Архитектор

– В любом случае в модели господина Митичева нет ничего убийственного, как и в любой другой. Всё, что мы используем – абсолютно безопасно, – проговорила она.

– Выходы вы не прекратили? – Горин обратился к директору.

Вновь ответила Аврора.

– Нет оснований. У нас обязательства перед акционерами и клиентами. Мы должны придерживаться их интересов.

Когда она говорила, с её губ не сходила колкая усмешка. Она насмехалась над очевидно бесплодными попытками инспектора выяснить правду здесь, в этом кабинете, под строгим взором вождя на портрете. Аврора играла с Гориным, как кошка с мышкой, давая ложную надежду. Она понимала: истиной будет, что она скажет, а Горин изложит в рапорте, который подпишет генеральный прокурор и направит в архив. Так бумага закрепит абсолютную правду, основанную на абсолютной лжи. Дмитрий же чувствовал себя импотентом, утешаемым шлюхой. Пора заканчивать спектакль.

– Всё тайное становится явным, – он взял театральную паузу.

Аврора обнажила в улыбке белоснежные зубы.

– Вы совершенно правы, господин инспектор, – елейным голосом произнесла она.

Модель № 312

Горин не мог привыкнуть к тишине в квартире. Скинув туфли и пальто, он подошёл к двери в детскую, некоторое время прислушивался, потом осторожно повернул ручку. Включив свет, инспектор застыл на пороге. В комнате витал слабый цветочный аромат. Скромное по размерам пространство под яркой лампой в виде расписанного мультяшными героями воздушного шара, устремившегося в нарисованное на потолке солнечное небо, как-то удивительно расширялось, превращаясь в безграничный мир детских фантазий. Горин не находил сил к чему-то здесь прикоснуться с тех пор, как дочь оказалась в лечебнице. Прошло три месяца. Казалось, год. На книжных полках, столе, засыпанном рисунками, осела пыль; едва заметно от сквозняка покачивались кольца на гимнастическом уголке; куклы в ярких платьях за столиком для чаепития глазели друг на друга, вскинув кверху пластмассовые ручки, будто ждали, кто вдохнёт в них жизнь. Горин посмотрел на кровать дочери, перевёл взгляд в другую сторону, где стояла колыбель – деревянная белая с высокими бортиками, резко выключил свет и захлопнул дверь.

Лицо его превратилось в непроницаемую восковую маску.

На кухне Горин сбросил оцепенение. В холодильнике оставалась бутылка пива, слипшиеся спагетти, немного говяжьего фарша. Он приготовил простой ужин. Вышло съедобно, но поел без особого аппетита и удовольствия, просто набив по армейской привычке желудок. За трапезой успел просмотреть на лэптопе досье на десяток человек из персонала НОВА и направленные из полиции протоколы допроса. Как и предполагалось, никто не имел к Митичеву никакого отношения. Он вспомнил о пиве, когда еда закончилась. Отложив оставшиеся документы на завтра – всё равно без толку читать, никакой зацепки не получишь, Горин достал запотевшую бутылку и пошёл в гостиную.

Там он упал на диван, скрутил крышку, подождал, пока рассеется дымок над горлышком, и сделал долгий глоток. Телевизор выдавал фоном тошнотворное ток-шоу. Горин ждал выпуска новостей. Его интересовала молодая парочка боевиков НОА, убитая на его глазах. Хорошо думалось под музыку. Он владел всё ещё современным виниловым проигрывателем с левитирующим на магнитном подвесе диском. Горин щёлкнул кнопкой, и через мгновение пространство взорвалось глубинным звучанием «Токкаты и фуги ре минор» Баха.

Горин попытался разложить по полочкам итоги последних суток.

