… Сводить все проявления психической деятельности к рефлексам (как и к реакциям) – значит игнорировать специфическое в механизмах поведения человека. Одно дело – рефлекторный принцип как теоретическое понятие, утверждающее детерминированность любых явлений жизнедеятельности (в том числе и психических) воздействиями среды, другое – сведение сложных форм поведения общественного человека к простым элементам, будь то рефлексы, суперрефлексы или реакции. Объяснять поведение человека закономерностями реакции – значит стирать качественные различия между сложнейшими психическими процессами и простейшими ответами на раздражения окружающей среды. То, что последние составляют естественную основу первых, никак не дает основания сводить первые к последним.

…Наиболее серьезной теоретической ошибкой Корнилова во второй половине 20-х гг. была… идея «органического синтеза» субъективной психологии и бихевиоризма.

…Корнилов делает понятие «реакция» центральным для своей психологической системы. В этом он видел путь к «диалектизации» психологии (состояния души, субъективное как предмет психологии – тезис; рефлексы, акты поведения – антитезис; реакция – синтез). Здесь, несомненно, сказывалось увлечение гегелевской триадой, которое в этот период было характерно для многих советских философов и психологов.

[Петровский, 1984, с. 131–133].

К. Н. Корнилов не связывал рефлекторную деятельность мозга с психикой и поведением человека, а в реактологии видел диалектический синтез субъективной и объективной тенденции в советской психологии, который позволяет сохранить понятия «сознание», «психика» при одновременном использовании результатов исследования в области физиологии рефлексов. При этом он полагал, что рефлексологи, сконцентрировав свое внимание на двигательных реакциях, не будут посягать на сферу, принадлежащую психологии.

В отличие от рефлексологии, изучавшей объективно наблюдаемые элементы поведения, Корнилов с сотрудниками, помимо объективно наблюдаемых проявлений реакции, учитывал и субъективный ее компонент, выявляемый с помощью интроспекции. Но, как и рефлексология, реактология тяготела к принципу энергетизма. Корниловым был сформулирован «закон однополюсной траты энергии», по которому между центральными (психическими) и периферическими (моторными) процессами существуют антагонистические отношения. Поэтому он полагал, что у представителей физического труда энергия «перетекает» в область моторики, а у людей, занятых интеллектуальным трудом, она концентрируется в умственной сфере. К чести К. Н. Корнилова, по мере разработки своей программы он постепенно отходил от своих наивных и ошибочных выводов.

У реактологии, как и у рефлексологии, был тот же конец. В конце 20-х годов XX века стала высказываться критика реактологии за ее механистичность. В 1930 году на поведенческом съезде было констатировано, что реактология потеряла свое влияние на психологию. В реактологической дискуссии, организованной «сверху» в июне 1931 года в ГИПППе, Корнилов, директор этого института, стал главным обвиняемым. Критика последовала со стороны аспирантов и молодых сотрудников, являвшихся членами партячейки ГИПППа, часть которых до этого были горячими сторонниками реактологии. Дискуссия носила не только научный, но и политический характер, о чем свидетельствует резолюция, принятая по результатам обсуждения реактологического направления в психологии: «Только что проведенная дискуссия по реактологической психологии с полной ясностью показала, что в области психологии мы имеем классово враждебные влияния, в основном в виде именно механистических взглядов. Эти механистические взгляды, переплетающиеся с идеалистическими теориями, особенно опасны потому, что они протаскивались как якобы подлинно диалектико-материалистические. …До конца должны быть разгромлены остатки буржуазно-идеалистических теорий, являющиеся прямым отражением сопротивления контрреволюционных элементов страны социалистического строительства (челпановщина, нечаевщина, Лосев, Шпет и др.)… Грубый механицизм Корнилова, перерастающий в идеализм, идеалистическое штернианство Шпильрейна, грубый бихевиоризм Боровского, “культурническая” психология Выготского и Лурия, идеалистический физикализм гештальтпсихологии… и др., до последнего времени оставались не разоблаченными и выдавались за марксистские теории…» (Итоги дискуссии …, 1931. С. 2–3).

К сожалению, правильная научная критика этих направлений, рьяно боровшихся с субъективной психологией, а по существу пытавшихся заменить психологию как науку о субъективном мире человека, перемежалась с партийными лозунгами, придававшими дискуссии другую, идеологическую направленность.

В результате реактология была директивно запрещена, а Корнилов снят с поста директора института. Под огонь критики попали и другие: И. Н. Шпильрейн, бывший одним из создателей отечественной психотехники, Л. С. Выготский, его ученик Р. А. Лурия, В. М. Бехтерев и даже косвенно И. П. Павлов. «Все это требует дальнейшей решительной борьбы против механицизма как основной опасности, т. е. корниловщины… против грубо биологизаторской бехтеревщины, против попыток истолкования при помощи метода условных рефлексов школы Павлова всего сложного и своеобразного поведения человека» [Итоги дискуссии …, 1931. с. 3].

Глава 5. Отношение И. П. Павлова к психологии

5.1. Критический взгляд И. П. Павлова на психологию как науку

Отношение И. П. Павлова к психологии было весьма противоречивым. На протяжении всей своей научной деятельности он был решительным противником психологического анализа поведения животных и отрицал зоопсихологию как науку. «…Я резко с самого начала говорил, что зоопсихологии не должно быть. Если человек имеет субъективный мир явлений, то в зоопсихологии его не должно быть. Потому что животные нам ничего не говорят, – как же мы можем судить об их внутреннем мире?» – говорил И. П. Павлов на одной из «Сред» [Павловские среды …, 1949, т. III (27 марта 1935 г.), с. 163].

