Попутчик

– Это не Ники, слышишь, не Ники – успокаивал он, гладя её по волосам и спине.

– Ты так считаешь? – обернувшись, спросила она. В её красных и влажных глазах виднелся проблеск надежды.

– Конечно. Наш Ники боец.

– Едем же скорей… туда…, в то место…, надо в этом убедиться, – из последних сил надрывно говорила она.

Холодный топот каблуков судмедэксперта расходился по облупленному коридору городского морга. Казалось, что даже эху было одиноко в этом месте.

– Это здесь, – сказал он отточенным голосом за двадцать лет, без тени волнения, в отличие от потенциальных родственником обитателей сего помещения.

В руках у него покачивались ключи на большом железном кольце, из которых он сразу выбрал длинный с гребешком. Вонзив его до половины в замочную скважину и повернув его, он отпер тяжёлую дверь. Холод потянулся из кромешной темноты. Запустив в её мантию руку, эксперт нашёл на стене выключатель и по потолку комнаты, неприятным мерцанием забелел тусклый белый свет, осветивший унылые потолки, полы и стены, слившиеся друг с другом благодаря облепленной серой плитке – единственному интерьеру комнаты.

– Заходите, – сухо произнёс эксперт.

Владимир крепко взял за плечи Веру, и переступил пороги. Они увидели в узкой комнате выстроенные в один ряд блестящие металлические столы. Они были пусты, кроме последнего. Под синей медицинской простынёй, как жертва языческим богам, проступал контур рослого человека, хорошо соответствующего лучшему другу.

– Ты можешь остаться здесь, – предложил Вере наш герой у входа. Но она решительно покачала головой и направилась к столу в надежде, что на нём будет не её муж.

Они подошли к столу. Вера холодными маленькими ладонями крепко сжала руки Владимира – она дрожала. Судмедэксперт без предупреждения и подготовки сделал своё дело, сдёрнув простыню. Мутные, полуоткрытые серые глаза смотрели на них. Лицо бледно-зелёное и вздутое приняло другие черты, которые всё-таки были узнаваемы. Это был Ники. Вера с отчаянным криком, когда теряют самое дорогое, прильнула к груди нашего героя, ища от ужаса и страданий хоть какое-то укрытие. Владимир был потрясён увиденным. Он, конечно, предполагал, что самое страшное может сбыться и готовил себя к этому, представляя друга на смертном одре, но реальность всегда жёстче её воображаемого представления. Он счёл, что всё здесь сон, страшный и дурной, что с утренним рассветом и криком деревенского петуха всё вдруг исчезнет и испариться, и он проснётся в неге, повернёт голову и увидит лежащей на подушке безмятежный и счастливый лик своей любимой Веры. Но, увы, это был не сон, и наш герой понял это – уж слишком влажными и холодными были Верины слёзы, которые он чувствовал своей грудью, такие слёзы не могли быть плодом воображения и сновидений.

Растерянный, он не знал, кого из присутствующих здесь жалеть: Веру, друга или себя.

– Можете закрыть. Это он, – произнёс Владимир ватным голосом, всё ещё до конца не веря самому себе.

После издевательски долгих оформительских бумаг у следователя, Вера и Владимир вышли к машине на долгожданный свежий воздух, но и он не был им в радость. У Веры не осталось сомнений, что её муж совершил самоубийство, и ещё более страшно ей было от осознания того, что этому причиной была она.

– Я падшая женщина, я виновата во всём, – вырвалось у неё обессиленным голосом.

– Вера, ты не в чём не виновата, – сказал он ей, обхватив её лицо руками, – я виноват и перед ним и перед тобой, а ты не в чём не виновата, и вину эту я искуплю перед Богом – Он взглянул в её голубые измученные от горя глаза, но всё равно прекрасные, в надежде увидеть её понимание. – Ники уже не вернуть, – продолжал он, – надо как-то жить дальше, думать о будущем и о ребёнке, о его здоровье. Тебе нельзя сейчас волноваться, ты и так за это время натерпелась излишку.

– Зачем он мне, – в слезах и в отчаянии произнесла она, – смотри, что мы натворили.

