Расцветая подо льдом

– Не держите обиды, забудем старое, – упрашивал Златовид. – Баба Морозиха, возьми. Дядя Стешко, это тебе. Виноват я за старое, ну так простите, вину-то заглажу.

Скурат совал коневодам шапки, меха и дорогую одежду. Верига одаривал девок бусами, лентами и серьгами. Третий стрелок откупорил бочонок с вином и наливал. К нему выстроилась вереница.

– Эх, да чего уж там, – бормотал дядя Стешко, – и воров-то прощают.

– Ой, совсем другой стал, – умилялась баба Морозиха, – Златовидушка.

– Вот так ладненько! Вот так по-нашему! – радовались посадские, мечей и луков со стрелами никто больше не замечал.

Златовид, обознавшись, налетел на Грача и чуть было не вручил ему подарок – сапоги с оторочкой, но признал его. На мгновение кротость в его глазах заволоклась леденящим холодком, он сощурился, а через миг снова просиял благодушием.

– И тебе скоро будет, – пообещал тихонько. – И тебя не забуду.

Народ потихоньку расходился по околоткам и улицам. Остались одни девки, на время увлеченные красотой стрелковых доспехов. Злат на глазах сменил кротость на удаль. Подтянулся, распрямил спину и взлетел в седло, не касаясь поводьев. Сделал круг по площади, глядя соколом и блестя золотыми кудрями.

– Теперь в Залесье! – приказал Злат, стрелки вскачь понеслись за ним.

На краю посада он вскинул руку и без шутовства приказал идти шагом.

– Новость о нашей щедрости должна успеть раньше нас, – он усмехнулся.

Грач поравнялся с ним:

– Что – честно заглаживаешь грехи?

– Да брось, – Злат отмахнулся. – Убили мы, что ль, кого?

– Считаешь, что нет? – обронил Грач.

Злат сжал губы, стегнул коня по ушам плёткой и умчался вперёд. Грач только увидел, как он, по-военному сжимает коленями бока лошади и слегка привстаёт – так держатся в седле, когда скачут в бой. Лишь палаш в его ножнах чуть покачивался – левой рукой Злат беспрестанно давил на рукоять. Когда показалось Залесье, Злат придержал коня и подождал Грача.

– Сегодня, когда закончим дела, Цветик, – тяжеловато заговорил Злат, – я тебе расскажу, где и как я научился убивать. Расскажу, как убивать, кого убивать и за что убивать. А пока смотри на родное Залесье, смотри, как они – они, а не я! – будут просить у меня прощения, чтобы урвать хотя бы кусочек из моего добра.

На въезде в слободу их встретили коневоды – мужчины и женщины. У встречающих нашёлся круглый хлеб с горкой соли. Златовид даже не слез с коня. Коленями и шпорами он заставлял коня танцевать, а сам еле-еле сдерживал его поводом. Он нарочито свысока оглядывал залесцев, его стрелки медлили.

– Что, Златушка, здравствуй? – не выдержал кто-то из коневодов. – Милости просим?

Златовид странно улыбнулся одной половиной лица – как тогда, когда на Смородине встретил Грача.

– Коне-ечно. Здра-авствуйте, – согласился он. – Зажда-ались уже?

– Шесть лет, как-никак… куда, думаем… всё-таки…

– Так с возвращением меня! – крикнул Златовид, как будто это должно всех обрадовать.

Стрелки соскочили на землю, развернули вьюки. Грач всматривался в залесцев, радостно хватавших подарки, и выискивал тех, кого знает. Власту и Руну не находил – кажется, их здесь не было. Разумно. Вон, вдали ото всех держится конновладелец Изяс, какой-то угрюмый. Вон – тоже вдали, Венциз, и тоже не берёт гостинцы. Это понятно, подарки берут незажиточные. Особенно старался один мужичонка-«захребетник», из тех, разорился и живёт в услужении:

– Вот ведь, щедрость так щедрость! Вот ведь, что значит друг, товарищ и брат! Чай не чужие – бери, дорогой, ничего не жалко. А ведь такие есть, ну, такие есть гады…

Этого мужичка в хозяйской заношенной телогрейке тут осенило. Мужичонка нахмурился, посоображал да и подскочил к самому Златовиду, к самому его стремени:

– Златушка, слышь? Ну-ка, рассуди. Ты, я вижу, человек умный, сама доброта! Бери-давай подарки и ещё тебе дам, не жалко. А Изяслав – гад ещё тот, полушки, осьмушки за здорово живёшь не даст. По-людски это? Рассуди, а? Справедливо?

