Старуха

Сарай был пуст. Всё было как обычно. Ничего подозрительного и тем более внушающего тревогу и страх. Выделялся только валявшийся на полу стальной прут, так и не пущенный Димоном в дело.

Миша, внимательно, не упуская ни одной мелочи, осмотрел внутренность сарая, особенно громоздившийся у дальней стены хлам, тонувший в грязно-сером сумраке. После чего полуобернулся к топтавшемуся у него за спиной другу и с тонкой усмешкой осведомился:

– И где же твоя громадная крыса? Испугалась и убежала?

Димон, не обратив на насмешливый тон приятеля никакого внимания, похоже даже не заметив его, продолжал остановившимися, широко раскрытыми глазами всматриваться в тёмную глубь сарая, будто силясь различить там что-то.

Не дождавшись ответа на свой проникнутый сарказмом вопрос, Миша сделал два шага вперёд и, наклонившись, поднял металлическую биту. Чуть взмахнув ею, значительно шевельнул бровью.

– Солидная штука. С такой никакая крыса не страшна… Даже громадная, – выразительно подчеркнул он.

На этот раз Димон, постепенно приходивший в себя после пережитого шока, не смолчал:

– А ты что, не веришь мне, что ли? По-твоему, я всё это выдумал?

Вопреки его ожиданиям, Миша вдруг прекратил юморить и ответил совершенно серьёзно, без тени улыбки, делая большие паузы между фразами:

– Да нет, я-то как раз верю тебе… Очень даже верю… Кому, как не мне, и верить.

И он, по-прежнему безрадостным, мрачноватым тоном, вполне соответствовавшим тому, что он говорил, поведал напарнику о случившемся с ним накануне.

Даже после того, что стряслось с ними обоими в старухиной квартире и на стройке, Димон ещё час назад вряд ли поверил бы в рассказанную другом историю. Это было уже не просто неправдоподобно, это очень смахивало на какую-то страшную сказку, подобную тем, которыми от нечего делать, в поисках острых ощущений пугают себя дети. А ещё точнее – на бредовое, горячечное видение запойного алкоголика или наркомана, видящих в известном состоянии нечто похожее. Но Миша, как и он сам, не были ни теми, ни другими. Они, пока что, во всяком случае, предпочитали другие, более невинные, менее экстремальные и безопасные для здоровья и психики радости жизни. И однако – вчера Миша, сегодня он – увидели и пережили такое, что может пригрезиться только при белой горячке или после порядочной дозы какой-нибудь дури. А они увидели это наяву! А он, Димон, даже не в тёмное время суток, когда, как принято думать, активизируется всяческая нечисть и случается её соприкосновение с миром живых, как правило, с не самыми лучшими результатами для последних. С ним это произошло при свете дня, когда он менее всего ожидал встречи с чем-то ирреальным и химерическим. А он узрел такое, при одной мысли о чём его снова начинала бить дрожь и кругом шла голова. И не просто узрел, а подвергся нападению, практически вступил в схватку с мерзким чудищем, словно порождённым больной, не знающей удержу фантазией. Схватку, которая, если бы не счастливая случайность, вероятнее всего, закончилась бы для него крайне плачевно.

Понятно, что и увиденное ими до этого было совершенно невероятно и способно кого угодно свести с ума. Но эти последние явления… Это было уже чересчур. Это выходило за всякие рамки, если в настоящем случае вообще уместно было говорить о каких-то рамках. Это было совершенное, абсолютное, чистое безумие. Полное выпадение из реальности и погружение в густую, топкую, засасывающую с головой тину сумасшествия, в которую они оба, похоже, проваливались всё глубже и безнадёжнее. И вопрос был только в том, как долго это будет продолжаться? Или, вернее, насколько хватит их сил, чтобы выдерживать этот кошмар? А сил, они ясно чувствовали это, оставалось всё меньше, – они медленно, но неудержимо таяли, уходили, как вода в песок.

Друзья были мрачны, подавлены, угнетены. Внутри у них как будто что-то надломилось. Они даже не разговаривали; казалось, им больше нечего было сказать друг другу. Они как будто понимали и молчаливо соглашались, что нет надобности обсуждать то, что неподвластно им, что превышает их силы и разумение, что и так уже целиком овладело их мыслями и чувствами и заставляет день и ночь думать об одном и том же, без всякой надежды прийти к какому-то выводу. И мысли эти, что ни день, становились всё безотраднее и беспросветнее, как если бы они были не весёлые, беззаботные, полные сил и энергии юнцы, жизнь которых только начиналась, суля им бесчисленные радости и приятные открытия, а дряхлые, отжившие свой век старики, стоящие одной ногой в могиле и заглядывающие в её бездонную ледяную глубь. Они стали не похожи на самих себя. Они сделались нервными, раздражительными, несдержанными, вздрагивали от малейшего шороха, в буквальном смысле шарахались от любой тени, то и дело насторожённо и пугливо озирались кругом, каждую секунду ожидая увидеть нечто подобное тому, с чем они уже столкнулись, а может быть, и похуже.

