Уроборос. Ожерелье эффекторов

– Скажи вкратце, как выглядел твой мир?

– В двух словах не опишешь. Благодатные земли, очень тепло, солнечно, не то, что ваша ледяная страна, – Лони зябко повела плечами. – Наши предки прибыли туда издалека, с острова Дильмун, и выбрали место для жизни там, где две великие реки5 медленно текут рядом, впадая в море. Эти воды заливали всю равнину вокруг, превращая ее в бескрайние болота. Никто, ни одно племя до нас не отваживалось там жить. Но народ черноголовых умен, трудолюбив и упорен, мы – лучшие. Праотцы взялись за дело, и всего за пару веков, избороздив огромное пространство густой сетью каналов и арыков для оттока и притока воды, они превратили тухлую бесплодную топь в бескрайние поля тучных пашен, щедро питаемых водой. Разве это не чудо? – она на пару секунд задохнулась от избытка эмоций и закончила. – Да, это было очень трудно, но оно стоило того – мы создали удивительные места – настоящий земной рай, обитель изобилия, где урожай плодоносит трижды в год, где нет голодных, люди живут в городах под властью закона. Вот она – великая страна Ки-ен-ги.

Все это время хозяин не отрывал взгляда от дисплея смартфона, стараясь найти несоответствие между рассказом девчонки и теми данными, что давала мировая сеть информации:

– Да, убедительно. А где конкретно жила твоя семья?

– Эреду. Это один из самых первых наших городов, недалеко от Ура, ближе к морю, у великой Ифрати. Юго-Запад.

– Ифрати – это Евфрат, судя по всему, – наконец парень поднял восторженные глаза на собеседницу, его голос звенел от возбуждения. – Все сходится, штопор мне в глаз! Но как? Это же…

4

Таинственный знакомый оказался прав – кафе было так себе (словно попал в забегаловку семидесятых). Темновато, тесновато, грязные полы вздувшегося, местами драного линолеума, запятнанные стены с ветхими постерами забытых кумиров рока тридцатилетней давности, хлипкие стулья, усталая равнодушная обслуга, и среди всего этого витает тяжелая сизая пелена слоистого табачного дыма, насыщенного запахами гари, пота и застарелого перегара.

Клоака.

Они присели, выбрав слегка покосившийся столик в самом углу зала, справа от входа.

Удивительно, но официант не заставил себя ждать – перед ними материализовалась упитанная тушка невысокого плохо выбритого мужичонки лет тридцати:

– Добрый вечер. Что будем заказывать?

Как старший (формально), Горст открыл рот первым:

– Что тебе, Марк? Проголодался, наверное?

Пацан криво усмехнулся:

– Разве не понял еще – мне этого не надо, совсем. Но, чтобы не смущать остальных, закажи воды.

– Гм… – Алексей поднял глаза на гарсона и пустился в импровизацию. – Уж извини, парень, но то, чем здесь кормят, я не рискну предложить ребенку. Мальчику стакан воды. Ну а мне… м-м… коньяку… Хотя нет, не тот случай – триста граммов водки, подороже.

– Закусывать чем будете?

И тут мужчина понял, что после всего того фейерверка «подарков» фатума, кои обрушились в этот день на бедовую головушку без пяти минут кандидата наук, у него совершенно пропал аппетит. Озадаченно крякнув, он выдавил:

– Гм… Мы сыты, оба. Так что, любезный, давайте сока томатного, ну и фисташек, что ли…

Не пряча разочарованной физиономии, служитель Бахуса молча удалился.

«Пора», – он поднял глаза, поймав ставший вдруг неожиданно мягким синий взгляд юного блондина. Первое, что сорвалось с языка:

– Ты не человек.

– Разумеется. Как ты заметил, я и не пытался скрывать это.

Лёха шумно вздохнул и выдавил:

– Инопланетянин?

– Совсем сдурел? Давай оставим эту тему. Придет время – все узнаешь, обещаю, это случится совсем скоро.

– Ладно. Скажи, с какой целью ты явился сегодня туда, на пустырь: ухайдокать тех гоблинов, или спасти меня?