Вариант первый: Митичев стал жертвой боевиков из Национальной освободительной армии. В пользу версии говорил организованный политиком крестовый поход против левого подполья. Сколько членов НОА растолкали по тюрьмам – не сосчитать. Соответственно, мотив – банальная месть. Горинское руководство склонялось к этому же варианту. Им выгодно убить одним камнем двух зайцев: раскрыть заговор и пробить брешь в стане леваков. Но пособник должен затесаться в персонал НОВА, причём работать не каким-нибудь уборщиком, а спецом группы контроля входа в «Отражение». Эти ребята проходили проверку по базам госбезопасности каждый месяц, при малейшем подозрении их ждало в лучшем случае увольнение, в худшем – арест.

Вариант второй: политика «слили» свои же. Клан Митичева находился у «кормушки» непозволительно долго по меркам партийной элиты. На жирную должность претендентов хоть отбавляй. Почему бы не подговорить кого-то из НОВА разыграть несчастный случай? Горину версия показалась рабочей. Единственное, дадут ли «наверху» добро на её отработку? Не станет ли он сам жертвой придворных интриг, ведь, как известно, лес рубят – щепки летят. Проще уж свалить всё на НОА. Несколько показательных расстрелов бы не помешало.

Вариант третий: на него действительно кто-то напал в «Отражении». Какая-то тварь, неведомая и весьма злобная кибернетическая сущность. Другого объяснения внезапному помешательству Митичева не находилось. По большому счёту, «Отражение два ноль» – нечто новое и неизведанное, не имеющее аналогов в мире, если верить надоевшей рекламе НОВА. Почему бы не поверить в сказку об иных мирах, кроличьей норе, набитой ужасами. Версия, конечно, экстраординарная, но сбрасывать её со счетов преждевременно.

Инспектору стало ясно одно – работа с «Отражением два ноль» должна быть немедленно остановлена. Если с её помощью можно убивать, то… Горин вспомнил Аврору: «мы должны исполнить обязательства перед клиентами». И кто клиенты? Элита партии, промышленники, власть… Неужели кто-то задумал извести всю верхушку государства? От этой мысли по спине инспектора пробежал холодок.

Он очнулся от дремоты как раз в тот момент, когда тонарм проигрывателя вернулся на место, а на телеэкране появилась искорёженная «мазда». Картинка повторяла сцену виденной им кровавой расправы. Дмитрий прибавил громкость: «боевики террористической организации «Национальная освободительная армия» оказали вооружённое сопротивление силам правопорядка и уничтожены спецназом», – равнодушно произнёс бот-ведущий. Лицо убитого мужчины показали крупным планом. Он странным образом походил на Горина. Впрочем, инспектор считал себя человеком со вполне «средней», ничем не выделяющейся внешностью, мало ли какие случаются совпадения. Больше его тронули слова о «вооружённом сопротивлении», какого в помине не было. Он поймал себя на мысли, что ему жаль эту парочку. Мир давно живёт во лжи, гиперреальности, зачем ещё создавать «Отражение»?

О Митичеве в новостях не сказали ни слова.

Горин нажал кнопку пульта и экран почернел. В этот момент зазвонил мобильник. Номер незнакомый.

– Слушаю, – строго ответил Горин.

Ответил молодой мужчина. Голос, судя по металлическому отзвуку, специально искажён. Кто-то шифровался.

– Вы меня не знаете, я вас знаю. Странно, да? – сказал неизвестный.

– Ничего странного. Кто вы?

– Будете удивлены, инспектор, но когда-то мы встречались. И не в этом городе, не в этой стране. Интересно знать где?

– Если честно, не очень, – Горину не понравилась эта дешёвая манипуляция, и он уже хотел отрубить связь.

– У меня есть информация, которая вам нужна, – незнакомец перешёл к делу.

– Это уже интереснее.

Тот назвал время и место встречи – одиннадцать утра в заведении «У Грасо».

Когда разговор закончился, Горин нехотя дошёл до кухни, откинул крышку лэптопа. Подключившись к ведомственной сети, он пробил номер по базе. Корпоративный, числится за корпорацией НОВА. Что ж, может, парень что-то знает.

