Эра счастья

Казалось, что, говоря свою речь, Велигор переместился в иную вселенную и зажил совсем другой жизнью. Он даже немного замешкался, когда услышал простой вопрос Волка:

– Чего же ты ждешь, если веришь, что должен дать это счастье людям?

Он ухмыльнулся и, вернувшись из своих стройных рассуждений в эту реальность, медленно проговорил, наблюдая за реакцией Волка:

– А куда торопиться?.. Пусть Кира Венедиктовна закончит свои исследования. Я хочу понимать, чем буду владеть.

То, что Велигор увидел далее, по всей видимости, вполне его удовлетворило и подтвердило предположения. Волк менялся на глазах за доли секунды. Из простого уставшего от жизни человека он сначала превратился в сталкера с металлическим блеском в глазах, потом – в разъяренного вожака с волчьим оскалом и наконец – снова стал уставшим скептиком, чурающимся людей и всего мира:

– Я думаю, господь расстроится, сойдя на землю, решив творить страшный суд, – не то в шутку, не то всерьез проговорил тихо Волк, – когда увидит, что вместо геенны огненной, в которой должны гореть все грешники, по земле раскинулась твоими усилиями райская благодать. Я думаю, он захочет с тобой повидаться. И я бы не рассчитывал, что эта встреча будет для тебя приятной.

Велигор даже не успел понять, чем эта фраза так разозлила его, и резко бросил в ответ:

– Если он захочет остановить меня, он остановит. А до тех пор богом буду я. Мне нужно не так уж много. Я не нарушаю заповедей, данных в Библии – и, кстати, еще за полторы тысячи лет до рождения Христа. Я один из многих стремлюсь к познанию и истине. Кому, как не мне, править будущим счастливым миром? Кому еще достанет ума и власти?

Но Волк уже встал и, не оглядываясь, пошел прочь.

– Подожди, – крикнул ему Велигор громовым голосом, как своему слуге, – сейчас Шакал тебя отвезет!

Волк обернулся лишь затем, чтобы произнести:

– Говоришь, никто тебя не остановит? Остановит.

– Кто же? – угрожающе приблизился к нему Велигор.

– Мы. Люди, – уверенно и спокойно сказал Волк, хоть его расширенные зрачки и горели ярким диким пламенем.

Громыхнул гром. Это Велигор расхохотался Волку в лицо:

– Люди мечтают о счастье и боятся бога. И все они на моей стороне. Все до единого! Каждый из них! Даже те, кто пока этого не знают.

«Не все», – подумал про себя Волк, не отводя глаз.

А вслух произнес только одно:

– Тогда тебя остановлю я.

***

– Что-то ты сегодня припозднилась, – произнес вместо приветствия Корсак, демонстративно глядя на часы.

– Да ладно, – отмахнулась от него Кира. – Я думала, сегодняшний день вообще никогда не закончится. Хорошо, что Виктор Иванович отбирает у меня половину программ исследования для рецензий, а то я бы вообще захлебнулась.

Кира присела рядом с Корсаком, который ждал ее уже более получаса в их любимом институтском кафе. Рабочий день закончился два часа назад, но в некоторых кабинетах и лабораториях жизнь кипела и в этот момент.

– И телефон просто разрывается! – продолжала жаловаться Кира. – У меня нет свободной минуты, чтобы подумать! За эти дни я превратилась в справочное бюро и автомат для подписания документов! Если так пойдет дальше, то уже совсем скоро я начисто забуду, что такое наука.

– Не забудешь, – усмехнулся ее младший коллега и друг. – Хоть что-нибудь интересное-то пишут наши уважаемые спецы?

Кира махнула рукой, не желая дальше продолжать разговор на рабочую тему.

– Ты знаешь, в чем заключается талант писателя, а особенно – научного деятеля?

Он пожал плечами.

– Талант писателя, – нравоучительно начала Кира, – заключается в своевременном нажатии на клавишу Del! Ну и, что тоже немаловажно – в своевременном ее отпускании. Чуть не там надавил или отпустил раньше времени – все! Посредственность, глупость или просто вода полились на других людей.

– Понятно, – усмехнулся друг. – Но все же этот вывод про работу или вообще?

– Скорее «вообще», – кивнула Кира, смягчая тон, – таланта писателя ведь не всегда достаточно бывает…

Он вопросительно посмотрел в ответ.

