Возвращение чувств. Машина.

Теперь, углядев понравившуюся вещь, Катарина смело и нагло начинала торговаться, но превзойти в этом искусстве Марию, ей, похоже, не удастся никогда. Поэтому вскоре они выработали следующую тактику: она сообщала няне, так, чтобы не видел продавец, что именно ей нужно, и та, добросовестно работая языком, ругала выбранную вещь, а Катарина, поддакивая продавцу, нахваливавшему кровное, вроде, сомневалась – оно, как бы, дескать, конечно, ничего – но вон там… (неопределённый кивок) он (в смысле – мессир) видел дешевле, и, вроде, получше…

На что возмущённый продавец ожесточённо доказывал, что лучше его товара нету, и обычно, сыграв на тщеславии, или с помощью грубой лести, им удавалось приобрести нужное за полцены, или ещё дешевле. Словом, ролевые игры помогали и развеяться от скуки, и экономили деньги. Сильно облегчало дело то, что французский знали абсолютно всё. Ещё бы – Франция здесь, в Европе, точно играет Первую Скрипку… Молодец все-таки чёртов Филипп – похоже, сильный Король. Жесткий. Жестокий. Как не вспомнить себя, любимую…

Поработали они от души. Шум и суета большого города с непривычки сильно утомили Катарину – в Реймсе она ещё не осознавала себя своей, и не могла полностью отдаваться покупочной заразе, этому пресловутому шопингу. Зато сейчас они базара получили по полной.

Но покупками она осталась довольна. Особенно ей нравились широкие чёрные плащи из толстой прочной ткани, тонкие белые батистовые рубахи, и от души надраенный медный котелок литра на четыре. Да и всё остальное пригодится – ехать ещё далеко…

Таким образом часов в восемь вечера, нагруженные, нанюхавшиеся и наговорившиеся, они вернулись в свою комнату, шумно восторгаясь и ругаясь – ну, точно, два бездельника-гуляки.

Пьер, запиравшийся изнутри на засов и мирно спавший, открыл только после минутного стука и криков, поскольку, оказывается, просто забыл, что теперь он – Тьери, и игнорировал их призывы.

Увидев огромную охапку всякой всячины, которую они втащили, он только удивлённо поднял брови – дескать, как вы донесли всё это без меня.

Свалили они всё купленное просто грудой в углу. Достали только то, что хотели съесть сейчас. Снова заказали ужин в номер. Поужинав гостиничной едой и купленными деликатесами – Катарина не могла удержаться, чтобы не купить местных и иностранных продуктов переработки молока и мяса – и запив всё вином, принесённым из винного погреба гостиницы, они занялись ногой Пьера. Ткани на бинты у них теперь имелось сколько угодно.

Одно из отверстий на ноге прорвало – вышло немного гноя. Катарина, тактично отстранив подкатившую глаза и схватившуюся за рот Марию, сама всё выдавила, и наложила на очищенную рану свежую щедрую порцию чудодейственного бальзама. Вторая рана тоже, похоже, была на подходе: когда очиститься и она, у Пьера всё будет отлично. От души наложив бальзам и сюда, они всё снова забинтовали.

Использованные бинты, чтобы не вызвать подозрений, Катарина самолично выбросила в яму отхожего места. Кстати, раз уж речь зашла об этих местах – похоже, в эту эпоху их чистота и запах никого не волновали. Даже римляне могли бы дать местным традициям в этом плане сто очков вперёд. Про личную гигиену и говорить не приходилось – кажется, никто кроме неё не то, что не мылся, а даже влажной тряпкой не обтирался…

Крысы и мыши считались чуть ли не домашними животными, и благоденствовали по ночам, несмотря на шумные своры кошек и котов, гонявшихся в это время друг за другом по черепичным крышам, и раздражавших Катарину шумом и ариями даже больше, чем грызуны нападками на их припасы и снаряжение. Про клопов и вшей сказать надо только одно – их не было, наверное, только на северном полюсе. Словом, нечего удивляться, что здесь случались всякие моры и чумные эпидемии. Поняв это, Катарина налегала на чеснок и лук…

Старалась она и обтираться, и мыться – но так, чтобы это было в каком-нибудь ручье, и никто (упаси Боже!) не увидел. Зубы же она приспособилась чистить разжёванной щепочкой, и долго полоскала каждый день на ночь рот. Да и вообще, она пыталась, разумеется, с оглядкой, придерживаться хоть элементарных правил гигиены, в силу привычки и чтобы уберечься от всякой заразы…

После того, как служанка убрала со стола и вышла, они обсудили дальнейшие планы.