А самым тягостным и обескураживающим было то, что они не видели выхода из этой ситуации. Они словно попали в замкнутый круг, разомкнуть, разорвать который были не в состоянии. Они оказались в тупике, будто наткнулись на толстую, несокрушимую стену. Двигаться дальше они уже не могут, сопротивляться не имеет смысла. Как можно сопротивляться тому, природы чего не понимаешь, о чём не знаешь, в чём не смыслишь ровным счётом ничего, что неизмеримо превосходит твои силы, что одним своим видом устрашает, подавляет волю, иссушает мозг? И им не остаётся ничего иного, как покорно ждать неизбежного, с ужасом, с трепетом в душе и дрожью в теле прислушиваясь к тому, что следует за ними, близится, надвигается, грядёт, чтобы беспощадно расправиться с ними, раздавить и уничтожить, не оставить от них мокрого места.

XII

Угрюмые, мало обнадёживающие размышления приятелей были оборваны появлением Макса. Он налетел как вихрь – оживлённый, безудержный, неугомонный, с горящими глазами и безмятежным, бездумным выражением на лице. Полная противоположность своим унылым, как в воду опущенным друзьям, казалось, совершенно утратившим вкус к жизни и смотревшим на всё вокруг через чёрные очки. Макс же предпочитал розовые; у него, очевидно, не было никаких оснований печалиться и хандрить, огонь в глазах был неугасим, жизнь, как всегда, била ключом. Едва появившись возле сарая, даже ещё не остановившись, он с ходу заверещал:

– Пацаны, у меня две новости! Одна круче другой. Даже не знаю, с какой начать.

Пацаны, сидевшие на пороге в принуждённых, чуть напряжённых позах, одновременно мельком взглянули на прибывшего и тут же опустили глаза, не выказав ни малейшего интереса и явно показывая, что принесённые им известия, каковы бы они ни были, не любопытны для них.

Макс, однако, не смутился этим – его вообще мало что на свете способно было смутить – и без предисловий и пауз выпалил первую свою весть:

– Короче, Верку-алкашку и её сожителя нашли! Ну, вернее, их трупы. А ещё вернее, то, что осталось от этих трупов. Несколько месяцев ведь прошло с их пропажи. Останки, сами понимаете, не в лучшем виде.

Миша и Димон зашевелились и с внезапно вспыхнувшим неподдельным вниманием воззрились на вестника. Их безразличие как рукой сняло. Доставленная Максом новость была не из числа тех, которые он обычно приносил, – пустых, незначительных, касавшихся в основном мелких событий, случавшихся в округе. На этот раз всё было гораздо серьёзнее и важнее, поскольку находилось в непосредственной связи с тем, что происходило с ними. И, как знать, возможно, это могло дать хоть какой-то ответ на стоявшие перед ними сложнейшие, казавшиеся неразрешимыми вопросы. Может быть, это был первый шаг к разгадке всего творившегося с ними и вокруг них, ужас чего многократно усиливался и усугублялся совершенной непонятностью, несуразностью, нелепостью происходящего. Именно от этого у приятелей ум заходил за разум, именно это ставило их в тупик, а порой на грань безумия.

Вот почему, едва услышав то, что сообщил Макс, друзья мгновенно вышли из владевшего ими ступора и невольно поднялись со своего места.

– Нашли, говоришь? – промолвил Димон ещё немного слабым, глуховатым голосом. – И где же?

Макс, как обычно, – о чём бы он ни говорил, о чём-то весёлом и приятном или, напротив, о мрачном и тягостном, – радостно заулыбался и живо затараторил:

– Там, где никто и не ожидал: в крепости, в самом дальнем бастионе. Ну тот, на валах, с круглой верхушкой. Мы ж там бывали не раз… Так вот, там, в подземелье, и обнаружили их, сердешных. Тоже алкаши какие-то, которые запёрлись туда побухать. Но, сам понимаешь, когда они увидели двух жмуриков, а вернее, два скелета, обтянутых остатками кожи, им как-то резко стало не до бухича… Эх, я воображаю себе их рожи в тот момент!

