Не буди лихо

О том, чем конкретно оплачены эти деньги, умолчал.

Семью Витька потерял уже после первой поездки, вернувшись из неё с деньгами и срамной болезнью, подхваченной по пути домой в поезде.

Интимное воздержание в течение всего сезона добычи металла оказалось для него немыслимым испытанием.

Сговорчивые девочки слетались на шелест купюр, словно бабочки на свет ночного фонаря. Витька не брезговал никем, даже услугами омерзительно пьяных вокзальных шлюшек.

Жену заразил сходу. Лечение, правда, оплатил. Но в итоге оказался неприкаянным хроническим холостяком.

Впрочем, его этот прискорбный факт не слишком расстроил. Парень он весёлый, общительный, азартный, в артели каким-то чудом прижился.

С тех пор так и повелось: сезон безвылазно горбатится в тайге, в межсезонье – девочки, вино, веселые загулы в третьесортных кабаках, ночёвки, где придётся. Пока не потратит последнюю копейку. И в обратный путь – за новым счастьем.

До выезда в поле подрабатывал грузчиком в порту.

Эмоциональное и физическое перенапряжение, постоянные стрессы, конкуренция за тёплое место у кормушки, суровые артельные правила и порядки, а затем полное расслабление, когда можно почти всё, пока в кармане что-то шевелится.

Конечно, он не хвастался тем, что острый колит и ревматизм вытягивают приступами душу, забыл поведать о вялотекущем туберкулёзе, о крошащихся зубах.

Идея рвануть за туманом и за запахом тайги захватила Лёньку с потрохами, показалась заманчивой возможностью поставить бессердечную жену на колени.

Беспомощность, которой прежде никогда не было, и вдруг появилась, которую он ощутил в ходе конфликта с женой, заставила обратить внимание на иллюзорный выход.

Золотые прииски, начинающийся приступ золотой лихорадки, виделись ему вполне реальным выходом из финансового тупика.

Лёнька своими глазами видел немыслимые по толщине пачки купюр. Новые, хрустящие, они так заманчиво шуршали в Витькиных руках, раздавая обещания благоденствия, безграничного семейного счастья.

Возбуждённый возможностью пустить пыль в глаза, Витька повёл расстроенного, но окрылённого иллюзией свалившегося на него в одночасье богатства Лёньку к доступным, сговорчивым подругам.

В ближайшем магазине накупили дорогих закусок, целую сумку вина и водки.

Пить Лёньке совсем не хотелось, но и домой не было сил идти, чтобы опять выслушивать, какое он бездарное ничтожество.

Каждое обвинительное слово было ударом по уязвлённому самолюбию. Вынести ещё одно нападение выше его душевных возможностей. Тем более, Витька, когда Леонид стал отказываться, презрительно оглядел его как бы с высоты, хотя был почти на голову ниже, вызывающе нагло сплюнул сквозь прорехи в зубах на его ботинок, показывая тем самым, что именно о нём думает, а потом ощерился щербатой улыбкой и хихикнул, – бабы своей испужался… ну-ну… куда тебе на прииск, к настоящим-то мужикам! Забудь. Там, таким как ты, делать нечего.

Мужик… это же мужик! Вот где они у нас, бабьё легкомысленное. Всех и достоинств у этих тварей – сладкий передок. Ладно, прощаю на первый раз. Сейчас учить тебя буду. Только не кипешуй, делай, как я… и будет тебе счастье. Такого шороху наведём, гульнём по настоящему, по пацански. Чертям тошно будет. Нужна она тебе, Алёна твоя? Пусть других дураков поищет. Недельку погудим, потопчем непуганых курочек… и в тайгу, деньгу настоящую ковырять. Я из тебя мужика-то сделаю, так и знай.

Квартира, в которую они завалились без стука, просто открыв дверь ногой, являла вид убогий, нежилой. По всему коридору в три ряда стояли пустые бутылки разного калибра, Грязные полы, обшарпанные стены, спёртый, застоявшийся кислый воздух, пропитанный запахом перегара и гнили, дополняли колоритный пейзаж настоящей звериной норы.

Витьку это вопиющее убожество нисколько не удивило. Вихляющей походкой он торжественно просочился на кухню, где среди окурков и грязной посуды восседали две колоритные особы, предположительно женского рода. Во всяком случае, именно на это указывало их убогое одеяние и фантастически безобразные причёски с обилием бантиков из грязных бинтов и разнокалиберных бигуди.