Взгляд Дмитрия упал на последний протокол допроса. Он так и лежал рядом с грязной тарелкой. Горин отсканировал код на документе телефоном, и текст тут же отобразился на экране компьютера. Включив диктовку, Дмитрий принялся мыть посуду. Ему хотелось отвлечься. Программа монотонно заговорила.

«Протокол допроса Данейко Людмилы Андреевны, 2 апреля 1998 года рождения. По существу заданных вопросов, поясняю, что я занимаю должность технического оператора корпорации «Новая эра». 1 марта 2040 года я находилась…»

Сквозь шум воды пробивались лишь отдельные слова. Одно и то же: была, видела, ничего больше пояснить не могу. Так говорили все, кого допросили. Но фамилия показалась знакомой. Застыв с намыленной тарелкой в руках, он произнёс её вслух несколько раз, потом разложил на слоги, склеил вновь.

И тут его как ошпарило. Он вспомнил: шесть лет назад она приходила к нему с заявлением о домогательствах Митичева к её дочери. Горин тогда посмеялся: где Митичев и где ты? Дело замяли. Митичев уже тогда стал большой шишкой. Дочь Данейко странным образом пропала. «Вот тебе и мотив», – подумал он, – «дело раскрыто». Не вытирая рук, он торопливо набрал номер телефона. В конторе уже никого не было, помощника беспокоить не хотелось – время позднее.

– Ладно, разберёмся утром, – сказал он вслух, – не сбежит. Бежать некуда.

Он упал на диван в гостиной, некоторое время пялился в тёмный потолок, на котором то пропадал, то появлялся бледно-жёлтый неоновый отпечаток вывески автосервиса на другой стороне улицы. Незаметно сон обвил его липкими щупальцами и утянул на дно.

Ему снилась Аврора. В обволакивающей темноте женщина появилась неслышно, опьяняя едва уловимым ароматом цветочных духов. Он расстегнул одним движением молнию на платье, коснулся бархата кожи, и лёгкий стон пробудил в нём животную страсть. Аврора опустилась на колени. Он почувствовал дыхание совсем близко. Затем, толкнув его на кровать, она сбросила с себя одежду, и оба растворились в игре переплетённых тел. Движения становились быстрее и вот уже ногти до боли впились в его плоть. Он убрал волосы с её лица, желая коснуться жарких губ, но тут же по нему прокатилась ледяная волна ужаса: на него взирали пустые глазницы мертвеца. Попытался вырваться, но тварь, обратившаяся в Аврору, до хруста костей сжала его бёдрами. Он почувствовал, из мертвого нутра что-то посыпалось. Холодное, живое. Черви! К горлу подкатил приступ рвоты. Мертвец стиснул его шею руками. «Будь ты проклят!» – выкрикнула восставшая из ада Аврора, и голос её, умножаясь эхом, стал нестерпимым звоном в ушах. Умирая во сне, он вспомнил этот голос.

Модель № 037

Он боялся этих воспоминаний. Они приходили внезапно, терзали его, как китайский палач, неделя за неделей отрезающий лоскуты плоти приговорённого. Опять нахлынуло. Долгий тревожный звонок, потом: «Она попала в аварию, мне жаль». Каждое слово – свинцовая пуля. Несколько часов в больнице показались вечностью, кошмарным сновидением, где мелькающие призраки говорят, но голоса, проходя сквозь вату сумеречного сознания, становятся бессвязными плоскими звуками.

Она знала. Матери всегда чувствуют, когда жизнь детей вдруг обрывается. Их ребёнку не было и года. Смерть забрала его мгновенно, не мучила. Слабое утешение. Когда он зашёл в палату, она смотрела ему в глаза и всё понимала. Что она могла сказать? Прости, мне жаль, я так виновата?