– Если бы Ники был с нами, этот самый благородный человек, которого я встречал, то он пожелал бы тебе счастья, потому, что он любит тебя. – И услышав его слова, Вера ещё больше впала в отчаяние.

Всю дорогу они молчали. Владимир привёз Веру в деревню. От нервного перенапряжения и упадка сил она уснула в машине. Когда нёс её на руках, он отметил, как полегчала она за этот день. Принеся её в дом и уложив на кровать, он накрыл Веру тёплым одеялом и растопил печь. Сам же он возвратился в опостылевший родной город, чтобы явиться к Александре Петровне и рассказать всю правду о сыне. Он счёл это поступок своим долгом, долгом перед другом, который, как ему казалось, хотел последней волей сказать матери, где он есть.

С порога, по обыкновению, его встретила сиделка. Она выглядела взволнованной, даже испуганной. Миниатюрными, стройными пальцами, оканчивающимися не под стать им пожелтевшими от дыма ногтями, он постоянно перебирала ажурную окантовку передника. Сиделка догадалась, с какой вестью он приехал. И он тоже понял, что она думает об нём. Владимир вместо слов лишь тяжело кивнул ей. Она, тяжело зажмурившись, закрыла ладонью рот и попятилась назад. Он вошёл в коридор и когда уже намеревался открыть дверь в комнату, где болеет Александра Петровна, сиделка вдруг подбежала к нему и преградила путь собой.

–Вы её убьёте, убьёте! – полушёпотом твердила она, – Александре Петровне и так плохо, ничего не говорит, как только о своём сыне. Ваши слова станут для неё последними, – сказала она и с волнением посмотрела на него.

Владимир, заверив взглядом, что всё окончится хорошо, бережно опустил её руку. Он переступил порог и оглянулся: ничего не поменялось со времени предыдущего приезда: Александра Петровна, накрытая всё тем же пуховым платком, в том же положении тела, всё так же глядела в потолок блестящими светло-голубыми глазами. Владимир тихо подошёл к кровати и осторожно сел у её ног. Он полагал, что она хоть как-то отреагирует на его приход, но для Александра Петровны как будто вокруг ничего не происходило.

– Александра Петровна, – начал он решительно. Сиделка, стоя за занавесками, ахнула от произнесённых слов, но восклицание её нисколько не смутило остальных. Он продолжил: «Александра Петровна, я должен сообщить вам, что сегодня днём видел вашего сына, – и в ответ на его слова о сыне Александра Петровна не поменяла своего состояния. Тогда он взял её иссохшую в проступивших сквозь тонкую кожу синих жилах руку и поднёс к своим губам. – Я хотел сообщить вам, что ваш сын замечательный человек, – сказал он и поцеловал её». Затем он встал с постели и посмотрел на неё ещё раз. Её взгляд был безмятежен, уходящий куда-то вдаль, далеко за пределы потолка. Он ещё раз всмотрелся в её лицо, в её глаза, только без тени предрассудков о её возрасте и болезни, и вдруг понял, что она не лишилась рассудка, как думал, а наоборот, знала больше, чем все остальные на земле, знала, где находятся ушедшие от нас дорогие люди.

Владимир встал на колени пред её кроватью и ещё раз попросил прощения, поклонился и вышел из комнаты. После непродолжительного разговора с сиделкой он дал ей деньги наперёд сверх нормы, пообещав и дальше платить за уход матери своего друга.

X

Вернувшись с похорон из города в деревню, в которой жил Владимир, возлюбленные не обмолвились ни словом весь оставшийся день, затем следующий и за ним последующий – так протекла неделя. Тоска и печаль по человеку за прожитое время его постояльцами, казалось, навечно пропитали стены деревянной избы. Владимир всегда находил Веру подавленной и не хотел её беспокоить по первое время. Он надеялся, что тишина, благотворно повлияют на нервную систему, которая любит уединение от всевозможных раздражений. Ведомый благими намерениями помочь, он не понимал, что без отвлечения человеком на другие события, застилающие дурные воспоминания, не произойдёт излечение душевных ран, наоборот постоянная тишина и покой дают много времени на душевные раздумья, которые приводят к хроническому течению болезни и прогрессивному расстройству. И поэтому, чем больше Вера находилась в отречённом от мира состоянии, тем сильнее себя корила за совершённый поступок.