Мария и Катарина настаивали на том, чтобы переждать хотя бы неделю, прежде чем снова трогаться в путь – за это время и нога заживёт, и сами они отдохнут. Пьер же утверждал, что с ногой всё будет у него нормально, и надо быстрее – уже завтра – снова двигаться вперёд, чтоб к холодам добраться куда надо, и что они и так вызывают подозрений больше, чем могут себе позволить. Однако он оказался в меньшинстве – в любом случае, пока нога полностью не зажила бы, Катарина категорически отказалась трогаться из такого отличного места. Шансов, что их раскроют, или найдут здесь, практически не было.

Поэтому, взяв бразды правления в свои руки, Катарина решила так: они будут жить в гостинице ещё как минимум пять дней. На том и легли спать. Пьер тактично повернулся носом к стене, чтобы дать им возможность переодеться и обтереться мокрыми тряпками. Оставив на столе одинокую свечку, они забрались под одеяла.

Наконец она смогла достать и спокойно, без помех рассмотреть загадочный подарок, который сделал ей Гийом, и который она вначале просто спрятала в тот же потайной карман, где хранила драгоценности матери.

Это оказался цельный, монолитный кусок жёлто-белого, похожего на старую кость, прочного нетяжелого вещества в виде правильного шестиугольника.

Дюйма два в диаметре, и с полдюйма толщиной, плавно утончающийся к краям, он чем-то напоминая пудреницу, которая была у неё когда-то в юности, но куда меньше.

На обоих сторонах врезана вязь незнакомых Катарине знаков, напоминавших буквы какого-нибудь древнего восточного языка. Они несколько поистерлись, но оказались ещё вполне читаемы, и если бы нашёлся владеющий этим языком человек, можно было б узнать, что же это за загадочный «талисман», и из каких неведомых стран его занесло во Францию.

А пока он приятным внутренним теплом согревал ладонь, и своим древним таинственным видом будоражил воображение, заставляя думать о загадочно исчезнувших цивилизациях, и экзотических обрядах и ритуалах…

Рассмотрев его со всех сторон, и погладив, она не придумала ничего лучше, как снять с себя крест, который носила на тонком прочном шёлковом шнурке, развязать зубами узлы, и добавить к нему этот странный лёгкий медальон, продев шнурок в отверстие в одном из его углов. Более надёжного места она пока придумать не смогла.

Затем она, привстав, и подтащив к себе старый подсвечник, стоявший на столе, задула последнюю свечу, пожелав своей команде спокойной ночи, и мирно уснула.

Толстый железный засов, и дверь, подпёртая на всякий случай табуретом, вместе с чутким ухом Пьера должны были охранять их покой.

Ночью она проснулась – почувствовала, что надо.

И точно – Пьер не спал, хоть и мужественно помалкивал. Они зажгли с помощью огнива – Мария обращалась с этим высокотехнологичным устройством очень умело – все свои свечи, и сделали Пьеру очередную перевязку.

Теперь обе раны были очищены, и наложив из банки очередную порцию мази, и прикрыв её листом, она вздохнула спокойней – вроде, воспаления (тьфу-тьфу) удалось избежать. Теперь – только отдых и еда. И Пьер у них будет как новенький.

25

Утром она первым делом пошире распахнула окно – ночью этого не давали сделать комары, такие же противные, как блохи и клопы, но ещё гнусно прожужжавшие все уши.

Кожанные сапоги, не совсем (она назвала это так) свежая одежда, испарения, и разные другие продукты жизнедеятельности организмов, перерабатывающих сытную и непривычную пищу, создали за ночь довольно тягостную атмосферу в их небольшой комнате.

От свежего воздуха и гула снаружи все проснулись. Снова отвернув к стене Пьера, она оделась с помощью (уж попробовала бы она сделать это без!..) Марии, и в свою очередь помогла той принять снова мужской облик.

Отодвинули засов и табурет. И Катарина отправилась сама, оставив няню разбирать одежду, договариваться насчёт завтрака и прачки. Мария, хоть и пыталась опять убедить Катарину, что это вообще-то её обязанность, была вынуждена признать, что в мужском костюме, особенно вблизи и перед женщинами, даже близорукими, выглядела далеко не так убедительно, и держалась пока не так раскованно, чтоб не сказать – нагло, как навострилась её хозяйка, и поэтому осталась на вахте в комнате.