– Какой ещё Изяслав-то? – наклонился с седла Злат. – Ты что бормочешь?

– Ну наш, вот ведь, Изяслав-то. Толстопузый!

Кто-то в толпе услыхал, что поминают Изяса:

– Да, Изяс, Изяслав! У посада луга прикупил, теперь на тебенёвку не пускает!

– Слободу долгами окрутил, жеребцов не даёт, за одну садку по золотнику берёт!

– Ах, Изяс! – припомнил Злат. – Постой-ка, – он на что-то решился. – А где Венциз? Эй, коневод Венциз! Скажи, сколько ты Изясу должен?

Венциз-конновладелец стоял от Изяса в десяти шагах. Их разделяло пустое пространство. Венциз поглядел Златовиду в глаза, что-то в этих глазах выискивая. Златовид выжидал и недобро щурился.

– Ну, так и с тебя, Венциз? – настаивал Злат. – Золотник за садку?

– С меня пять злотников, – Венциз продал Изяслава. – Соперника на рынке не хочет!

– А не тот ли это Изяс, у которого бабка – кикимора? – Златовид тронул повод, и конь медленно пошел в толпу.

– Тот, тот! – закричали.

– Берегиня, а не кикимора! – рявкнул баском Изяс, оказавшийся вдруг в одиночестве на краю площади.

– Я и говорю, – мерзко согласился Злат: – Нечисть водяная! – он вёл коня прямо на голос.

– Кикиморыш! – завопил давешний «захребетник», первым разгадав что к чему. – Ведьмёнок весь вылитый!

Площадь разноголосо волновалась. Златовид вздыбил жеребца, едва ли не пав его грудью на лицо Изяса. Тот не шелохнулся, только поморщился и отвёл голову.

– Повылезали из нор и щелей, – процедил Злат, заводя себя. – Сидела бы нечисть в болоте, так и жива была бы. Смердит от вас!

– Ты мою личность не трожь! – осадил Изяс. – Я тебя помню, когда ты сукам хвосты крутил. Табуну моему позавидовал?

– Полунечисть учить меня будет? – что-то блеснуло над головой Златовида. Он яростно выдохнул, вкладывая в удар всю силу плеча и кисти. Плоть хрустнула, рассечённый до паха Изяс обрушился наземь. Все охнули. С палаша в руке Златовида лилась кровь.

Златовид крутанул пляшущего и храпящего от крови жеребца. Толпа шарахнулась в стороны. Венциз, «захребетник», другие обвинители остолбенели.

– Вот и нет кровососа, – медленно, но как-то слишком легко выговорил Злат. – Эй! А сколько в слободе подворий? – он вдруг бодро выкрикнул в толпу.

– Триста двадцать… – кто-то еле слышно подсказал.

– А скакунов у Изяса?

– Двести восемьдесят, что ли…

– Вот и ладненько. Богатейшие сорок обойдутся, – решил Злат, укладывая палаш в ножны. – Остальные бери себе по лошади.

Кто-то – может, тот самый мужичонка, может, другой – Грач не был уверен – первым выругался матом и побежал на двор Изяса. Остальные по одному потянулись, потом побежали, после, подбадривая друг друга, закричали, хватая с земли камни и палки. Вокруг опустело. Остался грязный истоптанный снег и изуродованное, дымящееся паром тело Изяса.

– Вот мы какие, оказывается, – Злат не спеша пригладил жёлтые волосы, бережно натянул на них кольчужный капюшон, надел шлем со стальным наносьем. – Такие мы, – повторил он, кажется, наслаждаясь. – Скурат! – вдруг закричал. – Пошли людей проследить, чтобы дом Изяса не разнесли! Я там жить буду.