Говоря это, Макс скорчил потешную гримасу и, не в силах сдержать распиравшего его беспричинного веселья, громко, раскатисто расхохотался.

Миша и Димон не разделили его искренней, брызжущей через край радости. Им, в отличие от него, было совсем не до смеха. Они, напротив, как будто ещё сильнее помрачнели и обменялись тревожными, говорившими больше всяких слов взглядами.

А Макс, отсмеявшись, продолжил, паясничая и жестикулируя, что, по-видимому, должно было придать больше выразительности его речам, сыпать частыми, торопливыми словами:

– Короче, вот так вот: нашлась, значит, племянница Доброй… или кем там она приходилась старушке нашей… Ну один хрен, щас уже неважно. Интересно другое: как это она с хахалем своим умудрилась оказаться в такой глухомани, на краю города? Она со двора-то редко выходила, в магаз разве что за пойлом. А тут вдруг такой марш-бросок! Нафига, спрашивается? Плестись в такую даль специально для того, чтоб тебя там грохнули? Где логика?.. Ну а если их прикончили где-то здесь, в нашем районе, то тоже непонятно, зачем тащить трупы через полгорода хрен пойми куда? Тут не только не заметёшь следы, а, наоборот, скорее выдашь себя с головой.

Закончив свои немудрёные криминалистические умозаключения, почерпнутые из нескольких просмотренных фильмов на соответствующую тематику, но так и не найдя вразумительного ответа ни на один из поставленных вопросов, он с недоумевающим выражением пожал плечами и, словно в поисках разъяснений, уставился на собеседников.

Которые слушали его уже не так внимательно, как только что. Их поразила и заинтриговала сообщённая им новость, рассуждения же и комментарии Макса представляли интерес только для него самого. Димон лишь коротко осведомился:

– Как они были убиты?

Макс, словно обрадовавшись этому вопросу, опять растянул губы в сияющей белозубой улыбке и отчеканил:

– Проломлены головы. У обоих. Очевидно, чем-то тяжёлым.

И снова Миша и Димон хмуро, исподлобья глянули друг на друга, после чего невольно перевели взоры на старухины окна и некоторое время, явно обуреваемые своими не покидавшими их ни на миг тяжкими, удручающими думами, смотрели в их тёмную пыльную глубину, точно надеялись – и одновременно боялись – увидеть там что-то.

Макс между тем, очень довольный впечатлением, произведённым на друзей принесённой им вестью, уже взбудоражившей весь двор и взволнованно обсуждавшейся его обитателями, поспешил озвучить вторую свою новость, которую он считал не такой интересной, как первая, а потому сообщил её без особого выражения, как если бы речь шла о чём-то вполне обыденном:

– А, ну и это, сторожа на стройке замочили пару дней назад.

Приятели изумлённо вытаращились на него.

– Что-что? – тихим, дрогнувшим голосом вымолвил Димон.

Макс, удивлённый неожиданной реакцией товарищей на известие о гибели неизвестного им сторожа, до которого им вроде бы не должно было быть никакого дела, несколько озадаченно поглядел на них и повторил:

– Ну, сторожа на стройке убили. Позавчера, кажется.

– На какой стройке? – будто по-прежнему не понимая, спросил Димон.

– Ну, на нашей, на какой же ещё, – ответил Макс и для верности махнул рукой в сторону вздымавшейся поблизости серой неоштукатуренной девятиэтажки, испещрённой чёрными провалами окон.

Димон взглянул туда же и, словно всё ещё не желая верить в услышанное и хватаясь за соломинку, задал ещё один уточняющий вопрос:

– Молодой он или старый… сторож этот?

Макс своим ответом лишил его последней призрачной надежды:

– Молодой. Двадцать четыре или двадцать пять лет. Здоровый такой лось. Я его видел пару раз мельком.

Димон, побледнев, чуть слышно обмолвился:

– Мы тоже…

И тут же, будто опасаясь, что сказал то, чего не следовало говорить, умолк и метнул взгляд на Мишу. Тот тоже взглянул на него – растерянно, встревоженно, недоумевающе. Сообщение Макса о смерти их недавнего знакомца, по всей видимости, повергло его в такое же смятение, как и его напарника. Он тоже изменился в лице и после минутного молчания, во время которого он, вероятно, осмысливал услышанное, поинтересовался у вестника:

– А его… сторожа… как убили?

