Попутчик

Поразмыслив ещё немного о друге и испугавшись масштабом осознанных чувств, Владимир решил, что пора бы покопаться и в своих. Какие же чувства, порождённые любовью к Вере, бушевали в нём? И были ли они вообще? Увы, кроме желания сделать Веру счастливой в нём больше не присутствовало ничего. Его прагматичный и довольно приземлённый ум не являл на волю ярких, брызжущей молодецкой удалью мыслей и поступков, какие являл Ники, окрылённый обществом Веры. По отношению к ней Владимир казался самому себе куском холодного мрамора, неспособным на проявление каких бы то ни было ярких переживаний и чувств. Поэтому ему всё отчётливей казалось, что Вера, выйдя замуж за доброго, искреннего человека, желающего наполнить крепким соком любви каждую прожитую её минуту, станет счастливой женщиной.

Ники с Верой сыграли свадьбу. Всё успокоилось и стало как прежде, даже ещё лучше. Теперь друг мог по праву законного мужа подолгу и с упоением рассказывать Владимиру о том, как он обрёл второе дыхание, необычайную тягость к жизни и неоднократно сокрушался на судьбу, которая не свела их раньше. «Оказывается, – признавался он ему, – я не жил. До встречи с Верой я мог и думать только, как заработать больше денег и потратить их на что-нибудь бесполезное. Сейчас же я переродился, во мне воспрянули светлые мечты, новые идеи, теперь у меня есть благородные, достойные человека цели: я начал думать о том, как сделать Вере что-нибудь хорошее, как согреть её теплом, как позаботиться о ней, как её порадовать и, наконец, сделать всё самое хорошее, на что способен; и я оборачиваюсь, гляжу назад и вижу: какими примитивными мы были раньше, мы думали только о себе и своих желаниях».

Откровенно и с наивной простотой, которая свойственна влюблённым, он делился планами на ближайшие годы: о том, как хочет повторить медовый месяц, о том какие имена выберут будущим детям, и с какой лаской и нежностью они их будут воспитывать. Он часто самозабвенно, в порыве нахлынувших чувств говорил и такие подробности семейной жизни, которые больно трогали ещё неокрепшее сердце друга. Но друг не держал зла на него, он наоборот был очень рад, что Ники нашёл ту, единственную с которой проживёт долгую и счастливую жизнь.

Как и до женитьбы, Владимир часто гостил в доме у Ники. Несмотря на бурное увлечение женой, Ники оставался верен совместным дружеским делам. Как и прежде между друзьями часами напролёт текли плавно переходящие друг в друга беседы о бизнесе, рыбалке, бильярде, фотографии. Но всё-таки теперь в задушевных разговорах на кухне что-то изменилось. Это происходило именно тогда, когда к теплому дружескому столу присоединялась Вера. Войдя на кухню, она с порога одаривала собравшихся гостей своей мягкой и доброй улыбкой: сперва своего мужа, а потом и Владимира, разливала чай, а потом скромно и плавно присаживалась к ним.

В такие минуты наш герой испытывал смешанные чувства: с одной стороны ему было приятно волнение в крови, подогреваемое столь хорошим к нему расположением девушки, которую он любил и что тут скрывать – любит до сих пор, а в тоже время совесть и священный долг дружбы тяготели над ним, ведь он прекрасно понимал, что не имеет никакого морального права думать о ней глубже того, чем это дозволено между мужчиной и женщиной, находящихся в дружбе. Теперь только он – её муж – по праву может наслаждаться всей радостью совместной с нею жизни. Владимир также понимал, что к былому нет возврата, но предательское тело сопротивлялось пониманию и с упорной регулярностью испытывало прошлые волнения.

В беседах за столом, когда Ники со свойственной ему отдачей, погружался в разговоры, в атмосферу тепла и уюта, не замечая ничего более, случалось что взгляды Владимира и Веры невольно встречались и задерживались на секунды дольше, чем принято между друзьями, их руки, случайно соприкасались, обжигали кожу и заставляли сердце биться чаще. Эти предательские волнения Владимиру трудно было подавлять, но на его счастье Ники пылу восторженной речи не замечал их. И всё равно, Владимиру становилось очень стыдно перед ним, он считал себя иноземцем в чужой и счастливой жизни, а посему недостойным святой дружбы, недостойным нежного взгляда любимого человека.

