Ось мировой истории. Авраамические религии и век разума

Карл Юнг и Мирча Элиаде – теоретики совершенно иного толка. Л. Клейн пишет, что в 60-е годы прошлого столетия они совместно выпускали журнал «Антей». Действительно, сходство их идеологии бросается в глаза. Нам они интересны постольку, поскольку Юнг сформулировал одну из самых известных на сегодня теорий психической энергии.

Мирча Элиаде, известный историк религии американских и европейских университетов, дает прямо противоположную Ясперсу и Робертсону Смиту концепцию религии. Он говорит о том, что именно первобытное сознание дикарей с его мистикой и коллективными магическими ритуалами близко к истокам истинной духовности, истинной божественности, истинной природы человека. Что «язычество» в этом отношении много «духовнее» христианства. Он противопоставляет цикличное время аборигенов линейному времени научных цивилизаций, он противопоставляет прогрессистским теориям запада теорию инволюции, о золотом веке первобытных обществ. Элиаде говорит, что рациональные цивилизации – это обычная мирская жизнь, которая есть потеря связи с истоками. Тогда как магические ритуалы аборигенов – это сакральная жизнь, которая восстанавливает резервы духовной энергии человека, его истинной сущности. Поэтому время циклично – оно движется от ритуалов к ритуалам, а како-то там научное развитие не имеет никакого значения. Его теория – полная противоположность теориям Робертсона Смита и Ясперса: у него начало рациональной эпохи стало началом деградации духовности человека, поскольку человек лишился своих мистических корней, своей связи с подлинной магией, которая составляла его природу. Поэтому те первобытные общества, в которых эта магия еще сильна, много ближе к своей истинной природе и к духовной энергии, чем люди рациональных цивилизаций. Счастливая жизнь в циклическом времени, приходит он к выводу, ибо люди живут от одних магических ритуалов, в которых они оживляют свои мифы, до других магических ритуалов, возвращаясь к истокам в эти священные моменты «иерофаний» (то есть воплощения сакрального в жизнь человека).

Л. Клейн пишет, что Мирча Элиаде создал новую для западной науки концепцию «человека религиозного», которого он противопоставил «человеку разумному». Это не совсем так, если верить Робертсону Смиту и Ясперсу, которые утверждают, что магическое сознание дикарей не есть духовная энергия, и что этические религии уже ближе к духовной энергии именно в силу своего противостояния мистике, и именно потом, что это революционный поворот к рациональному мышлению. Это находит подтверждение во всех последовавших протестантских революциях, которые имели целью еще больше очистить этические религии от мистики (магии) и приблизить их к рациональному и осмысленному служению добру и истине. Л. Клейн пишет, что некоторые говорят, что Элиаде разделил сакральное и профанное, но на самом деле, его роль в том, что он их смешал. Это абсолютно верно. Он смешивает мистическое сознание дикарей с разумным сознанием научных цивилизаций в хаотичное варево.

Как бы там ни было, теория психической энергии К. Юнга во всех основных аспектах воспроизводит теорию иерофаний Мирчи Элиаде. Юнг был какое-то время адептом Фрейда, но позже порвал с ним из-за своей концепции «коллективного бессознательного», которая играет в его аналитической психологии такую же роль, как иерофании у Элиаде.

Юнг предполагает, что коллективное бессознательное – «это „чрево“, о котором говорит Павел»:

«Есть нечто в нашей душе от высшей власти – и если это не осознанный бог, тогда все же по крайней мере это – „чрево“, как говорит Павел. Поэтому я считаю более мудрым осознанно признавать идею бога».