Дамы имели синюшные лица, старательно улыбались беззубыми ртами, дымя огрызками беломорин.

– Неужто принцессы нас не ждали! Живёхонько убрали со стола. Сегодня Витя Пронин гуляет всех. Зоечка, покажи-ка нам с Лёнечкой свою выдающуюся грудь.

Чучело женщины живо соскочило с табуретки, распахнуло халат, под которым не было нижнего белья, с достоинством леди обнажив безобразный живот и висящие почти до колен морщинистые мешки синюшного цвета, протягивая Витьке на грязной ладони один из них.

– Не мне, дурища. Сегодня у нас в гостях лепший мой друг, Лёнечка Снегирёв. Попробуйте только ему не понравиться. Довольствия лишу. Лёха, как другу дарю…. эта, – небрежно указал на убогую стриптизёршу, – сегодня твоя. Мне Катька подмахивать будет. Чего сидите, лярвы, живо обновили стол. Не пристало настоящим мужикам на объедках пировать.

Лёнька пришёл в ужас, сжался, потерял дар речи. Протянутый ему моментально гранёный стакан, наполовину заполненный водкой, влил в себя, не заметив как.

Через десять минут мир неожиданным образом преобразился, перестав казаться неприемлемым.

Волшебные свойства крепкого алкоголя преобразили среду обитания, превратив нору в дворец, а облезлую старуху ведьму практически в принцессу.

Водка игриво булькала, стаканы весело звенели. Уходить совсем не хотелось.

Что было потом, Лёнька не помнил.

Среди ночи с больной головой он попытался встать. Ноги не держали, предметы расплывались. Рядом с ним лежала страшная, воняющая мочой и перегаром обнажённая нимфа, вид которой немедленно возбудил желание блевануть, что и случилось не медля.

Он даже не успел отвернуться.

Лёнька почему-то тоже был голый, никак не мог отыскать одежду. Спотыкаясь и падая, мужчина бродил по квартире, разыскивая предметы своего гардероба, оказавшиеся разбросанными по всему дому.

Сколько времени ушло на поиски и многократные попытки одеться, понять в таком состоянии было невозможно. Насилу одевшись, Лёнька напился мутной воды из-под крана, отыскал выход и сквозанул прочь.

Видимо сегодня был не его день. Пройти мужчина успел метров сто, не больше, как возле него остановился милицейский патруль. Под белы рученьки Лёньку подсадили в заднюю часть дежурного автомобиля с решётчатым окном и доставили как белого человека в вытрезвитель.

Процедура беспощадно циничного раздевания и унизительно холодная водная процедура оказалась ужаснейшим испытанием. Далее его голышом уложили на кровать без подушки. Когда он попытался сопротивляться, надавали мокрым полотенцем по почкам и зафиксировали за руки и за ноги на спинках кровати, до посинения стянув руки.

Заснуть не получилось.

Лёнька временами проваливался в бессознательное состояние, потом вновь приходил в себя, испытывал жуткие мучения от боли в руках, тошноты, неприятных ощущений в желудке. Зачем он пошёл с Витькой! Ах, да, чтобы тот взял его добывать длинные рубли.

Эта идея уже не казалась такой заманчивой.

Боль в руках стала нестерпимой. Лёнька закричал. Пришёл мужик в милицейской форме, врезал пудовым кулачищем по печени. Потом отеческим тоном спросил, зачем алконавт, которого приютили на ночлег хорошие люди, беспокоит среди ночи приличных людей.

Он пожаловался, что смертельно затекли руки. Тот проверил, увидел, что почти до локтя они почернели. Сжалился, ослабил, но пригрозил, – если что не так – не обессудь: накажу.

Утром потрепанному Лёньке выдали одежду в ужасном состоянии, составили протокол, выписали штраф.

Чем его оплачивать-то!

События складывались совсем скверно. Однако он пошёл домой, позвонил в дверь.

Алёна почему-то оказалась дома. Выглянула, окинула недовольным взглядом, брезгливо принюхалась.

Реакция жены не предвещала ничего хорошего.

Дверь перед его носом захлопнулась. Через несколько минут супруга вынесла чемодан, выставила за дверь.

– Всё, Снегирёв, теперь ты свободен как птица в полёте. Полный семейный расчет… и девичья фамилия. На развод подам сама.