В очередной раз, не в силах более терпеть, Владимир принял волевое решение оставить бизнес, расстаться с лучшим другом и уехать из родного города куда подальше, чтобы успокоить душу и начать новую жизнь. Его друг до последнего не понимал причину такого поступка. Ему наоборот казалось, что стало ещё лучше, ещё интереснее жить. Много раз Ники пытался отговорить его, но решимость Владимира оказалась сильнее. Перед отъездом они в последний раз крепко обнялись на прощание. Тогда же друзья поклялись в трудную минуту помогать, где б они не находились.

Попрощавшись с другом, наш герой оставил шумный город и уехал в даль далёкую, в деревню, где сразу очутился в окружении природы нетронутых лесов, где сосны и берёзы устремлены зеленеющими верхушками, неторопливо на фоне голубого светлого неба покачиваются на ветру, где деревянные косые дома торчат зубцами на травяных холмах, где у подножий в долине дугою и неспешно вьётся серебристая речка, омывая своей прохладной чистой водой подорожники и лопухи, разбросанные по краям земляных берегов, где над правой стороной её гордо и величественно возвышается крутой глиняно-песчаный обрыв, приютивший на своей зелёной макушке две стройные русские берёзы и где ещё много всего неизведанного и интересного приталила природа для неискушённого городского жителя.

IV

Не сразу привыкнул Владимир к новой жизни. Уж слишком свежи и отчётливы оказались воспоминания о прошлой. И если повседневность, сотканная из рубки дров, расчистки снега, похода за водой к колодцу или купания в прохладной речке, ещё хоть как-то затмевала тоску, то ночью несдержанное волей подсознание являло образы, которые, соединяясь причудливым образом с желаниями, рождали иную реальность. И эти сновидения очень волновали его. Он подолгу, уже проснувшись, тяготился ими.

Но что-то и получалось. Например, таланты фотографа в окружении девственной природы лесов и рек окрепли в нашем герое. А он очень любил фотографировать. Эта любовь привилась с детства, когда мама подарила маленькому Володе на день рождения фотоаппарат «Зенит», чтобы сын, кроме того как играть в футбол с Ники или купаться в реке, смог заняться и менее, с её точки зрения, опасным делом. Поначалу Володя отнёсся к такому подарку весьма прохладно и первое время аппарат просто пылился на полке, пока он не вспомнил про него и не взял с собой в поход с ребятами. Там-то ценный подарок и он, за одно, стали центром всеобщего внимания. Володя принялся фотографировать всё, что попадалось ему на глаза. В большинстве своём эти снимки были ничем не примечательны с точки зрения профессионала, но не для маленького мальчика и не для отца, который не скупился на дорогую плёнку и позволял сыну метрами изводить её. Со временем, по мере взросления и становления осознанности пользы своих действий, Владимир приобретал знания и опыт в фотоискусстве и делал всё лучшие и лучшие снимки, теперь уже и другим на радость.

Больше всего он любил фотографировать живую и не живую природу, наверное потому, что начал фотографировать он именно в деревне. И вот он снова вернулся к той жизни…

Первым делом, он обустроил в избе фотолабораторию, отдав ей половину комнаты. Довольный тем, что получилось, раскрыв свою волю, как и двадцать лет назад, он фотографировал часто и много, порой возвращаясь в избу глубокой ночью. А натуры было предостаточно, особенно в зимние время, когда игра снега, солнца, неба и теней в разное время и под разными углами обзора придавали одним и тем же местам неповторимые оттенки.

Там куда он прибыл, зима была ещё наряднее. В отличие от нашей нерешительной зимы, та зима являлась настоящей русской барыней – пышной, белой и могучей, а в купе с высоченными соснами казалась статной красавицей. Немудрено поэтому, что он проводил в лесах очень много времени и фотографировал погружённую в зиму природу то в розовом рассвете, то в переливе белого снега под лучами зимнего солнца, то в ночном тумане луны, которая белым, безмолвным ликом извечно озаряет серебром верхушки упорошенных сосен. В первый год пребывания незнакомца в деревне, наверное, в благодарность, природа как будто сделала ему подарок: выдалась снежной и длинной, отщипнув у весны ещё чуть-чуть времени.