«Коллективное бессознательное» у Юнга – это вместилище сакрального, это «мир идей» Платона наоборот, поскольку Платон говорил об идеях интеллекта, в Юнг вслед за Элиаде говорит об идеях мистики, о мифах, которые он называет «архетипами». Его «архетипы» больше чем просто мифы; они и мысль, и чувства, и опыт всего человечества, и даже опыт всего животного мира. Вот где действительно, «смешались кони, люди». Опять же подобно Элиаде, он безжалостно смешивает рациональное и мистическое в одну неразличимую кучу, из которой уже невозможно достать что-либо вразумительное и резонное. Поэтому он вынужден честно заявить, что «Сущность сознания – это загадка, решения которой я не знаю», и что «при таком положении вещей бессознательное представляется нам большим иксом, где единственно несомненным является то, что из него исходят значительные воздействия». Он определяет сознание через метафору со светом прожектора, а бессознательное соответственно через метафору с тьмой: «Поэтому мы любим сравнивать сознание со светом прожектора. Только те предметы, на которые падает конус света, попадают в поле моего восприятия. Однако предмет, который случайно оказывается в темноте, не перестает существовать, он просто становится невидимым».

Этот «мир идей Платона наоборот», в котором собираются все магические несуразности сознания абориген, вся нелепость мифологической эпохи под вывеской человеческой мудрости всех времен и народов, и является тем главным источником «психической энергии», «духовности», которая составляет центральную тему аналитической психологии Юнга: «Коллективное бессознательное содержит в себе все духовное наследие эволюции человечества, возрождаемое в структуре мозга каждого индивидуума. Сознательный ум – это эфемерный феномен, который выполняет все провизорные адаптации и ориентации, и по этой причине его функцию лучше всего сравнить с ориентировкой в пространстве. Напротив, бессознательное служит источником инстинктивных сил души, а также форм или категорий их регулирующих, т е архетипов. Все самые яркие и мощные идеи восходят исторически к архетипам. Это особенно верно в отношении религиозных представлений, хотя центральные понятия науки, философии и этики также не составляют исключения из этого правила. В своем нынешнем виде они представляют собой варианты архетипических представлений, созданные посредством их сознательного применения и приспособления к действительности. Ибо функция сознания заключается не только в осознании и усвоении внешнего мира через врата наших чувств, но и в переводе мира внутри нас в зримую реальность»

Итак, подобно Элиаде, он смешивает «сакральное» мистического сознания абориген с научным мышлением «мирского» сознания рациональных людей, и называет это коллективным бессознательным, из которого все человечество черпает свою мудрость. Более того, он подчеркивает, что сознание и бессознательное не противостоят друг другу, как это говорил, например, Леви-Брюль или Кьеркегор, а дополняют друг друга, компенсируют друг друга. Что функция сознания как раз состоит в том, чтобы добыть себе энергию из этого источника всеобщей духовной энергии человечества. Он называет этот процесс индивидуацией. «Бессознательные процессы, компенсирующие сознательное Я, содержат в себе все те элементы, которые потребны для саморегулирования целокупной психики», – пишет Юнг.

Он отказывается понимать появление бреда как симптом психического расстройства. Он говорит, что мифы составляют бессознательное любого человека, и потому любой человек в существе своем иррационален. Не бред есть симптом болезни, а потеря сознанием контроля над этим мифологическим содержанием бессознательного.

