Возвращение чувств. Машина.

Сломать такую стрелу невозможно. Оставалось только выдернуть её. Благо, она сидела в мягких тканях. Повесив себе на шею оторванные бинты, один скомканный рукав она дала Пьеру.

– Повернись, ляг на бок, и зажми в зубах эту тряпку. Будет больно.

Пьер, стиснув зубы, кивнул и повернулся.

Она проверила стальное древко – заусенцев не было. Обтерев насухо головку болта, она крепко ухватила её правой рукой, левой упёрлась Пьеру в бедро, и аккуратно, но сильно потянула. С неприятным чмоканьем стрела вышла.

Как ни мужественен был Пьер, но не удержался: вначале зарычал, потом застонал. Да и кто бы тут не зарычал…

Обильно потекла кровь с обеих ран. Дав ей стечь несколько секунд, она пока разрезала штанину, убрала подальше от ран её ткань, и наложила на оба отверстия два небольших тампона из сложенной в несколько слоёв ткани. Попросила Пьера придержать их. После чего туго, насколько смогла, прибинтовала тампоны к обнажённой ноге. Сверху наложила ещё один бинт пошире, чтобы кровь не выступала наружу, и была защита от грязи, и не сдвигалась нижняя повязка.

Пьер вздохнул и покосился налево.

Быстро схватив меч, лежащий рядом, и обернувшись, она, однако, обнаружила только Марию, лежащую в нескольких шагах без сознания. Точно. Она вспомнила, как та вскрикнула, когда Катарина выдернула стрелу, и обильно пошла кровь. Но тогда ей некогда было оборачиваться.

Бедная няня. Но всё равно – надо отдать Марии должное: во время схватки она вела себя надёжно и достойно, удержала всех лошадей, хоть те и вырывались, не паниковала, и не отвлекала их ненужными криками. И вообще: отличная у них команда! Они ведут в счёте: девять на пол-очка. Хотя, конечно, лучше бы в сухую…

С её помощью Пьер, отталкиваясь руками и здоровой ногой, перебрался на траву к ближайшему дереву, и с облегчением прислонился к нему спиной. Она видела, что ему плохо. Однако и теперь он не удержался от замечания, хотя его голос и прерывался от боли:

– Вы – не… Катарина! Она ужасно… боится… крови! Скажите, кто же вы?

– Кто я? – она опять вздохнула, покачав головой, – Я несчастная, обездоленная и оклеветанная женщина. – взглянув прямо в искажённые болью глаза, она нашла в себе силы выдержать его взгляд, – И я расскажу вам всё.

Встав, она развернулась и снова пошла к мулу. Порывшись, достала флягу с вином. Открыла, подала Пьеру. Пьер, поглядывая то на флягу, то на неё, приложился от души.

Она и сама от него не отстала.

Затем, подхватив Марию подмышки, она с трудом подтащила её к тому же дереву, и кое-как примостила её рядом с Пьером. Влив ей в рот некоторое количество того, что осталось во фляге, она достигла замечательного эффекта: забулькав и закашлявшись, её няня открыла глаза, шумно вдохнула и уставилась на неё.

Почему-то врождённая нянина способность облекать свои быстро скачущие мысли в слова куда-то испарилась. Но можно было поспорить, что это временное явление. Когда шок пройдёт, водопад слов и вопросов снова обрушится. Нужно воспользоваться паузой и удовлетворить внимание аудитории. Тем более что оно и так обострено до предела.

Сохраняя серьёзное выражение, Катарина села прямо на траву перед ними, скрестила по-восточному ноги, приняв позу лотоса, и отдала флягу Пьеру, кивком предложив допивать. Во-первых, красное вино хорошо восстанавливает потерю крови, а во-вторых, поможет ему перенести боль. Действительно, во время её рассказа Пьер так заслушался, что опорожнил флягу до дна, даже не заметив, как это произошло…

– Ну вот и пришло время объяснится. – Она ещё раз взглянула в глаза Пьеру и Марии. Те не отрываясь и, можно сказать, не дыша, смотрели на неё.

– Я действительно Катарина Изабелла де Пуассон, в девичестве – де Буа-Трасси.

И я рассказала то, что со мной произошло, только матери. А теперь будете знать и вы.

Прошу вас только об одном: не выдайте мою тайну никому. – она посмотрела на них, нахмурившись. Оба согласно кивнули, – Иначе меня просто сожгут на костре.

Пьер просто кивнул, Мария ещё и прикрыла рот ладошкой, быстро перекрестившись. В глазах няни отчетливо проступали страдание и слёзы.

