Человек без маски

─ Товарищ подполковник, мне все-таки непонятно… Какая связь может быть между идеологией и здоровьем… Если человек здоров, это еще не означает, что гений или политик…

Дрогов моментально оживился. Он наступил на любимую мозоль офицера. Он крякнул, и оскалив, слегка пожелтевшие зубы, произнес:

─ Слава Богу, капитан Рокотов входит в свои обязанности… Мне это очень приятно… Очень приятно…

Сделав передышку, он сделал серьезное выражение лица и сухо бросил:

─ Андрей Петрович, я вижу, что ты никому не льстил, даже нашей партии… Так ли это?

Рокотов моментально вспыхнул. Его лицо стало красным, по спине пробежали мурашки. Сомнений не было. Моисеев во время визита вся и все изложил. Изложил в лучшей форме, так он делал всегда, когда вопрос касался персонального дела коммуниста или партийной характеристики для выдвижения на вышестоящую должность. Он встал, сделал пару шагов к начальнику, сидевшему в кресле, и со злостью выдавил из себя:

─ Товарищ подполковник… Самойлов и его гонец сделали свою миссию… Мне остается только ждать приговора… ─ Рокотов презрительно усмехнулся и вышел вон.

Вскоре он оказался в горизонтальном положении. С облегчением вздохнул. С армией все покончено. Недавняя мечта сделать хорошую военную карьеру ушла в прошлое. Он уже жил гражданской жизнью. Намек Дрогова на неоднозначное понимание политики партии, его как полувоенного, полугражданского человека просто убил. Вывод был однозначный. Кто не соглашался с партийными установками ─ изгой общества. Офицеру Рокотову, без всякого сомнения, грозило особое увольнение из армии, с довесками, от которых ему никогда не избавиться. Он тяжело вздохнул, натянул по самую голову одеяло и глубоко заснул…

1979 год. 20 марта. Вторник. После завтрака Рокотов впал в уныние. Причиной этому была тоска по Алле, жене. От нее до сих пор не было ни весточки, ни звонка. Не появлялась она и сама. Он за эти дни и ночи очень многое передумал о своей семейной жизни. Рокотовы жили не хуже, чем другие офицеры, не говоря уже о том, что они побывали в ГДР. У них были другие проблемы, проблемы семейные. Алла никогда не утруждала себя по хозяйству, не помогала она и своему мужу. Он убеждался в этом почти каждый день, однако из этого трагедии не делал. Он считал, что его предназначение, как настоящего мужчины в том, чтобы, как это возможно, больше разнообразить жизнь молодой и красивой женщины. Многие этого не делали или не смогли сделать. Не все удавалось и Рокотову.

Армейская жизнь напрочь отметала все то, что мешало боевой готовности подразделений. Больше неустройств испытывали семьи, оказавшиеся в «дырах». Курсант Рокотов побывал в одной из них во время стажировки в Забайкальском военном округе. В десяти километров от китайской границы. Он в один миг понял, что на деле означала профессия «защищать Родину». Палящее солнце и песчаные бури вперемешку с повседневными пьянками местных жителей приводили его к далеко нерадостным мыслям. Все это было страшно далеко от советского образа жизни, о котором болтали средства массовой информации…

Во время размышлений Андрей все больше и больше склонялся к выводу. Алла никогда не была его второй половинкой, без чего немыслима успешная карьера офицера. Да и не только карьера. Без взаимного понимания и поддержки невозможна и человеческая жизнь…

Вечером псих обратился к «Правде». На этот раз его привлек Афганистан. Автор статьи писал: «Симпатии и поддержка советских людей на стороне народно-демократического строя Афганистана, его законного правительства, и на стороне народа дружественного нам Афганистана…». Рокотов слегка вздохнул, затем улыбнулся. Мысль написать письмо Министру обороны СССР или, в крайнем случае, полковнику Самойлову с просьбой направить его для службы в сопредельное государство, возникла у него спонтанно. После выполнения интернационального долга рвануть в академию и продолжить службу. В худшем случае, попроситься в другой округ или дивизию. Сейчас его не страшило то, что ему рассказал майор Хомуло. Рокотов трудностей не боялся…

Только поздно ночью псих со звездочками отказался от своей затеи. Мечта стать интернационалистом или Героем Советского Союза показалась ему очень наивной, детской. Никто из начальства не отважится послать его даже на амбразуру, а вдруг он изменит решениям партии… С этими мыслями он и заснул.