– Нужен же еще и талант читателя! А здесь я уже за себя поручиться не могу…

Корсак расплылся в улыбке, давая понять, что шутку оценил, но в такие самокритичные выводы Киры не особо готов верить.

– Эх, я голодна как волк, – произнесла она, а в голове помимо ее воли мгновенно пронесся образ Волка. – Маковой росинки во рту не было со вчерашнего дня.

– Так давай ужинать. Я тоже голодный – тебя кое-как дождался.

Практически в ту же минуту принесли их заказ, ароматно пахнущий и манящий. Но Корсак вдруг отстранился от еды и спросил:

– А зачем ты меня недавно расспрашивала о счастье?

– Просто хотела выяснить, кому в нашем мире оно необходимо. Ну, то есть не как идея, а вообще, прямо сейчас и на всю жизнь.

– Ну и что? Нашла таких?

– Пока нет, но работаем-то мы в нашем институте именно для них, не задумываясь о том, существуют ли они на самом деле – те, кому понадобится наш продукт. Это смешно – делать работу, которая, возможно, никому не нужна.

– Да. «Смешно», – принялся за ужин Валера, как будто уже в полной мере получил ответ на свой вопрос. – Но по-моему, это нормально, Кира, ведь многие люди просто боятся своего счастья! Да! Боятся! Остерегаются как огня зависти других людей, испытывают чувство вины даже при самых незначительных каплях хорошего в их жизни, скрывают достижения даже от самих себя, чтобы кто-нибудь чего-нибудь бы да не подумал. И так входят во вкус, что напрочь отучаются видеть радость… Да что там «радость»… Небо, звезды, глаза любимого человека… Все теряет краски и вкус. Зато с легкостью получается жаловаться на серость и скуку. Так что ты от них хочешь? Чтобы они осчастливились и всю жизнь терзали себя? Ведь для них все эти чувства неразрывны! Придет счастье, следовательно, придет и самоедство, переживания, вина, укоры, сомнения… А кто-то вообще не верит, что эта штука под названием «жизнь» может закончиться хоть чем-то хорошим…

– Об этом я еще не думала, – прожевав хлеб, проговорила Кира, мысленно оценив идею Корсака о связи счастья с другими, не столь приятными чувствами. – Но ты ведь не такой? Ты отказываешься от нашего лабораторного счастья совсем по другой причине.

– Это так, – бодро ответил он, дирижируя вилкой, – я не терзаюсь и люблю удовольствие во всех его проявлениях. Ведь подумай, что такое на самом деле счастье. Во-первых, это стремление, нестерпимое желание до боли в сердце получить что-то или достигнуть чего-то. Сделать то, чего, по мнению других, ты сделать не в состоянии! Ведь только в такие моменты и понимаешь, зачем живешь. Правда, каждый новый миг дает свой ответ на этот вопрос, но сейчас не об этом. Во-вторых, это – ощущение самого счастья, когда заполучаешь вожделенный объект, когда ты на вершине и не хочешь ни о чем знать, а просто растворяешься в этой нирване. Ну, и обязательно, в-третьих, это гордость за себя, за достигнутое. С каждым таким достижением ты растешь в собственных глазах, поднимаешься все выше, и жизнь становится все милее, слаще. И с каждым новым достижением ты требуешь от нее еще и еще! Ты соревнуешься с миром, с людьми, с самим собой! И так до бесконечности.

– Ну а чем же тебе не угодило наше «счастье»?

– Кира, – развел руками Корсак, удивляясь вопросу, – это провокация.

– И все-таки?

– Ладно, – он положил вилку, с самым серьезным видом готовясь объяснять, – скажи мне как ученый ученому, – Кира попыталась скрыть улыбку: она уже понимала, о чем пойдет речь. – Ты можешь пересказать мои переживания на языке родной физиологии или нейрохимии? Вот. Все просто, да? Погоди, не смейся пока. А что происходит с нашими подопытными? Тоже, в общем, тебе под силу, да? Они находятся на второй стадии – пик, но не чувствуют ничего из того, что было «до», и того, что будет «после». И ты хочешь для меня похожей участи? Урезать мое счастье как минимум втрое и объявить меня счастливым человеком? Вот это уже действительно смешно.

Он снова взялся за вилку и ужин.