Время от завтрака до обеда они провели, никуда не выходя, полёживая, отдыхая и разговаривая. В основном обсуждали планы будущей поездки: в каком направлении – северней или южней – принять, и в каком составе – снова чисто мужском или смешанном – лучше двигаться дальше. Решили всё же ещё хотя бы до границы Австрии остаться мужчинами.

Катарину в женское платье пока решили уж точно не наряжать – такую женщину трудно не заметить и не запомнить. С этим трудно было не согласиться, а перекрашиваться она отказалась. На её провокационное предложение состричь волосы, уже Мария высказалась весьма категорично.

После сытного обеда, ближе к вечеру, когда несколько спала жара, они с Марией снова отправились в город – теперь, скорее, развлечься, чем что-нибудь ещё купить.

Если не считать собора и пятиэтажной ратуши на главной площади, Бельфору особенно нечем было похвастаться: здания в-основном трёх– и четырёхэтажные, узкие, хотя и построенные капитально. Но, конечно, они не могли тягаться щегольством отделки и размерами со столичными, или даже с домами центра Реймса. А вот на окраинах Катарина ни за что бы не различила, где находится – не то в Реймсе, не то в Бельфоре, не то в какой-нибудь Наварре…

Но зато улицы здесь оказались кое-где гораздо шире, и не в пример чище, чем даже парижские – наверное, в связи с ярмаркой городское начальство позаботилось хотя бы о порядке (по ночам здесь ходили околоточные, и горящих на перекрёстках фонарей было предостаточно) и чистоте.

Так что Катарина смело цокала шпорами, к которым давно привыкла, по булыжникам мостовой, и выбивала пыль из незамощенных участков, гордо неся высоко поднятую голову с шикарной шляпой со щегольским пером, не без злорадного удовольствия отмечая недвусмысленные взгляды, бросаемые на неё некоторыми горожанками. Ей льстило, что она и в обличии мужчины выглядит привлекательно. Однако она оставалась реалисткой – на авансы старалась не отвечать, разве что широкой улыбкой и подкручиванием несуществующего уса.

А вот из-за подмигивания или щипания за мягкие места, или ещё каких проявлений сильной симпатии, можно было и вляпаться в историю с ревнивым мужем, а это в их планы не входило – хотя бы из-за неизбежного шума от скандала.

Побродив по улицам ближе к окраинам в поисках ещё чего-нибудь полезного, и даже зайдя в несколько десятков лавок и мастерских, оставшихся вчера в стороне от их маршрута, они, практически ничего не купив, зашли, наконец, в собор, не забыв почтительно снять шляпы и принять благочинный вид.

На осмотр много времени не ушло. Они помолились, поставили несколько свечек.

Когда уже вышли, и совсем уж было решились двинуться домой, в гостиницу, заметили вдруг своих вчерашних попутчиков – странствующих актёров. Небольшое пустовавшее ранее пространство напротив собора, где не было палаток и лотков, теперь занимали их фургоны и оборудование, если можно это «добро» так называть.

Впереди же, отделяя актёров от зрителей, высился двухметровый помост из досок, размером примерно пять на пять шагов – похоже, использовался помост для экзекуций, чтобы не разводить лишней суеты, сейчас быстро приспособленный под предстоящее шоу.

Не заметить приготовлений к нему оказалось невозможно: три горластых зазывалы что было сил нахваливали его в разных концах ярмарочной площади, перекрывая гул уже подуставшей толпы, и народ, действительно, спешил, заполняя пустые места у «сцены».

Часть артистов уже переоделась, и теперь щеголяла, иногда как бы невзначай появляясь на несколько секунд из-за занавеса: кто в облегающем ярком трико, а кто и в пышных панталонах, или длинных облегающих платьях, фасоном совсем как у благородных дам – довольно красивых, и из хорошей дорогой материи. Другая часть, одетая в обычную одежду, ещё продолжала возиться на и за помостом, укрепляя столбы по его краям, что-то прибивая, привязывая, и занавешивая.

Толпа, собравшаяся уже вокруг, криками выражала нетерпение, всё уплотняясь.

