Эра счастья

– Как же, как же! Я тоже искренне рад. Со всей подмеченной тобой дальновидностью я буду использовать нашу дружбу в целях защиты своей Виноградной Зоны от различных непрошеных гостей.

– За знакомство.

– За знакомство.

– Стоп, – остановил его руку с бокалом военный и серьезно, как о деле государственной важности, спросил, глядя в глаза. – Ты с водителем?

– Ну а то как же? – развел руками директор.

Они рассмеялись, понимая друг друга.

– Тогда давай. Сейчас горячее принесут. Разговор долгий будет. Давай.

– Давай.

После плотного ужина и приятной мужской беседы о различных вещах, не имеющих к судьбам государства прямого отношения, они, уже немного выпившие, но, как два истинных политика, находившиеся в здравом уме, расположились возле камина.

– Балуюсь вот иногда, – пояснил Наумов, доставая из шикарной деревянной коробки сигару. – Не желаешь?

В ответ Захвалевский лишь отрицательно мотнул головой.

– Так вот о чем я хотел поговорить с тобой, Слава, – начал военный.

– О сталкерах? – предположил тот.

– О каких, к черту, сталкерах? – с раздражением отмел его идею Михаил Александрович. – Пусть ими ваша поселковая милиция занимается. Есть вещи посерьезнее этих мелких, но храбрых воришек. Кстати, никогда не думал, что могло бы быть, если они поволокли объект не вам, а куда-нибудь заграницу? То-то! Молодцы ребята. Патриоты… Я бы их даже помиловал… Но не буду…

Он затянулся, выпустил струю дыма в потолок и продолжил:

– Так вот. Речь не об этом. Слышал ли ты хоть что-нибудь о каких-нибудь религиозных съездах, конгрессах, слетах на своей территории?

Директор отрицательно покачал головой.

– А о сектантах, наплодившихся вокруг Зоны и благодаря ей? Тоже нет? Ну, ты все-таки извини, но сухарь ты научный после этого, и больше никто!.. Ладно-ладно!.. Беру слова обратно, хотя ты и не заслуживаешь…

Еще одна струя дыма ушла в потолок.

– Так вот. Рассказываю, раз ты такой темный. Как известно, – начал Наумов повествовательным тоном сказочника, но тут же сам себя прервал, – всем известно, заметь, но только не тебе!

И снова продолжил говорить:

– …Что вокруг всех Зон, независимо от места их положения и строгости охраны, начинают паразитировать все известные нам религиозные конфессии, а также секты самого различного толка и характера. Раньше они истолковывали на свой религиозный лад смысл Посещения, открывали обывателям глаза на суть происходящего – а попросту говоря, по прежней схеме тянули из простого народа деньги на свое далеко не нищенское существование. Теперь, с появлением этой находки, доставленной то ли провидением, то ли волей случая именно в нашу Зону, они еще больше раскипятились и берутся объяснить не только сами места Посещений – кстати, порой довольно связно, ты бы только послушал, – но и это «счастье», якобы дарованное всем правоверным. И вот тут начинается самое интересное. Просто детектив и боевик в одном флаконе. Одни в голос орут, что «счастье» даровано как вознаграждение за тысячелетнее служение богу только истинным верующим, а прочие, неверные и служители дьявола, должны гореть в геенне огненной. Конечно, все – от мелкой секты до крупной религиозной организации – считают именно свою веру правильной и именно себя достойными этой щедрой награды своего бога и готовы доказать это в последней смертельной битве за свою веру. Другие, менее воинственно настроенные, утверждают, что пришло на землю царство божие и любой человек, яко дитя господне, должен вкусить дар небесный независимо от его вероисповедания, ибо добр многоликий господь их и человеколюбец. Аминь.

Директору показалось, что последнее слово рассказчик яростно сплюнул, однако тот лишь размял в пепельнице окурок и продолжил:

– Не надейся, судьба не обошла твою родную Виноградную подопечную этими блаженными толкователями. У меня есть очень достоверная и сугубо конфиденциальная информация о присутствии сильных религиозных лидеров и в селе Виноградном, и в близлежащих городах. Одним словом, готовится война фанатиков. Не больше и не меньше. Заметь, не только между собой война, но и с вами, с профессорами твоими, за право обладания этой манной небесной. Я уже подписал приказ о стягивании сюда некоторых элитных подразделений. Пока все будет тихо, братцы мои тоже будут растворяться среди прочих зевак. Как только запахнет жареным, будем решать вопрос круче.