Макс, очевидно прекрасно осведомлённый, как если бы он непосредственно участвовал в расследовании названных преступлений, немедленно удовлетворил его любопытство:

– О, его круто прикончили, нестандартно! Применили, так сказать, творческий подход. Вырвали позвоночник! – И, вспомнив ещё одну характерную деталь, с важным видом, подняв кверху указательный палец, присовокупил: – А перед этим какой-то дрянью в лицо плеснули. Вероятно, чтоб не трепыхался…

Макс ещё несколько минут увлечённо, взахлёб рассуждал об обоих чрезвычайных происшествиях, взбаламутивших мирный двор, в котором отродясь не случалось ничего даже близко похожего на то, о чём он поведал. Но приятели больше не слушали его. Главное они узнали, подробности и мелкие детали уже не имели для них значения. И это главное настолько потрясло и ошеломило их, что некоторое время они стояли как одурелые, не шевелясь и лишь водя кругом пустыми, помутнелыми глазами, не в силах справиться с нахлынувшим на них мощным потоком разноречивых, хаотичных мыслей и эмоций. Оба они чувствовали одно и то же: как словно сжимается вокруг них плотное замкнутое кольцо, как надвигается на них непроницаемая чернильная тьма, грозя окутать и поглотить их. И это была уже не просто густая ночная темень, наполненная пугающими видениями и призраками, время от времени вырывающимися из неё и ненадолго вторгающимися в мир живых. Это был ледяной могильный мрак, пронизанный тошнотворными трупными миазмами, царство смерти, распада и тления, охотно впускающее в свои мрачные пределы всех без разбора, но никого и никогда не выпускающее из своих цепких объятий.

– Ну, какие планы на сегодня? – наговорившись до лёгкой хрипоты и немного утомившись, спросил Макс, окидывая примолкших друзей задорным блестящим взглядом. – Чем займёмся?

После всего увиденного и услышанного накануне и только что Мише и Димону вообще ничем не хотелось заниматься. Настроение у них было хуже некуда. У них было такое ощущение, словно над ними висит огромный чёрный камень, который в любой миг может сорваться и похоронить их под своей громадой. И куда бы они ни пошли, где бы ни попытались укрыться, в какой бы самый дальний и укромный угол ни забились, – это не поможет им, не избавит и не спасёт от нависшей на ними смертельной угрозы. Тем более страшной и ужасавшей, что они не понимали, с чем имеют дело, что это такое и как – если это вообще возможно – этому противостоять…

– Ну чё вы заглохли-то? Уснули, что ли? – опять донёсся до них, точно издалека, нетерпеливый голос Макса. – Какая программа у нас на вечер? Куда двинем?

Димон, не без усилия преодолев опутавшее его оцепенение, двинул головой в сторону говорившего и безучастно промолвил:

– Куда-нибудь съездим.

– Так а куда? – не отставал Макс.

– Ну, счас подумаем. Иди за великом пока.

Макс, только сейчас заметив, что с его приятелями что-то не то, вновь, на этот раз повнимательнее, оглядел их. Но, так ничего и не поняв, пожал плечами и отправился в свой сарай.

Проводив его хмурым взглядом, Димон посмотрел на Мишу и выразительно шевельнул бровью.

– Ну, что скажешь?

Миша только руками развёл.

– Похоже, всё гораздо хуже, чем мы думали.

Димон согласно кивнул.

– Именно. Хреновее некуда! Это уже не привидения. Это реальные трупы!

Миша, помолчав немного, бросил тревожный взгляд на новостройку.

– Надеюсь, никто не видел, как мы выскочили тогда из подъезда… Хотя, – с кривой усмешкой оговорился он, – какая уже разница?

Димон, угадав его мысль, опять утвердительно тряхнул головой.

– Во-во. Обвинение в убийстве – это последнее, чего нам стоит сейчас бояться. – И, обратив хмурый взор на старухины окна, прибавил вполголоса: – Как бы не сегодня-завтра все вокруг не обсуждали уже наше убийство.

Мишины глаза округлились. Побелевшие губы чуть шевельнулись:

– Что ты такое говоришь?

Димон взглянул на друга неожиданно сурово и прямо. И так же строго и несколько отчуждённо, будто разговаривая с посторонним, промолвил:

– Говорю как есть… Разве ты не видишь, не понимаешь, к чему дело идёт? Мы на очереди, это очевидно!

Миша растерянно, хлопая, как кукла, длинными ресницами, смотрел на товарища.