– А я, куда мне теперь?

– Раньше нужно было соображать. Это же додуматься нужно, к Зойке Аникиной за утешением пошёл. Да на ней клейма ставить негде. Я бы на твоём месте сходила к врачу, проверилась. Тьфу на тебя, паскудник! Беспутный ты человек, Леонид. Я уже готова была простить, остыла… а ты такое учудил. Ладно бы только денег домой не приносил, так ещё заразой решил поделиться. Уйди с глаз моих долой. Видеть не могу. За что мне такое наказание!

Алёна захлопнула дверь.

Лёнька впал в полную прострацию: семьи нет, работу, почитай, потерял, спал с грязной беспутной ведьмой.

Дверь снова растворилась. Жена протянула ему документы, сотовый телефон, которым он почти не пользовался – дорого, и горсть мелочи, – похмелишься.

Отправляться было определённо некуда. По лестнице начали ходить соседи. Пришлось забирать чемодан и выметаться, чтобы не мозолить людям глаза.

Единственным возможным прибежищем мог стать выселенный пятиэтажный дом, неожиданно, после двадцати лет проживания в нём людей, развалившийся сразу по двум крайним подъездам. В нём часто видели бомжей и наркоманов, но другого варианта не было.

Самое удивительное оказалось то, что в доме не отключили электричество и воду.

Лёнька сходу нашёл чистую, без следов недавнего обитания, квартиру. Больше того, в замке входной двери торчал ключ.

Пройдя по подъездам и этажам, Лёнька обнаружил годную к употреблению мебель, в приемлемом состоянии матрац, посуду и многое другое.

Заселение и связанные с ним хлопоты отвлекли на время. Жизнь уже не казалась настолько законченной и беспощадной.

Есть совсем не хотелось. Более насущные потребности заглушали дискомфорт от голода.

О работе не хотелось думать совсем. Зачем! Для чего нужно работать, если нет будущего. Чувство обречённости и одиночества надвигалось постепенно, заполняя всё пространство сознания без остатка.

Лёнька свернулся в позу эмбриона на добротном ватном матрасе, укрывшись пахнущим затхлой сыростью одеялом.

Беспомощность, безмолвие, безысходность. Теперь это его образ мысли, его повседневная жизнь.

Вспомнилась история из какого-то романа, где мужчина потерял всю семью в автокатастрофе. Он просто лёг и решил умереть. У него получилось. Наверно тот человек был сильнее.

Лёнька умирать не готов.

Он невольно начал представлять, как приходит к своей Алёнушке, кладёт повинную голову на плаху, предлагает сделать выбор, согласиться жить как прежде, или умереть, на её усмотрение.

Мысли о том, что любимая жена способна его приговорить, даже не возникло.

Сколько раз он подходил сегодня в иллюзорном восприятии действительности к этой ситуации, столько раз она спасала его. Хотя, перед этим раздумывала.

– Любимая, – шептал он, и это было истинной правдой.

– Нет, она не способна предать любовь! А я, я сам… способен? Что вчера привело меня к Зойке, как я мог улечься с этим подобием женщины в постель? Неужели у нас действительно что-то было! Быть такого не может. Но ведь мы лежали рядом, абсолютно раздетые.

Скорбные мысли перемежались совсем иными видениями. Вспомнилось, как познакомились юный впечатлительный Лёнька и восторженная Алёна.

Никогда до знакомства с ней не подходил он к девушкам на близкое расстояние, а тогда вдруг словно сошёл с ума.

В голову неожиданно пришла мысль, если не познакомиться сразу, с первой попытки, второй может просто не быть. Таких девушек уводят, не дожидаясь, когда они подрастут.

Лёнька не на шутку расхрабрился, пытался быть шутом и героем одновременно.

Ему повезло. Девушка сама мечтала заговорить с ним. Так уж совпало.

Почти два года они жили на вершине блаженства, держась за руки, не смея проявить потаённые мечты и желания. Сближение произошло неожиданно, можно сказать, не согласуясь с их желаниями и планами.

Ребята заснули, готовясь к экзаменам у Алёны в квартире, а проснулись, потому, что не могли поступить иначе. Слишком жаркая была она, чересчур возбуждённый он.

Не произнеся ни единого слова, обследовали пограничные зоны, последовательно освоив науку сближения без единой помарки, сразу набело.