– Да уж. Порадовал. Ничего не скажешь… – директор Виноградной был явно озадачен и представил уже свой кабинет, затянутый маскировочной сеткой, под перекрестным обстрелом враждующих сторон. – Я тебе завтра начальника своей безопасности пришлю побеседовать. Может, глаза и уши у него приоткроются. Не только персонал будет гонять за просроченные пропуска. А туристов с завтрашнего дня вообще ни одного не пущу. И журналистов со всякими там независимыми наблюдателями тоже.

– Ну вот и славно. Я чувствую, ты понимающий. А сам берегись. Возможны различные провокации со стороны этих «правоверных». А еще больше береги информацию. Все, кто будут отвечать у тебя за обобщение и хранение данных, чтоб были своими, на сто раз проверенными людьми. За каждым, если хоть малейшее такое подозрение возникнет, тут же мне говори, присмотрим. Я думаю, ты понимаешь, почему мне нужны самые оперативные сведения о ходе исследования. Мне надо знать, стоит ли той крови ваш объект. А о нашем разговоре старайся ни с кем не болтать. Сам понимаешь, меньше огласки – больше шансов на добрый исход и долгую жизнь.

Радислав Петрович задумчиво покивал в знак согласия.

Военный поднялся с места:

– Вот теперь действительно поздно. Пора прощаться.

Директор института тоже встал.

– Мой офицер тебя проводит, расположи его где-нибудь там на ночь, а завтра своего безопасника ему вручи, пусть заодно побеседуют. Чего уж меня отрывать. У меня других дел… И запомни: никаких пропусков ни мне, ни моим людям никогда не давай и не подписывай, у нас такой острой необходимости не возникнет. Нечего нам там в мирное время делать, а война придет, так и пропусков спрашивать не будем – сровняем с землей к чертям собачьим, и все!.. Ну ладно, Радислав, бывай.

Он пожал директору руку и проводил его до двери, сдав на попечение своему офицеру.

***

Наутро после странного путешествия в Виноградное Кира проснулась с сильной головной болью. Голова была тяжелая и как будто вытащенная из другой реальности, так как в этой она была совсем неуместна: картинка в глазах то подтормаживала, то забегала чуть вперед…

Кира включила душ, попутно разминая шею и плечи, позволяя струям воды омывать не только тело, но и чувства и мысли. Она неспешно наблюдала за тем, как они очищаются, становятся светлее, превращаются в прозрачные потоки воды…

Выходя из душа, она уже чувствовала себя свежей и почти собой. Она раздернула шторы и потянулась вверх, в стороны, очень медленно и сладко растягивая все мышцы одну за другой. Начав с «Приветствия Солнцу», она медленно выполнила еще несколько асан, плавно перетекая из одной в другую, прочувствовала шею, плечи, спину, бока, ноги… Улыбка пролилась ответом-благодарностью тела на заботу о нем. Кира ощутила полную готовность встретить сегодняшний день и постараться разрешить все загадки, которые он ей преподнесет.

Вот и первая мысль: поговорить с Виктором Ивановичем. И мысль эта была настолько законченная, как уже свершившийся факт. Она еще не знала, зачем ей нужно говорить с заведующим лабораторией и о чем пойдет речь. Просто чувствовала, что, кроме него, ей никто не сможет помочь. Автоматически она собиралась на работу и уже у входа, вспомнив, что сегодня воскресенье – выходной, – присела на диван.

«Все равно пойду, – решительно встала Кира, – во-первых, у меня круглосуточный доступ в лабораторию, а во-вторых, ничто не мешает мне посидеть в библиотеке».

Вопреки ожиданиям, в институте было много людей: располагались на новых рабочих местах новые сотрудники, знакомились с индивидуальными планами работы, здесь же, в кабинетах и коридорах, распаковывалось оборудование, монтировались таблички на дверях.

Пройдя мимо своей двери, она направилась сразу к кабинету наставника, надеясь, что хоть Виктор Иванович сегодня отдыхает. Но нет. На ее стук сразу ответило громкое «Войдите!», и Кира распахнула перед собой дверь.

– Доброе утро, Виктор Иванович, вам тоже не отдыхается?