Это произошло в новогодние каникулы. Машину занесло на обледенелой загородной трассе в километре от горнолыжного курорта, куда её вытянули подруги подышать после нескольких месяцев добровольного заточения в роли кормящей матери. Она взяла малыша с собой, оставив старшую дочь дома. Только туда и обратно. Поездка не займёт и двух часов. Ничего не произойдёт. Ничего бы и не произошло, не трепись она по телефону. Младенец вылетел через лобовое стекло, когда машина на полном ходу врезалась в дерево у обочины. Её же, переломанную и едва живую, полчаса выковыривали спасатели. Горину позвонил начальник дорожной полиции. «Мне жаль» – как осколок мины, засевший у сердца.

А её глаза, – непросто вынести такое, – бездонные голубые глаза, наполненные отчаянием и мольбой о пощаде. Он не пощадил. Не смог остановить себя.

Горин тряхнул головой, чтобы избавиться от тяжёлых мыслей, поставил машину на «ручник». Он запарковался возле бара «У Грасо» в восточном районе. Не любил здесь бывать. Эта часть города представлялась ему гангреной, захватывающей железобетонными ульями живой организм города. Квартиры дёшевы, – копейки, по сравнению с центром, – поэтому едва отстроенные кварталы быстро наполнялись людьми, бежавшими из провинции от нищеты. Они надеялись найти счастье в столице, но едва ли один процент из них обрёл место под солнцем. Остальные же теснились в «машинах для жилья», – по другому эти квартирки не назовёшь; в них не живут, в них приходят переночевать после смены на заводе, а по пятницам – выпить водки, пытаясь хоть так придать смысл существованию. Казалось, даже воздух другой – плотный, пропахший отработкой механизмов, и люди не те – многие в рабочих комбинезонах, движения рук резче, слова грубее, взгляды едва ли не волчьи, как у обитателей тюрем.

В баре Горин устроился за грубым деревянным столиком в углу. Улица отсюда хорошо «простреливалась», никто не войдёт незамеченным. Из динамиков, как помои лились тошнотворные речитативы новоявленных реперов из списка запрещённых экстремистов. Видно, власти здесь не было. В такую рань бар не пустовал. Неудивительно для этих мест. Через три столика от Горина дремал за кружкой «светлого» пропитый мужик, похожий на разлохмаченную дряхлую болонку. Возле дальней стены зала, увешанной под ретро-бар виниловыми пластинками и номерными знаками, приютилась парочка мелких дельцов в спортивных костюмах. Они спорили о чём-то полушёпотом, никак делили добычу, оживлённо кивая головами. Руки их будто бы приклеились к опустевшим кружкам. Едва ли кто-то из этих троих звонил вчера. Оставалось только ждать. Горин пожалел о решении не брать пистолет. Он вообще не часто носил оружие, но район – почище латиноамериканских фавел, кулаками и ногами тут не отмашешься, каким бы мастером ни был.

Человек по кличке «Грасо», – никто не знал, откуда она пошла, – слыл контрабандистом, торговцем оружием и технологиями. В молодости он связался с проституткой, влип в неприятности и сел. После лагеря остепенился, открыл бар, ставший местом притяжения тёмных личностей. Полиция совалась сюда редко. На памяти Горина здесь проходила только одна спецоперация – брали наркоторговцев, но никого в итоге не арестовали. Инспектор предполагал связь Грасо с военной разведкой. Как ни крути, «друзья» у контрабандиста были по всему свету, грех не использовать его таланты на благо Родины.

– Что будешь? – крикнул возникший за стойкой черноволосый с большим крючковатым носом громила в клетчатой фланелевой рубашке с закатанными до локтей рукавами; обнаженные руки его покрывали вьющиеся волосы – едва ли не звериная шерсть.

– Давай пива, – небрежно ответил Горин. Он подумал, заказывать кофе в этом месте не прилично.

– Покрепче? С бодуна что ли? – толстяк ухмыльнулся.

– Обычного, – процедил инспектор сквозь зубы.

