В мае цвела сирень

И вот, выходит, уже открылось.

– Куда ходит? – произнесла она как-то по инерции, больше от рассеянности. – Как…

– Да ладно… – махнул рукой Максим. – Что ты мне-то уж хоть…

Марина молчала. Максим подождал немного, не скажет ли она чего, не дождался, заговорил сам:

– Понимаешь… – он вынул из кармана большой складной нож, начал строгать какую-то щепку. – Дело ведь не в том, что я об этом знаю. Ты же понимаешь, что я сделаю все возможное, чтобы тебе не навредить. Но, если сумел узнать об этом я, то скоро смогут узнать и другие. Это же деревня, тебе ли об этом говорить…

Марина продолжала молчать. Максим вздохнул и продолжил:

– Да это еще не самое страшное… Извини, что напоминаю, но ты же помнишь то, что он сделал когда-то…

Марина закрыла руками лицо.

– Помню…

– Ну вот… И кем он стал, кем сейчас является…

– Он уже не является…

– Эх, Мариша… – с тоской произнес Максим. – Наивная ты еще, как девочка. За его спиной такие дела… У него крутились такие деньги, у него были такие дорогие машины… Квартиры, статус в бандитском мире, все у него это было. И есть. Неужели ты веришь в то, что он вдруг раскаялся, бросил все неправедно нажитое и вернулся жить в умирающую Серебрянку? Ты же многое еще не знаешь…

– Я знаю, – Марина отняла руки от лица, посмотрела на Максима. – Он мне рассказывал.

– И ты поверила? Он многое тебе рассказывал когда-то, извини еще раз…

– Но, Максим… Ты же никогда не поговоришь с ним по душам, ты никогда не представишь ему возможность хоть что-то объяснить. А ведь вы были друзьями…

– О чем нам с ним говорить? – Максим отшвырнул окурок, повернулся к Марине и посмотрел ей прямо в глаза. – Как можно такое объяснить? Дружбу предал не я.

– Не ты… – эхом повторила Маринка. – Но все же…

– Маринка, Маринка… Годы идут, а ты все такая же. Добрая и доверчивая, как когда-то… Ты ему веришь только потому, что тебе хочется верить. Неужели любишь до сих пор?

Марина вновь молчала. Но Максим и не ждал ответа на этот вопрос.

– Понимаешь… – сказал он проникновенно. – Мы с тобой всю жизнь живем бок о бок. И мне не безразлична твоя судьба. Мне очень не хочется, чтобы ты опять страдала. А я очень боюсь, что так может быть…

– Спасибо, Макс… – тихо произнесла Марина и вдруг призналась: – Запуталась я уже. Сама ничего не понимаю. А ему почему-то верю. Вот не хочу верить, а верю…

Максим грустно усмехнулся.

– И все-таки я в обиду тебя не дам, – сказал он решительно.

Марина поднялась.

– Я пойду?

Максим пожал плечами.

– Иди.

– Пока.

– Удачи, – проговорил Максим, – всего тебе доброго.

После ухода Марины он еще посидел на бревнах, выкурил еще одну сигарету. Потом решительно поднялся, запер избу и пошел в Серебрянку. К Андрею.

…Марина медленно шла по улице, и слезы застилали ей глаза. Прав Максим: ну почему она такая глупая и доверчивая? Ведь сказала же себе: если придет Андрей – не разговаривать с ним и уж, ни в коем случае, не пускать в избу. И вначале повела себя правильно, неприступно. А потом… Вот понимала все умом, а сердце и душа звали делать обратное. Зачем-то постепенно стала разговаривать с ним через дверь. Зачем? Ведь знала же – все начинается с малого. Постепенно все приведет к тому, к чему и привело – она открыла, в конце концов, Андрею дверь. Она вспомнила, как это произошло. Как бухало тогда оглушительно сердце…

…Андрей вошел в сени, остановился у порога нерешительно. И от этой нерешительности сердце Марины упало куда-то в пятки. Она зажгла свет, задернула занавески, заперла за ним дверь и произнесла негромко:

– Ну что встал, проходи, присаживайся. В избу не зову, дочка спит. Да и вообще…

Векшин кивнул, прошел к окну, присел на лавку. Марина, сложив руки на груди, осталась стоять на месте. Андрей молча смотрел на неё.