Четверо стрелков подстегнули коней и понеслись вперёд на шум. На Изясовом дворе истошно заголосила баба.

Глава III

В тот день Грач попросту сбежал из Залесья. Три дня и три ночи он носа не высовывал с хутора и в одиночестве с остервенением крутил гончарный круг. Горшки получались уродливые, кривобокие, он с досадой кидался ими в стену или же мял их кулаками, разбрызгивая грязь по мастерской. На третьи сутки Грачу стало тошно. Он поплёлся к сваленной в углу утвари, ожидавшей починки, поворошил её ногой. Худые котелки громыхнули.

«Бедные, – пожалел он, – такие же дырявые, как и я», – на сердце было тоскливо, захотелось бежать из дома, где не с кем поговорить, кроме как с лошадью.

Третьего дня его не ужаснули ни кровь на палаше – для коневода кровь это заурядная часть жизни, ни труп на слободской площади, ни Златовидова ухмылка. Но потрясло, что никто, совсем никто не шарахнулся прочь, не отшатнулся. Пускай человеческая кровь для коневода не отличается от крови животного, пускай выжеребка, заклание, свежевание – привычное дело, но Грач копался в себе и понимал, что смерть и расправа не тронули даже его. Что требовать с других?

В детстве он наслушался рассказов бойцов, что вернулись из-за Степи с далёкой Рати. Совсем седые в свои двадцать пять лет, ратники, затуманив мозги вином, развязывали языки. Рассказы их стоили ему бессонных ночей с вытаращенными от ужаса глазами. Вот, не от того ли взбесились шесть лет назад Грач, Златовид и другие?

Грач опрокинул верстак, пнул гончарный круг. Сердце сладко заныло. Сердце рвалось прочь из дома, к свободе. Тянуло к Залесью, к третьему от лесной околицы дому, к Руне.

«Да как же я с пустыми руками пойду? Цветов – и тех нет. А в садах уже цветут яблони. Да, яблони, – Грач, кажется, придумал. – В лесу есть одна дикая яблоня».

Грач засобирался. К той яблоне придётся сделать крюк, а потому лучше оседлать Сиверко. Жеребчик застоялся, ему надо размяться.

В лесу бежала неплохая тропка. На ней Грач разогнался, сшиб рукой листву, бросил её коню под ноги, в хрустящий снег. Спешился у самой яблони, срезал три цветущие ветки. Гуляя, повёл Сиверко за собой, позволяя тому покусывать на деревьях зелёные листья.

Среди деревьев мелькнул шалаш. Послышалось собачье, как показалось Грачу, ворчание. Он свистнул, подзывая собаку, и тут же увидал человека, стрелка, который с трудом сдерживал за ошейник здоровенного кобеля бурой масти. Стрелок был в дорожной одежде, держал за спиной лук со стрелами, на рукаве у него была всё та же нашивка со стрелами.

– Чернявый! Куда ветки тащишь? – стрелок еле усмирял рвущегося пса.

– Это не ветки, а цветы. Тебе-то какое дело?

– Ты это… леший, что ли?

– А ты? Кого в лесу ждёшь? – Грач перенял стрелковскую манеру допрашивать.

– А вот пса выгуливаю… – стрелок потянул оскаленного кобеля за ошейник.

Одного взгляда на пса, на жёсткую шерсть на его морде, на торчащие уши, на жёлтые, близко посаженные глаза хватило бы, чтобы понять – не пёс это, а волк.

– Почему окрас бурый? Серый же должен быть…

Стрелок пожал плечами. А волк зарычал, обнажая клыки, и взъерошил шерсть на загривке. Сиверко шарахнулся в сторону, Грач еле удержал его, а конь упёрся копытами в землю и захрапел. Грач слегка подтолкнул его в холку, пошли отсюда, нечего тут стоять.

«Ну, и пусть себе выгуливает, – приговаривал Грач. – Мы – коневоды. Мы волков в жизни не разводили!»