Бармен отвлёк с разговорами. Горин не заметил, как вошёл высокий худой парень в очках, одетый в чёрный утеплённый бомбер, джогеры с накладными карманами, высокие кеды. Судя по виду, паренёк явно не отсюда. Что тут делает этот студент? Тот прошёл мимо Горина, даже не взглянув в его сторону, и скрылся за дверью для персонала.

– Странное время, – бармен поставил на стол запотевшую кружку пива и чашку солёного арахиса. Горин поднял взгляд. Он оказался на уровне волосатого звериного пупка, торчавшего между расползшихся краёв рубашки.

– Люди как запуганный скот, – продолжал он с горским акцентом, – посмотри: никто не улыбается. Ходят, как говна в штаны наложили. К кому подойдёшь, шарахаются. Я их что, резать собираюсь? А стукачей сколько? Из-за них в лагерях народу битком. Никто не разбирается, есть малява – сядешь. Понимаю, по убийству заехать, но когда кто-то против партии сказал – это перебор. Люди устали от нищеты. А мы всё воюем. Надо учиться уживаться с миром.

– Мы научимся уживаться, когда мир начнет с нами считаться, – обрезал Горин поток полууголовного красноречия.

Грасо перед ним, – следовало сразу догадаться. Бармен упёрся громадными руками в стол, нависая над инспектором, уныло поглядел в окно, где порыв ветра поднял облако пыли.

– Тебе оставили, – Грасо неожиданно хлопнул здоровенной ладонью, – я говорил не связываться с собаками, но ты, инспектор, вроде как особенный.

– Попридержи язык, – огрызнулся Горин, готовый размазать здоровяка по стене.

– Не пугай. Здесь моя территория. Будет надо, живым не выйдешь и всё шито-крыто, – говоря это, он склонился и приблизился к лицу инспектора, обдав его крепким луковым запахом.

– Я тебе кишки выпущу, – прошипел Горин.

Грасо отпрянул и громко рассмеялся, обнажив чёрные зубы.

– Мне нравятся такие люди! Ты особенный. Пиво за мой счёт, инспектор. Без обид.

Он вернулся за стойку и занялся своими делами, как ни в чём не бывало. Горин глянул на «передачу». Это оказался пластиковый квадрат с одноразовым QR-кодом размером в четверть игральной карты. Код можно считать один раз, второй раз выходит битая ссылка. Их контрабандой завозили из Кореи. Хитрая штука. Даже конторские спецы не могли вскрыть ни одной после использования.

Пить с утра не хотелось. Горин съел только горсть орехов. Они оказали чересчур солёными, поэтому глотнуть пива пришлось. Он отсканировал метку телефоном и вышел прочь. Грасо за стойкой не оказалось. Выспрашивать у контрабандиста, кто оставил метку, без толку. Он с ними заодно. Ещё бы знать, с кем. Казалось, с ним вздумали играть в кошки-мышки.

Укрывшись в машине от начинавшегося снега – погода преподносила сюрпризы, Горин нажал на ссылку. Она перенаправила на видеохост. Качество записи было намеренно ухудшено. Изображение подрагивало, расходилось серо-зелёными полосами. Излишняя предосторожность – говорившего всё равно не узнать из-за маски и искажённого голоса, такого же, как у звонившего вчера незнакомца.

– Здравствуй, Дмитрий Андреевич, – показалось, человек под маской скрывал едкую ухмылку, – как я и говорил, ты меня не знаешь, а я тебя знаю. И гораздо лучше, чем ты можешь представить. У тебя есть тайна, Горин. Так? Это мучает тебя. Смею предположить, ты плохо спишь. Не мне тебя судить. Твой разум – твой палач. Меня предупреждали, ты опасен. Но и я – не промах. Предлагаю сотрудничество: ты помогаешь нам решить небольшую проблему, а мы тебе. Честолюбие свойственно людям целеустремлённым, готовым ломать стены ради желаемого. Не бойся желаний. В конце записи ты увидишь ссылку. Там – дальнейшие инструкции. И да, чуть не забыл! Мы знаем, что произошло с твоим большим другом в «Отражении». Я видел нападавших. Это ужасно. Страшно. Сущий ад. Представляешь, в цифровом мире есть нечто, способное убивать. И кто-то хочет вытащить это нечто на поверхность. Понимаю, у тебя много вопросов. Все ответы у тебя здесь, – незнакомец приложил палец к виску, – научись туда забираться и тебе многое станет понятно».