Марина шевельнулась.

– Ну…

– Что? – спохватился Андрей.

– Ты просил открыть дверь, чтобы посмотреть на меня. Посмотрел?

– Посмотрел, – кивнул Андрей. – Но мало еще посмотрел…

– И как? – она тоже волновалась. – Постарела, подурнела?

– Нет, – сказал Андрей сущую правду. – Ты нисколько не стала хуже. И также по-прежнему мне дорога…

– По-прежнему? Дорога? То есть так сильно была дорога, что бросил?

Андрей опустил голову.

– Зачем ты так? Я же объяснял…

Марина прислонилась плечом к стене, поправила халатик.

– Ты решил, что объяснил там чего-то, наговорил мне всякого, а я растаяла, и все забыла?

– Нет. Но…

– Такое не скоро забывается, Андрей. Если вообще забывается.

– Я понимаю, – тихо произнес, почти прошептал Андрей. – Я понимаю…

Марина промолчала. И Андрей предложил:

– Давай просто поговорим. Без упреков. Что теперь от них?

Марина повела бровями.

– Давай…

– Помнишь…

Прошлое они оба вспоминали с охотой. Но словно сговорившись, не касались той осени, когда он впервые поехал в город. В основном говорили о первой встрече в клубе, когда он только пришел из армии, про тот далекий май, про аромат сиреневый. О том, как были тогда юны и счастливы, какие надежды возлагали на будущее.

Время летело незаметно. Внезапно Марина спохватилась.

– Тебе пора. Мне на работу еще с утра, – она работала на почте. – Это ты у нас дачник…

Андрей безропотно пошел к двери. Внезапно остановился.

– Что? – вопросительно подняла брови Марина.

– Можно… – тихим вопросительным тоном нерешительно спросил Андрей. – Можно я приду завтра?

Марина отвернувшись, промолчала. И окрыленный Андрей шагнул в сереющий за порогом рассвет.

Марина заперла дверь, прислонилась к ней, не замечая на своем лице тихую, счастливую полуулыбку. Может, она и не хотела верить Андрею, но помимо своей воли, верила.

…Максим Ромашин вошел в знакомый с детства, но какой-то неуловимо изменившийся двор деда Семена. Стукнул в окошко избы, увидел там мелькнувшее лицо Андрея, кивнул ему – выйди. Присел на чурбачок, на котором Векшин колол дрова.

Андрей вышел из избы, вопросительно глядя на бывшего друга. Он знал, что так просто Максим не зайдет. Значит, есть какая-то необходимость. Оглянулся, куда бы тоже присесть и присел на козлы, на которых пилили дрова, кивнул Ромашину. Максим проигнорировал его приветствие. Впрочем, иного Андрей и не ждал…

Ромашин поднял тяжелый взгляд

– Скажи, что тебе надо от Маринки?

– Вот оно что… – усмехнулся Андрей. – А я-то думаю, с чего это ты пришел…

– Правильно думаешь, – кивнул Максим. – Так просто я не приду. Так ты не ответил на вопрос.

– Может, мы сами разберемся?

– Не может, – твердо сказал Максим. – Второй раз я ей жизнь калечить не позволю.

– С чего ты взял, что я собираюсь калечить ей жизнь?

– А чего от тебя еще ожидать? Уж хорошего точно ожидать не приходится.

Андрей вздохнул.

– Выслушай меня, Макс…

Ромашин доверительного тона не принял. Смотрел все так же враждебно.

– Понимаешь, – попробовал что-то объяснить Андрей. – Я знаю, что я виноват перед ней…

– И не только.

– И не только… – согласился Андрей. – Но время ведь идет. Ты думаешь, за мои жизненные ошибки, ты меня сильно своим презрением накажешь? Нет… Сильнее, чем наказывает собственная совесть, все равно не сможешь.