Он зашагал по лесу, который знал вдоль и поперёк, шагал напрямик к Залесью, щурился на солнце. Вдыхал обеими ноздрями яблоневый цвет. Еще светлее стало на душе, когда он увидал Руну – издали такую маленькую, будто игрушечную, рядом с деревьями её сада. Он помахал рукой. Она заметила, подбежала к калитке, открыла.

– Руна! Привет, я так рад тебя видеть!

– Привет! – глаза её так и засияли на солнышке. – Ой, как давно тебя не было, я соскучилась.

– В самом деле? Ох, даже приятно стало! Это вот тебе за такие слова, – он протянул цветы.

– Спасибо, – играя в изящество, взяла Руна. – Я весьма люблю яблоню, – засмеялась.

– А мне в такой солнечный денёк захотелось увидеть тебя, чтобы день стал удачным, – ручьём полились слова. – Ты всегда мне приносишь удачу, я давно заметил. От тебя, наверное, исходит волшебное сияние. Вот я и прихожу вдохнуть его и поделиться тем, что есть у меня.

– То-то я смотрю, – Руна засмеялась, – Сиверко тоже за счастьем пришёл?

– Куда же без него? – Грач погладил ему гриву.

Польщенный вниманием Сиверко цапнул с дерева усыпанную цветами веточку вишни.

– Не смей, – испугался Грач. Сиверко воровато покосил глазом, а Руна прыснула со смеху. Тогда жеребчик потянул губы к её цветам.

– А-ах! Пошел прочь, нахал! – Руна стала отмахиваться.

– Не обижай Сиверко! – Грач шутливо возмутился. – Он поцеловаться с тобой хотел.

– Пускай с моей Мальвой целуется! Хорошая же кобылка, трёхлеточка.

– Ну, Мальва это само собой разумеется!

– Ах, какой ужас! И ты такой же?

– Я? Не, я хороший.

Разговор вылился в брызги веселья и ничего не значащих слов. Было радостно смотреть на Руну, на улыбку чуть полных губ, на дрожащую от смеха каштановую прядку. В Руне было что-то от ребёнка и от взрослой девушки. Этот пушок на щеке, эти залитые смехом и солнцем глаза, они закружили Грачу голову: – «Наклониться бы и поцеловать её», – подумал он, но не решился.

– Можешь не верить, – голос Руны подрагивал от смеха, – но у моей вишни только нижние веточки замёрзли, а наверху в цветках уже ягодки – вот такие, с семечко.

– Неужели? – Грач улыбался. – А землянику под снегом не искала?

– Знаешь, не догадалась, – подхватила Руна. – Вот пойду в лес, возьму варежки и поищу.

– Угостишь потом? – Грач подобрал горсть снега, слепил снежок и запустил в дверь дома.

«Тумб!» – глухо стукнуло.

– Кто там? – донёсся голос Власты.

– О, кажется, твою матушку разбудил, – наозорничав, оглянулся Грач.

– Да она не спит.

Власта, кутаясь в шаль, вышла из дома и подошла.

– А, здравствуй, это Цветослав, оказывается! О чём смеетесь?

– Землянику под снегом ищем, – вежливо пошутил Грач.

– А что, поспела уже?

Власту никогда нельзя смешить в начале разговора. Бывает, что шутки не доходят. Теряются. Сперва её надо подготовить, мол, сейчас будет смешно.

– Да нет же, тётя Власта. Мы только на словах. Холодно в снегу рыться.

– Что за лето? – пожаловалась Власта. – Вверху жара, внизу стужа. Выйти бы всем да сгрести его куда-нибудь хотя бы с выгонов?

– Он за ночь вырастает, – остановила Руна. – Табунщики говорят: там, где кони разгребут днём, там ночью он снова ложится. Как роса – вместо неё появляется.

– Ну, не знаю, – нахмурилась Власта. – Может, хоть теперь порядок наведут.

– Да кто! – Руна фыркнула. – Златик, что ли, наведёт? Такое порой сморозишь!… – она отвернулась.

Власта взглянула на Грача за поддержкой. Не вмешиваясь, он пожал плечами: это у них продолжение начатого без него спора.