– Хорошо. Тогда слушайте.

Она опустила глаза вниз. Помолчала.

Итак… «onse upon a time…» Нет, надо не играть, а просто жить этим.

Всё равно, циничный, умудрённый опытом наблюдатель глубоко-глубоко в её душе, отметил с горечью: наглое враньё, дубль второй. Она тряхнула головой, прогоняя его. Невольно слёзы набежали в уголки глаз – ей было стыдно. И больно. Больно обманывать доверявших ей людей.

Не поднимая головы, она поморгала, отгоняя непрошенную влагу. Взяла в руки какую-то травинку. Медленно проведя по пыли черту, сказала:

– Вот так я теперь выгляжу – с этой стороны то, что смутно и расплывчато, и моё, а с этой – всё конкретно, ясно и чётко, но не осознанно, а инстинктивно. И – чужое.

Понимая, что запутала их ещё больше, постаралась пояснить:

– Лучше я начну с самого начала. Это случилось сразу после суда… Когда меня приговорили. Я была в панике – я не должна умереть, не разоблачив этого негодяя, не отомстив. И я стала молиться и попросила Господа помочь мне. Ещё никогда я не была в таком отчаянии, и так не молилась. Я была готова на всё – на всё, только бы ОН услышал, помог…

В какой-то момент я услышала как бы голос внутри себя.

Но это был не Господь. – она успокаивающе покачала головой, видя их испуг.

– Голос позвал меня по имени. Я спросила – кто это?

Он ответил, что принадлежит душе одного воина, предательски убитого тем, кого он считал своим другом. И он не смог выполнить свой… Да, долг чести – это у них так называется.

Он сказал, что души невинно убиенных какое-то время – сорок дней – скитаются по земле людей. И меня ждёт та же участь, если я не спасусь. Но ещё он сказал, что если такая душа находит другую, которая отчаянно нуждается в помощи, и помогает ей спастись от смерти, то обе души выживают! И получают шанс сделать то, чего так страстно желали…

И он предложил мне сделку. – Катарина замолчала и вскинула пронзительный взгляд своих огромных зелёных глаз на Марию и Пьера. Слёзы всё равно блестели в уголках, всё было нерезко. Однако она поняла, что её спутники даже не дышат.

– Он предложил помочь мне спастись и выжить, если за это я обещаю впустить его к себе в душу, и жить там. Конечно, он надеялся, что со временем я помогу ему отомстить и за него, но больше – просто сочувствовал моему горю… Я сразу сказала ему, что не уверена, смогу ли прожить так долго, чтоб не то, что спастись – а и помочь ещё и ему…

Мои враги так могущественны, а я – всего лишь женщина…

Словом, он согласен ждать, сколько угодно долго… Собственно, он уже не требует отмщения за себя – он рад, что не умер, и не ушёл окончательно с этой земли, и своим искусством помогает мне выжить…

В-общем, он истинный благородный воин, и рыцарь, и мне даже немного за себя стыдно… Что я для него пока ничего не делаю. Только живу.

Она снова замолчала, опустив лицо к земле, и механически что-то чертя. Впрочем, взглянув на начерченное, она поспешила стереть его – уж слишком оно напоминало профиль самолёта с реактивными двигателями…

Пауза затягивалась, но ни Мария, ни Пьер не спешили прервать её.

Пришлось Катарине первой нарушить нависшее напряжённое молчание:

– А что мне оставалось делать?! Дать себя казнить?!.. – она обвела их вопрошающим взором, и оба её напарника покачали головами, опустив глаза. Она расценила это как… неплохой признак, и продолжила:

– Так что теперь во мне и душа этого мужчины. И поэтому у меня пропала навсегда часть моих детских воспоминаний – вместо них теперь его воспоминания. И его навыки воина. Искусство вести рукопашный бой. Искусство обращения с оружием. Оно теперь тоже во мне, и я могу сражаться, как мужчина, и быть безжалостным и сильным – как он.

Да, уж сражаться-то он умеет! Всю жизнь учился, и практиковался…

Снова немного помолчав, она посмотрела на верхушки деревьев, и закончила:

– Вот так мы с ним теперь и живём. Плохо ли это, хорошо ли, не знаю. Время покажет. Но зато у каждого из нас теперь есть хотя бы возможность – жить… и – отомстить…

Да, возможность теперь есть… – её голос стал уж совсем отрешённо-замогильным. Чувствуя себя последней свиньёй, она отвернулась, закусив губы.