– Ну, ты смотришь немного узко, но в общих чертах я с тобой согласна. Ты гедонист. С твоим счастьем все предельно понятно, – она открыто улыбнулась. – Знаешь, я погружаюсь все сильнее в самые разные теории и подходы к счастью. Оказывается, уже так много и так глубоко ученые про это думали, что даже кажется странным, почему мы до сих пор не взяли все это на вооружение. Ты знал, что уже давно есть и формулы счастья, и четкие пути, как к ним прийти?

Коллега лишь неопределенно промычал в ответ, не открывая набитого рта.

– Ну вот, гедонистический путь, как твой, состоит в максимизации полезности мира, ну, такая потребительская позиция, когда человек все-все хочет испробовать и как можно больше всего получить. Нормальные такие человеческие желания. Есть путь аскетический, когда человек минимизирует свои потребности и прекращает гонку за тем, что важно для гедониста. Есть путь максимизации способностей. Те, кто его выбирают, занимаются саморазвитием, справедливо полагая, что чем больше они умеют и могут, тем ближе и ярче счастье. Ну и четвертый путь – это минимизация сложности окружающего мира. Этим занимаемся мы, ученые, раскладывая мир и его явления по полочкам, собирая мозаику из загадок и объясняя даже то, что невозможно объяснить. Эти принципы применимы и по отдельности, и аккордно, позволяя становиться все счастливее с каждым днем.

Корсак задумчиво покивал. А Кира продолжала:

– Автор этой теории3, кстати, тоже едет к нам. Он уже заочно взял руководство над одним из проектов. Я знакомлюсь с людьми, с их взглядами, с их гипотезами и нахожу очень много интересного.

Некоторое время они ели молча, но Кира снова заговорила:

– А то, что мы имеем в результате воздействия «Эс Икс», это не эликсир счастья, а просто наркотик… Так обозвал его Виктор Иванович…

– Так и сказал?

– Так и сказал. И я с ним согласна. Ни один здоровый человек, я имею в виду не только медицинский аспект, но и психологический, не соглашается на лабораторное счастье. А что касается прочих… тут надо еще размышлять.

– Это ты о ком? О всяких немощных, калеках там и прочих, да?

– Ну, хотя бы о них.

– Ага, – съехидничал Корсак, – да здравствует наше правительство, самое гуманное правительство в мире! С каких пор Минфин занялся благотворительностью, скажи мне, пожалуйста?

– Вот об этом и речь! Ради чего мы работаем? Ради высших целей, для облегчения страданий обделенных счастьем людей? Когда президент последний раз по-честному, не на словах об этом думал? Ведь не одни мы с тобой такие умные, они там наверху тоже должны понимать, что не все люди захотят платить деньги за наш объект. А те, кто и согласиться бы рады, так им и отдать за это счастье нечего, кроме своих цепей… Так какие доходы они хотят поиметь с этого мероприятия?

– Ну, хорошо, – Корсак снова отложил вилку, – мой первоначальный интерес завоеван. Что ты предлагаешь? Задать этот вопрос президенту или для начала нашему директору?..

– Кстати, о нем. Это единственный человек на сегодня, кто, довольствуясь количеством и качеством счастья в своей повседневной жизни, готов применить к себе «Эс Икс». Как он выразился, «заразить примером»! Что это значит? Кого и зачем он собирается заражать? А главное – чем? Как ты считаешь?

– Кира, ну о чем ты? Не хочешь же ты сказать, что нас всех напотчуют этим «счастьем», не спрашивая мнения? И для чего?

– Эх ты, физиолог! Наркотик превращает человека в своего раба. Это понятно любому первокурснику! Только представь, все счастливы! Ни денег, ни достижений – никому ничего не надо: ни выходных, ни отпусков, ни повышения зарплаты, а можно и вообще без нее! А самое главное, никаких вопросов о смысле жизни. Ну подумай, насколько это может быть реально! Корова ведь не борется за свои права, не рассуждает о смыслах, о счастье, о бытии, просто дает молоко и идет на бойню, когда потребуется. И мы будем так же послушно мычать от «счастья» – каждый в своем загоне! И Минфин выиграет от нашего бесплатного труда больше, чем мог бы заработать на всех продажах вместе взятых!

Корсак стал совсем серьезным и даже отодвинул тарелку.

– Так. Ладно. Я понял. А если без эмоций и четко, по научным фактам? Есть какое-то обоснование?