«Дело в том, что человек не должен идентифицировать себя с самим разумом, ибо человек не только разумен и никогда не будет иным. На это следует обратить внимание всем школьным воспитателям от культуры. Иррациональное не должно и не может быть искоренено. Боги не могут и не должны умереть. Я выше сказал, что в человеческой душе, по-видимому, всегда присутствует нечто подобное некоторой высшей власти, и если это не идея бога, то тогда это – чрево, говоря вслед за Павлом. Этим я хотел выразить тот факт, что всегда какой-либо инстинкт или комплекс представлений концентрирует на себе максимальную сумму психической энергии, посредством чего он принуждает „Я“ служить ему. Обычно „Я“ настолько притягивается этим энергетическим фокусом, что идентифицирует себя с ним и ему кажется, будто оно вообще ничего другого не желает и ни в чем другом не нуждается. Так возникает мания, мономания, или одержимость, сильнейшая односторонность, грозящая тяжелейшим образом нарушить психическое равновесие. Без сомнения, в способности к такой односторонности кроется тайна определенных успехов, почему цивилизация и стремится усердно культивировать подобные односторонности. Страсть, т. е. концентрация энергии, заключающаяся в таких мономаниях, есть то, что древние называли неким „богом“, и наше словоупотребление все еще поступает так же. Разве мы не говорим: „Он делает бога из того или из этого“? Человек полагает, что он еще совершает волевые акты и выбирает и не замечает, что он уже одержим, что его интерес уже стал его господином, присвоившим себе власть. Такие интересы становятся своего рода богами, которые, если они признаны многими, постепенно образуют „церковь“ и собирают вокруг себя общину верующих. Тогда это называется „организацией“. Последняя преследуется дезорганизующей реакцией, стремящейся вышибить клин клином. Энантиодромия, угрожающая всегда, когда движение достигло несомненной власти, не представляет собой, однако, решения проблемы, а столь же слепа в своей дезорганизации, как и в своей организации. От жестокого закона энантиодромии ускользает лишь тот, кто умеет отличать себя от бессознательного, не посредством, скажем, того, что он его вытесняет – ибо тогда оно просто овладевает им исподволь, – а посредством того, что он делает его видимым и ставит его перед собой как нечто отличающееся от него. Тем самым уже подготовлено разрешение той проблемы Сциллы и Харибды, которую я описал выше. Пациент должен научиться различать, что есть „Я“ и что есть „не-Я“, т. е. коллективная психика».

Этот отрывок прекрасно демонстрирует, какой хаос и какое неудобоваримое варево представляет собой теория, которая смешивает воедино сознание и бессознательное, иррациональное и рациональное, мистику и богов, духовную энергию и маниакальную одержимость. Он пишет о том, что архетипы его коллективного бессознательного – это боги, которые оживают в сознании людей, подобно иерофаниям Элиаде. Что эти боги могут захватывать энергию сознания людей и подчинять их своей власти. С одной стороны, это великое благо, так как источник духовной энергии и всякого творчества человечества. С другой стороны, это источник потери себя и распада психики в шизофрении.

Отсюда мы делаем выводы, что у Юнга нет никакой теории психической энергии. Есть только похвальная попытка ее создать, и есть, как у Фрейда, богатый опытный материал, факты, которые он собирал в течении долгой психотерапевтической практики. И опять же подобно Фрейду, если ему не удалось, сформулировать теорию психической энергии, эта коллекция экспериментального материала почти также ценна для становления энергетической психологии, как и фактический материал, собранный Фрейдом.

Рассмотрим некоторые аспекты его экспериментального опыта, абстрагируясь от его теоретических выводов.

В его описании психической реальности, с которой он имеет дело, четко вырисовывается два поля психики, которые он называет сознанием и бессознательным. Определений им дать он не сумел, как мы видели, а теоретически смешал в «единую самость», где одно компенсирует другое. Но опыт, который он излагает в своих книгах свидетельствует о противоположном: о противостоянии этих двух полей, и о том, что бессознательное разрушает сознание, и лишает его энергии. Он также подчеркивает, что активность бессознательного – это автоматизмы и компульсия, тогда как активность сознания – это разумная воля. Он также говорит о том, что энергия архетипов бессознательного завлекает сознание и наделяет его собственными проекциями, так что человек теряет связь с окружающим миром. И здесь он не делает вывод о «кривом зеркале» бессознательного, которое искажает реальность, подобно Кьеркегору. Он не говорит вслед за ним, что «человеку не хватает чувства реальности». Он говорит, что настоящая реальность это и есть эти архетипы бессознательного, просто человеку надо узнать о том, где граница между Я и не-Я архетипов. И поскольку, кони и люди смешались и невозможно отличить поле интеллекта от поля бессознательного, патологию расстройства от здоровья интеллекта, мистику от рациональности, то и провести эту границу, признается Юнг почти невозможно.