– Что? Вам Златовид нравится? – спросил Грач, и какой-то холодный червячок заворошился в сердце.

– Ну, – Власта явно осторожничала, – Злат необычный. Он умеет располагать к себе. Нам таких не хватает. А что ты удивляешься? – она пошла в наступление: – Теперь все за него! Захочешь хорошо жить, придётся дружить с ним, и здороваться, и поддерживать знакомство.

Руна опять фыркнула.

– Да, да, да! – обернулась к ней Власта и погрозила пальцем.

Грач встревожено обернулся к Руне:

– И где сегодня этот ваш знакомый?

– В Приречье, – сообщила Власта. – Он смотрит, как живут люди и как налажено хозяйство.

– Скорые суды? – вылетело у Грача.

Руна тут же отошла в сторону. Власта неуютно замялась, а Грач только бессильно проводил Руну взглядом.

– Меня там не было, – напомнила Власта. – И к слову сказать, этот Изяс был знатный подлец. Ты сам его не любил.

– Причем тут это! – перебил Грач.

– Ведь это он предложил объявить тебя изгоем за то, что ты украл его жеребца.

Вот этого говорить не стоило. Грач облился холодным потом и молча выслушал. До сих пор для Власты и Руны он не был изгоем, а был другом. Это негласное правило их общения.

– Мам, ты совсем уже! – Руна охнула, ушла в дом и хлопнула дверью.

– Вот, ты посмотри на неё, – подосадовала Власта. – Второй день так со мной! А потом будет ластиться и лизаться: «Мамочка, ты меня любишь?»

Грач немедленно из упрямства встал на сторону Руны. Чем бы ему подколоть Власту?

– Кобылку у Изяса себе подобрали?

– Нет, – глядя в глаза, ответила Власта так, что Грачу стало стыдно. – Нет. Соседи решили оставить свою долю его семье. И я с ними.

«И тут как все, – подумал Грач.

– Бабка-то у него вправду была берегиня, – вырвалось у Власты.

Грач резко дёрнул за повод Сиверко. Вскочил в седло, бросил сверху, не глядя:

– Если кто забыл, то моя мать – лесная вила.

– Ой, конечно же вила! – опомнилась Власта. – Цветик, да ты что? Твоя мама мне дороже всех, Цветик! – окликнула она его, отъезжающего.

Тот полуоглянулся, махнул рукой, ладно, мол, остыну, прощу, и пустил Сиверко вскачь вокруг леса, к Приречью.

Глотая досаду и непонятную обиду, он миновал Велесов луг с перелесками и въехал в Приречье. Ржание коней и брань Златовида он услышал прежде, чем расступилась акация, высаженные вдоль края посада.

– Живей, семя кикиморы! – Златовид злился. – Раздели их, чтобы я посмотрел. Маститых ко мне, остальных – прочь. Чалых, соловых, пегих – этих прочь!

Открылся длинный конюшенный двор. Лошади носились туда и сюда, общинные конюхи били о землю кнутами, а стрелки ловили коней под уздцы. Возбуждение коней передалось Сиверко, и Грач резко натянул повод, осаживая его.

– Мироша! – скрывая ярость, позвал Злат ледяным голосом.

– Я, Златушка, – сутулясь, подбежал старый конюх.

Как коневод, Грач видел, что у половины двух- и трёхлеток были пороки неверного бега – «бочение», «шатание», «неправый шаг». Всё это легко устранимо у молодняка, но для этих коней пагубно, если выездку не начать этим летом. Иначе товарными скакунами трёхлеткам не стать.

– А скажи-ка мне, Мироша, почему у тебя ценная масть вперемешку с неценной содержится? Может, это не конюшня, а вольный табун в степи или тырло полевое?

– Златовидушка, – мялся старый Мироша, – у нас не по окрасам стояли, а по родословным, по поколениям…

Златовид злорадствовал. Он сам словил под уздцы буланую кобылку. Та затрепыхалась, забила оземь ногами, но Злат смирил её, притянув к земле голову. Он ловко управился с лошадью, а золотые его волосы развились на ветру. Даже высекая искры от ярости, он успевал красоваться. Злат был в кафтане, в верховых сапогах с маленькими шпорами.