Первой нарушила вновь повисшее снова неловкое молчание Мария – она зарыдала в голос, и бросилась на грудь Катарины, приговаривая:

– Беллочка, родная, на что же ты пошла! Да что же это такое, в самом деле! Что творится на белом свете! До чего тебя довела твоя жажда мести, будь она неладна! И как Господь допустил грех-то такой! – она всё время утирала слёзы, свои и Катарины, – А мужчина-то этот – тоже, хорош гусь! Что ж он себе, другого мужика, что ли, найти не мог?!

– Наверное, не мог… Да и хвала Господу, что не мог. Без него, его знаний и способностей я ни за что бы не выбралась из Понтуазских подземелий! И неужели тебе было бы приятней, если бы я отказала ему, и окончила бы жизнь под топором палача?

– Ох! Да что вы такое говорите, сударыня! Видно, этот мужчина из вас всю совесть-то поубирал! Побойтесь Бога! Нет, я конечно… – у няни постепенно всё же прояснялся смысл ситуации, и она замолчала. Впрочем, тут же продолжила, несколько сбавив тон:

– То есть, конечно, хвала Всевышнему, и пресвятой Богородице, что вы живы! – и, после вздоха и очередного качания головой, она уже совсем другим тоном добавила, – Ладно, он молодец, что помог вам выбраться. Но уж больно как-то это… А не нечистый ли это искушает вас?!

– Знаешь, я тоже часто думала над этим… Но ведь я могу перекреститься! И – всё в порядке! И молюсь я тоже, как всегда. И в храм Господень могу зайти, и святой воды испить… – она размашисто перекрестилась, так, как это делают католики – слева направо.

Мария сама перекрестила выжидающе глядящую на неё Катарину, и, убедившись, что ничего не изменилось, немного успокоившись, снова крепко обняла её.

– Ну, ладно уж… Если с вашей душой всё в порядке, и для Господа она не потеряна, то всё хорошо… наверное. Я против этого мужчины больше слова не скажу – да простит его Святая Дева… Но что же это тогда получается – вы и… за него будете мстить?

Примете на себя грех и его души – за мщение?..

– Что ж. Боюсь, няня, что со временем я захочу и этого. Но вот насчёт греха – это ты зря. Грех лежит на тех, кто виновен в наших бедах. Кто замыслил и исполнил его смерть, и добивался моей… Разве наказать мерзавцев – грех?

– Ох, не спрашивайте, сударыня – ничего я уже не знаю!.. И… куда же нам теперь ехать? И кому там мстить?

– Няня, перестань! Это – дело очень далёкого будущего… Он – настоящий рыцарь, ничего, как я сказала, уже и не требует… Ну а в-принципе, куда ехать-то, я знаю. И кому там мстить – он показал бы… Его страна очень далеко. За варварскими землями, там, на востоке.

Она так и называется – страна восходящего солнца… Или, проще – Япония.

– И далеко до этой… Японии? – подал негромкий голос Пьер.

– Ох, далеко! Если двигаться так, как мы едем, года за два-три, наверное, можно добраться… Нужно пересечь огромный континент, и переправиться через сотни рек и речушек, и в конце – ещё через море…

Там живут незнакомые нам народы – Росичи, Чудь, Камчадалы, Татары, Эвенки, Китайцы… – всех я не запомнила, но он пролетал над ними – ну, то есть, его душа, когда искал себе… напарника. Там жуткие дикие степи, дремучие леса, горы…

– И обо всём этом вы так уверенно говорите! – возмутилась Мария, – Ведь ваша милость дальше Мозеля на восток не заезжали! Может, он врёт всё?..

– Не думаю. Я видела многое из этого его глазами – иногда наяву, иногда – во сне… И видела очень ясно. Почти, как вас сейчас!

– Ох уж этот… японец! Гонит вашу милость на край света, да и нас тоже, а у вас ещё своих дел: делать – не переделать! И как ему только не стыдно – женщину!.. Просить отомстить!..

– Ну перестань, Мария! Никуда он меня не гонит! Он вообще очень вежливый и деликатный. Говорю же – настоящий воин и… Рыцарь! Он сказал, что вообще не вправе настаивать на мести за него. Это я так решила – это моя совесть хочет быть спокойна.