Урок был усвоен поистине гениально. Души и тела воссоединились, зачав с первой попытки плод, создав семью без каких либо вопросов и трений, буквально сразу основательно и бесповоротно.

Лёнька волшебным образом вспоминал не только события того времени. Перед его восприимчивой памятью проплывали видения, эмоции, чувства, даже запахи.

Алёна была и остаётся всем, что дорого. Неужели они действительно расстались?

Осознав глубину падения, Лёнька пришёл в неописуемый ужас. Такой исход сразу напомнил о конечности жизни, заставляя думать о последнем дне в трагическом ключе.

Где-то в глубине мелькнула внезапная мысль – что, если не ждать, когда жизнь станет совсем невыносимой? Взять и уйти самому, пока есть силы противостоять непреодолимым обстоятельствам.

Удивительно, но это не показалось греховным или абсурдным. Почему нет! Самое прекрасное уже пережито, ничего заманчивее жизнь преподнести уже не в состоянии. Взять и уйти вовремя.

Конечно, лучше расстаться с жизнью на вершине блаженства, но если невозможно, если отрезан путь назад?

Были и другие мысли, о том, что ничего невозвратного нет, пока жив, что нельзя опускать руки, сдаваться.

Тут же перед глазами возникла восклицательным знаком Алёна с чемоданом, её скорбные обвиняющие глаза. Вернуть прежнюю жизнь невозможно, поздно! Он проиграл. Взял и разрушил до основания всё, что создавалось совместно долгие годы.

Лёнька был абсолютно уверен, что его уход, неважно, из дома или жизни, не отразится на судьбе дочерей. Он просто освободит семью от собственной невезучести, от неумения быть добытчиком, строить счастливое будущее.

Ещё недавно за спиной были крылья. Не так давно Лёнька умел летать во сне. Как и когда успел стать пассивным, поверить в то, что ничего невозможно изменить?

Обстоятельства и трудности жизни убили способность видеть прекрасное, поступать не так, как все. Если человеку долго и обстоятельно что-то ломать и запрещать, у него появляется стойкая реакция отторжения и страха на любую житейскую трудность.

Как же ему хотелось прекратить эти несуразные размышления, но они агрессивно наступали. Лишь одно обстоятельство придерживало скорость принятия решений – желание узнать, так ли всё безнадёжно?

В кармане всё ещё лежал телефон. Стоит сделать звонок жене, задать главный вопрос, попытаться реабилитироваться. Ведь он даже не знает, что в той квартире происходило на самом деле.

Ну, не верит Лёнька в то, что способен был спать с той ужасной женщиной. Может поклясться чем угодно, что ни разу в жизни не изменил своей Алёнушке, даже мысленно. Нет для него ничего более дорого.

Целую ночь, прожил он в непрекращающемся ни на минуту кошмаре, создаваемом собственными мыслями. Как же это страшно, присутствовать на суде собственной совести, самого безжалостного и беспристрастного судьи, которого только можно вообразить.

Постепенно обозначилась цель, чёткий план действий.

Лёнька держал в руках заряженный телефон, пролистал семейные фотографии, не понимая, надеется или уже прощается с самыми дорогими людьми.

Время тянулось безжалостно, приближая рассвет слишком медленно. Лёнька не мог себе позволить разбудить Алёну раньше времени. Она не виновата в том, что он потерялся в реальном мире, став для неё и для всех призрачным прошлым.

Он считал и считал минуты, когда у изголовья жены зазвонит будильник.

Вот Алёна встаёт, умывается, готовит завтрак, накладывает контейнеры с бутербродами для Леночки. Сейчас разбудит дочь в первый раз. Девочка никогда не встаёт сразу. Теперь очередь Машутки. Эта вскакивает сразу, но не просыпается.

Минута за минутой Лёнька воссоздавал реалии той, прежней жизни, которая вот-вот или продолжится, или закончится совсем.

– Алёнушка, милая, – молитвенно обращался он к зловещему безмолвию, – ты вспоминаешь сейчас обо мне… или совсем вычеркнула из жизни?

Как это печально – прощаться с прошлым.

– Сейчас, ещё несколько минут, должна же она почувствовать.

Лёнька набирает заветный номер, слышит сигнал, потом отбой. Это невозможно перепутать, Алёна нажала кнопку отмены звонка.

Он пытается успокоиться, что удаётся с большим трудом. На глазах выступают предательские слёзы.