1979 год. 21 марта. Среда. После завтрака Рокотова в срочном порядке пригласили к начальнику отделения. Дрогов встретил его очень сухо, без всяких эмоций. Даже не соизволил ответить на его приветствие. Не пригласил его и присесть. Пациент сделал это сам, знал заведомо, если начальник не в духе ─ предстояла головомойка. И не ошибся. Дрогов набычился, и взяв в руку карандаш, стал им сильно стучать то по столу, то по своей черной папке, лежавшей перед ним. Псих, сделав лукавую физиономию, некоторое время наблюдал за врачом. Затем он резко переменился. Его лицо стало сосредоточенным, с несколько напускной серьезностью. Он был весь во внимании к важной персоне. На какой-то миг взгляды мужчин встретились. И тут же уши приглашенного уловили:

─ Рокотов, я честно говоря, не ожидал, что ты являешься птицей высокого полета… Тобою интересовался политический шеф госпиталя…

Сильно стукнув карандашом по столу, что свидетельствовало об его нервном напряжении, он продолжил:

─ Подполковник Крышкин ─ известная личность, участник чехословацких событий… Он в нашем отделении бывает только в исключительных случаях…

Андрей слегка приподнялся со стула и с явным непониманием спросил:

─ Я не пойму, в чем меня винят? В том, что я сижу по чьей-то воле или приказу в этом заведении… Или меня скоро выпустят на долгожданную свободу?

Явный намек с подвохом симпатичного мужчины с слегка отпущенной бородой, начальнику не понравился. Он стиснул зубы, затем приподнялся с кресла и громко рявкнул:

─ Капитан, не забывайся… Я старший по званию… Я хочу сказать, что ты…

Продолжить мысль ему не удалось. Рокотов его опередил. Он выпалил мгновенно, словно выстрелил навскидку из автомата:

─ Не надо меня учить ни военному ремеслу, ни жизни… Одно я знаю четко ─ я больной. Больным политика и нотации не нужны… Особенно в психушке…

Он злорадно усмехнулся и вновь выдавил из себя:

─ Товарищ подполковник, лечите меня, остальное не Ваше дело…

Выйти вон и хлопнуть дверью, как он сделал в прошлый раз, Рокотов сейчас не хотел. Он все еще не понимал, что стряслось в психушке и почему какой-то Крышкин им заинтересовался. Он никогда не слышал об этом офицере. Смутно представлял он и руководство в военном госпитале.

После короткой паузы выстрелил в своего противника и Дрогов. К удивлению психа, сделал он это неудачно:

─ Андрей Петрович, мне не хочется напоследок ломать копья об твою умную голову… Ой, как не хочется…

Окинув взором сидевшего напротив, он еле слышно добавил:

─ Я и мои подчиненные свое дело сделали, теперь очередь за верхами…

Затем он кисло усмехнулся и стал перебирать стопку бумаг, лежавших на столе. Рокотов сильно сжал кулаки. Ему теперь все было ясно. Он быстро встал и четко произнес:

─ Товарищ подполковник… Спасибо за откровенность… Некогда тайное всегда становится явным…

Затем он улыбнулся и тут же покинул кабинет. В коридоре ему повстречался майор Колесников. Мужчины прошли мимо, не остановились. Даже не поздоровались.

Остаток дня Андрей Рокотов был в думах. Думал он, лежа в кровати, думал и в движении, когда, словно помешанный, бродил по отделению.

Чем больше он думал, тем больше приходил к однозначному выводу. В психушке ему пребывать осталось недолго. Неделю, не больше. В том, что его спишут на гражданку подчистую, он тоже не сомневался. Большие звезды нервничали, значит ─ срубят наверняка…

Заместитель начальника окружного госпиталя по политической части подполковник Крышкин, присутствуя на совещании политработников, не ожидал, что ему придется «выдернуть гвоздь» из стула. Генерал-майор Баранов очень долго и нудно агитировал подчиненных за действенную работу по пропаганде решений ХХУ съезда КПСС. Затем он стал анализировать недостатки в работе низов. Больше всех досталось начальнику политического отдела мотострелковой дивизии полковнику Самойлову. У него было два самострела, один солдат находился в бегах. Капитан Рокотов пытался ограбить магазин, сейчас на излечении в военном госпитале…