1. Но для нас важно, что он заметил «кривое зеркало» проекций на практике, как бы он его не трактовал

«Как известно не сознательный субъект, а именно бессознательное совершает это проецирование. Следовательно, он только сталкивается с проекциями, а не создает их. Результат проекции – изоляция субъекта от его окружения, поскольку вместо подлинной связи со средой, отныне существует только иллюзорная связь. Проекции заменяют реальный мир репродукцией собственного неизвестного лица субъекта. Поэтому, в конечном счете они приводят к аутоэротическому и аутистическому состоянию; в таком состоянии человек выдумывает мир, реальность которого остается навсегда недосягаемой. Возникающее в результате чувство неполноценности, и еще более тяжелое ощущение бесплодности, в свою очередь объясняется – благодаря проекции – недоброжелательностью окружения, что по механизму порочного круга, ведет к дальнейшему усилению изоляции. Чем больше проекций втискивается между субъектом и окружением, тем труднее эго видеть сквозь собственные иллюзии, что же в действительности происходит. …Часто печально наблюдать, как вопиюще человек портит свою жизнь и жизни других людей, и вместе с тем остается совершенно неспособным понять, что вся эта трагедия порождается в нем самом и что он беспрестанно подпитывает ее и не дает ей прекратиться. Не сознательно конечно, ибо сознательно он оплакивает и проклинает вероломный мир, все больше и больше удаляющийся от него. Скорее это бессознательный фактор прядет иллюзии, скрывающие его мир. А то что прядется становится коконом, который в конце концов полностью окутывает его».

2. Компульсивный характер энергии бессознательного поля. Антагонизм между энергией бессознательного и сознательного полей, когда поле эгосистемы пожирает энергию разумной воли поля интеллекта. Победа автоматизмов бессознательного поля ведет к распаду психики

«Но точно также как наша свобода воли сталкивается с необходимостью внешнего мира, так и за пределами поля сознания, в субъективном внутреннем мире, где воля вступает в конфликт с фактами самости, она тоже обнаруживает границы своих возможностей. И совсем как обстоятельства или внешние события „случаются“ с нами и ограничивают нашу свободу, так и самость действует на эго подобно объективным происшествиям, на которые свобода воли может повлиять лишь в очень незначительной степени. Действительно хорошо известно что эго не только не может ничего поделать с самостью, но иногда фактически ассимилируется бессознательными компонентами личности, возымевшими власть в ходе развития, и существенно изменяется ими… Крах сознательной установки – дело серьезное. Он всегда переживается как конец света, как если бы весь мир вернулся назад к первозданному хаосу. Человек чувствует себя покинутым, сбившимся с курса и потерявшим управление кораблем, отданным во власть стихий. Так, по крайней мере, ему кажется. В действительности же, он в нужде обратился к коллективному бессознательному, которое отныне берет руководство на себя. Прорывающиеся из коллективной души силы производят сбивающее с толку и ослепляющее действие. Распад Персоны однозначно вызывает высвобождение непроизвольной фантазии, которая видимо, есть не что иное, как специфическая активность коллективной души. Эта активность извергает такие содержания, о существовании которых человек прежде никогда не догадывался. Но вместе с усиление влияния коллективное бессознательное ослабевает руководящая власть сознательного ума. Он незаметно становится ведомым, в то время как бессознательный и безличный процесс берет руководство на себя. И тогда сознательная личность, не замечая этого, передвигается подобно фигуре на шахматной доске под рукой невидимого игрока. И именно этот игрок определяет партию судьбы, а не сознательный ум со своими планами. Высвобожденная в результате этого распада энергия теряется сознанием и переходит в бессознательное. Фактически, первые признаки бессознательной активности появляются как раз в такие моменты. Очевидно, та энергия, что уходила из сознания, активировала бессознательное. Если бессознательное просто деспотически командует Сознательным Умом, то развивается психотическое состояние»

В этом положительный вклад Юнга в теорию энергетической психологии. Он собрал значимый экспериментальный материал о противодействии двух силовых полей в психике, о компульсии бессознательного поля и разумной воле сознательного поля, о психозе, к которому ведет победа бессознательного поля над сознательным.

Его негативное влияние состоит в том, что он попытался представить мистику бессознательного, существо которой в том, что это искаженная чувственная информация о мире, как кладезь всемирной мудрости человечества, обобщив интеллектуальный и эмоциональный опыт первобытных и научных, рациональных обществ в единое «коллективное бессознательное». Он говорит не о «кривом зеркале», а о «чарующем влиянии архетипов, которые захватывают сознание» мощью своей энергии, не о добре сознания против зла бессознательной мистики, а о смешении добра и зла в архетипах, которые у него есть космический источник божественной энергии.