Был март, снега лежало как после январской вьюги. Довольный собой, Владимир возвращался заснеженной ночью после фотографирования покрытой льдом реки. Придя в дом и открыв дверь, он увидел красную мигающую лампу на телефоне. Это была лампа автоответчика. Тут надо сказать ещё немного слов о новом мировоззрении нашего героя: переехав в деревню, он решил избавиться от всего, что напомнило бы его прошлую городскую жизнь, в том числе от всевозможных компьютеров, планшетов, плееров, наушников телевизоров и всех других порождений рук человеческих, которые когда-то в избытке делили с ним время, кроме, конечно же, фотоаппарата. Поэтому и телефон, доставшийся в наследство от прошлого хозяина, он хотел выбросить и не смог. В дань уважения к чужому имуществу он оставил его, но невзлюбил и пользовался им крайне редко.

И так, увидев красный огонёк той ночью, Владимир подошел к аппарату. Он долго и с недоверием на него смотрел, как будто предчувствовал наступление скорой беды. Простояв так несколько минут, он всё же нажал на ненавистную кнопку. Из динамика раздался знакомый и задорный голос Ники. Согретая этим голосом тревога в душе Владимира отступила, но, как выяснилось, оказалось ненапрасной. В сообщении друг поведал ему, что Вера, уставшая от скучных жарких пляжей, задумала сменить обстановку и отдохнуть там, где много льда и снега, поэтому она вчера поехала в пансионат, находящуюся близ его деревни. Поехала одна из-за того, что супруги решили разжечь огнь страсти волнительным и не долгим расставанием. И вот сегодня в той деревне потухла котельная, пансионат решили закрыть и отправили отдыхающих по домам. Но, Вера, решительная по характеру, просто так не привыкшая отказываться от своих планов, хотела всё-таки где-нибудь побывать. И тогда он – её муж – предложил отправиться ей к лучшему другу. Таким образом, по его замыслу, она убьёт сразу двух зайцев: навестит старого лучшего друга и отдохнёт сама. Послезавтра же он сам освободится от дел и приедет к ним в деревню.

Не правда ли хорошая идея?

Сразу же за первым сообщением последовало и второе, теперь уже более взволнованное. В нём он сообщал, что Вера звонила ему: она попала в метель и застряла на полдороги. В свете этого он просит помощи у друга.

Услышав тревожную весть, сердце нашего незнакомца забилось чаще; он предчувствовал, что если поедет выручать её, то случится непоправимая беда. Необъяснимое волнение завладело телом, но осознание того, что Вера где-то рядом, возбудили в нём чувства, которые он так долго подавлял в себе. К тому же друзья поклялись помогать друг другу, где бы они не находились, да и опасность для Веры была непризрачной: в такую погоду дорогой мало кто пользуется, а в вечернее время тем более никто не поедет; ей угрожало остаться одной в автомобиле посреди заснеженной дороги до самого утра, когда за окном было минус пятнадцать.

Гонимый бурей плохих и в тоже время волнительных мыслей, он быстро оделся во всё теплое, залил в снегоход бензина полный бак и помчался выручать дорогую ему Веру.

Лицо щипало и секло мелким снегом, но он не сбавлял оборотов снегохода. Через полчаса сквозь пелену метели он заметил два бледных оранжевых луча – нет сомнений, что это фары застрявшей в метели Вериной машины. Примчавшись уже не к автомобилю, а к сугробу, из которого торчала красная крыша, он взял лопату и стал яростно копать пушистый свежий снег. Какая-то доселе неведанная, звериная сила пробудилась в нём. Он и не заметил, как начал переворачивать не только ворохи снега, но и вырывать куски мёрзлой земли. Распахнув дверцу автомобиля и увидев Веру, он ощутил, как молодость жизни влилась в его жилы, покой и усмирение, которые он старательно взращивал в себе всё это время, весь этот год, сменились бурей огненных и опасных чувств. Вера была беззащитной, испуганной, заплаканной; она смотрела на него как на спасителя, на единственного человека, который пришёл к ней на помощь. Он пригнулся, обнял её и помог выбраться из машины, укутал, чтобы злой мороз не обжёг обессиленное от тревог тело и усадил на заднее сиденье снегохода. Они помчались домой в избу…

На следующий день к ним в деревню приехал и лучший друг.