Крышкин был в явном замешательстве, когда докладчик назвав его фамилию, очень строго предупредил:

─ Товарищ подполковник… Я надеюсь, что военная медицина не допустит роста правонарушений, особенно среди тех, кто носит звезды…

Крышкин на совещаниях, как правило, сидел «на Камчатке». Сидел с общей тетрадью в руках. В ней он записывал указания старших начальников. Наиболее важные подчеркивал красным карандашом. В этот понедельник Борис Иванович долго не мог проснуться. Сказалась пьянка, был на дне рождения у подруги своей жены. У него не только давило на виски, но и страшно бурчало в животе. Услышав свою фамилию, он быстро встал и несколько оловянными глазами уставился на генерала. Затем расправил плечи, и четко сильно отрубил:

─ Товарищ генерал… Я искореню преступность в госпитале…

На этом его словесный запас закончился. Не потому, что он был туповатым человеком. Он просто-напросто не знал, о каком больном офицере шла речь. Выручил его полковник, сидевший за большим столом, неподалеку от трибуны. Он приподнялся из-за стола, повернулся в сторону докладчика и с умным выражением лица доложил:

─ Товарищ генерал… Я уже в курсе всего… Мы держим руку на пульсе…

Генерал-майор утвердительно кивнул головой и вновь стал бубнить себе под нос. Крышкин некоторое время стоял по стойке «смирно». Ждал от начальника приказа присесть. Его все не было и не было. Его терпение лопнуло. Он медленно опустился на стул и испуганно посмотрел на оратора. Затем вздохнул и с большим усердием заработал авторучкой.

Утром Крышкин позвонил командиру «психов» и снял с него стружку. Для пущей важности своей персоны он обратил внимание подчиненного на то, что ему за упущения в политико-воспитательной работе в 13 отделении, пришлось трижды «дернуть» жопой. Не упустил он из внимания и офицера Рокотова. Ради него и звонил. Крышкин, словно командир перед боем, властно буркнул в трубку:

─ Завтра же лично побеседуйте с этим умным психом…

Скрипнув зубами, он еще больше взбеленился:

─ В нашем госпитале только больные, только боль-ны-е-е… Запомните это, подполковник…

Дрогов во время разноса едва сдерживал себя, чтобы не запустить трубку в того, кто истошно все это время из нее вопил. Желание было, но мешал страх. За рукоприкладство в армии, откуда бы оно не исходило, любые чины строго карались… Он вздохнул и набрал номер телефона майора Колесникова.

1979 год. 22 марта. Четверг. Проснулся Рокотов за час до завтрака. Обитатели психушки все еще находились в горизонтальном положении. Он с удовольствием сделал небольшую разминку. Бег трусцой по небольшому холлу и несложные физические упражнения особой энергии психу не приносили, однако способствовали трезвости его ума.

После приема пищи он вновь оказался в постели. Не спал, лежал с открытыми глазами. И почти все это время смотрел на потолок. От внешнего мира он был отрешен. Лишь иногда из его глаз выбегали небольшие струйки прозрачной жидкости. Через некоторое время они исчезали в его черной бороде, в которой кое-где выглядывали седые волосы…

Только к вечеру Рокотов развеялся. Произошло это, благодаря его коллегам, офицерам. Туликов и Мороков пригласили его поиграть в карты. Он охотно согласился. Играли в столовой, за закрытыми дверями. Азартные игры для обитателей психушки запрещались. За игрой мужчины рассказывали друг другу анекдоты или веселые эпизоды из армейской жизни, делились впечатлениями о текущей жизни страны. Мороков, к удивлению Рокотова, оказался не только заядлым картежником, но и настоящим фанатиком спорта. Он то и дело тараторил о предстоявших Олимпийских играх в Москве, что его часто приводило к поражениям в карточной игре. Очередной «дурак» старшего лейтенанта не обескураживал. Он улыбался, брал колоду в руки и тут же их раздавал. После игры Рокотов присел к газетному столику…

1979 год. 23 марта. Пятница. Очередной день для Андрея Рокотова начался с неожиданностей. Сразу же после завтрака его пригласил Колесников. Он был очень строгий к своему пациенту, как никогда раньше. Во время осмотра он называл его только по фамилии или званию. Несколько напыщенная субординация майора не прибавила оптимизма психу. Иногда ему казалось, что вот-вот его посадят в самолет и отвезут в Москву, в военный госпиталь имени Бурденко и там основательно обследуют. В том, что столица его отпустит и даст возможность ему учиться дальше, он не сомневался. Здесь же, в 13 отделении его просто-напросто доканали. Страшила его не столько медицина, а сколько одиночество. Он все ее сторонился собратьев по психушке, за исключением двоих ─ Туликова и Морокова.