– Рассуди сам. Уродов, нуждающихся в «порке» в мире предостаточно, и поверь, их есть, кому карать, без моего участия. А вот твоя персона, дружок… Ты даже не представляешь, к чему оказался причастен, к действу какого масштаба… Потому я и послан к тебе, чтобы разъяснить, направить. Кстати, можешь звать меня посредником, эмиссаром. Не похож, да? Конечно, – юнец хихикнул, – прибыв на место, я, дурень, тут же совершил ошибку, мелкую, но все же… Не мудрено: мне совсем не знаком ваш мир, впервые пришел в материальное.

Не вовремя прибыл официант, водворив на стол скудный заказ.

– Давай за знакомство! – Горст плеснул прозрачной жидкости в стопку, чокнулся со стаканом соседа, наполненным минералкой, проглотил махом и запил хорошим глотком густого сока. Так ты о чем? Какую ошибку?

– Выбрал себе внешность дитя, думал, что так привлеку меньше внимания посторонних, но лопухнулся, как оказалось.

– Не понимаю. По мне – вполне удачный ход. Вспомни, как опешили те упыри, увидев пацана в ночи. Вот это был выход! Только торжественного марша и света рамп не хватало.

– Да? Может быть. Но сейчас иная ситуация. Глянь туда, – существо, называющее себя посредником, кивнуло в сторону стола неподалеку, за которым расположились четверо хорошо подвыпивших мужиков сомнительной внешности. – Они с самого начала нехорошо посматривают на нас, с осуждением, так сказать.

– С осуждением? А что не так-то?

– Сейчас поймешь. Вот, смотри, начинается.

«Опять четверо», – несостоявшийся участник конференции с тоской взглянул на группу уже порядком накидавшихся завсегдатаев, – «что ж мне так везет на это число сегодня?».

Один из собутыльников, самый горластый и здоровенный, судя по всему – заводила, вдруг хрюкнув нечто нечленораздельное, грузно поднялся и шаткой походкой двинулся в их сторону. Пара шагов, и кряжистый, благоухающий соляркой и еще чем-то органическим, до бровей обросший соловой бородой организм плюхнулся на жалобно скрипнувший стул напротив новоприбывших. Его мутные блеклые глазенки с трудом поймали взгляд Алексея, из запачканного селедочным жиром рта вырвалось:

– Ну чё… ик… веселишься?

– Веселились, – неожиданно зло рявкнул Горст, удивляясь собственной смелости, – пока ты не приперся. Чего надо?

Гость вытаращил зенки от неожиданной дерзости скромного на вид фраера, но тут же нашелся:

– Ты рамки-то не путай, олень. Думаешь, поверю, что сына в этот гадюшник притащил? Хрена с два! Отродясь сюда никто детей не водил, неча им тут делать, – он резко подался вперед, дыша на собеседника одуряющим микстом из ароматов чеснока, хрена, воблы и сивухи. – Я ж тебя, насквозь вижу, утырок. Где мальца надыбал, чем поманил? Чё за планы на вечер? – бугай вдруг привстал, его мыльный взгляд пылал праведным гневом. – Да мы с корешами тебя за такое…

И вдруг, словно выстрел – резкий детский голос:

– Заткнись, Валет! Или как тебя мамочка звала – Валюша?

– Чё? Откуда мое погоняло зна… – детина перевел взор на ожившего вдруг мальчишку и отпрянул, будто обжегшись о его ледяной колючий взгляд. Удивительно, но здоровяк действительно захлопнул пасть и снова опустил зад на сиденье.

Выразительно кивнув на своего спутника, Марк зашипел оцепеневшему пришельцу:

– Ты чего себе навыдумывал, фантазер? Из него такой же педофил, как из тебя телевизионная дикторша, смекаешь? Выкинь этот бред из головы. Ишь, ты, герой, твою мать, защитник детей выискался. Ты бы лучше о собственном сыне подумал, козлина. Димке одиннадцать всего, а ты уже его жизнь в ад превратил, неандерталец. Он же единственный отпрыск твой, поберег бы беднягу, так нет, паскуда, по шесть раз на дню его с грязью смешиваешь, опускаешь, как можешь. Нравится руки распускать, папаша гребаный? Когда ему первый раз руку сломал, в три года? Урод! Ты в своей семье – кость, понимаешь? Жену гнобишь, отпрыска изводишь.