Артисты-плотники же умело подогревали её интерес, выкрикивая явно заготовленные хохмочки и прибаутки, нахваливая «несравненных» артисток, акробатов и всё представление в целом, «вот только что из Парижа – всё лето сплошные аншлаги!».

Катарина, уговорив не слишком-то и сопротивляющегося «Шарля», выбрала местечко не так близко к помосту, зато повыше, и они решили всё же дождаться спектакля. Постепенно к ним присоединились ещё несколько дворян, интересующихся предстоящим действом, но не желающих толкаться возле черни внизу. Некоторые оставались на лошадях.

Со всеми представителями «своего» сословия они с Марией вежливо раскланивались – чувство внутрикастовой солидарности определённо шло им на пользу, и сплачивало, подразумевая взаимовыручку, случись какая-нибудь непредвиденная ситуация.

С возвышения помост был виден хорошо. Несколько факелов образовывали подобие рампы. Площадь уже была полна – стоял мерный гул ожидания.

Ждать пришлось недолго: очевидно, всё делалось с расчётом. Как только догорели последние отблески вечерней зари и сгустилась тьма, выгодно выделявшая освещённый островок сцены, плотники ушли к фургонам и тоже стали переодеваться, а на помост вылез предок конферансье.

Мерцающий свет факелов придавал его лицу, впрочем, как и лицам всех остальных участников спектакля, загадочный и необычно волнующий вид. Впрочем, пропитый и охрипший голос мужчины несколько портил это впечатление – или он перезазывал почтеннейшую публику, или просто перебрал… Впрочем, начал он вежливо – с глубочайшего, чуть не до пола, поклона.

Поприветствовав ту же почтеннейшую публику, жителей, гостей и прочая и прочая славного города… э-э… Бельфор (как подсказали ему из-за кулис), он рассказал пару анекдотов, знакомых Катарине, и корнями, наверное, уходившим ещё ко временам Юлия Цезаря, и перешёл, наконец, к представлению артистов и их номеров, щедро сгущая краски на их редкостных достоинствах. Когда он, пошатываясь, наконец, удалился, большинство зрителей – она готова была поспорить! – испытали облегчение от того, что он заткнулся и ушёл.

Первой на сцену вышла немолодая, полноватая и наштукатуренная слоем, не меньше, чем в два пальца, женщина, которая спела неплохим, в принципе, голосом актуальные, надо думать, комические куплеты, при этом ещё танцуя и тряся во все стороны длинной пышной юбкой так, что становились видны её пухленькие ножки. В этом, очевидно, и заключалась вся соль данного номера. Юмор текста, в связи с некоторой некомпетентностью в области местной и столичной политики и политиков, Катарина оценить не смогла, но зрители, судя по их реакции, были в восторге: такие куплеты явно заменяли им газеты и радио с телевидением, а показ частей ног – варьете. Но в целом толстушка и ей понравилась. Во всяком случае, она пела и танцевала сама, а не как многие в её время – только танцевали. Под «фанеру»…

Программа, последовавшая после этого, оказалась скучновата и слабовата, особенно в техническом отношении. Но это для Катарины, избалованной достижениями других веков. А у местных жителей и фокусник с его простыми, но помпезно обставленными трюками, и жонглёр, и акробаты проходили на ура. Так что она не роптала, а приобщалась к традициям и культуре.

Бригада из двух весёлых карликов и карлицы, одетая в костюмы вельмож, разыграли мини-сценку, в которой примерно за десять минут были охвачены все перепетии и сложносплетения сюжета фильма «богатые тоже плачут», и даже Катарина не удержалась от смеха – но не от карликов, а от ностальгических воспоминаний об этой части своей биографии.

Своё искусство показали и шпагоглотатель, и силач – здоровенный толстопузый мужчина с кучей железного инвентаря, который слегка задолбал присутствующих настойчивыми предложениями поднять «хоть что-нибудь» из его барахла. Желающий, конечно, наконец, нашёлся, и, конечно, не поднял.

Но вот кто действительно понравился Катарине, так это певица, выступавшая почти в самом конце. Молодая и, к сожалению, слепая девушка, которую вывела на подмостки за руку маленькая девочка, чудесным, чистым и сильным, несмотря на свою хрупкость, голосом, спела какую-то старинную сентиментальную рыцарскую балладу (Рыцарь в конце-концов погиб, спасая короля! А его «дева-дама» так и не вышла замуж.).

