Архитектор

Через двадцать минут после известия под каблуками его вычищенных до зеркального блеска туфель захрустела прибрежная галька. В городской черте из-за стоков река замерзала только в лютые морозы. Мягкая зима – лёд в этом году так и не встал, – сделала мост излюбленным местом самоубийц. Горин прикинул: десятиметровые опоры и глубина метра четыре – мало шансов выжить. Классика. Труп Данейко извлекли в пятидесяти метрах ниже по течению. Тело зацепилось за коряги на отмели. Горин подошёл к судмедэксперту Суздальскому, возившемуся возле тела.

– О, Горин! – воскликнул он тоном, каким встречают долгожданных гостей на вечеринке, – Твоя, что ли?

Суздальский, не вставая, протянул пачку сигарет. Горин не отказался. Он едва сдерживал позыв рвоты, сигарета не помешает.

– Помогли, или сама? – спросил инспектор после того как приступ тошноты прошёл.

– Похоже, сама, но чтобы сказать точнее, нужно время. Часа три, – Суздальский поднялся на ноги, потирая занемевшие колени, – по крайней мере, видимых следов борьбы нет.

Он прикурил Горину, потом себе. Вышедшее из-за тучи солнце осветило лысину эксперта, засиявшую нимбом – вылитый святой.

Не вынимая сигарету, Суздальский крикнул двум стоявшим поодаль сержантам: «Всё, пакуйте её!». Те подошли с кислыми лицами, работа не из приятных. «Давайте, давайте!» – подбодрил их эксперт. Стряхнув попавший на рукав куртки пепел, он по-приятельски взял Горина под локоть.

– Пройдёмся, Дима, – сказал он, не шевеля губами, будто за ними следили.

Горин повиновался.

– Холодно сегодня, – Дмитрий выдохнул облачко дыма и отправил щелчком окурок в медную воду реки.

– Не то слово, – несмотря на возраст, Суздальский проворно поднялся по ступеням к дороге, где на обочине выстроилась вереница машин с включёнными проблесковыми маячками, – говорят, лета не будет вообще.

Горин хмыкнул. Из-за выпавшего мокрого снега его туфли скользили по отшлифованному граниту ступеней, отвлечёшься на разговоры – переломаешься.

Наверху сновали люди. Казалось, рядовое событие, а согнали едва ли не все службы: полиция, спасатели, следователи, медики, кого только не было. Ограждения набережной атаковали зеваки, вооружённые телефонами с включёнными камерами. Чужая смерть для них – подтверждение собственного существования, пусть зачастую бессмысленного.

– Слушай, такое дело, – заговорщически проговорил Суздальский, почти не двигая губами; Горина всегда удивляла эта его способность, – мои, пока я тут возился с твоей подружкой, проверили камеры. Все оказались выключены.

– То есть записи нет?

Суздальский развёл руками.

– Муниципалы грешат на замыкание, но слабо верится.

– А на подъезде к мосту?

– Мы поймали её на камерах у площади «Федерации», – он ткнул пальцем на другой берег, где светились вывески торгового центра, – она вышла из такси. Вызывала сама из терминала возле дома. Потом провал на полчаса. Как специально отрубили, понимаешь? Не знаю, поможет ли это. Не всё просто. И да, человек к ней подходил. Попал в тень, так что сказать особо нечего. Он вытащил из внутреннего кармана крутки телефон и протянул Горину. Дмитрий некоторое время вглядывался в отблёскивающий на солнце экран. Сказать, действительно, нечего. Если не одно «но». Он коротко кивнул.

– Узнаешь? – удивился Суздальский.

– Нет, – Горин цыкнул, – отправь снимки мне. Официально. Поработаем с ними.

– Для тебя что угодно, – Суздальский рассмеялся и хлопнул Горина широкой ладонью по плечу. Глядя на добродушное лицо этого человека, не поверишь, что он две минуты назад возился с трупом.

Горин сел в машину, рванул с места. Нужно успокоиться. Он включил радио, играл джаз – пойдёт. После Суздальского он успел переговорить со старшим следствия, приказал передать дело. У того даже глаза заблестели, как если бы он сорвал жирный куш в лотерею. Оно и понятно: бумажной возни по суицидам тьма, а результат для статистики мизерный. Музыка прервалась новостями. Так, ничего интересного – где-то открывали новую дорогу, построили школу, выплавили столько-то стали, сделали столько-то танков, в Европе – народные протесты, война вот-вот закончится. Ни слова о Митичеве. Дмитрий убавил громкость.