И, конечно, пока мы не разберёмся с моими врагами, ни о какой поездке в эту Японию речи не идёт. И вообще, он не представлял себе с самого начала, что я – женщина! – буду мстить за него – мужчину-воина! Это не стыкуется с его кодексом чести… Говорю же – они там, в Японии, очень ревностно соблюдают его, и прекрасно владеют оружием…

– Уж это-то мы видели. Я от удивления даже чуть не промазал… – Пьер выдавил из себя улыбку. – Раз этот мужчина помог вашей милости освободиться, и научил так сражаться, я против него ничего не имею, пусть остаётся, если вашей милости угодно… И если Господу будет угодно, чтобы вы закончили ваши дела с… э-э… теми, кто должен… ну, понести наказание, и я ещё буду жив…

Я помогу вашей милости и ему тоже… закончить и его дела.

– Вот это слова настоящего мужчины и друга. Спасибо! – она крепко пожала его широкую ладонь, растроганная до глубины души.

– Нет, вы посмотрите, что делается!.. Свинство-то какое! Они уже обо всём договорились, а я-то, вроде, как бы ни при чём! – Мария искренне возмущалась, уже забыв о том, что вокруг лежало девять трупов, – Да как вы можете, сударыня, даже подумать, что я вас куда-то отпущу одну, и ещё с этим старым оболтусом напару! Не выйдет это у вас! Даже не надейтесь: куда вы – туда и я!

Улыбаясь сквозь слёзы, она положила свои мягкие руки сверху на их рукопожатие, как бы подтверждая заключённый союз. Катарина шмыгнула носом, и сморгнула непрошено выступившую слезу. Однако сдержаться не удалось, и спустя миг они обе рыдали в объятиях Пьера, который только подозрительно моргал, тяжко вздыхая.

Катарина опомнилась первой, вытерла глаза, тряхнула головой.

– Спасибо, родные мои! Вы не представляете, как я рада… Что ни говори, а вместе мы – сила! Ладно, даст Бог – и в Японию доберёмся… Всё сделаем, раз мы – заодно!

А больше всего я рада, что, наконец, рассказала вам всё… Словно камень с души…

Однако – не годится нам здесь рассиживаться. Так у нас Пьер совсем кровью истечёт! – она сокрушённо покачала головой.

– Ваша правда, сударыня! Куда ж мы его повезём-то, с такой раной?

– Вначале запутаем следы, а там, глядишь, и найдём какого-нибудь деревенского лекаря, или хоть знахарку, или бабку-повитуху! Веди-ка его коня…

– Сейчас! – запнувшись на мгновение, Мария всё же высказала то, что её язык явно не поворачивался произнести, – А мужик-то этот… Должна признать, неплохой парень… Если б не он… Какой боец! Жаль вот только, что он забрал у вашей милости часть воспоминаний, детство, юность… наверное, самые ваши беззаботные годы…

– Ничего, не переживай за это. Самые главные-то у меня остались! Да и вы напомните мне, если я чего забуду. Или уж совсем какую-нибудь глупость… совершу!..

Мария и Пьер переглянулись. Пьер только усмехнулся. Мария невесело рассмеялась, и кивнула:

– Уж в этом-то деле вам, сударыня, равных нет!

Пьер и Катарина присоединились к смеху – Пьер сдержанно, Катарина почти весело.

Слёзы отступили. Теперь ей было почти легко.

Оставив Пьера у дерева, Мария двинулась к лошадям. Катарина обошла ещё раз поле боя, и убедилась, что живых не осталось. После чего повынимала своё «преждевременно изобретенное» оружие из убитых тел.

Затем, осторожно приближаясь и нежно что-то приговаривая, умудрилась поймать одну из разбредшихся, и пасшихся в стороне от дороги лошадей нападавших.

Ну хорошо. Вроде, если не считать болезненной раны Пьера, всё прошло даже лучше, чем она смела надеяться. Они молодцы. И – спасибо за предупреждение… Аминь!

А для себя самой – что она сама-то думает?.. Что означает её реинкарнация?

Кто это сделал, кто дал ей второй, вернее, уже – третий шанс? Провидение?.. Бог?..

Как хочется в это верить…

Должна ли она мстить за душу и тело Катарины? Должна ли она убивать?

Судя по всему, да. Добро должно быть с кулаками. Но главное – не перейти ту тонкую грань, за которой справедливое возмездие, или самозащита, превращаются в насилие и агрессию.

Господь, помоги – направь руку и разум её!..

Она вновь огляделась.

Вот результаты её работы. Лежат недвижно в пыли. Семь человек, убитых лично ею. И ещё двое убиты из-за неё. Значит, на её совести то, что девять человек прибудут раньше времени на суд Божий. Впрочем, нет – не раньше… Раз прибудут – значит, так и надо.