Максим смотрел немигающим взглядом.

– Мне сейчас заплакать?

– Что? – не понял Андрей.

– Я спрашиваю: мне сейчас заплакать? От умиления? Ну-ка, совесть как мучит человека! Мученик ты наш…

Андрей покачал головой.

– Ты стал жестоким, Максим…

– Я стал жестоким? – с силой произнес Ромашин. – Я? Ты значит, добрый, а я жестокий? Хотя в общем, да! Я жестокий. По отношению к таким как ты. И всегда таким буду. Это ведь я к людям не жесток, а к тебе да… Жесток. Знаешь пословицу: как аукнется, так и откликнется?

– Когда оно аукнулось-то? Давно уже, вроде. Так сколько оно откликаться будет?

– Всегда, – отрезал Максим. – Не надейся, я тебе не Маринка. Это ей ты голову заморочил. А мне не сможешь, не старайся. И Маринку я тебе в обиду больше не дам. Ты ведь рано или поздно сорвешься отсюда. Тебя дела твои бандитские ждут. Выжидаешь ты зачем-то, время тянешь… Заодно и поразвлечься, видно, решил. Скучно тебе здесь после жизни-то разгульной, после кабаков-ресторанов. А о других ты мало думаешь. Разве ты думаешь о том, например, что скоро узнают люди, что ты к Маринке стал ходить, приятно ей это будет? А потом каково ей станет, когда ты опять отсюда побежишь к ремеслу своему бандитскому, к достатку? А? Добренький ты наш?

– Послушай, Максим…

– Нет, это ты послушай! Я бок о бок с Маринкой всю жизнь живу. Она мне не чужая. Вали туда, откуда ты явился, оставь её в покое.

– Вали… – усмехнулся Андрей. – Я же все сделал, как ты приказывал, прописался, все честь по чести. И жить имею здесь теперь полное право. По закону.

Максим развел руками.

– Ты смотри… Про закон он вспомнил! Вот где лицемерие-то! Такой законопослушный гражданин… – Он внезапно окаменел лицом. – Значит так, – произнес холодно и твердо. – Насчет Маринки я тебя предупредил.

Максим Ромашин поднялся и пошел со двора.

                  ***

Андрей долго сидел, забыв о горящей сигарете, бездумно глядя в одну точку. Снова и снова переживал, прокручивал через себя разговор с Максимом. Понимал он все, прекрасно понимал и, окажись на месте Максима, вел бы себя точно так же. Он подспудно уважал Ромашина именно за такое его поведение. Бывший друг нисколько не изменился, несмотря на прошедшие годы. Остался таким же прямым и твердым. Но вся беда в том, что Максим не может знать, что на самом деле происходит внутри измученного собственной совестью Андрея, не может прочитать его мысли. Если бы мог, наверняка переменил бы к нему свое отношение. Потому что увидел бы в Андреевой душе такую боль и переживание, что все бы простил. Но Максим не телепат и видеть человека насквозь не может…

Андрей отшвырнул окурок, уже обжигавший ему пальцы, схватил лежавший неподалеку топор-колун и изо всей свой немалой силы шарахнул им по чурбаку, на котором сидел Максим. Чурбачок с глухим треском развалился на две половинки. Андрей бросил топор и заходил взад-вперед по двору, стараясь успокоиться. Нет, неправ был Максим, не хотел он и не собирался возвращаться снова в город к своему бандитскому ремеслу. Все ведь случилось не просто так. Он ведь много передумал, много ночей недоспал, много пачек сигарет искурил, пока приходил к тому решению, которое, в конце концов, принял. Прислушивался к себе, понять себя пытался – готов ли он к такому шагу, сможет ли после всей своей разгульной, богатой жизни уехать в глубинку, в глухую, умирающую деревню, жить тихо и небогато. И понял – сможет. Сейчас уже сможет. Если бы не понял этого, не поехал бы… И к Марине он разве просто так пошел, от скуки? Трудно, наверное, это понять, но, еще не увидев её, а, только услышав от того же Максима, что она здесь, в Столбцах, Андрей как-то внезапно осознал, что без неё он жить больше не может. Вот раньше мог, а теперь не может! И опять же много думал, взвешивал, прислушивался к себе, прежде, чем решиться и пойти к ней. Разве он сам не понимал того, что сказал ему Максим? Конечно, понимал… И то, как станут относиться после того, как узнают к Марине односельчане, и про переживания её, нелегкие воспоминания, которые обязательно появятся после их встреч… И если все-таки пошел на этот шаг, то был уверен в себе на все сто процентов. Но как объяснить все это Максиму? И не только ему, а всем людям? Это может сделать только время. Пройдет его достаточно и люди поймут, что выбор Андрея жить в деревне и заниматься нелегким трудом, искренен. Так же, как и его намерения относительно Марины Агеевой.