V

Я говорил вам, что наш герой не любил телефон? Теперь же он не мог от него отойти. Отчуждение и изоляция от окружающего мира с того самого случая прервались и соединились с миром человеческих отношений с помощью телефонного провода. По выходным он разговаривал с другом, тот посвящал его в свои хлопоты по свадебному бизнесу и часто звал его обратно, и также часто спрашивал советы о том, как поступил бы его старый и опытный в этом деле товарищ. Наш незнакомец был рад помочь другу, ведь однообразная природа, какая б она ни была красивой, тоже может надоесть, особенно без смены обстановки, а разговоры с другом о старых делах живили в памяти образ юной жизни, к тому же было приятно, что накопленный им опыт ещё кому-то мог оказать хорошую службу.

Но чаще чем с Ники Владимир общался с Верой, общался с ней каждый день. Она сообщала ему, чем занимается и чем займётся в этот час, в этот день, в эту неделю. А он искренне интересовался её увлечениями и всячески поддерживал её. Они могли часами говорить об одних и тех же вещах по нескольку раз, и никогда им не становилось скучно. И какие бы темы не обсуждались, всё оканчивалось одним: после каждого разговора Вера говорила, что очень хочет встретиться с ним. Он тоже говорил, что хочет, но в тоже время искал повода отсрочки этой встречи, чувствуя себя виноватым…

Как бы не убегал человек от неизбежности, неизбежность рано или поздно настигнет его. Встреча состоялась поздней весной, настолько тёплой в конце, как холодной в начале. Владимир не ожидал увидеть её на дощатом пороге своей избы. Он до последнего надеялся, что уговоры не к нему приезжать возымеют действие.

Она взглянула на него из под белой шляпки, на лице её была заметна плохо скрываемая тревога. Он этому испугался, но решил сделать вид, что ничего не заметил и, рассеяно сняв с её плеч пальто, подвел её к деревянному округлому столу, который был так же прост, как и всё жилище. «Садись, пожалуйста, – сказал он ей, подвигая стул, – я всегда буду рад тебе, промолвил он подавленным голосом».

Он, как и в первый раз её приезда, растопил самовар, стоявший посреди стола, и через несколько минут по белым чашкам заструился аромат зелёного чая.

Он не знал с чего начать, и она тоже. От того они смотрели друг на друга, стараясь уловить на себе то ли любовь, то ли ненависть. Вера показалась нашему незнакомцу более серьёзной, чем была раньше, более серьёзной даже тогда, когда они встретились этой снежной весной. Блеск её весёлых озорных глаз сменился проницательной твердостью, мягкие черты лица больше не придавали ей детскость, хотя все ещё влюбляли нашего героя и оставались по-прежнему прекрасными, а лёгкие, почти воздушные движения её рук и головы, какие он заприметил ещё давно, когда впервые её увидел, стали полновесны и рациональны. Она как будто повзрослела за эти несколько месяцев и сейчас напоминала ему мать ласковую и добрую во взгляде и чертах лица своих и в тоже время нёсшую ответственность за нового человека.

Владимир видел перемены, которые произошли в Вере, более того, он чувствовал их работу и сейчас в ней, и ему стало страшно, не потому что боялся потерять ту маленькую и озорную Веру, встретивши впервые на свадьбе и которую полюбил (она понравилась бы ему в любых ипостасях), а от причин, которые могли послужить толчком к этим переменам.

– Прости, что в доме не прибрано … и угостить могу тебя лишь чаем … я не был готов к твоему приезду, – сказал он вполголоса и неуверенно, словно ища оправдания за свои отговорки по телефону. Тогда он взглянул на неё лишь на миг, и, не выдержав серьёзного выражения её лица, снова принялся смотреть в жёлтое зеркало остывшего чая.

– Не за чаем я к тебе прибыла…, – ответила серьёзно Вера, сняла с головы шляпку и положила её на стол. Ее тонкие белесые волосы прилипли ко влажному лбу, которых она не убрала.

Эта её серьезность, несвойственная ей, взволновали нашего героя.

– Что случилось? – спросил он, и чашка зазвенела, расплескав чай от того, что он резко освободил её и положил ладони на кисти Вериных рук.

– Я не могу… не могу не видеть тебя, – прошептала она, запинаясь и бледнея.

– Ах! Душа моя! – воскликнул он в порыве чувств к ней; встал и, не опуская её рук, обойдя стол, прижался разгорячёнными губами к её щеке. – Я хотел тебя тоже видеть, но боялся, боялся, что ты меня возненавидишь, – признался он ей.