Запись оборвалась. Горин нажал на высветившуюся ссылку. Она вывела на интернет-магазин молодёжного шмотья. Осточертели эти игры!

Убрать телефон в карман он не успел. Пришло сообщение от Арбенина: Митичев умер. Странным образом его это не тронуло. Как будто он и Митичев жили в параллельных мирах.

Модель № 320

Возникший в центре перекрёстка постовой полицейский перерезал поток автомобилей поднятой рукой. В «хвосте» пробки не сразу сообразили, что причина заминки не в заглохшей некстати машине, как это бывает, и отчаянно сигналили, будто их клаксоны обладали сверхъестественной силой и способны разбить этот тромб, закупоривший главную городскую артерию. Столпившиеся пешеходы глазели на автоматчиков оцепления. Случилось что-то серьёзное. Горин, чья машина оказалась впереди, откинулся в кресле, глядя на «дворники», сметающие припустивший мокрый снег. Очевидно, ждать придётся долго.

Но нет. Через секунды с правой стороны донёсся нарастающий гул дизелей армейских грузовиков. Пешеходы оживились, завертели головами, некоторые приподнялись на цыпочки с жадно-любопытными взглядами, чтобы стать первыми зрителями начинающегося действа. Когда железные монстры с рёвом понеслись через перекрёсток, толпа ахнула. Открытые кузова оказались битком набиты людьми, в основном женщинами, укутанными в тряпьё. Некоторые прижимали к себе детей, совсем младенцев. Из мужчин – старики и мальчики. Некоторые пассажиры покачивались, закрыв глаза – дремали или мертвы, не поймёшь. На их меловых лицах застыли маски ужаса и отчаяния. Они остекленело смотрели на горожан. А те лаяли: «Предатели!», «Убийцы!», «Сволочи!»

Пришитые к рукавам белые треугольники говорили сами за себя: с Юга везли сепаратистов, врагов нации. Их перебрасывали в гетто. В новостях говорили о палаточном лагере на сто тысяч человек, разбитом в чистом поле в двадцати километрах от города. «Груз» трясся в кузовах под беспощадным ветром, снегом, в холоде, голоде и страхе. Заслуживали матери и дети этих мучений? Горин не знал. Он смотрел на колонну, как зрители смотрят зацикленные кадры кино, с отупевшим разумом. Инспектор вдруг не без удивления обнаружил немоту души, если таковая вообще в нём оставалась. Он обратился к себе с вопросом, сочувствует ли этим несчастным, но ему отозвалась лишь глухая темнота. Казалось, за годы службы легавым, заточенным под политических преступников, он утратил способность чувствовать.

Последний, двенадцатый грузовик пронёсся мимо горинской машины. Он включил электродвигатель. Автоматчики пружинками попрыгали в замыкающий автомобиль сопровождения. Постовой дал отмашку. Застоявшиеся машины рванули с места, втирая в грязные лужи от талого снега звенящее в воздухе отчаяние матерей и вдов, для которых уготовано одно будущее – скорая смерть.