Незнакомцу по приезду с панихиды самому не хотелось говорить о чём-то – слишком велика была усталость: не хотелось ни плакать, ни грустить, поэтому он не придавал особого значения поселившейся тишине в доме и отсутствию живого слова. На следующий день, заметя, что любимая по-прежнему не желает разговора, он решил также молчать, подыграв ей по причине, рассказанной мною выше. Неоправданно долгая тишина двух людей продолжалось до тех пор, пока наш герой не осознал тяжесть Вериного состояния. Она могла по несколько часов сидеть в обтянутом пуховом атласном кресле с поникшей головой или упереться взглядом в стену и смотреть на неё, не моргая, своими укрупнённым и темными от хронической болезни глазами. Когда же возлюбленные проходили мимо друг друга, Вера старалась не встречаться с Владимиром взглядом, потом и вовсе начала обходить стороной.

Как-то раз, когда Вера сидела и, склонив на тоненькой шее голову, смотрела в пол. Владимир, устав строгать кроватку, подошёл к ней, опустился на колени по правую сторону от кресла и положил свою руку на её. Вера не отзывалась, но, спустя минуту, будто опомнилась: выйдя из глубин своих раздумий, отстранив руку от его руки как от огня, встала, чуть ли не прыгнув, и посмотрела на него взглядом страшным и безумным, таким, от которого по телу пробегает дрожь, но только не у нашего героя, который беззаветно любит Веру. Затем она встала и вышла во двор в лёгком ситцевом платье. Владимир последовал за ней.

Для июля было холодно, солнце заволокло синими тучами, дул сильный ветер и трепал под дождём кроны деревьев. Владимир не нашёл Веру, но потом, побродив вдоль раскисшей грязевой дороги и поросшему высокой и густой травой заброшенному лугу у реки, заметил издалека возле двух одиноких берёз, растущих и колыхаемых на мохнатом холме обрыва, одинокую белую полупрозрачную фигуру. Обдуваемое ветром платье облепило её с одной стороны, и он смог увидеть истончившееся до неузнаваемости тело. Он побежал к холму наперерез, не обращая внимание на камни, переворачиваемые под ногами и селевые потоки, устремившиеся вниз от холма. Добравшись до него, он полез наверх. Земля под ногами успела раскиснуть и вместе с влажной травой превратиться в скользкую субстанцию. Падая и спотыкаясь, он преодолел непогоду и взобрался на холм, где между берёз стояла бледная Вера.

– Вера! – вскричал он издали.

Она обернулась. Она была истощена и смотрела на него таким же взглядом, как тогда, когда встретились в снежную бурю, с тем лишь отличием, что в этот раз к волнению и испугу примешалось отчаяние. Владимир подбежал к ней и обнял обессиленное хрупкое тело. Взяв её на руки бережно, как держат самое главное сокровище, спустился в низ. По узкой витиеватой тропинке вдоль реки он шёл с ней под злым холодным проливным дождём, она же обняла его за шею и упёрлась макушкой в подбородок. Так наш герой прошагал до самой избы. Войдя в комнату, он раздел её, протёр насухо полотенцем и уложил на кровать, укутав теплым одеялом. Вера дрожала, по бледному любу проступила влага, это были уже не дождинки, а холодные капельки пота. Чтобы согреть её хоть как-то Владимир попытался растопить печь, но всё было тщетно: отсыревшие до сердцевины полена предательски не хотели разгораться. Тогда он закрыл все окна и прилёг рядом с ней. Так пробыли они вместе до следующего утра.