Векшин остановился посреди двора, сжав до боли зубы. Спокойно, главное спокойно. Нужно терпение, терпение и еще раз терпение. И тогда былое уважение, может быть, удастся вернуть…

Скрипнула калитка, во двор, настороженно озираясь, шагнул Ильюха Меринок. Увидев Андрея, направился к нему.

– Здорово…

– Здорово, – Андрей, почему-то не удивляясь этому визиту, вновь присел на козлы, кивнул Ильюхе: – присаживайся куда-нибудь…

Ильюха пошарил вокруг взглядом, поднял одну из расколотых недавно Андреем половинок чурбачка, поставил её торчком и угнездился сверху. Посмотрел на Андрея нерешительно.

– Есть новости? – спросил Андрей.

– Есть…

– Ну, говори…

– Слухи на деревне ходят, что… – Меринок запнулся.

– Говори уж… – усмехнулся Андрей.

– Слухи ходят, что… ну, что ты по ночам к Маринке Агеевой повадился…

– Понятно, – обронил после паузы Андрей. Примерно это он и приготовился услышать. – И давно?

– Что давно? – не понял Ильюха.

– Слухи давно ходят, я спрашиваю. Как давно я куда-то хожу, я сам знаю.

– А… Да нет, недавно, наверное… Я, как услышал, к тебе сразу…

– Сразу… – повторил Андрей задумчиво. – Небось, и дядька Николай уже слыхал.

Меринок кивнул.

– Слыхал.

Векшин подозрительно взглянул на собеседника.

– Хорошо ты осведомлен, я вижу.

– Да я что… – заерзал на половинке чурбачка Ильюха. – Слышал у магазина, мужики курили и…

– Ну что и? Что? Да говори ты, не мямли.

– Савка Хлопов сказал дядьке Николаю, что, мол, все-таки крутит, Охримкин-то с твоей Маринкой…

– А дядька Николай что?

– А дядька Николай говорит: брешешь, мол…

– А Савка?

– А Савка – люди, мол, зря говорить не будут…

– А мужики что? – упавшим голосом продолжал допытываться Андрей.

– Да что… Савка еще сказал дядьке Николаю, что с жульем, дескать породнишься скоро, но мужики промолчали как-то… А дядька Николай в лице поменялся и ушел сразу.

– А дальше?

– А дальше Володька Сухин на Савку заругался. Что, мол, гавкаешь, когда надо и когда не надо… А Савка – тебя, дескать, не спросил. Она, шалава, будет тут с бандитами крутить, а нам потом разгребай…

– Ну… – задохнулся от ярости Андрей. Не за себя оскорбился, за Марину. Кулаки сами по себе сжались.

Меринок опасливо покосился на Андрея.

– Но тут уж и остальные мужики на Савку напустились, чего ты, говорят, плетешь, олень ты безрогий… Когда она шалавой-то была? Девка всю жизнь на наших глазах… А Савка – раз, мол, с жульем связалась, то…

Андрей, опустив голову, долго играл желваками.

– Все? – поднял он глаза на Ильюху.

– Еще Данила Седяхин сказал, что ты, мол, вообще зря Андрюху трогаешь… Мало ли чего было? Что ж теперь-то? Живет он вроде тихо, никого не трогает, работает, возится, люди сказывают, во дворе… У нас есть такие на селе, от кого шуму куда как больше. А у них с Мариной любовь была когда-то, так что это их дело.