– Не отдыхается. Здравствуй. Проходи, рассказывай, что стряслось.

– От вас ничего не скроешь. Действительно, случилось, – она виновато улыбнулась. – Голова с утра болела…

Заведующий в ответ только хмыкнул: мол, давай говори, что на самом деле произошло, кроме головы.

Кира вздохнула и попыталась придумать, как бы так рассказать о том, что ее беспокоило. Но как выразить словами невыразимое? То, что ей самой еще не было отчетливо понятно? И тут она вспомнила вчерашний автобус из Виноградного и его невидимых пассажиров.

– Виктор Иванович, вы никогда не говорили раньше, а я не спрашивала, а теперь вот хочу спросить… – начала она нерешительно.

– Ну? – выжидательно смотрел на нее поверх очков пожилой академик.

– Расскажите мне о своей семье. Вы же были женаты? У вас есть дети?

Виктор Иванович вздохнул и, сняв очки, подошел к окну и отвернулся.

– Был я женат, дочка, восемнадцать лет. Двое парней у меня растут – двадцати одного и двадцати трех лет, учатся. Приезжают, навещают иногда. А Настя, жена моя, – при этих словах Кира вздрогнула, вспомнив вчерашнего попутчика в автобусе, – покинула меня шесть лет назад. Погибла, – прошептал он.

– А что с ней случилось? – так же тихо, не справляясь с волнением, проговорила Кира.

– Рак. Она никогда ни на что не жаловалась. Всегда была доброй, отзывчивой, приветливой. До самого последнего момента мы не знали, что она больна. И только когда ее увезли на скорой, мы узнали о ее несчастье, которое она так долго носила в себе и ни словом не обмолвилась, – Виктор Иванович смахнул слезу. – Мы были с ней тогда, в ее последний час, рыдали все трое, как дети, а она, превозмогая нечеловеческую боль, улыбнулась и сказала: «Не плачьте, мальчики мои, я всегда буду с вами!» Прошло столько лет, а я не могу забыть этого ангела-хранителя во плоти. Не могу забыть тепло ее рук, цвет ее глаз, доброту ее слов. Я как будто навсегда остался там, у ее последнего вздоха, где время остановилось и для нее, и для меня.

Он замолчал. Кира была потрясена. Она налила в стакан воды и подошла к наставнику:

– Вода, Виктор Иванович… Простите, что заставила вас вспомнить вашу боль.

– Нет. Я ее постоянно помню, – он сделал глоток. – Все в порядке.

Академик отошел от Киры и сел в кресло.

– Просто я никак не могу смириться с этой потерей, – и устало добавил: – Ну а тебе-то что до этого? Зачем завела разговор?

Кира подошла и села напротив него:

– Виктор Иванович, я хочу спросить, а чем же вы живете теперь, если жизнь не несет вам счастья?

– Ну, почему же, – с горечью улыбнулся он, – совсем недавно я был очень рад, что моя ученица стала обладательницей первой премии.

– Рады, Виктор Иванович, но не счастливы.

Он опять опустил голову.

Некоторое время они помолчали.

– Так зачем все-таки ты завела этот разговор?

– Неужели вам не хочется побежать прямо сейчас в камеру хранения и стать счастливым?! – услышала свой голос Кира и подняла взгляд на учителя. – Забыть боль, страдание?

В следующую секунду в глазах заведующего сменили друг друга непонимание, злость, разочарование, насмешка, отеческая забота – и наконец наступил эмоциональный штиль:

– Тебе, возможно, еще рано понимать, за что и для чего дается боль. Постараюсь объяснить просто: это мой крест. В своих воспоминаниях я храню самое бесценное, что только можно придумать на земле. Это определяет мои мысли, мои поступки, всю мою жизнь. Пойми, Анастасия действительно всегда со мной. Она никогда меня не покидает. И только благодаря ее любви и терпению я добился в жизни очень многого. И до сих пор добиваюсь. Таким она меня любила. Таким она и теперь видит меня и улыбается мне, потому что знает, вся моя жизнь посвящена ей, величайшей женщине…

Кира молчала, понимая, что вторглась своим неосторожным любопытством в святая святых человека, которого безмерно уважала и ценила.