Усилием воли Лёнька подавляет желание расслабиться, утопает в слезах.

– Не время проявлять слабость. Да, я дошёл до грани, когда или да, или нет.

Смахнув невольно выступившую каплю, мужчина набирает номер повторно.

Опять отбой.

Двадцать попыток, одна за другой.

Леденящая душу тишина.

– Это приговор. Никто, кроме меня, в этом не виноват. Печально. Так нелепо завершить жизненный путь. Наверно я что-то важное упустил гораздо раньше. Не должно быть так, чтобы в результате одного нечаянного промаха сразу оглашали смертный приговор. Даже приговорённый к расстрелу должен иметь шанс оправдаться. Хотя бы на надежду, что изменения возможны. Значит, ещё один звонок не будет лишним.

Лёнька дрожащей рукой, уже не стесняясь безвольного потока слёз, набирает номер любимой, которая сейчас должна поставить жирную точку, не важно, какую именно, в его нелепой судьбе.

– Милая Алёнушка, где ты, где, может на планете, на Земле? Может, только в сказке ты живёшь, может, на планете дальних звёзд.

Почему ему вспомнилась именно сейчас эта фраза из песни, которая никогда не нравилась? Наверно так приговорённые к смерти должны прощаться с жизнью.

– Ну и пусть. Меня некому будет оплакивать.

Телефон опять оставил гудки без ответа.

Это судьба. Сколько не скрывайся от неё, отвечать за поступки придётся.

Решение раствориться, исчезнуть, сгинуть пришло внезапно.

– Нечего прикидываться слабаком. Я докажу, что не перестал быть мужчиной, уйду из жизни достойно.

Лёнька порвал на полосы две старые простыни. Они ветхие, но если брать шире, потом скручивать, должны выдержать его вес.

Неожиданно его посетило спокойствие, даже руки перестали дрожать.

Верёвка готова. Только куда её приспособить? Нигде нет годных крюков.

Лёнька долго осматривал комнату, наконец, решил просто выкинуть конец верёвки с большим узлом через форточку и закрыть её на шпингалет.

Сделав петлю, испытав, легко ли она затягивается, Лёнька предпринял необходимые меры, чтобы не отыграть назад, если испугается вдруг, если передумает.

Всё просто: отодвинуться до предела назад, встать на колени, набросить петлю, извинится перед дочками и женой, что не может попрощаться по-настоящему, лишь мысленно.

Надо позволить себе последнюю слабость, ещё один, последний звонок. Контрольный. Тишина.

Ухмылка, больше похожая на крик ужаса. Раскрытый телефон аккуратно ложится на пол.

Нужно отрезать последнюю возможность избавления. Лёнька выбирает позу, из которой невозможно вернуться к свободе, засовывает обе руки под брючный ремень, протискивает до самого конца и затягивает петлю, повисая в ней таким образом, чтобы она под весом тела  выполнила безжалостную задачу.

Сначала стало невыносимо больно, не хватало воздуха. В голову пришло сомнение – так ли необходимо уходить из жизни?

Ужас происходящего пронзил всё его живое существо.

Поздно, руки прочно затянуты. Идея просунуть их под ремень была предельно циничной.

Его начинает мутить. Несколько неудачных рывков, нелепых попыток освободиться, лишь туже затягивают петлю.

В голове появляется красная пелена, предметы слегка расплываются.

В этот момент загорается экран телефона, высвечивая фотографию улыбающейся жены.

– Это она, Алёна, – затуманенным уже сознанием понимает Лёнька, – всё-таки позвонила. Извини, любимая, ты немного опоздала. Совсем чуточку.

Практически без сознания Лёнька предпринимает бесполезные попытки лихорадочно ползти, чтобы ослабить натяжение верёвки. Звонок напомнил, что жизнь не настолько плохое и бесполезное занятие.

Инстинкт самосохранения начинает работать сам по себе. Мозг не согласен расставаться с миром живых.

Неожиданно Лёнька начинает мочиться под себя. Лужа под ним растекается, снижает силу трения.

Всего несколько сантиметров удаётся отыграть у неизбежного, чтобы подтянуться напряжением шейных мышц, перевернуться, вытянуть одну руку из удавки ременного пояса, расслабить убийственную петлю.

Вдох отдаётся в лёгких мучительной болью, по всему телу прокатывается спазм.