И хотя девушка пела долго, все слушали, буквально затаив дыхание, (она видела на словно просветлевших лицах этих огрубевших и циничных работяг настоящие слезы!) а затем неистово хлопали и восхищались от души. Маленькая девочка снова вышла, и помогла певице спуститься и уйти за кулисы.

Потом выступал кто-то ещё – Катарина уже не смотрела, она думала о своём. Девушка навеяла на неё сентиментальное настроение и лёгкую грусть.

Примерно через полтора часа представление закончилось, и когда артисты стали обходить толпу со шляпами для сбора денег, Катарина приблизилась, и тоже кинула несколько денье – ей понравилось, и шоу всё-таки всколыхнуло в ней воспоминания о невозвратных Временах и Чувствах… Впрочем, кто знает – может, не таких уж невозвратных. Ведь она теперь – молода. Так что поживём – увидим.

Обратно решили двинуться, чтобы не толкаться, через боковую улочку. Пробираясь вдоль стен домов, опоясывавших центральную площадь, наткнулись на странную палатку в глухом переулке. До этого они её здесь не замечали – или не обращали внимания. Правда, это было и не удивительно – палатка стояла на отшибе, скрытая углом какого-то длинного здания, и своим обтрёпанным видом мало кого могла бы привлечь.

Катарина однако решила-таки дойти до неё и посмотреть – что там.

У входа на циновке сидел мальчик лет восьми с грустно-потерянным выражением лица. Очевидно, на фоне мощной конкуренции цирковой труппы он отчаялся зазвать хоть какого-нибудь клиента. Заметив двух припозднившихся мужчин, он, почти отчаянно, с надрывной мольбой в голосе, заученной скороговоркой протараторил:

– О благородные мессеры! Не проходите мимо такой удачи! Специально для вас! Заходите и узнайте свою судьбу! Только здесь для вас приподнимут завесу над будущим, и откроют загадки минувшего! Прошу вас, посетите гадалку: всего одно денье! Ну пожалуйста, зайдите к нам! – к концу рекламного слогана слёзы явственно проступали в его охрипшем тоненьком голосе. Катарину проняло.

– Послушай, парень, – она не шутила, – Да ты больше заработал бы, если бы просто просил милостыню! У тебя настоящий драматический талант! Ты мог бы разжалобить и трухлявый пень!

– Но днём, с позволения вашей милости, я так и делаю! А сейчас я должен помочь своей тётушке. Да и местные мальчишки-нищие бьют меня, если увидят, что я работаю на их местах… Вот и приходится то прятаться, то убегать.

Ага, подумала Катарина, нормальные рыночно-профсоюзные отношения. У каждого цеха, даже нищих, своя монополия на работу и конкретные рабочие места.

Но мальчишку жалко. Действительно, он мелковат – такого побьёт любой. И что там у него за тётушка?.. Зайти, что ли?

Повернувшись к своей спутнице, то есть, спутнику, она спросила:

– Ну что, Шарль, может, зайдём? Наверное, это весело?

Няня фыркнула. Затем довольно сердито сказала:

– Нет уж, любезный Готье! К гадалкам и прочим шарлатанам я ни ногой! Уж лучше я буду потом спать спокойно, без этих глупостей! Да и поздно уже – пойдём домой.

– А я, пожалуй, всё-таки попробую, – тронутая мольбой во взгляде мальчика, сказала Катарина, сделав шаг ко входу.

– Ну вот ещё! Что же мне, стоять тут, ожидая тебя?! – возмутилась Мария. Она явно была не в восторге от решения Катарины.

– О нет-нет, благородный мессир! – торопливо повернулся к ней мальчишка, – Вы тоже можете зайти, и подождать со всеми удобствами! У нас есть и кресло, и подставка для ног!

Это и решило дело. Мария, проворчав «ну ладно, раз так», и зайдя внутрь, поторопилась опустить уставшую от долгого хождения и стояния нижнюю часть туловища в удобное, хотя и сильно обшарпанное кресло, которое стояло в передней половине палатки, образующей как бы прихожую. Катарина же, оставив ей сумку с покупками, поколебавшись, и подмигнув неодобрительно насупившейся няне, откинула плотную матерчатую перегородку заднего отделения, и вошла внутрь.