– Что очевидно? – пролепетал он.

Димон не ответил. Лишь скривился и махнул рукой. И вновь устремил взгляд на мутные, неопрятные окна старухиной квартиры.

Миша автоматически обратил взор в том же направлении. На его лице по-прежнему были написаны замешательство и смятение. Оно слегка подёргивалось и морщилось, как будто он собирался заплакать. Но, вероятно почувствовав, что это и в самом деле может случиться, он закусил губу и, покосившись на приятеля, глухо, с придыханием произнёс:

– Кто же она такая?

Димон помолчал. А затем, не отрывая глаз от окон, передёрнул плечами и небрежно, сквозь зубы бросил:

– Ведьма!

Миша опять поморщился и испустил тяжёлый вздох. И хотел ещё что-то сказать, но, увидев приближавшегося верхом Макса, промолчал.

Макс, подъехав к друзьям, лихо соскочил наземь и, заметив безлошадного Мишу, чуть насупился.

– О, а чё ты за тачкой не сходил? За чем дело стало?

– Щас схожу, – проворчал Миша и побрёл к своему сараю.

Оставшись с Димоном, Макс немедленно принялся высказывать соображения о последних событиях, возникшие у него за те несколько минут, что он был в отлучке.

– Н-да-а, ну и дела у нас тут творятся! – протянул он, крутя головой и в восхищении закатывая глаза. – Такого ещё не бывало: чтоб три трупа за раз!.. Не, ну тех двоих, конечно, давно уже приголубили. Но нашли-то только сейчас, почти одновременно со сторожем. Так что, получается, в один день сразу трое. Как-то так… Интересно вот ещё, кто же это укокошил Верку и её мужика? – после короткого перерыва задался он вопросом и, видя, что напарник не спешит высказываться, да и, похоже, вообще не слушает его, выдвинул свою версию, показавшуюся ему наиболее правдоподобной: – Я так думаю, дружки её бывшие. Собутыльники, что буянили тут столько лет. Решили отомстить ей за то, что лишила их ни с того ни с сего такой малины, променяла корешей на какую-то бабку. А среди них ведь и урки были. Я ведь помню, какие рыла сюда ныряли! Явные уголовники. Для таких грохнуть кого-нибудь как два пальца обоссать. Вот они Веруню с её благоверным и прихлопнули. Уж не знаю, заманили их убийцы в тот бастион и уже там бошки им размозжили, или же убили в другом месте и только тела там спрятали. Да это, в общем, и не главное. Важен сам факт: налицо двойное убийство. Причём зверское…

Макс опять сделал паузу и, будто задумавшись, прижмурил глаза и приложил палец ко лбу. После чего хмыкнул и продолжил свои рассуждения:

– Хотя, если разобраться, не такое уж и зверское. Ну подумаешь, каменюкой по черепу огрели. Тут много ума не надо. Такое сплошь да рядом случается. Обычное дело… А вот сторожа реально круто замочили! Эксклюзивненько. С выдумкой. Подошли к делу креативно. Выдрать позвоночник, да ещё у такого бугая, – это, знаешь ли, не абы что. Это высокий класс! Тут явно профессионалы работали. Мастера, можно сказать, художники своего дела. Прям как в настоящем ужастике. А на работу профи всегда приятно смотреть. В любом деле…

– Ты смотри, не кончи от восторга, – с тонкой усмешкой промолвил Димон, невольно отрешившись от своих сумрачных дум и прислушавшись к пылким речам приятеля.

Тот осёкся на полуслове, мгновение подумал и, поняв, что чуть-чуть увлёкся, немного смущённо усмехнулся.

– Не, ну я, конечно, понимаю… это ужас… и всё такое, – запинаясь, проговорил он. – Я ж не оправдываю… Просто поневоле диву даёшься, как виртуозно люди работают. Мастаки!

– Да уж, мастаки, – пробормотал Димон, кинув пасмурный взгляд на огороженную длинным забором территорию стройки. А затем с лёгким прищуром взглянул на товарища: – А сторожа кто, по-твоему, завалил?

В этот момент к ним подкатил на своём велосипеде Миша, и они вдвоём выслушали, как всегда, уверенный Максов ответ:

– Так это понятно: воры! Давно ж уже со стройки таскали то то, то сё. А поймать никого не могли. И прожектор не помог… А вот сторож, наконец, и накрыл их на горячем. Взял, так сказать, с поличным… Ну, за что, правда, и поплатился.