«Откуда берется этот ужасный конфликт между добром и злом?», так и бессознательное может на него ответить: «Приглядись внимательней: каждое из них нуждается в другом; даже в самом лучшем, и именно в самом лучшем, есть зерно зла, и нет ничего столь скверного, из чего не могло бы вырасти доброе». …Главная опасность заключается в искушении поддаться чарующему влиянию архетипов. Так чаще всего и происходит, когда архетипические образы воздействуют помимо сознания, без сознания. При наличии психологических предрасположений, архетипические фигуры, вообще освобождаются от контроля сознания. Они приобретают полную самостоятельность, производя тем самым феномен одержимости. Так как архетипы, подобно всем нуминозным явлениям, относительно автономны, их чисто рациональная интеграция невозможна. …Патологический момент заключается не в наличии таких представлений, а в диссоциации сознания, которое уже не способно господствовать над бессознательным. Во всех случаях раскола встает необходимость интеграции бессознательного в сознание. Речь идет о синтетическом процессе, называемом мною «процесс индивидуации».

Вот это смешение сознательного с бессознательным в теории, границу между которыми он так четко заметил на практике, и придало его теории характер «бессильного гермафродитизма». Он считает сознание частью бессознательного, а их отношения видит взаимодополняющими, хотя практика говорит ему прямо противоположное. Здесь нет ни четкого понимания сознания и бессознательного, ни их противостояния, ни различия между мистикой и разумом, между добром и злом. Терапию он трактует как соединение сознательного и бессознательного, то есть как синтез двух силовых полей психики, антагонизм которых составляет фундаментальную проблему психики. И главное, это теория иерофаний Мирчи Элиаде, которая пытается представить мистику первобытного мышления источником духовной энергии, подобно тому, как Фрейд понимал это поле эгосистемы как истинное Я разумной, фундаментальной энергии человека.

Тем не менее, архетипы Юнга стали не менее популярны, чем либидо Фрейда, и подобно тому, как последнее оправдывало патологию психики «звериной природой» человека, так архетипы Юнга служат оправданием нелепого поведения, которое характеризуют, как романтику бессознательных иерофаний, воплощения мифических образов всемирной мудрости.

Глава 7. Теория психической энергии у Э. Дюркгейма

1) Энергетика Дюркгейма

2) Гуманистическая психология против антропологии Дюркгейма

3) Влияние и критика идей Дюркгейма

1) Энергетика Дюркгейма

Эмиль Дюркгейм выступил с резкой критикой анимистов и натуралистов, антропологов Тайлора, Фрейзера, Мюллера, которых он критиковал за то, что последние неправомерно обвинили первобытных людей в иррациональности, в бредовом отражении мира, которое превращается в нелепую фантасмагорию, выражая своего рода безумие аборигенов.

Все не так, заявил Дюркгейм. На самом деле, дикари также реалистичны, и также адекватны в отношении внешнего мира, как и цивилизованные люди. Ведь у цивилизованных людей тоже есть религии, и они также важны для них, как мистические представления для аборигенов. Религии цивилизованных людей, говорит он, ничем не отличаются от самой примитивной мистики аборигенов.

И те и другие имеют один общий источник происхождения и одно общее назначение. Религия, говорит Дюркгейм, как этические религии наших обществ, так и магические ритуалы первобытных обществ, – это ни больше, ни меньше, как психическая энергия общества, которая питает каждого члена этих обществ, и является источником всех общественных институтов. Так, он пишет в «Тотемической системе в Австралии» («Элементарные формы религиозной жизни»): «С точки зрения физики человек – не более чем система клеток, а с точки зрения психологии он – не более чем система представлений; в обоих случаях он отличается от животного только по степени. Однако общество понимает и обязывает нас понимать человека как существо, наделенное характером особого рода, который изолирует его и ограждает от всех дерзких посягательств, словом, заставляет его уважать. Это достоинство, которое делает человека уникальным».