А дорогую перевязь с тем самым палашом держал, скучая и стоя в стороне, Верига.

– А какой же родословной эта трёхлеточка, Мироша? – Златовид издевался.

– Я же говорил вам, Златовид Кучкович, – посмурел Мироша. – У нас, как положено, вёлся учёт, и всё писали в книгу. Да был пожар, и всё погорело.

Конюх Мироша в былые годы лупил пацана Златика почём зря, чтобы жеребят не распугивал. А то их, издёрганных, кобыла к вымени не подпускала. Теперь, вот, поди же, сам перед ним и оправдывается.

– Это что? Я у тебя спрашиваю, – Златовид, не брезгуя, раздвинул пальцами кобыльи губы. Он крепко держал лошадь за нижнюю челюсть. Кобылка, приоткрыв рот, выпростала язык поверх удил, точно хотела вытолкнуть их изо рта.

– Молодая же, – растерялся конюх, – глупая.

Глупая, но за эти глупости – спрос с конюхов. Удила и всё оголовье мешались трёхлетке, а значит она до сих пор к ним не приучена.

– Кто тут молодняк обтягивает? – дознавался Злат. – Покажи мне того гада, кто её оповаживал. Или что – он близко не подходил?

Злат бросил буланую, та замотала головой, ускакала к своим. Злат высочил на середину двора, коням под копыта и удержал яркую рыжегнедую с чёрной гривой кобылу. Та заиграла, но Злат остудил, огладил её, недобро щурясь. Потом стеганул кнутом по задним ногам. Кобылка заржала и взвилась свечой.

– На ноги у неё смотри! – закричал Злат. Испуганная кобылка, широко ставя задние ноги, унеслась в дальний конец двора и смешалась с немаститыми пегими и чалыми. – Это боевая лошадь? Это скаковая? Она в бою со скока собьётся, у неё задние ноги бегут шире родной задницы!

– Ну, Златовидушка Кучкович, миленький! – уговаривал Мироша. – Некому молодью заниматься. Говорю же, беда за бедой! Пожар в посаде, малый приплод, купцы из Калинова Моста так и не пожаловали, не дождались…

Мироша загибал пальцы, а Златовид выбросил кнут и перчатки коням под ноги да отошёл прочь со двора к Вериге и Скурату.

Грач издали присматривался: Злат был подавлен, плоскогорские кони нужны ему до удавки. Скурат и Верига в полголоса переговаривались, Верига, кажется, злорадствовал. Злат, должно быть, поклялся про себя припомнить ему это.

– Уберите коней. С глаз долой, – бросил Злат за спину. Конюхи не сразу, но управились, свели лошадей со двора, развели по стойлам, заперли.

Грач присвистнул, привлекая внимание. Злат мрачно посмотрел, потом приветливо кивнул – сейчас подойду, мол. Подходил он нарочно медленно, изображая усталость. Верига со Златовым палашом разглядывал Грача.

– Здорово.

– Хозяйство налаживаешь?

– Плюнул бы на всё, Цвет. Запустили табуны, запаскудили…. Сам-то куда пропал?

– На хуторе был.

– Возьмёшься за жеребят? – Златовид взглянул исподлобья. – Приплод этого года – отъёмыши, неуки. Нам вот такие кони нужны, – Злат с завистью кивнул на Сиверко. – А станут конюхи коситься – наплюй. Это же я тебя приглашаю.

– Подумаю, – снова, как тогда, сказал Грач.

– Ты уже о многом думаешь! – припомнил Злат. – Думай быстрей. А то…

Сзади подошёл Скурат, подвёл статную, благородно-серую кобылу с лёгкой волной рыжеватого волоса:

– Гляди, Златовид!

Злат присвистнул от удовольствия. Нахмурился, ожидая подвоха, стал всматриваться, ища малейший изъян. Не нашел. Даже заволновался.

– Окрас-то, окрас-то какой редкий. Грач, это розовым зовут или изабелловым?

– Розовым, – протянул Грач. Масть и вправду редкая.