Когда Вера очнулась, Владимир прильнул к её изголовью. Он, наконец, за долгое время мог рассмотреть любимую Веру: как многое в ней изменилось: длинные лоснящиеся на солнце и переливающиеся золотым отливом волосы блондинки были спутаны и истончились; мраморная тонкая кожа, лишённая малейшей жиринки, обтягивала скулы, подбородок и виски; в прошлом полные жизнью губы были иссохшими с глубокими бороздами; тонкие, как прутья руки, были скрещены на едва округлом животе её; ноги под одеялом и вовсе были неразличимы. Вместо молодой, красивой, наполненной природной девственной жизнью и энергией женщины на постели лежал почти иссохший труп. Страх от того, что Вера была не узнаваема, окутал нашего незнакомца. Ту ли девушку принёс он вчера вечером с высокого холма над обрывом реки? Ничего не мог он в ней узнать. И только голубые, поникшие, но всё ещё такие прекрасные глаза, окружённые тёмными болезненными кругами, к счастью (а может и к сожалению) утверждали это. Владимир надеялся найти в Вере хоть маленькую частицу счастья, в её лице, которая бы подбодрила его в это нелёгкое время. Ведь они так долго ждали, ждали того, чтобы быть вместе и теперь их никто и ничто не разделяет: ни пространство между городами, ни посторонний человек. Остаётся ведь только радоваться этому. Но почему-то не получалось.

Когда он смотрел на Веру, она улыбнулась ему. Увидев её улыбку, он уже не мог смолчать:

– Вера, зачем ты убежала? Зачем ты так пугаешь меня?

– Не волнуйся, любимый, я лишь хотела всё закончить, – произнесла она в полголоса.

Владимир обрёл воодушевление, за долгое время услышав любимый голос. От этого не сразу он понял смысл произнесённых ею слов.

– Ты хочешь всё закончить? Я не понимаю тебя, – произнёс он растерянно. – Я так тебя люблю. Так тебя люблю, – повторял он, в надежде не получить от неё ответа.

Она взглянула на него серьёзно, стараясь заручиться его поддержкой.

– Я хочу всё закончить, хочу избавить нас от этого позора, – сказала она дрожащим голосом.

– Вера, ты что говоришь? Вера …,– промолвил он, сжав её хрупкую руку.

– Я долго думала после похорон, как жить дальше, – начала она, и внезапный клокочущий кашель прервал её разговор, – Вчера я поняла, что не могу больше счастливо жить на этом свете. Я вышла во двор в надежде, что ты меня не увидишь, и побежала из последних сил, покуда во мне была решимость, бежала куда глаза глядят и так получилось что к обрыву. Сам Бог меня навёл на него. Взойдя на холм, я увидела клокочущую подо мной реку, взбитую, пенящуюся от ветра волнами, я глядела не неё и чем больше это делала, тем более она меня пленяла, хотелось погрузиться в эти волны и раствориться в ней. Пожалуй, ничего лучшего я не видела, не видела такой восхитительной первозданной дикой природы, не обращающей внимания на человека, и делающая своё дело, не видела такого красивого темного от дождя песчаного берега. Сколько разных берегов я смотрела в своей жизни: доминиканский, индийский турецкий… Никогда я не поражалась красотой берега, как этим берегом русской речки. И вдруг мысль, что через секунду, после того, как я сделаю шаг, ничего не увижу, испугала меня, я дрогнула и отшатнулась, а потом за спиной сквозь шум дождя и ветра я ощутила твой взгляд, услышала и твой голос…

Из уголков её грустных глаз потекли слёзы.

– Ты не представляешь, как я испугался, когда увидел тебя там, – он поцеловал в её истощённую грудь и посмотрел ей в глаза. – Зачем ты так себя мучаешь? После рождения ребёнка всё измениться. Я обещаю тебе: всё измениться, Вера, – говорил он, стараясь убедить её в этом.

– Нет, ничего не измениться. Ники погиб и мы в этом виноваты. – И она снова закашляла. – Пока я буду жить, эта вина останется со мной, – сказала она, испытывая сильную боль в груди.

Незнакомцу было страшно услышать сказанное.

– Если ты не будешь жить, то и мне жить незачем, – произнёс он тихо и обнял её.

Вечером Веру настиг беспрерывный кашель. Её состояние ухудшалось, она лежала в бреду.