Эта уникальность человеческой природы, как мы можем видеть, никак не связана у Дюркгейма с природой индивида; она есть порождение всецело коллектива, коллективных представлений. Дюркгейм развивает теорию о том, что коллективные представления, а также совместные ритуалы, возбуждающие эмоции людей до крайнего предела, есть высвобождение психической энергии общества, которая с этого момента начинает жить своей жизнью. Почувствуйте вкус его собственной мистики. Получается, что совместное эмоциональное возбуждение высвобождает некоего монстра, некоего Франкинштейна, который с этого момента больше не подчиняется контролю отдельных индивидов, но превращается во внешнюю для этих людей силу, которую они почитают, и которой вынуждены повиноваться. Этот феномен мистической социальной силы, высвобождающейся из индивидов и устанавливающей над ними свою власть, он и называет психической энергии. Так, он пишет в «Тотемической системе в Австралии»: «Но коллективное сознание является чем-то иным, нежели просто эпифеноменом его морфологической основы – точно так же, как индивидуальное сознание является чем-то иным, чем просто продуктом нервной системы. Для его возникновения нужно, чтобы произошел особого рода синтез индивидуальных сознаний. Итак, этот синтез имеет своим следствием высвобождение целого мира чувств, идей и образов, которые, однажды родившись, подчиняются своим собственным законам. Они притягиваются друг к другу, отталкиваются друг от друга, объединяются, сегментируются и размножаются, но ни одно из этих сочетаний не предписывается и не обусловливается непосредственным образом состоянием базисной реальности. Возникающая в результате этого жизнь пользуется такой независимостью, что иногда позволяет себе игру бесцельных или бесполезных форм – ради чистого удовольствия самоутверждения. Как мы показали, именно это часто происходит в случае ритуальной активности и мифологического мышления»

Подобно тому, как Мирча Элиаде видит в постоянно возобновляемых аборигенами магических ритуалах – обращение к источнику сакральной энергии, к связи с божественным, которое восстанавливает силы людей и возвращает их к подлинному существованию, так и Дюркгейм замечает, что только периодическое обращение к этим совместным ритуалам может напитывать людей психической энергией, и быть таким образом, источником их силы. В этом он полностью согласен с цикличным временем Элиаде, который представляет жизненный процесс как циклы между священными ритуалами и мирской жизнью, когда человек старается соответствовать мифам своих ритуалов. Разница только в том, что Элиаде говорит о реальных богах потустороннего мира, а Дюркгейм о психической энергии, которая высвобождается самими людьми в процесс возбуждающих ритуалов. И у того, и у другого, жизнь есть чередование сакрального (священного) и профанного (мирского) времен.

Э. Дюркгейм «Тотемические системы Австралии»:

«Нетрудно понять, что человек, приходя в это состояние экзальтации, более не сознает себя. Чувствуя, что некая внешняя сила овладела им и ведет его, заставляя мыслить и действовать иначе, чем в обычное время, он, естественно, считает, что больше не является собой. Ему кажется, что он стал другим существом: украшения, которые он надевает, и маска, скрывающая его лицо, выражают это внутреннее преображение на материальном уровне в большей степени, нежели помогают его произвести. В то же время его товарищи ощущают себя преображенными таким же образом и выражают это чувство криками, жестами и общим поведением; поэтому все выглядит так, как будто человек действительно переместился в особый мир, совершенно отличный от того, где он живет обыденной жизнью, – в среду, населенную чрезвычайно могущественными силами, которые овладевают им и преобразовывают его. Как может случиться такое, чтобы подобные опыты, особенно если они повторяются каждый день в течение недель, не убедили человека в том, что действительно существует два мира, разнородных и несопоставимых друг с другом? Один из них – тот, где вяло тянется его повседневная жизнь; другой – тот, входя в который, он немедленно вступает в отношения с необычными силами, которые возбуждают его, доводя до неистовства. Первый – это профанный мир, второй – мир священных вещей. Таким образом, представляется, что религиозная идея родилась именно в этой возбужденной общественной среде и из самого этого возбуждения».