– Верига, снаряди её быстро! – приказал Злат, волнуясь и не сводя глаз с розовой кобылицы.

Верига отложил палаш и оседлал лошадь. Злат, не касаясь стремян, взмыл в седло, лошадь задрала голову, но не стронулась с места. Легонько он ткнул её бока репейками шпор. Кобыла заржала и что есть силы лягнула воздух, рванув всем мощным крупом. Злат едва не вылетел из седла. Ругаясь, он еле смирил лошадь, соскочил на землю.

– Отбойная! – кричал он. – Отбойная кобыла-то, шпор не знает! Купцов ждёте? А всё! Из Калинова Моста больше купцы не придут, не ждите. Из Карачара по осени будут, да! Но ваших не возьмут. Вам же не купец нужен! Вам нужен такой, кто в этом году любую у вас возьмёт – и пегую, и кривоногую, лишь бы была обучена.

Грач краем глаза замечал лысоватого человечка, что прятался за углом конюшни. Он узнал его. За стрелками подсматривал посадский конюший Гоес. Златовид ухмыльнулся и сказал своим:

– Вот и всё, парни. Мы можем идти.

Верига протянул ему перевязь с палашом. Златовид препоясался, приятельски кивнул Грачу:

– Пройдемся? – пригласил на разговор.

Они пошли вдоль посада к просеке. Грач косо поглядывал на Злата, покачивающего рукоять палаша.

– Подумай, Цвет, посоображай. Конюх ты ладный, – начал Злат. – Через годик, через другой надо нам вырастить из молодняка скакунов. Знатных, боевых, таких, чтобы под седоком – в огонь и в воду! Займись же этим. Тебе никто и слова поперёк не скажет.

Злат советовал верное. Согласись теперь Грач, глядишь, всё и пошло бы в его жизни иначе. Но Грач помалкивал. Он разглядывал рукоять того самого палаша – посеребренную, почерневшую от пота. Её точно обвивала змея с раздвоенным жалом, а долгий и узкий клинок скрывался в ножнах из плотной кожи. Узнать бы, кровь с клинка вытирают или её впитывают ножны?…

Злат не дал ему додумать:

– Здесь мало таких как ты. Посмотри, вот был Изяс – великий коневод, у него и впрямь были дивные табуны. А больше никого. Есть Бравлин – отличный кузнец, да мелковато дело поставлено. Взял бы учеников, расширил бы кузницу… Соображаешь, к чему говорю?

Злат хотел как прежде ударить Грача по плечу, но тот шагнул в сторону. Злат промахнулся и, пряча досаду, размял в воздухе руки.

– Послушай, – Грач тяжело выдохнул. – Ты же ведь вор, Златик? Правда?

– Я? Нет, – Злат легко рассмеялся. – Хотя в определённом смысле… Ну, что по-твоему воры – конокрады и взломщики? – он ухмыльнулся.

– А ты удалец с большой дороги? – вырвалось у Грача. – Берёшь у богатых и раздаёшь бедным?

Златовид дёрнул головой.

– Дело не в этом. Есть люди – много людей! – кто борется за честь быть рядом – всего лишь рядом! – с теми, кто не щадит своей жизни, кто верен своим, верен делу. И верен оружию.

Они шли вдоль леса. Сиверко мешкал и задерживал их, срывая с ветвей листья. Златовы сапоги со шпорами не спеша давили снег, ставя чёткие, как отлитые из свинца, отпечатки.

– Я знался с ворами, Цветослав. Не всякий вор – преступник. Если кто-то крадёт, чтобы зарыть похищенное в землю, то такой и изменит, и предаст. А посмотри на меня. Разве я что-то оставил себе? Я всё роздал: и меха, и шелка, и даже коней Изяса. Ты видел, как их хватали, Цветик? Ты видел людей? Что им донос, что им смерть – не остановить! Так кто после этого вор, Цветик? Я – воин, я – аскет, мне много не надо. Эх, Цветик! – он всё же хлопнул его по плечу. – Ты ещё смеешь держать меня за злодея? – он засмеялся.