Димон, пряча в углах губ невесёлую улыбку, с иронией заметил:

– Чёт жестокие какие-то воры оказались. Просто б по башке огрели чем-нибудь и ушли с миром. А они взяли и позвоночник вырвали. Жесть!

Это соображение, видимо, не приходило Максу в голову, и он, не найдя что возразить, ограничился околофилософской репликой:

– Жизнь вообще жестокая штука.

– Это да, – согласился Димон и, многозначительно переглянувшись с Мишей, проговорил: – Ну ладно, погнали.

Оседлав велосипеды, они выехали со двора и, по обыкновению предводительствуемые Димоном, повернули на дорогу, ведшую в сторону реки. Макс попытался было протестовать, указывая, что они совсем недавно уже были на речке и не лучше ли избрать для поездки другой, менее проторённый маршрут. Но ни Димон, ни Миша не обратили ни малейшего внимания на сетования товарища и даже не удостоили его ответом, продолжая неспешно следовать в избранном направлении. И Макс, видя, что он в меньшинстве, смирился и умолк. И, двигаясь вослед спутникам, лишь тихо бурчал что-то себе под нос и бросал на них косые взгляды. Но, поскольку, в силу своей природной живости и жизнерадостности, даже очень недолго быть недовольным чем-то он не мог, уже спустя минуту-другую на его лице вновь заиграла счастливая, бесшабашная улыбка, он принялся с интересом озираться вокруг и вместо бурчания мурлыкать какую-то песенку.

В совершенно ином настроении пребывали Миша и Димон. Они не улыбались, не глядели по сторонам и уж тем более ничего не напевали. Уставив неподвижные, угрюмые взоры вперёд, на убегавшую в бескрайнюю даль, как будто в никуда, прямую, как стрела, дорогу, по которой то и дело проносились спешившие куда-то автомобили, они по-прежнему думали о чём-то своём, и, судя по их непроницаемым, точно каменным лицам, мысли эти, как и раньше, были не слишком отрадными.

Когда они достигли того, тихого и безлюдного, участка пути, на котором во время прошлого выезда устроили гонки друг за дружкой и радостно предавались прочим дурачествам, Макс решил было повторить выкрутасы трёхдневной давности, налёг на педали и резко вырвался вперёд, вихляя велосипедом туда-сюда и ожидая, что друзья последуют его примеру. Но те будто и не заметили его манёвров и ехали, как и прежде, неторопливо и размеренно, лениво крутя педали и не глядя на товарища, находившегося в куда более приподнятом и игривом настроении, нежели они. Макс, поняв наконец, что его приятели не на шутку расстроены чем-то и расшевелить их ему, очевидно, не удастся, отказался от своих попыток, пожал плечами, набычился и, напустив на себя разочарованный и почти обиженный вид, продолжил путь в прежнем темпе.

Так, не произнеся за всю дорогу ни слова и явно не получая особого удовлетворения от поездки, затеянной скорее по привычке, по установившейся традиции, которой они машинально следовали, велосипедисты добрались до спуска к реке, где непроизвольно приостановились, будто в раздумье, куда следовать дальше.

Димон бросил взгляд вниз, на сначала полого, а затем всё более круто спускавшуюся под гору дорогу, устремлявшуюся потом вдаль и упиравшуюся в конце концов в берег реки. Минуту или две он раздумывал, блуждая зорким, наблюдательным взором по раскинувшейся перед ним обширной низменности, в центре которой протянулась ровная серебристо-серая гладь реки, посверкивавшая в мягких, притушенных лучах вечернего солнца. Затем в его глазах блеснул озорной, безрассудный огонёк. Положив руку на руль, он качнул головой и со значением подмигнул Мише.

– Ну что, попробуем без тормозов? Надо ж когда-нибудь решиться. Один раз живём.

И не успел Миша и слова сказать, как он оттолкнулся ногой от земли и устремился вперёд, усиленно нажимая на педали и раскачивая велосипед из стороны в сторону.

Но уже спустя несколько мгновений нужда жать на педали отпала: склон резко пошёл вниз, и велосипед понёсся с головокружительной скоростью, полетел как на крыльях. У Димона захватило дух от бившего в лицо воздуха, трепавшего его волосы и свистевшего в ушах. Футболка на нём трепетала, как знамя на ветру, и раздувалась на спине пузырём. Сердце колотилось и почти выскакивало из груди. В разгорячённой голове звучал какой-то бравурный, энергичный мотив. Вроде бы знакомый, но Димон никак не мог вспомнить, где он слышал эту мелодию. Да и не до того ему было.