Виктор Иванович вздохнул и продолжил:

– В одной мудрой книге я когда-то давно прочитал, что подлинное счастье состоит не в безграничном потреблении и наслаждении, а в самосовершенствовании, в процессе которого человек должен познать три ключевых смысла. Первый: понять и принять, что он – это душа, которая имеет вечную природу. Клайв Стейплз Льюис, тот самый, что придумал Нарнию, красиво и точно описал эту идею. Он говорил: «У тебя нет души. Ты – душа. У тебя есть тело». Второй смысл: познать Бога. Заниматься этим можно всю жизнь и не устать. Спроси о том святых людей и тех, кто Ему по-настоящему служит. И третий смысл: познать свои отношения с Богом. И делать это, несмотря ни на что, даже тогда – и особенно тогда! – когда Он, казалось бы, отнимает у тебя самое ценное… Я познаю, Кира, до сих пор познаю свои отношения с Ним. Тебе покажется это странным, но сердце мое радуется от той глубины, которая открывается мне. И в этом всем совершенно нет места тому, что наши коллеги поспешно назвали «неизвестным счастьем», или «Эс Икс».

В кабинете снова повисло молчание.

Кира, потрясенная разговором и новым открытием, встала, и, не прощаясь, вышла. Получалось, что не все несчастливые с виду люди хотят стать счастливыми. Да и вообще сложно и даже глупо оценивать состояние наставника как «несчастливое»…

«Но должны же быть те, кто хотят получить счастье? Просто получить и радоваться ему! Не только выдуманные персонажи газет и телепередач, а живые, настоящие люди?»

В коридоре она сразу же столкнулась с Радиславом Петровичем Захвалевским.

– Здравствуйте, – машинально поздоровалась она с директором, не оставляя своих размышлений, и собиралась продолжить путь.

– Здравствуйте, Кира Венедиктовна, – обратился к ней директор, – как продвигаются ваши исследования?

Расценив вопрос как ни к чему не обязывающее приветствие, она ответила:

– Спасибо, работаем, – и опять собралась идти своей дорогой, однако Радислав Петрович встал у нее на пути, давая понять, что он хочет с ней поговорить. Занятая своими мыслями после беседы с заведующим, она не сразу поняла, что директор не мог в выходной день просто прогуливаться по их лаборатории, особенно учитывая тот факт, что его собственный кабинет находился в другом здании. Ему что-то было нужно. Она приготовилась слушать.

– Как вы считаете, Кира Венедиктовна, как много людей в нашей стране нуждается в объекте «Эс Икс»?

– Сложно сказать, – осторожно начала Кира, немало удивленная, что ее собственные мысли были озвучены из уст высокого начальства. – Есть люди, которые нуждаются в нашем объекте как в новом лекарстве, потому что их жизнь очень похожа на непроглядную тьму, когда обычные средства уже не помогают, – и, решив продолжить собственное исследование нуждающихся в счастье, она спросила директора на свой страх и риск:

– А вы сами согласились бы стать счастливым по сценарию нашего объекта?

Директор очаровательно улыбнулся:

– Пока лично у меня не возникало такой необходимости. Я нахожу свое скромное счастье в дружной семье, в успешной работе, в верных друзьях, но, признаюсь, не отказался бы стать более счастливым, и если потребуется, я заражу своим примером окружающих! А вы?

– А я – ни в коем случае.

– Настолько безутешно счастливы? – попытался пошутить он.

– Нет, – ответила в тон Кира, – настолько непроходимо умна.

Радислав Петрович в голос рассмеялся.

– Ну а что с лекарством? Кому бы вы его прописали? Неужели не всем больным и страждущим?

– Над этим тоже нужно думать. Не все так просто, как кажется на первый взгляд. У меня вот детское воспоминание сразу всплывает. В нашем дворе один мальчишка очень любил издеваться над животными. Чистой воды психопатология, с которой нужно серьезно работать. Так вот по вашей логике получается, что его нужно не лечить, а подарить счастье (которое для него в мучении животных) и после этого всю оставшуюся жизнь наблюдать его ухмыляющуюся, перекошенную «счастьем» физиономию? Так?

– Но зато мы спасем неповинных животных от незаслуженных мучений, – снова попытался пошутить директор.

– А мы и так их можем спасти! И из мальчишки человека сделать при правильном подходе.

И быстро, пока директор снова не поймал ее вопросом, пошла прочь – подводить неутешительную статистику этого спонтанного мини-исследования.