В горле у Андрея внезапно пересохло.

– А мужики что? – хриплым голосом спросил он.

– Да промолчали как-то… Ни то, ни сё…

– Еще что?

– Все…

– Ладно, – Андрей поднялся, сходил в избу, вынес, как и прошлый раз сто рублей. – На…

– Благодарствую… – Ильюха проворно, с облегчением схватил деньги. – Если что…

– Давай, – Андрей махнул рукой.

Меринок ушел. Андрей закурил сигарету, вновь заходил по двору, усиленно размышляя. Впечатление от рассказа Ильюхи было двоякое. То, что узнали про его походы к Марине, было, конечно, неприятно, но он понимал, что рано или поздно это все равно случится. Кто же это увидел его возле Марининого двора? Ну да какая разница… Главное, что люди за Марину вступились, хотя, может, и не все одобряли её связь с Андреем. Векшин внезапно усмехнулся. Самое смешное то, что связи-то никакой нет. Ну встречаются они с Мариной, беседуют… Как юные пионеры, в общем, себя ведут. Но это, может, и хорошо. Потому что им нужна не просто мимолетная связь. На Савку Хлопова, конечно, поднялась злоба. Как вот можно так говорить о Марине? Всегда эти Хлоповы такими были. Это такая порода, про которых говорят: у других в глазу соринку видят, а у себя бревно не замечают. А если соринки у кого-то нет и вовсе, так они её придумают. Но мужики-то его не поддержали! А Данила Седяхин так и вообще в пользу Андрея пару слов сказал. Пусть здесь мужики и промолчали, но ведь уже и хаять Андрея не стали. Значит, начало уже время и поведение его скромное свое брать. Нейтрально мужики отнеслись. Да пусть, пусть нейтрально, главное, что не враждебно. Но все-таки Марине сейчас наверняка приходится несладко…

Андрей был прав. Именно в это время у Марины происходил тяжелый разговор с отцом.

Отец вошел в Маринину избу, ни говоря ни слова, присел за стол, раздраженно отодвинув локтем пустую чашку.

– Что ты, папа… – упавшим голосом спросила Марина, хотя сразу все поняла. Узнали на селе об Андрее… Сердце неприятно защемило и она, встав из-за швейной машинки, на которой работала, починяя дочкино платье, зачем-то медленно отошла к двери, встала, опершись плечом о косяк.

– Это правда? – едва сдерживаясь, спросил отец

Марина, ни о чем не спрашивая, молча кивнула: правда.

Отец с размаху саданул по столу кулаком.

– Ты в своем уме?!! – закричал он неистово. – Ты соображаешь, что ты делаешь?!!

Марина молчала. Она крепко помнила, как поступает в подобных случаях мать, пожилая, умная женщина. Отец-то, ведь у них какой? Горячий, но добрый и отходчивый. Когда он вскипал из-за какой-то мелочи, мать никогда не начинала ему перечить. И дочь смолоду учила: – «Будь похитрее, дочка, мужики, они ведь многие такие… Вот отец твой вскинется, закричит, а я всегда смолчу, не спорю. Потом он выкричится, успокоится, вот тут-то я ему все и выскажу…»

– Ты знаешь, кто он?!! – бушевал отец. – Ты забыла, как он с тобой поступил?!! Кем стал?!! Тебе первого разу мало?!! Опять связалась со всякой набродью!!!

Набродью в деревнях называют пришлых, случайных людей. Это еще и намек на бывшего мужа Марины, беженца из южного Казахстана.

– Он не набродь… – тихо произнесла Марина.

– Что?!! – осекшись, переспросил отец.

– Не набродь он… Он родился здесь и вырос.

– Родился он здесь?!! – еще сильнее рассвирепел отец. – Где ж его тогда столько времени носило? Бандитствовал? А теперь про Родину вспомнил вдруг да про тебя, дуру?!!