На этот раз обследование затянулось, затянулось основательно. Колесников повторил практически все то, что он делал с пациентом за все время его пребывания в психушке. Появилось и новое. Уже перед самым уходом больного, он попросил его принести в лабораторию мочу и кал. Рокотова удивился и съязвил:

─ Товарищ майор… Я не Василий Иванович Чапаев, в академию поступать не собираюсь…

Колесников на реплику не ответил. Он криво усмехнулся и тут же уткнулся в свой талмуд. Он был явно не в духе. Вчера он получил настоящую взбучку от своего шефа. И все началось с Дон Кихота, капитана Рокотова. Алексей Михайлович давненько так упорно не работал, как прошлую ночь. Он проверил не только все истории болезней своих подопечных, но и полностью обновил журнал политических занятий. Подполковник Крышкин слыл по госпиталю настоящим удавом, мог проглотить любого. Майор слегка заскрежетал зубами. Умный псих из Вале требовал не только особого внимания, но и правильной медицинской терминологии…

После обеда Рокотов вновь оказался на приеме у врача, на этот раз у начальника отделения. В отличие от невропатолога, психиатр устроил ему настоящий допрос. Дрогов, слегка насупившись, спросил его:

─ Товарищ капитан, как Вы реагируете на критические замечания своих начальников?

Вопрос не застал пациента врасплох. Проверку на лояльность к старшим по званию и должности он уже проходил, проходил неоднократно. Он широко улыбнулся и ответил:

─ Любой начальник для меня это есть созвездие ума и таланта, принципиальности и порядочности… И…

Его философствование офицер прервал мгновенно. Он скривил физиономию, и сделав карандашом пометку на стандартном листе бумаги, тут же задал очередной вопрос:

─ Товарищ Рокотов, имели ли Вы за время службы взыскания или поощрения? За что они получены?

Мужчина с бородкой тяжело вздохнул. Взысканий у него не было, благодарностей же уже было около дюжины… Он слегка стиснул зубы. Он до сих пор не понимал, ради чего велся такой массированный обстрел его личности. Он решил свой ответ несколько видоизменить. Сделав саркастическую улыбку, он посмотрел на подполковника и тут же в его голову пришла мысль, от которой ему стало даже легче дышать. За что мог получать взыскания или благодарности Дрогов? За досрочно списанных на гражданку преступников и алкоголиков?

Размышлять дальше у Рокотова не было времени. Он сделал серьезное выражение лица и промолвил:

─ Мои благодарности, товарищ подполковник, не падали с неба. Они пропитаны моим умом и потом…

Затем, не скрывая презрения к персоне с большими звездами на погонах, которая что-то помечала карандашом, он продолжил:

─ Взысканий у меня нет… Ни партийных, ни дисциплинарных…

На этом допрос закончился. Дрогов слегка взмахнул рукой в сторону психа и тут же принялся что-то писать…

1979 год. 24 марта. Суббота. После завтрака в психушке начался парко-хозяйственный день. «Синие» убирали комнаты общественного пользования, «коричневые», те, кто носил одноцветную робу, приводили в порядок свои тумбочки и кровати. Рокотов принял самое активное участие в коммунистическом субботнике. Мало того. По его инициативе был ликвидирован спертый воздух, который день и ночь буйствовал в помещении. Он лично сам открыл все окна и фрамуги. Воздух был не только свежим, но и теплым. Чувствовалось приближение весны. Свет, тепло, излучаемые центральным телом Солнечной системы, радовали тех, кто находился за решетками.

После окончания уборки Андрей упросил дежурного, чтобы обитатели психушки вышли на прогулку. Сержант Волков долго сопротивлялся, но сдался. Скорее всего, он имел разрешение от начальника отделения. Рокотова во двор опять не пустили. Он и нисколько об этом не переживал. До «дембеля» ему оставалось совсем немного. Просить разрешения о прогулке у начальника или лечащего врача, он не хотел. Как и понимал, что никому из них офицер с красивым каллиграфическим почерком уже больше не нужен. Не нужен он был и старшей медицинской сестре, которая внезапно заболела. О болезни Ольги Коркиной он узнал от Морокова. После обеда Рокотов принял горизонтальное положение. Он вскоре заснул.