– Я люблю тебя, глупенький ты мой, – прошептала она.

– Ох, что же мы делаем…, мы не должны… – со страданием и одновременно со сладостью промолвил он, вдохнув с упоением любимый запах. Он медленно опустился на колени, сжав подол её хлопкового платья.

– Почему ты исчез, когда решалась моя судьба? – сказала вдруг Вера.

– Я видел, как его глаза сияли, когда он говорил о тебе, как смотрел на тебя, с какой любовью. Он достоин счастья, достоин лучшей спутницы жизни, он лучше меня … по крайне мере честнее…, – сказал он, не глядя ей в глаза.

Они обнялись и были в объятиях безмолвно и неподвижно несколько минут.

– Что теперь нам делать? – спросила Вера ему на ухо, разрезав тишину тонкой атмосферы упоения.

На её вопрос он не знал ответа. После молчания он произнёс волнительно, глядя ей прямо в глаза:

– Верочка, любовь моя, скажи, как далеко мы зашли, только ты можешь это сделать, и я отвечу тебе, отвечу обязательно.

– Я не знаю, мой милый, но должна тебе сказать… мы не одни здесь – прошептала она и через миг оказалась в удивлённых и в тоже время счастливых глазах его.

Подсознание догадывалось, но сознание не могло поверить. Он обнял её, поцеловал, опустился ниже груди и прижался к ней. Какая-то абсолютная всепроникающая теплота любви и заботы начала проходить сквозь щёки, голову и тело, эта теплота напоминала мгновения раннего детства, как будто он прижался матери. Он начал растворяться во всепоглощающей его неге.

Замерев на коленях и обхватив её ноги, он приложил голову к её животу, и, слившись с ней в одно целое, не чувствуя своего тела, лишь внимал частое глубокое дыхание и сердечный стук своей любимой. Она же ласково гладила маленькой ладонью по волнам его тёмных кудрей и её слёзы блестящими каплями падали на них.

Трудно сказать, сколько прошло времени, но солнце стало краснеть настолько, что наполовину завалилось под горизонт. Постепенно мысли возвращались к нашему незнакомцу, и он до конца не мог поверить им, поверить, что сейчас он может не только слышать биение сердца самого ценного для него человека, что уже казалось несбыточной мечтой, но и сердца своего ребёнка. И по мере осознания этой величайшей тайны тёмные черви, обитающие в глубинах разума и ждущие подходящего момента зашевелиться, причиняя нестерпимые страдания, закопошились в нём. А вдруг ребёнок не его? Вдруг счастье, а может быть и смысл жизнь, которые неожиданно он обрёл, также быстро покинут его? Колкая, злая вьюга, похожая на ту, в которую попали возлюбленные, начала бушевать в его сердце.

– Это будет наш ребёнок? – спросил он вдруг, сделав акцент на слове наш, и устремил на Веру тревожный и пронзительный взгляд в ожидании ответа.

– Мы были у врача. Ники не может иметь детей, – сказала она и опустила голову. Ей стало неловко от произнесённых ею слов.

– Слава богу! – воскликнул он и поцеловал любимую, – Слава богу! – повторил он ещё раз только тише.

На голубых глазах Веры вновь проступили слёзы, от чего теперь они стали походить на прекраснейшие озерки.

– Милый, что же нам теперь делать? – спросила она, и обеспокоенный взгляд её заставил Владимира на секунду замереть. Радость на лице утяжелилась проблемой, которую нужно было немедленно решать. Он отпрянул от неё и сел обратно на стул. – Этот вопрос мучает меня постоянно, я не знаю что делать, но спать я не могу больше, – сказала она ему в надежде, что он найдёт выход и освободит её от одолевавших мучений.

Владимир взъерошил и не без того всклокоченную голову, положил локти на стол, подпер руками широкие скулы и закрыл ладонями глаза.