Названный Валетом растерянно хлопал глазами, избавляясь от хмеля с каждой секундой.

Посредник продолжал:

– Ты хоть понимаешь, в кого превращаешь ребенка? В изувера отмороженного.

– Да с чего ты взял?

– Все просто: я вижу будущее. Хотя тут и без особого дара все ясно. Вспомни ту дыру, где ты детство провел, своего папашу-урода, который лупил тебя по пьяни до синевы, а как он поступал с твоей матерью… Что, Валентин, несладко в селе жилось с таким-то родителем? Ну-ка, закрой глаза, видишь отца? Ага, прекрасно. А теперь скажи, как он кончил? Молчишь? Ничего, я напомню, – посредник выдержал десятисекундную паузу и вдруг начал хрипло декламировать, с чувством, с надрывом:

Хилую деревню первый снег занес —Брошенные хаты, церква, да погост.Не идет работа, не крепка рука,Что-то червем точит сердце мужика.На задах, у клёна, ждут, махру смолят.Драные фуфайки, бегающий взгляд…Быстрый топот – третий обогнул сарай.Клекот из утробы: – Ну, принес? Давай!И бутыль по кругу, горло – прямо в рот.Так сосет сивуху конченый народ.Вера – сила жизни, истина, ответ,Но ты станешь тварью, коли Веры нет.Если нету Бога, значит можно брать:Грабь, бухай, насилуй – некому карать.Вот оно – простое счастье упыря.А чего мудрить-то? Все и так зазря.Всех положат в землю, коль придет конец.И никто не спросит: чистый иль подлец.И семья – по боку, на детей – плевать.Там одни проблемы, тут же – благодать.Жри ее, не бойся. Дальше – нипочем.Был ты человеком, станешь поросём.Ну а может – волком: хищным, лютым, злымЭх, раскинь-ка душу, там и поглядим.Кончили, икая, разбрелись в народ.Но неймется Мишке – тот домой идет.И не спится бесу – он на кураже.Рвется гниль наружу в пакостной душе.Тихий лай дворняги, а в ответ – пинок.Кубарем в канаву падает щенок.Вот родная хата, тут лишь повод дай…Только вякнет кто-то – рви, души, хватай!И идет потеха, что удар – с плеча.Под хмельным угаром – рыло палача.Сын родной – Валютка взглядом душу пьет,А ведь все запомнит, подрастет – убьет.***Шумное дыханье, горькое, свое.Мозг, как наковальней, плющит забытье.И покой по хате – вырубился гад.Только ночь, а утром снова будет ад.Но не сбылись страхи бездны на краю —Солнце пощадило бедную семью.Скот, что мучил близких, тот, что был постыл,Захлебнувшись рвотой, к полночи остыл.Кончена судьбина, ну а что там ждет:Жажда или пытки – Высший разберет.Тень-душа очнется, у златых ворот…Рай ему заказан, кто же отопрет?Нет, ему пониже, где погорячей,Отольются слезы тех, кто был слабей.Лишь отец, померший пару лет назад,Спросит: – что ты делал, кто тебе был рад?А в ответ – быдлячий взгляд из-под бровей:– Я не знаю, батя. Как во сне, ей-ей…И никто не вспомнит, только мать одна.С облегченьем всхлипнет битая жена.Тощие детишки выдохнут с трудом:Больше тятьки нету, светел стал их дом6.

На здоровяка было жалко смотреть: поникший, сгорбившийся, с потухшим взглядом, дрожащей губой, он с трудом сдерживал слезы.

Марк приблизил лицо к физиономии незваного гостя и зашептал:

– Время прошло, у тебя уже своя семья. Скажи честно: кем ты стал в итоге – таким же, как он, а может и похлеще? Нечего ответить? Ну и правильно. Что тут скажешь? А теперь прикинь: ежели ты через отцовские побои превратился в конченого отморозка, думаешь, с Димкой по-другому будет? Нет уж, история всегда повторяется, уж поверь. Знаешь, кем он вырастет – подобным тебе, только злее в десять раз, и тьму эту он в мир принесет, за свои страдания на других сторицей отыграется. Подумай, сколько лиха совершит твой сын в будущем.