– Хорошо, – Кира глубоко вдохнула. – Но я буду именно с эмоциями. Извини, но с выражением одной из них мы имеем дело в своих кабинетах. Поэтому и рассуждать нужно именно в терминах эмоций и чувств. Так вот. Мои мысли исходят из функционального анализа: для любой эмоции, в том числе для переживания счастья, характерна отражающая функция как оценка событий, состояний, свойств. А что может по существу отражать одна, даже самая хорошая эмоция, которая зациклилась сама на себе? Что может показывать сломанный прибор, например, часы, у которых остановились стрелки?

Корсак пожал плечами, мол, ничего хорошего отражать они не могут. А Кира продолжала:

– Знаешь, почему вымерли динозавры в свое время?

– Ну?

– В ряду прочего, потому что имели запоздалую реакцию на окружающую действительность. Так вот, у нас вообще никакой реакции не будет, даже запоздалой. Ведь даже ее надо как-то отражать, а мы не сможем. На том же основании мы не сможем давать оценок происходящему. Это повод превратить черное в белое и наоборот. Таким образом, постоянное «счастье», каким мы его наблюдаем сейчас в клинических условиях, – аномальное состояние нервной системы, противоестественное природе человека. Противоестественное! Понимаешь?

Корсак кивнул. А Кира продолжила:

– Далее. Эмоции также носят и побуждающую функцию через оценку привлекательности объектов, а следовательно, определяют наше поведение. Ты очень хорошо описал это на своем примере. Одна-единственная эмоция, помноженная на неадекватную оценку реальности, приведет нас к неспособности самостоятельно определять цели своей деятельности, и нам их очень легко будет задать извне. Этому уже есть подтверждение. Зайди в корпус, где сейчас содержат сталкеров, и посмотри, что они делают. Если их не занимают всеми видами клинической психодиагностики и прочей научно-развлекательной ерундой, то они просто ничего не делают. Ты понимаешь? Все системы в норме, но целенаправленно они не работают! Разве можно столько времени подряд ничего не захотеть, когда все можешь и умеешь?! Не почитать книжку или не посмотреть кино, поиграть с соседом в шахматы или карты наконец… Одни только восторженные «ахи» по поводу того, что предлагают им выполнить наши коллеги-ученые. Лично меня эта ситуация возмущает до глубины души! Но пока ничего не могу с этим поделать. А рассуждая дальше, я закономерно прихожу к потребностно-мотивационной теории. Я помню, что эмоция рассматривается в ней как отражение мозгом актуальной потребности. Но этого мало. Мозг также оценивает вероятность удовлетворения этой потребности. И делает это на основе своего прошлого опыта. А в чем будет твоя актуальная потребность, если ты тотально счастлив, то есть удовлетворил все свои потребности как высшего, так и низшего порядка?! Ведь вспомни, что счастье заканчивается именно тогда, когда начинаешь желать чего-то еще. Даже нега сна прерывается иногда потребностью в еде, например. Захотел есть – и счастье кончилось…

– Да уж, – усмехнулся Корсак, – и не такое бывает.

– Из всего сказанного вывод один: наше лабораторное счастье угрожает самой природе человека. Оно источник патологий всех психических процессов, состояний и в конечном итоге – личностных свойств человека. Оно будет убивать в нас людей и начнет убийство с наших потребностей и мотивов, которые перестанут побуждать нас к целенаправленной деятельности, оставляя сохранным мозг. Но и это ненадолго, поверь мне. Во-первых, никакая нервная система не сможет выдерживать таких запредельных нагрузок, которые будет порождать «счастье», ведь это гормоны, это общее тоническое состояние, одним словом, стресс. Во-вторых, без потребностей – верная смерть. Если твоя психика не способна идентифицировать потребности, она не будет искать способы их удовлетворения. Я, конечно, утрирую, но если чья-то властная рука не соизволит, допустим, тебя вовремя покормить, то ты так и помрешь «счастливый», не ведая, что умер от истощения.

– Кира, с этим надо что-то делать. Пусть даже все сказанное тобой – только твои домыслы, но в них есть большая доля очень угрожающей правды. Надо что-то придумать.

– Вот и думай! – улыбнулась ему Кира.

Некоторое время Корсак еще сидел, ошарашенный монологом своей старшей коллеги, а потом превратился в самого себя и, с наслаждением уплетая десерт с чаем, произнес:

– Чего действительно не хватает человечеству, так это обычной теплоты, добра, отзывчивости, душевности, что ли, – рассуждал вслух Корсак. – Я бы предпочел работать над экстрактом душевности. Это точно никому не помешает.