В контору возвращаться не хотелось. Горин размышлял, не выдал ли он себя, когда Суздальский показал ему снимок. Хитрый лис видит больше, чем кажется. Если он что-то заподозрил, может донести «собственной безопасности», а этим собакам только кинь кусок мяса. Дружба – дружбой, а служба – службой. Зачем он вообще заикнулся про эти камеры? Провокация? Проверка на лояльность? Никогда не знаешь, кто и когда воткнёт нож в спину. Нужно всегда быть настороже: никаких лишних слов, эмоций, любой взгляд может стоить свободы. Тело – непроницаемая мембрана. Оно – машина, призванная только служить делу партии: жить, как скажут, умереть, когда скажут. Нет другого выбора, кроме сделанного за тебя.

Дмитрий, миновав блокпост, преграждавший один из выездов на скоростной диаметр, «положил» стрелку спидометра. Он глубоко вздохнул, будто с плеч свалился камень. Скорость – единственная вольность. Он почувствовал облегчение, лавируя между грузовиками, ползущими на автопилотах. Но его лицо оставалось слепком, напряжённым и строгим. Надо соответствовать. Нормам, законам, требованиям, инструкциям, принципам, правилам, приказам. Здесь на трассе он – бежавший узник, опьянённый сладким воздухом свободы и забывший от головокружения, что собаки давно взяли след: залежался в прелой листве, считай – погиб. Ты всегда на виду, всегда уязвим, лёгкая мишень для тех, кто метит на твоё место. Лучший, безупречный, всегда говорящий правильные вещи; нужно быть человеком, с которым трудно поспорить, ибо всё им произнесённое – истина, заключённая в книжечку лучших изречений лидера партии. Самое страшное – неодобрение, стыд, загоняющий в петлю. Верность сильнее огня.

Возле рекламного щита с надписью красным «Думать, служить, сражаться!» на фоне шеренги солдат, ощетинившихся стволами автоматов, он сбросил скорость и свернул с автострады. Дальше дорога шла вдоль пирамидальных тополей, тянувших чёрные ветви к небу. Эти стройные высокие деревья высадили пятьдесят лет назад в память о людях, не вернувшихся с войны. В День партии здесь появлялись новые саженцы – дань жертвам сражений или просто прихоть, никто не разбирался, потому что аллея стала парком, островком выхолощенной природы, где можно побыть одному. По-настоящему. Говорили, здесь ни одной камеры. Горин остановил машину возле кованых ворот с табличкой-расписанием работы. Дальше – пешком. К парку примыкало кладбище. Туда он и направился, немного побродив пустующими дорожками.

Стена городского колумбария назывался тянулась метров на триста вдоль вымощенной плиткой дорожки, усыпанной пластмассовыми цветами; некоторые уже почернели, видно, оставили давно, в зиму или ещё раньше. Дмитрий не принёс цветы. Никогда их не дарил. Единственный букет, что получила жена, – свадебный.

Горин не сразу нашел её портрет. После похорон он здесь не появлялся, а гранитная стена с прахом умерших, – странная братская могила, – «выросла» почти втрое. Когда нашёл, сел на скамью с железной спинкой в виде двух ангелов у райских ворот и, обхватив себя обеими руками, как если бы спасался от холода, стал едва заметно раскачиваться вперёд и назад. Он безотрывно глядел на портрет, но взгляд проходил сквозь него, сквозь стену, куда-то за пределы этого мира, который вдруг утих, должно быть исчез, оставив Горина с самим собой. Она смотрела на него всё тем же прощающим взглядом, как тогда, когда он зажал ей нос и рот, не оставив шанса выжить. Да, он мстил. Мстил за страшную непоправимую ошибку, лишившую его сына. Мстил за то, что она всегда была слишком покладистой, не смевшей сказать слова против, за её слабость, беззащитность, собачью преданность, чрезмерную правильность, набожность. Она всегда стонала, когда он спал с ней. Не от удовольствия, а от боли, превращаясь при этом в окоченевший труп, с которым омерзительно ложиться в постель. Она прощала его. И шла молиться. Всегда ему всё прощала, всегда за него молилась. А он любил и ненавидел её, и все его попытки разжечь в ней страсть, натыкались на невинные и полные слёз глаза монашки, для которой грех мог быть только личной жертвой во имя деторождения.