1979 год. 25 марта. Воскресенье. С утра до вечера Рокотов находился в горизонтальном положении. «Не кантовать» ему было предписано негласным уставом очень давно. Во время обеда он был слегка шокирован, когда заметил, что за время его пребывания состав психов значительно обновился. Выписали из отделения и рядового Акаева, которому он давал мудрые советы. В понедельник должен покинуть психушку капитан Туликов…

Газет в этот день не было. Психу со звездочками было и не до них. Он весь день хандрил. От умопомешательства спасал только сон…

1979 год. 26 марта. Понедельник. Первый день очередной недели начался в отделении активно. После завтрака почти дюжина психов побывала на приеме у врачей. О ком или о чем они разговаривали, Рокотова абсолютно не интересовало. Не имели интереса к его персоне и офицеры в белых халатах. Они проходили мимо него несколько раз. Никто из них не ответил на его приветствие. Не заискивали перед ним и дежурные по палате. Георгадзе утром слегка кивнул ему головой и больше уже его не замечал. Умный псих на это и не обижался. Его эпопея в психушке окружного военного госпиталя № 367 подходила к концу.

Обед у Рокотова был сытным, не обошлось и без спиртного. Причиной этому ─ прощание с Туликовым. Деликатесы и водку офицеру принесла его жена. Лично сам он не пил, не хотел расстраивать супругу. Мороков и Рокотов поделили шкалик на двоих. Андрей очень быстро расправился со спиртным. Ему казалось, что он вообще никогда в жизни не пил напиток, от которого приятно першило в горле и туманило голову. Туликов простился с Мороковым в столовой, с Рокотовым ─ перед дверью, ведущей на «свободу». Он слегка полуобнял высокого мужчину и еле слышно произнес:

─ Ну, мой брат, пришла пора и прощаться…

У него тут же на глазах выступили слезы. Потом, несколько задыхаясь, не то от слез, не то от волнения, он продолжил:

─ Андрюха, я все эти дни думал о тебе… Не вру… Такие офицеры, как ты, нашей армии нужны… Без тебя ей хана…

Выступили слезы и у Рокотова. Он очень сожалел, что за время пребывания с седовласым не поговорил с ним по-дружески, по душам. Он крепко его обнял и со вздохом произнес:

─ Спасибо тебе, Василий… Большое спасибо… Желаю тебе здоровья и еще раз здоровья… ─ Он резко развернулся и вышел вон из небольшого предбанника.

После трогательного прощания Рокотов некоторое время сидел перед телевизором. Затем пошел в постель. Алкоголь давал о себе знать. И не только это. Он никогда не появлялся с запахом спиртного ни перед своими подчиненными, ни перед начальниками. Не хотел и здесь, перед психами…

Проснулся он ровно в полночь, по естественной надобности. После не удержался, вновь потянулся к знакомому источнику информации. Особое внимание в главной газете страны у него вызвала статья Вилли Штофа, члена Политбюро ЦК СЕПГ, Председателя Совета Министров ГДР «Испытанным курсом». Лидер социалистического государства на немецкой земле писал: «Трудящиеся ГДР в преддверии 30-летия образования страны успешно трудятся над выполнением директив IХ съезда СЕПГ по развитию народного хозяйства… Народ ГДР никогда не забудет, что Советский Союз с самого начала оказывал молодой республике неоценимую помощь и братскую поддержку. Решающее значение для народного хозяйства ГДР имеют советские поставки сырья и топлива. Они покрывают наш импорт природного газа на 100 процентов, нефти ─ почти на 90%, железной руды ─ на три четверти…».

1979 год. 27 марта. Вторник. Утро для Рокотова показалось особенным, не таким, каким оно было раньше все эти дни. Скорее всего, на его приподнятое настроение повлияло спиртное. Не последнюю роль в этом он отводил и вчерашнему прощанию с капитаном Туликовым. Откровенное признание офицером важности его персоны прибавило психу сил, особенно душевных. Он уже не боялся испытаний в предстоящей гражданской жизни, которые ему были определены советской системой, в первую очередь, партией.