Через пятнадцать минут после вызова врача в дверь постучался фельдшер. Врач был в меру упитанный мужчина маленького роста с мясистыми постоянно улыбающимися щеками, сквозь его круглые толстые очки проглядывали маленькие, но проницательные чёрные глаза. Он всегда был добродушен и в этот раз, несмотря на мерзлую, ветреную погоду. Владимир знал его и встречался с ним не по медицинской части, а по общественной – фельдшер часто посещал выставку нашего героя, и она очень ему нравилась. Хозяин сразу же впустил фельдшера в дом, взял у него зонт и снял пальто. Тот почтительно пожал ему руку и машинально, как это делают люди, которые уже давно занимаются чем-то определённым, осмотрелся вокруг. Без лишних расспросов, коллега сразу заприметил больную, лежащую на деревянной кровати близ растопленной печи. Фельдшер подошёл к ней, раскрыл саквояж, извлёк из него инструменты, после чего он сделал всё, что мог в «полевых условиях»: замерил у больной температуру и прослушал лёгкие. Всё это время Владимир стоял в стороне и тревожно смотрел на обоих.

– Девушка сильно ослабла, иммунитета почти нет. Любое воздействие среды может навредить, – заключил доктор.

– И что же с ней? – вырвалось из груди Владимира.

– Подозрение на пневмонию. Нужно сделать томографию лёгких. У вас есть машина?

– Да, – покорно произнёс Владимир.

– Нужно ехать в город немедленно.

В больнице диагноз врача подтвердился. Веру положили в палату под строгим наблюдением врачей, да и Владимир не отходил от возлюбленной ни на шаг, сидел и спал подле неё.

Состояние больной было тяжёлым: Вера лежала в бреду. Владимир до последнего верил в счастливый исход, и эта вера, как ему казалось, начала оправдываться: приступы горячки становились всё реже, горячий лоб постепенно холодел, испарины на теле исчезли. Но это был лишь видимый успех, на самом деле с отступлением горячки отступал от борьбы и сам организм – слабое пламя свечи начало угасать. В три часа по полудню Вера умерла…

XI

На этом слове он остановился и не знал, что дальше говорить. Глаза его, истерзанные беспрерывной печалью, потемнели и опустились в пол. Я тоже не знал, что ему сказать. В таком молчании мы проехали несколько минут, покуда за окнами маршрутки полоса улиц и домов не сменилась мельканием высоких деревьев.

– Скоро будет ваша остановка? – разрезав тишину, наконец, спросил я.

– Да, – ответил он и едко улыбнулся. Я догадался почему: за лесом оставалось городское кладбище.

– Простите, что начал вас допекать своими расспросами.

– Да ничего, – ответил он мне и его лицо стало меняться от грусти и печали до радости и ехидства то ли над собой, то ли на до мной и обратно возвращаться до меланхолического выражения. – Я специально приехал в этот город к своему двоюродному брату, чтобы поставить точку в этом деле, и чёрт, оказывается это сделать труднее, чем я ожидал. – Он остановился и отвёл взгляд – над чем-то задумался. – Но, благодаря вам, – продолжил он, – сегодня сделаю то, что задумал.

– Напрасно вы так, – промолвил я, когда конечная остановка была совсем близко.

Незнакомец взглянул на меня, но ничего не ответил.

– Ваш поступок ничего не решит, – продолжил я, – планета не взорвётся, а мир не узнает о вашей любви, о вашей возлюбленной, о вашем друге.

– И хорошо, что не узнает. Я не хочу, чтобы обо мне кто-то знал, – сказал попутчик с волнением в голосе, наступая на остатки своего самолюбия. В это же время маршрутка остановилась, и её водитель обернулся через спинку сиденья и посмотрел на нас, мол, пора выходить.

– Ну, что ж…, прощайте. Приятно было с вами поговорить, – сказал он, как ни в чём небывало и подал мне руку.

– Не совершайте необратимых поступков. Лучше сделайте миру, что-то хорошее. Помните, люди живут, пока о них помнят, – и это всё, что я успел сказать ему.

Незнакомец вышел из маршрутки. Я уехал обратно домой. С тех пор я его больше никогда не встречал.

– Вот такая история, молодой человек.

– Невероятно, доктор.

– От чего вдруг?

– Вы верно угадали его имя.

– Откуда вам известно?!

– Доктор, а я, кажется, знаю вашего попутчика.

– Вы это серьёзно?

– Да, доктор. Двоюродный брат, к которому он приехал, это я. Сейчас он готовится к выставке фотографий «Деревня. Мгновения моей счастливой жизни».

2019 – 2020