Погрузившись в свое холодное кабинетное кресло, она подытожила:

– Итак. Знакомые мне здравомыслящие люди – Волк, Виктор Иванович, я сама – даже не рассматривают объект «Эс Икс» как некую возможность счастья. Только директор, в общих чертах успешный и счастливый, согласился бы применить его. Но это больше всего и подозрительно. Он чего-то не договаривает, а потому в расчет его брать пока не стоит. Тем более что и знаю я его не так близко, чтобы строить какие-то предположения или выводы.

Она набрала номер телефона, решив проверить еще одного хорошо знакомого человека:

– Валера, привет!

Корсак, в отличие от других «опрошенных», был еще молод, чтобы философствовать. Он просто хотел познать жизнь во всех ее проявлениях. И конечно, никакие заменители ему были не нужны, о чем он и сообщил подруге по телефону:

– Ты понимаешь, Кира, – хохотал в трубку он, – если бы не наше вмешательство, уже давно сбылись бы новогодние пожелания всех людей сразу! Только подумай, каждый год, миллиарды голосов на всех языках планеты: «Желаю счастья!», «Будьте счастливы!», «Счастья вам!»… И вот: бах! Сбылось! А тут мы со своими исследованиями!..

Он снова захохотал:

– И я твердо убежден, что это еще не все! Кира! Надо срочно посылать институтскую разведгруппу в Зону! Там где-то рядом еще должны лежать здоровье и благополучие!

– Понятно, – улыбнулась Кира, осмысляя, насколько глубокую мысль на самом деле сейчас озвучил ее друг в своей насмешке. Действительно. Что хотели, то и получили.

– Валера, но ведь на самом деле так много людей, которым наш объект очень необходим, всерьез. Они не умеют по-другому жить, не знают как, не верят, что вообще может быть как-то иначе.

– Ты таких лично знаешь? Я – нет.

– И я нет. Но думаю, что их много. И они нуждаются.

– Эх, слишком далеки мы от народа, – снова съязвил друг и иронично добавил одну из старых шуток, – и это здорово!

Кира попрощалась, поняв, что, пока он в таком настроении, свои глубинные сомнения обсуждать с ним не имеет смысла: все будет обращено в шутку. А высмеивать счастье, или стремление к нему других людей, или, уж тем более, смысл собственной научной деятельности, результаты которой как раз и должны принадлежать людям, она совсем не хотела.

***

Волк сидел в баре и раскручивал на столе монету. Выглядел он как всегда: простая рубашка, джинсы, пронизывающий, чуть усталый взгляд. Вокруг полным ходом шло веселье, как в любом обычном баре за полночь, но над ним как бы висел непроницаемый купол. И в общей суматохе, пьянстве и бреде он оставался нетронутым всем происходящим, как будто был вне его. Как будто видел это все по телевизору или слушал об этом рассказ. Мало кто из посетителей отдавал себе отчет в особом отстраненном положении Волка, но тем не менее ни один не решался подсесть за его пустой столик, на котором, кроме монеты, больше ничего не было.

Волк сидел, рассматривая завсегдатаев и новичков на этом мнимом празднике жизни не то с иронией, не то с брезгливостью. Иногда по его лицу скользила тень грустной улыбки – и тут же исчезала. Мысли его то кружили вокруг посетителей, то уносились в какие-то одному ему известные дали. Настроение было ни к черту.