Марина медленно опустилась на корточки, машинально одергивая юбку, закрыла руками лицо… А Николай Агеев все кричал и кричал, не мог остановиться. Вспомнил всё – и внезапный отъезд Андрея в город, и его внезапно возникшее молчание, и неизвестного отца его – вот, мол, яблоко от яблони недалеко падает… Неизвестно, кто он был. И только про Андреева деда Семена и его бабушку Настасью ничего не сказал, язык плохое о них говорить не повернулся. Кричал еще про то, что если она Андрея не бросит, он её за дочь считать не будет, что лучший друг Векшина Максим и тот от него отвернулся…

Наконец отец умолк, достал «Беломорканал», он всегда курил только папиросы, закурил, не спрашивая дочь, хотя никогда раньше этого в её избе не делал. Сделал несколько затяжек и как-то безвольно обмяк, подперев ладонью щеку. Марина поняла – пар он выпустил.

– Ну почему ты такая непутевая? – после паузы спросил отец горько. – Вон на Таню посмотри… Мужа себе в городе отхватила, живет себе припеваючи, ни забот с ней, ни хлопот… А ты…

Таня – это старшая сестра Марины, давным-давно уехавшая из деревни и очень редко навещающая родителей. Раньше отец ворчал на неё, что, дескать, забыла, не приедет, не навестит… Теперь же в пример поставил.

– Такая судьба, видно, пап, – отняв руки от лица, сказала Марина. И отец совсем размяк от этих слов, расстроился. Все-таки он очень любил дочь.

– Эх, Маришка, Маришка… Ну неужели не понимаешь, бандит ведь он… Не будет у вас толку. Помнишь как когда-то он…

– Не сыпь мне соль на рану, папа… – очень тихо сказала Марина. – Да и не бандит он уже…

– Это кто тебе об этом сказал? – грустно спросил отец. – Он?

– Он.

– И ты поверила?

– Вначале нет. Но теперь да, поверила…

Отец повернулся, ища, куда бы деть окурок от папиросы, поднялся и сунул в умывальник.

– Ну что с тобой делать… – махнул он рукой. – И в кого ты такая?

Марина подошла, обняла его.

– В тебя. И в маму…

– В меня… Да нет, точно, не в меня, – усмехнулся отец. – В мамку, это точно. Такая же вот хитрая. Не знаю я, что с тобой делать…

– Да что уж сделаешь…

– Значит, не можешь обещать, что на порог его не пустишь?

– Не могу, пап… – опустила голову Марина. – Я ему верить начала …

– Эх, – отстранился отец. – Мать вот узнает…

Марина промолчала. Об этом она сама очень и очень беспокоилась.

                  ***

Двое суток Андрей не выходил со двора. Думал, читал, возился во дворе. В первый же вечер неистово потянуло к Марине, он напряг всю силу воли, едва сдержался, чтобы не пойти. Понимал – нельзя так сразу, пускай Марина хоть как-то отойдет от тяжелого разговора с родителями (он ведь наверняка был), от злых уличных пересудов, которые просто не могли до неё не докатиться. Пусть побудет одна, пусть привыкнет к мысли о том, что тайна их уже не тайна, что людская молва вновь связала их покрепче, чем они себя сами. И может быть придет ей в голову мысль, что от судьбы не убежишь…

На третью ночь он пошел к ней. Хотел сделать это демонстративно, еще с вечера, но внезапно передумал. Неизвестно, как отнесется к этому Марина. Да и дочка её спать ещё не будет, зачем ей это видеть… Пока, во всяком случае.

Стукнул в дверь, Марина открыла почти сразу, даже не спросив, кто там. Андрей вошел в сени, прищурясь от света электрической лампочки.

– Привет… – негромко и виновато произнес он.

– Привет…

– Что ж не спрашиваешь даже, кто там…

– А чего ж спрашивать? – грустно улыбнулась Марина. – Непонятно разве?

– Ну все же…

– Чего ж не приходил две ночи? Испугался?

– Я?!! Чего?

– Ну-у… Молвы людской, например?

Андрей усмехнулся.

– Мне ли молвы бояться?

– Да, это верно…

Они помолчали.