Помещение, оказавшееся перед ней, оказалось больше, чем можно было предположить, находясь снаружи. Освещалось оно одинокой масляной лампой, чадившей в центре стола, стоявшего ближе к дальней стене палатки, которая, так же, как впрочем, и все остальные, была разрисована несколько поблёкшими от времени мистическими изображениями: тут были и звёзды, и традиционные знаки зодиака, и стилизованные животные, и сказочные существа – русалки (очень симпатичные), единороги, драконы, и ещё много незнакомых и непонятных знаков, символов, фигур и букв…

Катарина не могла не подивиться искусству художника: всё вместе создавало атмосферу нереальности и таинственности. Если бы такая реклама была на наружных стенах, отбою от клиентов точно не было бы! Впрочем, маркетинг заштатной гадалки – не её дело.

За столом, уронив голову с лохматыми полуседыми волосами на руки, мирно спала пожилая, если не сказать старая, судя по дряблой, иссохшей коже рук, усталая женщина. Вот она чуть повернулась во сне, но шум, кажется, не разбудил её.

Катарина, ещё раз осмотревшись, и подумав, совсем уж было решила уйти, не будя предсказательницу, и отдать немного денег изможденному мальчишке. Как вдруг послышался глубокий грудной низкий и мелодичный голос:

– Прошу вас, садитесь сюда, благородная… ой… прошу прощения, благородный мессер! – одна из рук указала на кресло напротив гадалки, от стола медленно поднялась голова с пышной, хоть и несколько спутанной шевелюрой. На Катарину взглянули два больших, тёмных, и несколько затуманенных глаза.

Хмыкнув, она подошла и села. Теперь она могла рассмотреть женщину подробней.

Она того заслуживала.

Всё ещё довольно красивое необычной красотой, несмотря на многочисленные морщины, лицо. Черты его чем-то напоминали еврейские, но нос ровный, а не крючком, как это обычно бывает у женщин этой нации в преклонном возрасте – над верхней губой не топорщилось и черных усиков, так же присущих пожилым еврейкам…

Большие миндалевидные глаза. Правильные черты. Вообще, не вызывало сомнения, что в молодости эта женщина выделялась редкой и экзотической красотой. Однако время, и, возможно, невзгоды, взяли своё, и довершали впечатление упадка словно подёрнутые плёнкой, тускло и равнодушно глядевшие глаза с выражением, как у рыбы.

Катарина опустила взгляд ниже.

Платье из хорошего когда-то сукна. Стройный стан – почти как у девушки. Красивая, благородная форма рук, явно никогда не видавших тяжёлой работы.

В наступившем молчании гадалка, ничуть не смущённая придирчивым осмотром, достала откуда-то из-под стола две толстых зеленоватого цвета свечи, и, засветив их от масляной плошки, вставила в подставки по обеим сторонам стола, после чего коптилку задула и убрала. Катарина почувствовала, что женщина взяла себя в руки. И есть в ней некая внутренняя сила.

Стало гораздо светлее, и в воздухе появился своеобразный приятный аромат – свечи явно изготовлены из специального состава с благовониями, или ещё чем…

Гадалка достала оттуда же, снизу, толстую колоду карт. Но это оказались не карты, а их подобие: на обратной стороне обычная рубашка, а вот на лицевой… Символы, буквы и рисунки – совсем как те, что покрывали стены палатки. Но – яркие и чёткие. Карт оказалось на вид не меньше пятидесяти.

Похоже, она столкнулась с настоящими гадальными картами… Странно – их же вроде изобрели – или ввезли? – из Китая, и – только в 16-м веке?!.. Кто напутал – историки, или её память?

Посмотрев на Катарину несколько более внимательно, но словно находясь ещё слегка под хмельком, женщина спросила своим густым приятным голосом:

– Что же вашей милости угодно будет узнать?

То, что осталось в прошлом, но скрыто от вас? Или что случится в будущем, и пока неизвестно никому?

Катарина, поколебавшись, решила всё же не ворошить «своё» прошлое, и ответила:

– Лучше поговорим о будущем.

– Прекрасно, благородный кавалер, тогда прошу вас сдвинуть колоду. – она перестала тасовать карты и, что-то пошептав над ними, положила перед Катариной на стол, рубашкой кверху.

Катарина, чуть нахмурившись, сняла.

Взяв карты, гадалка опять пошептала, на этот раз закинув глаза к потолку, затем стала раскладывать их на столе по какой-то странной системе: где – одну, где – две-три, а где и кучкой в пять-шесть. Однако больше половины колоды осталось не использовано, и остатки женщина просто убрала под стол.