Её смерть списали на травмы. Только идиот поверил бы в это, но никто не стал разбираться. Горин уже тогда стал фигурой значительной, идти против него желающих не нашлось. Оказалось, проще закрыть глаза. Сделки с совестью, порождающие безнаказанность, стали приметой времени. Его же охватывал ужас при мысли, что дочь, единственный оставшийся родной человек, знает правду. Она боготворила мать и не смогла смириться с её утратой. После похорон она не произнесла ни слова, – Горину было некогда ею заниматься, он только стал федеральным инспектором, – через неделю наглоталась таблеток, и если не Арбенин, он потерял бы и её.

Модель № 205

«Не нравится, когда за тобой наблюдают?»

«Что ты чувствуешь: страх, ярость?»

«Это не игра».

«Игры закончились».

«Я жду тебя».

Горин смотрел на чёрный экран телефона и не верил глазам. Строчки высвечивались одна за другой, аппарат не реагировал на прикосновения. Кто-то управлял им. Мелькнула догадка. Чёртова метка, залили вирус. Что дальше? Скажут, у нас компромат, гони деньги? Некоторое время ничего не происходило, потом телефон перезагрузился, на экране появилась карта с геометкой. Горин хорошо знал место. Брать спецназ – шума много, толку никакого. Ведь ждали его. Явишься с бойцами, рыба уплывёт и заляжет на дно, а они что-то знали о Митичеве, НОВА, «Отражении». Нужно действовать. На свой страх и риск. Не впервой.

Он вызвал такси-беспилотник. Через двадцать минут его лицо осветили красные всполохи неоновой вывески ночного клуба «Патриот». Если нужны знакомства в мире богемы, то заводить их следовало здесь. Начинающие актрисы, стареющие политики, писатели удачливые и провалившиеся, журналисты, бизнесмены, дети партноменклатуры – все крутились в заведении. Поговаривали, им через третьи руки владел сын Митичева. Неприкосновенный остров разврата среди холодного моря порядка, насаждаемого партией железной рукой, посвящённым известен воскресными кинки-вечеринками, по сравнению с которыми античные оргии – невинные шалости. Их участники отбирались с особой тщательностью, исключительно «по рекомендации», чтобы не допустить огласки. Хоть сеть и была забита порнографией из «Патриота», сделанной низкокачественными скрытыми камерами, владельцы клуба открещивались от обвинений в разложении нравственности, представляя воскресные встречи лишь клубом для избранных, где можно позволить себе быть раскованнее, чем обычно. Считалось, если попадаешь в список приглашённых, считай, тебе открыты двери кабинетов даже самых влиятельных людей. Город с двойным дном, благопристойность – мишура.

«Патриот» оказался забит под завязку. Удивительно для четверга, подумал Горин, но должно быть здесь всегда толпа, слишком знаковое место для города. У входа натиск холёной полупьяной молодёжи сдерживали два крепких охранника. Один из них, со шрамом на лице, увидел Горина на подходе, растолкал локтями людей в очереди, не обращая внимания на посыпавшиеся оскорбления публики, давая инспектору пройти. «Вас ожидают», – сказал он, распахивая двери. У лестницы вниз, откуда приглушённо доносилась музыка, другой сопровождающий, угрюмый широкоплечий тип лет сорока с приплюснутым носом боксёра, учтиво принял пальто. Не говоря ни слова, он ледоколом пробил путь в толпе возле бара к чёрной глухой двери с надписью «Зона А». Горин не ошибся, предположив, что здесь место для избранных. Неужели Национальная освободительная армия может позволить себе такую роскошь, мелькнула мысль.

Зал, отделанный в греческом стиле мрамором и золотом, озарялся цветными вспышками света, заливавшего полупустой круглый танцпол с подвешенным над ним зеркальным шаром. По обе стороны от площадки на высоких подиумах в такт громкой музыке извивались, обхватив пилоны, голые танцовщицы. В центре помещения находилась сцена, окружённая диванами, – ни одного свободного, – где танцевала гибкая блондинка, прикрытая только шёлковым национальным флагом. Зрители бросали ей под ноги купюры, а возбуждённые голоса требовали полной наготы. К слову, флаги висели повсюду. Они неожиданно удачно вписывались в интерьер. Сопровождающий указал на сумрачную часть зала с колоннадой. «Господин за третьим столиком», – проговорил он. Пока Горин пытался рассмотреть визави, охранник бесшумно скрылся за дверью, обрамлённую с обеих сторон статуями обнажённых бородатых атлантов, обращённых взглядами на стриптизёрш. Интересная у вас работа, парни, мысленно обратился Горин к каменным фигурам.