– Знаешь, о чем я всё это время думала? – внезапно спросила Марина.

Векшин поднял голову.

– О чём же?

– О том, что я не знаю главного…

– Это чего?

– Чего? – переспросила Марина. – Чего… Прав Максим, когда говорит, что все у тебя в жизни было. Ну или почти все… Так что же тебя побудило, всё бросить и приехать жить в умирающую, нищую деревеньку?

Андрей переступил с ноги на ногу, тяжело вздохнул.

– Так сразу и не ответишь… Долго обо всем рассказывать, – он подумал и добавил: – Очень долго…

– Все равно придется…

– Мариш…

– Придется, – прервала она его. – Потому что если я этого знать не буду, не буду и верить. Скажу честно: я даже не знаю, поверю или нет твоему рассказу. Но ты должен все рассказать.

Андрей долго-долго молчал. Потом полез, было, в карман за сигаретами. Вспомнил, что находится в Марининых сенях, затолкал назад пачку досадливо. Марина махнула рукой.

– Кури уж…

Андрей закурил, глубоко задумался. Потом остро глянул из синеватого дымка прямо в глаза Марины. Она задохнулась от этого взгляда, настолько пронзительно плескалась в его глазах жгучая, защемившая внезапно её душу, боль…

Андрей медленно опустился на лавку, потер свои уже седеющие виски.

– Ну, слушай…

                  ***

У каждого времени свои идеалы. Но какие бы они не были – они необходимы. Пусть хотя бы только в сознании. Неправы те, кто считает, что иллюзий быть не должно. Неправы, потому что жизни без иллюзий не бывает. Иллюзорный мир обманчив и лукав, но не будь его, куда бы мы возвращались после очередного разочарования? Во тьму, пустоту и одиночество? Нет, какие-то иллюзии у человека должны присутствовать, хотя относиться к ним надо крайне осторожно. Иначе очень трудно жить. В девяностые было отнято все, даже иллюзии. Старые идеалы отняты, разрушены, новых нет. А если нет настоящих идеалов, всегда найдутся мнимые. Поэтому массовый уход крепких, умных парней в криминал объясняется не только одним желанием сладкой жизни. Но еще и подменой настоящих ценностей мнимыми. Проходит время, мнимые ценности разрушаются, но выясняется вдруг, что, поверив в них, ты зашел слишком далеко, и обратной дороги уже нет. Поздно…

…Прошло лихое время, давно закончились кровавые девяностые, и подобные мысли вдруг начали посещать Векшина. Пусть робко, пусть еще даже не вполне осознанно, но они начали появляться. Где-то на уровне подсознания, что-то протестовало в Андрее против давно уже избранного пути. Давно он уже даже не думал о правильности избранного направления, давно уже выдавил из сознания все сомнения, присутствовавшие на начальном этапе. Так почему они начали вдруг возвращаться? Потому что к этому случился толчок.

Как-то неуловимо вдруг начал меняться его друг Павел Сергеев. Андрей далеко не сразу заметил в нём эти перемены. Стал Павел вдруг задумчивый, потерял как-то интерес к их общим проектам, равнодушно относился к деньгам. Перенасытился благами? Может такое быть? Может, но… Чувствовал Андрей подспудно, что дело все-таки, не в этом. В чем-то другом дело, в непонятном пока Андрею. Сергеев похудел, на его лице появилась какая-то отрешенность. Векшин предлагал ему сделать перерыв в делах, закатиться на Волгу куда-нибудь порыбачить, Павел отказывался. Андрей выдвигал предложение взять девчонок, махнуть на крутую базу отдыха, расслабиться там… Павел тоже равнодушно пожимал плечами, не проявляя никакого интереса. И за границу не хотел, ни на океанское побережье, ни в Париж, ни на Мальдивы. «Были мы уже много где», – говорил он отрешенно, – «что толку-то?» И этого не мог понять Андрей. Как это что толку? Живем, жизни радуемся, позволить себе можем многое, если не все… Какой еще толк нужен? Нет, не понимал в последнее время Векшин друга, совсем не понимал…