Дело не ограничилось спокойным отречением Павлова от психологии как науки. В нем появилось чувство непримиримой вражды к этой не оправдавшей себя «союзнице физиологии». Вне всякого сомнения, в этом отходе Павлова от психологии сказывалось и его мировоззрение. Будучи убежденным материалистом, он считал, что тогдашняя психология с основным своим исследовательским методом – интроспекцией – все еще насквозь проникнута идеализмом, не дозрела до уровня точной науки, не имела ясной теории и четкого исследовательского метода. Поэтому, с его точки зрения, материалисту-физиологу ошибочно, бесполезно и бессмысленно для решения сложных вопросов нервной деятельности прибегать к помощи такой «науки».

[Асратян, 1974, с. 180–181].

В отношении же психологического анализа поведения человека в разные периоды своей научной деятельности Павлов высказывал разные точки зрения. Поначалу, занявшись изучением условнорефлекторной деятельности, он отрицательно относился к психологии как науке о субъективном и ее возможностях в познании механизмов поведения. Например, произнося речь 24 марта 1913 года, он заявил: «…Центр тяжести в научном изучении нервной деятельности больших полушарий лежит в определении путей, по которым нервный процесс разливается и сосредотачивается, – задача исключительно пространственного мышления. Вот почему мне представляется безнадежной, со строго научной точки зрения, позиция психологии как науки о наших субъективных состояниях» [1951, с. 155].

Повторяемые нами изредка, еще и теперь, для сравнения субъективные соображения поистине сделались насилием, можно было бы сказать, – обидой серьезного мышления!

[Павлов, 1996, с. 64].

Теперь, господа, насчет психологов. Все-таки, они какие-то специалисты не фактов, а специалисты слов. С фактами же они совершенно не считаются. Это какая-то особенная порода думающих людей…

Удивительная штука, суют слова, а никак сговориться не могут, что они значат. Меня это удивляет, потому что я знаю, что много годов тому назад американцы обнаружили чисто американскую отвагу и хотели составить психологический словарь. При таких условиях это совершенно безнадежная задача. Долгое время дело у них не шло, от одного редактора оно переходило к другому. Наконец, оказался какой-то энергический человек… Он, наконец, издал этот словарь, но покупать и тратить на него деньги не стоит. Никакого толку нет, до такой степени все неудачно!

[Павловские среды …, 1949, т. III, с. 157].

Нет, несомненно, это особенная порода людей, это особенная область, где мысль настоящая не имеет хода, а постоянно закапывается черт знает во что.

[Павловские среды …, 1949, т. III, с. 162].

Психологическая мысль особенная, она не стоит на том, что слова это есть знаки и что если ты хочешь употреблять слова, то каждую минуту за своими словами разумей действительность.

[Павловские среды …, 1949, т. III, с. 163].

В «Лекциях о работе больших полушарий головного мозга» И. П. Павлов пишет: «…Та деятельность, которая производится большими полушариями, рассматривается не с точки зрения, с которой рассматривается деятельность остальных органов тела и даже других частей центральной нервной системы. Эта деятельность больших полушарий получила название особой психической деятельности, как мы чувствуем, воспринимаем ее в себе и как она предполагается и у животных по аналогии с нами самими. Отсюда положение физиолога получилось в высшей степени своеобразным и затруднительным. С одной стороны, изучение деятельности полушарий, подобно другим частям организма, как будто его дело, а с другой – выходит, что это есть предмет особой науки, психологии. Как же быть физиологу? Может быть, вопрос надо решить так, что физиолог должен запастись психологическими методами, знаниями и затем уже приступить к изучению деятельности больших полушарий. Но здесь есть существенное осложнение. Понятно, что физиологии постоянно в ее анализе жизни приходится опираться на более точные, совершенные науки: на механику, физику и химию. Но в этом случае – совсем другое. Теперь пришлось бы основываться на науке, которая своим совершенством сравнительно с физиологией похвалиться не может. Существовал даже еще недавно спор, можно ли вообще психологию считать естественною наукой и даже наукой вообще. Не входя в существо дела, я приведу лишь грубые внешние факты, хотя, как мне кажется, все же убедительные. Сами психологи не считают свою науку точной наукой. Выдающийся американский психолог Джемс (James) еще недавно называл психологию не наукой, а только “надеждой на науку”. А вот еще более внушительное заявление, исходящее от Вундта (Wundt), который, будучи прежде физиологом, стал затем знаменитым психологом и философом и явился даже основателем так называемой экспериментальной психологии. Перед войной, в 1913 г., в Германии поднялся вопрос об отделении в университетах психологии от философии, т. е. об учреждении двух кафедр вместо прежней одной. Вундт оказался противником этого отделения, и, между прочим, на том основании, что по психологии нельзя составить общеобязательной программы для экзамена, так как у каждого профессора своя особая психология[19]

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Это равнодушие друг к другу, а порой и открытая конфронтация, имеет давнюю традицию. Еще И. М. Сеченов пытался провести дискуссию с психологами гербартовской школы во время своего пребывания в Германии. Однако ни там, ни в России дискуссии не состоялись, что немало удивляло Ивана Михайловича, так как он показал психологам возможность приложения физиологических знаний к предмету их занятий.