Здесь, наверное, не годится традиционная для упрощающих все проблемы американских боевиков присказка, что «они все были плохие», пусть даже они и были.

С другой стороны, может, они спасли, разделавшись с этой шайкой, не одну жизнь будущих путешественников?

Что делать с этим? Должна ли её мучить совесть?

Верить ли тому, что, как она увидела во сне, могло бы случиться? Может ли являться сон – сон! – оправданием её действиям? Случилось ли бы это действительно?..

О, как много вопросов! И каких вопросов…

Подумать о них необходимо. Но – позже. А сейчас необходимо подумать о настоящем.       Ну, например, куда деть тела этих… хм… смотрителей лесов. Назвать несчастными жертвами матёрых бандитов и язык-то не поворачивается.

Но с дороги-то их точно нужно убрать.

И ещё одну вещь она знала точно – если бы что случилось с её напарниками, она бы себе этого не простила… Так что к чёрту философию: она будет защищать своих всеми доступными средствами и способами… А нужно будет – так и снова проведёт «дезинфекцию среды от паразитов»! А совесть… Нет, ей не стыдно.

23

С помощью Марии она перетащила трупы в лес. Не очень далеко, только чтобы с дороги их не было видно. Следы от тел они замели вениками, нарубленными из веток кустарника, лужи крови присыпали пылью. Только опытный следопыт смог бы теперь разобраться, что здесь произошло. Впрочем, кому бы это могло понадобиться?..

Арбалетные стрелы из трупов она вынимать не стала – побрезговала.

Из всех таких смелых и ретивых вначале бандитов признаки жизни обнаружились только у одного – того толстяка, которому Пьер попал в живот. Но и он не создал им проблем, испустив дух прямо у неё на руках, так и не придя в сознание. Оставшиеся лошади постепенно разбрелись довольно далеко по лесу, да и смысла ловить их уже не было.

Никаких причин задерживаться здесь дольше она не видела, да и остальные тоже.

Собрались быстро – сумки с вещами c убитого мула, так и оставленного посреди дороги, они переложили на пойманную лошадь, и вдвоём с пыхтящей Марией взгромоздили ослабевшего и слегка пьяного Пьера на его коня. Припав к шее своего спокойного верного спутника, он смог кое-как держаться в седле.

Какое-то время они ехали по дороге вперёд. Потом Катарине в голову как-то внезапно пришла умная мысль, и они, вернувшись по обочине назад, проехали по траве мимо места схватки ещё с поллье, и выбрав место, где трава росла особенно удачно, и не оставалось следов, углубились прямо в лес, придерживаясь в целом того же направления – назад и в сторону от дороги.

Вскоре выехали на совсем узкую тропинку, которая, как магнитом повела Катарину за собой. Пьер мужественно держался. Мария вздыхала, но помалкивала, обеспокоенно оглядываясь.

Внутренний голос не подвёл – через час тропинка, иногда совсем зараставшая кустами и травой, привела-таки их как раз куда надо: к крошечному поселению из пяти домов, одиноко стоявших прямо в чаще леса. Ни огороды, ни дворы не нарушали монолитности плотной и тенистой лесной чащобы. Здесь, кажется, даже птицы помалкивали…

Три дома стояли полуразрушенные, с провалившимися крышами, и явно были необитаемы давно – не меньше пятнадцати-двадцати лет. Зато в двух других жили обросшие волосами, чумазые и неприветливые люди. Если есть в природе лешие, то, по мнению Катарины, вот так они и должны были бы выглядеть.

Позже выяснилось, что до такого состояния их довёл собственный синьор. Пока же они, словно медведи из берлоги, вылезли из одного из домов с целой крышей на топот копыт и всхрапывание лошадей. Чем-то они показались ей очень похожими, и Катарина догадалась, что это братья.

Один из них, с особенно угрюмым выражением лица, даже держал в руках лук с приготовленной стрелой. Другой – суковатую дубину. По всему было видно, что незваных гостей, особенно всяких дворян, здесь не жалуют.

Тот, что с луком, крикнул, натянув тетиву, и целясь в нее:

– Проваливайте!

Катарина, ехавшая впереди своего маленького потрёпанного войска, не нашла ничего лучше, как ответить:

– Здравствуйте и вы! Спасибо за радушный приём. А мы так надеялись на вашу помощь!

– Что вам нужно? – уже не так свирепо спросил бородач, оценивший к этому времени намётанным глазом состояние Пьера, который точно уже упал бы с коня, если б не поддержка Марии.