Чья-то тень поднялась из-за столика и заторопилась навстречу. Во вспышках дискотечных огней Горин разглядел его: молодой, выше наголову, крепко сложенный, длинные вьющиеся волосы, не брит пару дней, взгляд приветливый, тонкие губы чуть растянуты в ироничной улыбке, одет просто – безупречно белая сорочка с расстегнутым воротом и закатанными до локтей рукавами, брюки, лакированные туфли. Незнакомец протянул руку.

– Не ждал, что так быстро, господин инспектор, – сказал он.

Глаза его блеснули, улыбка стала шире: уже немного пьян. Горин ответил на рукопожатие.

– Меня заинтриговало ваше послание, – ответил он, – Только имени вашего я не знаю.

– Для всех я Макс. Ларин, – он жестом предложил пройти к столику, – надеюсь, вы не голодны. Я заказал только выпивку. Виски, лёд, ничего изысканного. Кстати, ничего, если перейдём на «ты»?

– Да, так удобнее.

Ларин наполнил стаканы «на два пальца», положил лёд.

– Тогда, за встречу! – он выпил залпом. Горин же решил растянуть удовольствие.

– Бывал здесь? – с лица Ларина не сходила улыбка.

– Я не любитель шумных вечеринок.

– Ах, да. Для таких как ты отдушина – партийные собрания, да мрак подвалов. Вы же в подвалах допрашиваете? – Ларин ухмыльнулся.

– На таких, как я держится страна.

– Я бы сказал, страна стала такой благодаря вам.

– Не терплю разговоры в пользу бедных. И мне не доставляет удовольствия, когда со мной пытаются играть. Не родился ещё тот человек, который смог это сделать безнаказанно.

– Я не сомневаюсь! – он торжественно поднял стакан, – Мы не хотим ссориться. Мы хотим договориться, – Ларин наполнил стакан, предложил Горину. Тот отказался.

– Договориться? Мне ничего не стоит вызвать сюда спецназ, положить здесь всех на пол, а потом, во мраке подвала подробно поговорить с тобой о моих тайнах и желаниях. Только едва ли они будут тебя интересовать. Когда тебе методично отбивают внутренности, не до разговоров по душам.

Ларин рассмеялся.

– Без скандала не обойдёшься. Публика тут особенная. Вон за тем столиком, например, замминистра строительства. Представь только, какой вой поднимется. Кстати, он квир.

Горин поморщился.

– Разбирает любопытство, откуда у революционеров деньги на такие развлечения, – Дмитрий кивнул в сторону блондинки, призывно танцующей на сцене; флагом она уже размахивала.

– Деньги приходят легко и уходят легко. Да и к революционерам «Национальная освободительная армия» не имеет никакого отношения. Оппозиция – да. И законы мы не нарушаем. Нам приписывают слишком много заслуг, в кавычках. Например, хотят пришить нам убийство этого ублюдка.

– Митичева?

Тот кивнул.

– Уверяю, организация не причастна.

– У одной из сотрудниц НОВА имелись личные претензии к Митичеву и, насколько мне известно, она тепло относилась к вашим идеям: свобода, равенство, братство. Только свобода может быть для тех, кто её заслуживает, равенство – среди равных, а братство – среди братьев по крови.

– Давай без лозунгов! Послушай, в мире полно сумасшедших баб, имеющих претензии к мужикам. Она не наша. И точка. Хочешь найти убийцу, ищи в партии, в корпорации, но не среди нас. По большому счёту, нам плевать на Митичева и ему подобных. Наша цель – остановить НОВА. Ты нужен нам, а мы – тебе.

– Вы террористы, с какой стати мне с вами сотрудничать?

Максим усмехнулся, выпил.

– Чтобы удержать власть, нужно показать народу его врага. НОА – лёгкая мишень, никогда не промахнёшься. Только доказательства нашей вины из разряда: неизвестный в тёмное время суток сделал чёрт пойми что, в результате взрыв, пострадали люди. Можно посмеяться, если бы мои соратники не сидели в тюрьмах за диверсии и теракты. Проблема, что мы не устроили ни одного подрыва. Мы хотим только одного – справедливости для всех и добиваемся нашей цели политическими методами. Но нас никто и слушать не хочет. И не говори, что справедливости заслуживают только избранные.

– Допустим, я тебе поверил. Есть множество группировок, недовольных режимом. Допускаю, кто-то действует от вашего имени. Допускаю, боевые отряды НОА расклеивают листовки, не более того. Что мне с того?