Когда-то Горин с остервенением разделывался с подпольщиками во имя идеалов революции – чистота крови, аристократизм духа, величие нации. Потом поостыл. Работа превратилась в рутину: донос, допрос, суд, расстрел – таково чрезвычайное положение. Но чем дольше он работал, чем больше разговаривал с теми, кого отправлял на смерть, тем более противоречивые возникали вопросы. Он обнаружил, что лозунги стали прикрытием для новой элиты страны, но их интересовала не страна, а безбедное будущее их кланов. Говорить об этом вслух Горин не решался. В противном случае система разделалась бы с ним так же быстро, как он с контрреволюционерами. Сопротивляться? Об этом не могло быть и речи. Он не смирился. Он стал безразличен, превратившись в автомат исполнения приказов. Философы прошлого говорили, что фашизм исходит из человеческой жажды власти над собой. Но нет. Человека поразило самое большое зло, он стал функцией, инструментом, служебным органом, безразличным к проявлениям истинно человеческого – разума.

Модель № 700

Городской полицейский департамент прислал развёрнутый, судя по двадцатистраничному документу, рапорт об инциденте с водителем и пассажиром «мазды». Не успел Горин щёлкнуть по выплывшему на экране уведомлению, как ворвался помощник. Немыслимая дерзость влетать в кабинет начальства, чуть ли не с пинка открывая дверь. Если бы не бледность, всклокоченные волосы и обеспокоенный бегающий взгляд, как у взятого на закладке наркомана, он провёл бы отпуск, переписывая дисциплинарный устав. Только одно обстоятельство могло оправдать эту вольность. Горин, помотал головой, глядя в упор на помощника.

– Только не говори мне, что она сбежала, – проговорил он, едва сдерживаясь, чтобы не заорать на лейтенанта, ведь тот вчера не ответил на поздний звонок.

– Дмитрий Андреевич, – голос помощника дрожал, – она погибла.

– Как? – взревел инспектор, подскочив с места. Он яростно ударил ладонью по столу, от этого лейтенант вздрогнул и вжал шею в плечи, последняя кровь отхлынула от его лица.

– Покончила с собой. Рано утром или ночью прыгнула с моста, – выдал он на вдохе и замер. Если он и позволял себе дышать, то никто бы этого не заметил.

В мыслях инспектор обхватил руками шею лейтенанта до хруста позвонков и убил. Может, он сделал бы это и в действительности, но не в его правилах перекладывать ответственность. Это он, инспектор Горин, решил отложить вопрос с арестом подозреваемой до утра. Вот и получай теперь.

– Можешь идти, – Горин не скрывал разочарования. Изумлённый таким исходом лейтенант едва не влетел в косяк, поспешив скрыться с глаз взбешённого начальника.

Горин допустил ошибку. Он висел на волоске от провала. Ещё утром казавшееся простым расследование вдруг обернулось неразрешимым ребусом. Потерпевший мёртв, главная подозреваемая своей волей, – своей ли? – отправилась на тот свет. Что дальше? Его самого обвинят в госизмене?

Он хорошо помнил её. Ему показалось, она немного не в себе, когда протянула ему лист бумаги с замятыми краями – заявление. На вопросы отвечала сбивчиво, нервничала, не выпуская из рук скомканный платок. Почему-то в память Горину запало отсутствие на её пальцах колец. Заявление он, на тот момент капитан госбезопасности, не принял. Высмеял, назвал психопаткой, выставил за дверь. Потом где-то вскользь прочёл, что дочь Данейко пропала без вести, но значения этому не придал. Теперь же, когда мать всплыла в списках сотрудников НОВА, Горин посчитал стопроцентным её мотив убить замглавы госсовета. Месть – блюдо холодное. Теперь же его терзали сомнения. Никогда не ошибавшийся легавый выпустил из виду какую-то важную деталь. Неужели это заговор корпорации? Нет, бред. Но если они действуют по заказу? Времени проверять эту версию не оставалось. От него ждут предварительный доклад. Нет ничего проще, чем свалить вину на террористов, вписать Данейко в ряды НОА – и дело с концом. Совесть, честь? Имеют ли эти понятия значение, когда речь идёт о твоей жизни? В конце концов, я всего лишь деталь машины, думал Горин.