– У нас раненный. Мы хотели попросить вас помочь обработать его рану, и разрешить нам хотя бы одну ночь побыть здесь, пока он не будет в состоянии ехать дальше. Сейчас же он совсем плох – потерял много крови.

Слышать такие слова от дворянина братьям раньше наверняка не приходилось. Но подозрения их ещё не пропали:

– И где это он умудрился среди наших лесов получить… рану?

– На нас напали бандиты в двух лье отсюда. – махнув рукой, устало ответила она.

– Вам удалось убежать? – несколько презрительно спросил арбалетчик, поводя сутулым плечом, и смачно сплюнув.

– Нет, мы не убегали.

– А что же бандиты?

– Им помощь уже не нужна.

После паузы, пошкребывания бороды и взгляда на брата, арбалетчик смилостивился, и проворчал брюзгливо:

– Заносите сюда. – кивнув на дом, из которого они только что вышли.

– Спасибо! – отозвалась она с облегчением.

Послав вперёд Марию с одеялом приготовить место, и выяснить, что ещё нужно для устройства раненного, Катарина осталась с Пьером, которого совсем развезло: он скорее выпал, чем слез с седла в её с первым бородачом объятия. Бородач сплюнул ещё раз – на этот раз с досады.       Вдвоём с ним они – она за ноги, бородач – за плечи, затащили Пьера, и разместили на заботливо подготовленном Марией лежаке. Катарина вышла позаботиться о лошадях. Нужно было стреножить их, чтоб не разбрелись, и расседлать. Седла она затащила в сарайчик с дровами.

Войдя снова в тёмную единственную комнату, она подошла посмотреть на то, как дела у Пьера. Выяснилось, что им очень повезло: один из пожилых, но крепких ещё мужчин оказался местным знахарем. Этим он и зарабатывал на пропитание себе и брату.

Значит, она всё сделала правильно, послушавшись своего чутья…

В том, что всё сложилось так удачно, она опять увидела руку Провидения – у них есть и укрытие, и лекарь. Оставалось только поблагодарить Бога, что она тут же и сделала от всей души.

Не забыла она поблагодарить и братьев, – уже вслух – один из которых только что-то сердито проворчал: он как раз занимался Пьером. А другой, вроде как смущаясь, отвёл глаза. За него она и взялась, чтоб не мешать знахарю.

Тут и подтвердилось, что бородачи – Гийом и Франсуа – действительно братья.

В своё время всех жителей одной из окрестных деревень местный феодал забрал жить в своё поместье – для насущных хозяйственных нужд. Самым строптивым удалось скрыться в лесу, построив эти дома, но потом выловили и их. Феодал несколько лет охотился и за братьями, считая это, наверное, чем-то вроде спорта – своеобразная охота на людей: с гончими, загонщиками, следопытами, стрелками и всем прочим…

Но братья упорно отказывались «ловиться»: скрывались в потаённых землянках и берлогах, переправлялись через реки и ходили по ручьям, чтоб сбить со следа, и прочее такое… Много раз обманывая и слуг и феодала. А потом тому стало не до них: он поссорился с соседом, и то сам держал осаду, то громил угодья бывшего друга, держа в осаде уже его. В перерывах же проводил время в судах – словом, скучать ему теперь, или тратить время на ерунду, было некогда. Он развлекался «по благородному».

То, что при этом горели поля и дома его вассалов – то есть бесправных крестьян – его совершенно не волновало. Налоги же с них драть он не забывал…

Короля и центральную власть братья тоже не жаловали, однако раскрывать, что с этими господами и у них большие проблемы, Катарина не торопилась. Мало ли как в жизни сложится. Меньше знаешь – лучше спишь. И подвести никого не можешь.

Пока они с Марией чуть не клещами пытались разговорить Франсуа, Гийом успел вскипятить с помощью устрашающего вида печи, воду, целый котёл, поотламывал от веников из разных трав, развешенных тут же, по стенам и стропилам, и, накидав этих трав в кастрюльку, влил туда кипятка, и накрыл крышкой и тряпкой.

Взяв затем другой травы, очень своеобразно пахнущей, и на вид совсем свежей, он устрашающего вида ножом мелко нарубил её, растёр в ступке, и смешал с какой-то мазью. Катарина, подойдя ближе, ничего не спрашивала, но постаралась запомнить, как выглядят листья и стебли – мало ли что ещё может случиться в их жизни! А антибиотиков и антисептиков ещё не придумали…