«Странные мы все-таки существа – люди, – неторопливо размышлял он, рассматривая вращающуюся монету, – нам постоянно чего-то не хватает, мы постоянно куда-то бежим, к чему-то стремимся. Какой бог вложил в нас это беспокойство? И заставил искать неизвестно что любыми путями? И мы ищем, ищем, как слепые котята, стремимся куда-то, не разбирая дороги, не выбирая средств. Как мало мы серьезно задумываемся о собственном предназначении! А если и задумываемся, невзначай, ненадолго, то потом очень часто отрицаем бессмысленность своего существования – кто чем может: заливаемся спиртным, обжираемся, распутничаем или даже становимся трудоголиками… Одним словом, впадаем в крайности. Кто-то отчаянно замыкается в себе, кто-то бездумно развязывается. Кто-то остервенело копит, отрекаясь от сегодняшней жизни, а кто-то транжирит, не веря, что завтра придет новый день… Которого лучше б и не было. Зачем? Если он так безумно похож и на предыдущий, и на миллион других ему подобных дней. А сами мы? Только кривозеркальное отражение друг друга. Ведь именно поэтому мы друг друга так бесим, убиваем, насилуем или просто треплем нервы. Мы ведь все жутко похожи и не можем простить другим всей той душевной гадости, которую сами же порождаем. Поэтому и не можем, не имеем сил избавиться от нее. Она уже стала частью нас. За это мы изживаем сами себя, изживаем в себе Человека. Тонем в своих пороках, стараясь понадежнее изваляться в грязи, чтоб под ней уже не достали нашу нежную глупую душу. Или преследуем за пороки других, чтоб создать хотя бы видимость собственной чистоты, чтоб хотя бы для других продемонстрировать обретенный смысл. Как смешно и глупо! И как это все по-людски… По-нашему».

Вращалась монета. А Волк рассуждал и нехотя наблюдал за кипением бесцельного и жалкого существования, которое на языке людей называется красивыми словами «веселая жизнь» и «отдых». Он сидел так во многих местах Виноградного, но нигде не находил опровержения своим мыслям. Ноги сами несли его из тихой норы за размышлениями, за наблюдениями.

Вот и сегодняшняя ночь не стала исключением. Он сидел в каком-то баре, каких было не счесть, и лениво наблюдал за столь непонятными ему существами, не подозревая, что сам является объектом наблюдения. Наблюдатель сидел слева от стойки, практически за спиной Волка, поэтому оставался для него незамеченным. Человек, проявивший интерес к Волку, так же, как и сам Волк, был родом не из этого пьяного мира и появился в нем только благодаря недавним событиям, которые подсказали ему, что помощи можно ждать лишь от Волка.

Идея наблюдающего была грандиозная, и все в ней было хорошо и даже гениально, кроме одного, – личности самого Волка. Наблюдатель знал, что личность эта непростая, загадочная, закаленная, которая так и горела, так и жгла Волка изнутри, пробиваясь наружу только вместе с пронизывающим до костей диким взглядом хищника. И вот теперь он сидел совсем рядом. Один. И можно было подойти и заговорить. Но что-то удерживало человека от этого поступка. И время начало отсчитывать второй час терзаний Наблюдателя и размышлений Волка:

«Человек самое непонятное существо из всех, живущих ныне на Земле, – Волк в который раз раскрутил монету на столе. – „Венец природы“, изучая флору и фауну, восторгается необычностью и необъяснимостью мира, не подозревая, что, воистину, самым необъяснимым является он сам. Ему дан разум, свобода воли, потребность в поиске смысла жизни. И что же? Все это он заменяет простыми животными инстинктами и рефлексами. У него на все всегда готов ответ, даже на самый сложный вопрос, на который в принципе не существует ответа. Ему кажется, что у него есть выбор и он может изменить свою судьбу, быть ее хозяином, в то время как сам по себе удивительно предсказуем. Зачем же он наделен столькими прекрасными возможностями, если не умеет или попросту не готов использовать их? Что это? Неудачный эксперимент природы? В каждый новый момент жизни человеку кажется, что он меняется, но это не более чем фокусы памяти. Он просто забывает, что все это с ним уже случалось, а новые лица – только новые маски, новые мысли – вывернутые наизнанку старые, новые чувства – новая иллюзия, не более того…»

– Доброй ночи, – перед Волком возник незнакомец. Какой-то боязливый и неестественный.

Волк посмотрел не то на него, не то сквозь него, ожидая, что тот тут же исчезнет, не посмев спросить, занят ли этот столик.

Незнакомец и вправду замешкался, но потом, видимо, собравшись с последними силами и храбростью, произнес:

– Вы позволите присесть, или вы кого-то ожидаете?

Получив еще один пренебрежительно-холодный взгляд, незнакомец, покрывшись испариной, сглотнул и продолжил почти заикаясь:

– У м-меня к вам дело, е-если позволите. В-важное.

Волк указал взглядом на стул напротив.

Незнакомец сел, не зная, радоваться ему, что добился разрешения на деловой разговор, или опасаться, ведь контакт только начинался, а он уже был абсолютно подавлен и растерян. Но что такого страшного в этом человеке по кличке Волк?