Несмотря на возобновление возможности дышать, Лёнька теряет сознание, но перед этим успевает схватить телефон как спасительную нить, прижимает его к себе.

Очнулся он довольно не скоро.

Горло сковывала сильнейшая боль. Казалось, что в трахею забили тугую пробку. Сознание возвращалось медленно, словно качалось на волнах.

Первое, что пришло в голову, – я жив. И спасла меня жена, Алёнушка. Последний звонок был от неё.

Ничего не понимая и не видя, Лёнька нажал кнопку вызова. Жена ответила моментально, словно ждала этого звонка с нетерпением.

Увы, Лёнька ничего не мог ей сообщить, потому, что потерял дар речи, даже хрипеть было мучительно больно. Он благодарен ей за то, что простила. В этом Лёнька был уверен.

Всё-таки жизнь – прекрасное состояние, как ни крути. Если судьбе будет угодно, всё разрешится хорошо.

– Я обязательно найду достойную работу, землю рыть буду, но не заставлю больше семью, ни в чём нуждаться. Алёна непременно найдёт меня, поможет выжить, если смерть посчитает нужным уступить ей это право.

В голове промелькнули ещё несколько размытых, радостных, но обрывочных мыслей, и тут же погасли.

Наверно Лёнька просто устал. Родиться заново – это так непросто!

Люблю! Люблю! Люблю!

Подушка сохранит пустые сны,

как первоклашка – стеклышки цветные;

царапины глухим глаголом «были»

годами заживать обречены…

Ксения Хохлова

Среди нас живут люди, мечтающие о любви с детства: родились и сразу же поняли, что иного смысла в жизни нет, и быть не может. Именно такой была Вика Куницина. Мысли девочки были сосредоточены на том, чтобы не пройти ненароком мимо своего счастья.

Влюблялась она всерьёз и часто, но ожидание чуда каждый раз обманывало: то мальчишка ничего не смыслил в любви, то оказывался совсем не таким, каким выглядел со стороны.

В начале десятого класса в школе появился Дима Кучин, который как-то сразу показался ей симпатичным.

У него была приятная внешность, покладистый характер. Вике нравились как ни странно даже его недостатки.

Поначалу она не поняла, что влюбилась: приняла его внимание за обыкновенную дружбу. Дима ходил за ней повсюду, старательно вникал в суть многочисленных, не всегда понятных ему девичьих интересов, опекал в меру способностей.

С мальчишками с некоторых пор юноше было не особенно интересно, даже скучно. То ли дело Вика… у неё такое изобретательное, безудержное воображение, такая неуёмная фантазия.

Девочка могла часами с пылким азартом рассказывать об интересном, неожиданном, происходящем в её жизни, чего хотелось бы непременно испытать, увидеть, потрогать.

Она жила сокровенными мечтами с налётом романтических иллюзий, была одержима идеей всеобщей справедливости, видела и чувствовала то, чего быть не может в принципе, но всё это реально происходило в воображаемом ей мире; более того, Вика на полном серьёзе утверждала, будто каждую ночь принимает участие в невероятных приключениях.

Димка внимал увлекательным повествованиям, похожим на приключенческие новеллы, открыв рот, умилялся трогательной чувствительности, восторженному ликованию подруги, на ходу сочиняющей причудливые истории. И верил в то, что так и было на самом деле.

Наверно он был единственным, кого соблазняли и завораживали её неуёмные фантазии. Учителя и родители буйное воображение девочки воспринимали скорее как порок развития.

И ладно. Подумаешь!

Однажды она призналась маме, что у неё есть друг, который больше, чем друг, которого зовут Дима.

– Мамочка, мне кажется… что у нас не просто дружба, это нечто большее, такое… волнующее, трогательное. Он необыкновенный, особенный! Дима говорит, что я просто прелесть, что такие девочки рождаются раз в тысячу лет. Можно, я его в гости приглашу?

– Пожалуй, не надо, дочка, пусть он и дальше так думает. А ты осторожнее. Всё необыкновенное, девочка, заканчивается беременностью.

Было очень обидно, но мама есть мама. Влюблённым пришлось перейти на нелегальное положение.

На выпускном балу (настроение в тот памятный день было до невменяемости сентиментальное, эмоционально насыщенное сверх всякой меры, даже слегка плаксивое), они с небывалым пылом обнимались, целовались по-настоящему, словно прощались навеки.