– Ты был в «Отражении», – перешёл Ларин к делу, выпив очередной стакан.

– Чушь, – Горин допил остатки. Ларин проворно наполнил.

– Мир гораздо сложнее наших представлений. «Отражение» – не развлечение для богачей. И в НОВА это знают. Митичев для них – техническая ошибка, но она пришлась очень кстати тем, кто хотел его убрать. Врагов у него хоть отбавляй. Однако НОВА не остановится.

– Я послал запрос прокурору. До конца недели все эксперименты корпорации по «Отражению» будут приостановлены или вообще свёрнуты.

– Да плевали они на тебя и прокурора. НОВА получила десять миллиардов бюджетного финансирования по линии министерства обороны через кучу частных фондов. Мы раскопали кое-какую информацию. Они хотят вытащить на поверхность то, что убило Митичева. Новое совершенное оружие. Думаешь, остановишь их бумажкой федерального инспектора? Не смеши меня. Они ею подотрутся.

– О каком оружии ты говоришь?

– Мы называем их «Странники».

– Думаешь, поверю в сказки? – Горин поморщился.

– Другого не ожидал, – Ларин откинулся в кресле с напускным разочарованием, – Мы покажем их. И ты всё вспомнишь.

Он отпил из стакана. К столику подошла танцовщица, тонкая брюнетка с каре, в одних только трусиках – две полоски ткани. Она обвила шею Ларина, лизнула его щеку, провела по лицу соском обнажённой груди, её тело извивалось в такт музыке.

– Хочешь меня трахнуть? – громко сказала она Ларину, бросив на Горина взгляд возбужденной шлюхи, – ты и твой друг.

– Детка, иди нахрен, – Ларин, не скрывая раздражения, сунул ей в трусики купюру и оттолкнул. Девица обиженно скривила губы.

– Козлы! – сказала она и поплыла, как гадюка по реке, к изрядно выпившей компании мажоров. Ларин посмотрел на Дмитрия.

– Или ты хотел? Это Марта. Пять кусков, и она всю ночь будет тебя облизывать.

– Не до этого сейчас.

– Как хочешь. Мы покажем тебе «Отражение». Настоящее. Такое, каким его никто не видел. И ты всё вспомнишь.

Горин промолчал, отвлёкшись на Марту. Один из перепивших юнцов уже пытался стянуть с неё трусы.

– Так мы договорились?

– Мне нужно время. Утром дам ответ.

Горин залпом выпил остатки виски.

– Жду звонка, инспектор, – Ларин поднялся и протянул руку. Дмитрий крепко её пожал.

Он обернулся на выходе. Ларин схватил одного из лапавших Марту мажоров за грудки и швырнул на стул, да так, что парень упал на пол. Остальные не дернулись. Он обнял стриптизёршу за талию, что-то шепнул ей, она засмеялась и поплыла вместе с ним к лестнице наверх, в комнаты для приватных встреч.

Модель № 984

Ему захотелось увидеть море. Он вызвал такси и отправился к заливу.

В свете луны казавшиеся расплавленным оловом волны шипели и пенились, накатывая на пологий галечный берег. Холодный ветер разносил приторно-солёный запах гниющих водорослей. Почти у самого горизонта растянулась вереница сухогрузов, ожидающих захода в порт; их сигнальные огни походили на Кассиопею, упавшую в воды залива. Вдали, на кромке изгиба побережья из последних сил искрился засыпающий город.

Аккуратно, чтобы не оступиться в темноте, Горин взобрался на камень у беспокойной воды, присел на корточки, положил под ноги перчатки и опустил руки вниз. Волна лизнула пальцы, замочив брызгами край рукава пальто. На что ты рассчитывал, подумал он, они ничего не чувствуют. Руки были немыми. Врождённая патология. Он ненавидел эти руки. Они осязали предмет, но не могли передать его свойств, тёплый он, острый, нежный, гладкий ли. На правой ладони сохранился след от ожога. Однажды он держал её над свечой до тех пор, пока не почувствовал запах горящей плоти. Так он хотел хоть что-то ощутить.