Кира улыбнулась и, вставая из-за стола, укоризненно посмотрела на друга:

– Ты так ничего и не понял. Ну не может дать искусственное ничего хорошего миру естественного. От подстановки любых других чувств и эмоций в наше уравнение ничего не изменится!

Они расплатились за ужин и вышли на улицу. Темнело.

– Ну а доброта-то тебе чем помешала? – обиделся Корсак. – Что в ней плохого? Войны все, наконец, кончатся, убийства и насилие исчезнут…

– Куча народу потеряет работу, – кивая продолжила за него Кира. И поучительно добавила:

– А кто тебе шницель на ужин зарубит? У какого добряка рука поднимется? Ведь это же убийство неповинного животного!!! Ведь это тоже зло и насилие!

Он замолчал, и какое-то время они шли, думая каждый о своем.

– Не в душевности дело, Валера, – прервала молчание Кира размышлением вслух. – Посуди сам: для кого-то я добрая, милая, жизнь готова отдать, а для кого-то – сухой начальник с завышенными требованиями. И сколько мне душевности ни прибавляй, для некоторых я такой и останусь. Я думаю, душевность или черствость в конечном счете зависят только от особенностей отношений между людьми, а не от самого человека. Если человек поворачивается к тебе черствой стороной своей души, это еще не значит, что ему не хватает душевности. Проблема может быть в тебе самом. Может быть, ты сам заслуживаешь такого отношения. А?

Они вошли в подъезд дома и вызвали лифт.

– Наверно, ты права, – Корсак примирительно улыбнулся. – Но нам выпала доля работать с этим «Эс Икс». И если он к нам попал, значит, на это есть чья-то воля.

– Воля? – скептически взглянула ему в глаза Кира, и он понял, что и на этот раз будет разгромлен в словесном бою. – А все эти ловушки, в которых погибли и искалечились не только сталкеры, но и наши сотрудники, трудящиеся не в лабораториях и библиотеках, а прямо на земле Зоны? Ты же работал по этим проблемам, сам можешь рассказать, какие ужасы рождает Зона. Так это, получается, тоже кому-нибудь нужно?

Он в ответ закивал головой:

– Кому-то очень нужно нас искалечить. Во всех смыслах слова. Раньше страдало только тело, теперь взялись и за психику.

– Что верно, то верно. Ну ладно, пока, физиолог-гедонист, увидимся завтра на работе, – попрощалась, выходя из лифта, Кира.

Двери кабины закрылись. Она повернула ключ в замке входной двери, думая, возможно ли вообще быть постоянно счастливым. Нужно ли?

***

В квартире истошно надрывался телефон.

Кира подняла трубку:

– Я вас слушаю, – ответила она настойчивому инициатору звонка.

– Доброго вечера, Кира, – раздался знакомый бархатный голос Волка.

– Привет, рада тебя слышать. Есть какие-то новости? – расспрашивала она, небрежно сбрасывая туфли и изможденно падая на диван.

– Не то чтобы новости, просто хотел бы с тобой повидаться…

– О! Только не сегодня! Я мечтаю об одном – чтобы этот день наконец закончился и я обняла свою любимую подушку!

– Я понимаю, что ты очень устаешь на работе, но, может быть, сможешь подарить мне этот вечер? – в голосе Волка отражалась несвойственная ему скромная улыбка.

Кира не знала, что ответить, и удивлялась сама себе. Она была совершенно обессилена еще только минуту назад, а теперь, после такого короткого разговора, казалось, опять наполнилась энергией и желанием действовать:

– Ну хорошо. Где предлагаешь увидеться? В кафе?

– Я предлагаю просто прогулку. Встретимся на КПП, если не возражаешь. Когда ты сможешь туда подойти?

– Минут через пятнадцать. Мне нужно только переодеться.

– Хорошо. Я буду тебя ждать.

– Пока.

Через некоторое время Кира предъявляла документы офицеру на КПП, где ее уже ожидал Волк. Он был при своем отрешенно-помятом джинсовом стиле, однако по всему было заметно, что сегодняшняя ночь дарит Кире встречу не с человеком по кличке Волк, а с настоящим волком в образе человека. Это читалось в его глазах, которые светились в сгущавшемся сумраке неестественным зеленым огнем и будили в душе первобытный страх. Но Кира смогла сделать первый шаг, и они пошли вдоль дороги, ведущей в Виноградное, и вскоре спустились на лесную тропу, которая была хоть и слабо, но освещена для удобства совершения подобных прогулок.