«Ненавистный Ники! – подумал он, – теперь он будет мешать нашему счастью! И что теперь делать? Ничего не сказать ему. Промолчать. Пусть думает, что это он отец. Ну, нет! – воскликнул ему потаённый голос.– Отступать, как в прошлый раз мы не намерены». «А как же дружба? Как же товарищ, с которым вместе прожили жизнь? – вдруг спросил другой его голос». «И что же это была за жизнь? – парировал первый, – всё время жертвовать своим счастьем, ради чужого счастья?». «С каких это пор Ники стал для нас чужим?». «С тех самых пор, когда он забыл, что такое дружба и самопожертвование. Как только он встретился с Верой, своей дурацкой, слепой любовью он забыл про нас, забыл, что были почти тридцать лет вместе, он променял дружбу на женщину, которая его даже не любит. А мы ведь тоже имеем право жить с любимым человеком. Ну, и что ты замолк? Больше нечего сказать? Предлагаешь нам, пока он живёт с нашей любимой женщиной и воспитывает нашего ребёнка, обратится отшельником? Он хорошо устроился получать воздаяния, в том числе за счёт нас. Хорошо ему было от нашей дружбы! Теперь всё кончено, теперь всё будет по-другому. Мы больше не намерены отступать! Ни шагу назад! Это наш ребёнок, наша женщина и точка!»

Последнюю фразу он произнёс вслух и посмотрел на неё, чем обеспокоил уже и без того взволнованную Веру.

– Что с тобой, милый? – спросила она и положила свою руку на его. – У тебя глаза остекленели.

– Ничего, – улыбнулся он, чтобы успокоить её, – Ники знает про всё?

– Ничего не знает…, нет, – ответила она и, побледнев, смутилась.

– Не переживай так, дорогая, это вредно сейчас для тебя… Он знает, что ты здесь?

– Нет. Он уехал в командировку и вернётся завтра. Я так переживала, так переживала…, все ночи не спала, все ждала и ждала, когда он уедет, чтоб можно, наконец, встретиться с тобой, выговориться. Я всё держала в себе, никому ничего не говорила и было тошно; я знаю: только ты поймёшь

меня …

– Ох, дорогая! – воскликнул он и, встав снова из-за стола, начал успокаивать её, обнимая и целуя влажные щёки и лоб, – теперь всё будет по-другому, теперь всё будет хорошо.

Так в жарких объятиях они провели всю ночь.

Утром в тенистой аллее было тихо, полупрозрачные только что вылезшие из почек липовые листья зелено светились под косыми лучами раннего солнца, птицы не пели, и лишь только щебетание влюблённой пары можно было расслышать.

– Сегодня мы едем к нему и всё говорим как есть и возвращаемся домой, – сказал он ей и посмотрел прямо в глаза.

– Домой? То есть к тебе? – спросила она. Её голос дрожал.

– Нет, не ко мне, а в наш дом, – сказал он ей, и поцеловал в щёку.

– Ты хочешь, чтобы я призналась Ники? – произнесла она жрожащим голосом.

Он остановился, и она вместе с ним. Он взял её за плечи.

– Признаются, когда делают преступление, а ты никого преступления не совершала. Слышишь? Не совершала, – внушал он, крепко держа её.

Она снова стала плакать, как и вчера, только уже не от радости, а от отчаяния.

– Я распутная женщина, распутная…– рыдая ему в грудь, горько произносила она, – Ники этого не заслуживает и меня…, я падшая, падшая....

– Слышишь, успокойся, – отстранив её от себя, сказал он грозно, как только мог сказать любимому человеку, стараясь взглянуть в её опущенные от горести глаза. – Ты ни в чём не виновата, – продрожал он, – ну, посуди: разве может человек быть наказан за то, что он стремиться к счастью? Разве счастье – это не смысл человеческого существования, данный богом? Ты же, ведь, счастлива? – спросил Владимир не так уверенно, как ему хотелось, и строго и в тоже время с нежностью всмотрелся в её голубые, блестящие от слёз глаза.

Она покорно кивнула, не в силах ничего произнести. Он прижал её голову к своей груди.

– А ты не представляешь, как я счастлив, быть может, впервые испытываю это чувство. И теперь, когда мы достигли этой великой, божественной цели, должны ли мы быть кем-то наказаны? Должны ли мы извиняться перед кем-нибудь за своё счастье? – произнёс он поверх головы Веры, подбородком касаясь её макушки.

– Ники…, – рыдая, произнесла она.

– Ники! – хмыкнул он, – только и слышу про этого Ники, какой он чудесный, какой он хороший, какой он добрый, какой он заботливый и великодушный. Даже покойная мать, кажется, любила его больше, чем меня. И что же, если его все любят и он такой идеальный, то теперь за это ему кто-то дал право осуждать нас?