Страшнее всего для Дмитрия было ощущать себя сшитым из других людей, может, механизмов. Он не помнил, когда произносил слово «счастье» и не понимал его значения. Оставался настолько глух к себе, что не чувствовал боли, любви, раскаяния, скорби, – ничего. Машина, внутри которой бьётся человеческое сердце. Или оно перестало биться? Иссохло, умерло. Горин задавал себе этот вопрос впервые и был оглушён тишиной внутри него, какая стоит в чёрной душной глубине высохшего колодца. Ему захотелось броситься в ледяные волны и плыть пока хватит сил, пока тело не сведёт судорогой, пока море не примет его тело, ставшее никчёмной скорлупой, мусором. Он начал снимать туфли и расстегивать пуговицы пальто.

В этот момент он потерял себя. Не чувствовал, не ощущал. «Где я? Куда попал? – подумал он, – что я здесь делаю?».

– Эй, – послышалось из темноты.

Наваждение сразу же кончилось. Он огляделся, не увидел никого. Решил, показалось. Но кто-то повторил:

– Эй, помоги мне.

Голос мужской, не молодой. Дмитрий сделал несколько шагов в сторону, откуда доносились звуки. Чёрный силуэт, пошатываясь, вырисовался из ночного тумана.

– Кто ты? – выкрикнул Горин, сообразив, что тип может быть с бандой. Он сжал кулак, пожалев ещё раз об оставленном пистолете.

– Я не помню, – ответил призрак.

– Ты один? – инспектор обратился в слух, стараясь угадать в темноте шаги бандитов, но вокруг только шипели волны.

– Один, – призрак качнулся и стал приближаться.

– Ещё шаг и я выстрелю! – крикнул Горин, чтобы остальные поосеклись нападать.

– Нет, пожалуйста! Мне нужна помощь! Вытащите меня отсюда! – незнакомец опустился на валун и завыл, давясь слезами. Горин подошёл, все ещё готовый к неожиданному броску врага с ножом, воровской заточкой и чёрт знает, чем ещё.

– Что случилось? – сказал он.

Незнакомец казался в темноте худым стариком, одетым в рубище. От него несло помойкой. Странно, нищий сам того не зная, спас мне жизнь, подумал Горин.

– Просто выпустите меня отсюда, господин, – незнакомец издал громкий стон и зарыдал ещё сильнее, – вы же из них. Вы же знаете. Выпустите.

Дальше он забормотал что-то невнятное.

Псих? – подумал Горин. В утренней сводке не значились побеги.

– Хорошо, выпущу. Только назовите имя или номер электронного пропуска.

– Да не помню я имени! – заорал ненормальный. Он подскочил неожиданно резво и попытался ухватить Горина за ворот. Дмитрий тут же двинул ему короткий левый в печень. Тот застонал и медленно опустился на колени.

– Я ничего не помню, – прохрипел он, извиваясь на камнях, – помоги мне.

– Пей меньше, – ответил Горин.

Ночь была испорчена окончательно.

Дмитрий пошёл прочь к огням автострады.

Модель № 590

– Я арестован? – Арбенин поднял голову и посмотрел Горина. Тот застыл у порога.

– Объясните, зачем? – Дмитрий сел в кресло, Арбенин отложил ручку, закрыл пухлую историю болезни, – вы встречались с Данейко за минуты до того, как она спрыгнула с моста. Я хочу знать, зачем?

– Она погибла? Как? – он медленно снял очки.

– Предположительно самоубийство.

Доктор помотал головой.

– Послушай, я сорок с лишним лет занимаюсь психиатрией, она не самоубийца. Их я вижу сразу. Поверь моему опыту.

– О чём вы говорили?

Арбенин щёлкнул выключателем настольной лампы и тотчас всё вокруг померкло. Лицо его стало серым, безжизненным; бумаги собранные в стопки и лежавшие везде, куда ни глянь, казалось от малейшего движения плотного, почти осязаемого воздуха, превратятся в пыль; стол, занимавший большую часть кабинета, протёртые стулья в ряд, превратились в декорации на давно оставленной сцене.

– Хорошо. Она позвонила, попросила встречи. Выглядела, действительно, подавленной из-за истории с Митичевым, но самоубийство… Она хотела поговорить с тобой. Боялась, её могут обвинить в покушении. У неё была какая-то информация. Я сказал, постараюсь устроить ваш разговор.

– Откуда ей известно о нашем знакомстве?

– Это не тайна.

– Она знала о моей дочери?

– Думаю, нет. Я же настрого запретил кому-либо об этом говорить.

– Какую информацию хотела передать?

– Обмолвилась об экспериментах НОВА. Якобы за «Отражением» стоит разработка оружия. Да, вспомнил. «Они хотят вытащить это на поверхность», – так она сказала. Больше ничего.