Почти целый день Андрей находился в горизонтальном положении. Спал и думал, думал и спал. В отличие от недавних эти думы были совсем другие. Они были куда легче, чем те тяжелые, которые отбирали у него море нервов и физических сил. Псих поневоле частенько смотрелся в приплюснутое зеркало в туалетной комнате и тяжело вздыхал. Заточение не прошло даром. Большой клок седых волос, хоть и красил его шевелюру, но и одновременно свидетельствовал о совсем другом. Посеребрила седина и его бороду. Рокотов последние две недели не брился. Делал это специально, хотел походить на Эрнесто Че Гевара, своего духовного отца. На кубинского революционера хотели походить и его сокурсники по военному училищу…

1979 год. 28 марта. Среда. После завтрака Рокотова в срочном порядке вызвали в кабинет лечащего врача. К его удивлению, майора Колесникова в нем не оказалось. Вместо него в кресле сидел Волков. Увидев недоуменное лицо вошедшего, он быстро вышел из-за стола, и протянув офицеру медицинскую книжку, еле слышно произнес:

─ Товарищ капитан… Это Вам… С этого дня Вы уже не находитесь на пайковом обеспечении нашего госпиталя…

Рокотов все еще не понимал, почему не сам лично лечащий врач вручил ему этот документ. Он несколько дрожавшими руками взял книжку и уставился на нового «шефа». Сержант вел себя совершенно спокойно. Он вновь сел в кресло, и с явным равнодушием к стоявшему, сказал:

─ Все офицеры ушли на совещание… Они к Вам, товарищ капитан, вопросов не имели…

Рокотов слегка кивнул головой и в сей миг покинул кабинет. Затем ускоренным шагом направился в столовую, присел за стол. Раскрыл медицинскую книжку, стал ее листать. На одной из страниц была свежая запись: «13 отделение ОВГ 367. Капитан Рокотов А. П. находился на стационарном лечении и обследовании с 19 февраля по 28 марта 1979 года. Диагноз: освидетельствован ГВВК по ст. 8-б- гр. III пр. МО СССР № 185-73. Объектные данные, лечение и результаты обследования: признан негодным к военной службе в мирное время, ограниченно годен II степени в военное время. Свидетельство о болезни выдано в часть. Целесообразно: 1) отстранить от боевых дежурств на период, связанный с увольнением; 2) предоставить очередной отпуск за 1979 год. Начальник отделения п/п-к медицинской службы Дрогов».

Рокотов тяжело вздохнул и неспеша закрыл свой основной медицинский документ. Некоторое время сидел без движений. Сейчас у него иссякли не только физические силы, но и отключился мозг. Он все еще не верил, что он уже больше не будет все дни и ночи напролет думать о своей неудавшейся карьере или о том, кто в этом виноват. Лично он сам, как мужчина или та система, та партия, членом которой он был? Он еще до сих пор не понимал, за что его насильно посадили и кем он был в психушке. Офицер или политзаключенный, диссидент или русский Че Гевара? И почему судьба распорядилась именно так, а не так, как он мечтал все эти годы. Ради счастья, главного блага на земле, он делал самое малое ─ служил своей Родине, народу честно и добросовестно, был человеком без маски.

Сборы у бывшего психа были недолгими. Мужчина, неспеша идущий в сторону автобусной остановки, особой радости не испытывал. Он все еще находился в шоке. Его душу разрезали по частям, разрезали по-живому. Неожиданно перед ним появился мальчишка с копной черных волос, который плаксивым голосом проклянчил:

─ Дяденька, дайте мне, пожалуйста, звездочку… Я Вас очень прошу, дяденька…

Рокотов остановился и свысока посмотрел на того, кто так жалобно просил. Затем он улыбнулся, быстро снял с себя полупальто и накинул его на хрупкую фигуру малыша. Несколько присел на землю и тихо произнес:

─ Малыш, бери мой подарок… Подарок от настоящего офицера. Я дарю его тебе от всего сердца…

Слегка стиснув зубы, он добавил:

─ Прощай, будущий воин…

Мальчишка-грузин некоторое время внимательно смотрел на высокого дядю и что-то пробурчал себе под нос. Он не понимал, почему так быстро он получил такой большой подарок и почему офицер плакал.