– Извини, что вытащил тебя из уютной цивилизации в дремучий лес, – виновато улыбнулся мужчина.

– Ничего, мне не повредит свежий воздух.

Волк остановился и отодвинул ветки придорожных елочек:

– Пойдем дальше, погуляем по настоящему лесу?

– Хорошо, – несмело ответила Кира, хотя идея «погулять» в такое время суток с таким проводником вызывала в ней, мягко говоря, противоречивые эмоции. С одной стороны, это было похоже на романтическое свидание с очень неординарным и интересным человеком. С другой стороны, было очень страшно оказаться наедине с настоящим Волком в глубине леса, один на один, без возможности позвать на помощь. Несмотря на страх, она все-таки поддалась желанию и сошла со знакомой дорожки. Волк заботливо раздвигал ветки деревьев и пропускал Киру вперед. Через некоторое время лес поредел и можно было вновь спокойно прогуливаться, как в обычном городском парке. Глаза постепенно привыкали к вечерним сумеркам и начинали видеть без искусственного освещения.

– Предпочитаешь ходить только проторенными тропами?

– Да. Так спокойнее и безопаснее.

– А чего ты опасаешься?

– Мало ли что может произойти в лесу, – Кира пожала плечами, – дикий зверь, несчастный случай или простая глупость, которая позволит заблудиться.

– Ну, со мной тебе этих неприятностей бояться нечего. Разве что дикого зверя, но сегодня я постараюсь быть ручным, – Волк снова улыбнулся, но у Киры по спине пробежал холодок.

– А вообще я спрашивал про дороги жизни. С них ты тоже боишься сворачивать только потому, что все вокруг них таит в себе неизвестность?

Кира почувствовала заслуженный укор и задумалась:

– Да, я действительно этого боюсь, ты прав. Но я предпочту все-таки неизвестность и риск, если увижу, что дорога ведет в тупик или к обрыву.

– А как твои исследования? Куда ведут тебя эти дороги? В тупик или к обрыву?

Кира остановилась и пристально посмотрела в глаза Волка:

– Ты считаешь, что мне уже пора свернуть?

Он молчал и только продолжал смотреть в глаза, а через них и в душу Киры. Смотрел долго, как будто не мог насмотреться и понять для себя что-то важное. Очень важное. И Кира не смела отвести взгляд, стояла как зачарованная, осознавая себя только незначительной частью этих немыслимо зеленых глубоких глаз, в которых отражался не только весь мир, но даже его божественный смысл и тайна бытия… В какой-то момент все прекратилось, и Кира поняла, что они снова идут по темному лесу, освещаемому только луной и звездами. Огней тропы теперь не было видно, но Кира уже не боялась. Она почувствовала какую-то необъяснимую, неизвестно откуда взявшуюся, фундаментальную уверенность и полностью успокоилась.

– Ничего не бойся, – проговорил Волк, бросая на траву свою куртку и приглашая Киру присесть.

Он устроился рядом и снова заглянул в глаза попутчицы:

– Ничего не бойся, – повторил мужчина, беря ее руку в свои.

– А я ничего и не боюсь, – смущенно улыбнулась Кира.

– Не бойся, будь сильной, даже если будет очень страшно, даже если окажешься одна и некому будет тебя поддержать. Даже если все перевернется вверх дном, а ложь станет правдой, даже тогда ничего не бойся, – как молитву повторял одни и те же слова Волк.

Сквозь безмятежную уверенность и покой к Кире начал пробиваться легкий ветер волнения, но теплые руки и глаза Волка не позволяли ей прочувствовать всего до конца. Она слушала и понимала, что все, о чем говорит этот странный человек, ее саму абсолютно не касается. Она просто слушала, не совсем осознавая, для чего Волк говорит ей эти непонятные слова:

– Ты знаешь, что Зона не может принести людям ни добра, ни счастья. Она играет с нами, как ребенок со своим щенком. Она таит в себе куда большую опасность, чем может показаться на первый взгляд. Это тебе скажет любой, кто был там хотя бы один раз. Я хочу, чтобы ты знала это и никогда не забывала об опасности. Море тоже может быть спокойным, но обязательно придет жестокий шторм, который не пощадит того, кто не был к нему готов. Вглядываясь в спокойную равнину житейского моря, каждый день, каждую минуту помни, что где-то, совсем рядом с тобой, зарождается безжалостный шторм. И будь всегда к нему готова. Понимаешь?