Молчание, только неровное хриплое дыхание никудышного отца нарушает тишину.

Марк слегка повысил голос:

– Так вот, Валентин, знай, люди разные бывают, одни слабенькие, а другие с таким стержнем рождаются – не согнуть. Если на человека давить каждый день, как ты на своего ребенка, одни ломаются, а другие, как Димка твой, только крепче становятся, но и злее, жестче, вот в чем проблема – ты уродуешь его личность. Хочешь, расскажу, как жизнь твоя повернется в будущем, один из двух вариантов?

– М-м…

– Ну, слушай, – парнишка поймал взгляд совершенно протрезвевшего мужчины. – Сначала он тебя боялся, как зверя, потом, когда подрос и увидел твое отношение к матери – стал ненавидеть, люто, до одури, но научился скрывать это. Единственное, что сейчас держит Дмитрия в рамках (хоть и с трудом), это осознание того, что ты, какой-никакой, но отец, что вы все еще почти семья (для него это слово много значит). Но это временно. Через пару лет, когда он созреет ментально, почувствует в себе зародыш мужского начала, в его сердце родится третье чувство к тебе – презрение, как к клопу-паразиту, который каждый день сосет жизни самых близких людей, разрушает их. А за презрением придет отторжение, неприятие. Вот это будет конец, точнее – приговор.

– Ч-чего? – голос папаши был еле слышен.

– Того! – Глаза эмиссара вдруг вспыхнули яркой лазурью. Двадцать шестого ноября, в четырнадцатый день рождения сына, ты в очередной раз притащишься домой на бровях, с теми же придирками, наездами, оплеухами, как обычно, не замечая, что все изменилось. Вот тогда он и убьет тебя.

Валет выпучил глаза, челюсть отвисла, только небритое адамово яблоко ходило ходуном.

Юноша безжалостно продолжал:

– И вот что поразительно, Валек. Это не будет случайная бытовуха. Нет, заранее зная, в какое чудовище ты превратишься в этот день, он все холодно спланирует, рассчитает и избавит-таки семью от демона. Точка. Внешне все будет обставлено, как случайность, поверь, у парнишки хватит ума на это. Полиция поверит – кому же охота копаться в грязных мелочах? Дело закроют мгновенно. Если тебе станет легче, скажу – вдвоем они заживут гораздо лучше. Счастливы не будут, конечно (при таком-то багаже памяти), но свет увидят.

Долгая пауза. Минута, не меньше. И вдруг тихий полустон из горла домашнего изверга:

– Ты говорил о двух вариантах, но рассказал только об одном.

– О втором знать не стоит. Он радикальнее, страшнее для тебя, но лучше для твоих родных, – юноша с волосами цвета снеговых облаков впервые отвел взгляд, бросил сухо, словно треснула щепка. – Ну, все, вали к своим гамадрилам. Разговор закончен.

Валет безропотно поднялся и как-то обреченно побрел к своему столику.

– А вот теперь смотри, – шепнул посредник, впервые коснувшись своей ледяной рукой кисти спутника, – видишь, на его пути, на полу лежит кусочек соленого огурца? Обронил кто-то.

– Да.

– Вот она – развилка судьбы, выбор одного из двух путей, о которых вопрошал этот несчастный. Если пройдет мимо – все будет, как предсказано мной, вплоть до убийства, а если поскользнется…

– Что тогда?

Малолетний консультант не успел ответить.

Подошва старого кованого башмака опускается на влажный раскисший ломтик на линолеуме, и ожидающий смерти от руки сына с грохотом падает оземь.

Секундная пауза, чье-то тихое хихиканье и…

– Смешно вам?! – мужчина, получивший жестокое откровение минуту назад, встает, потирая ушибленное колено. В его глазах крупными градинами закипают слезы, голос дрожит на пределе, в горле что-то клокочет. Кажется, еще немного и…

Так и есть – взрыв!

Дико взвыв, плохой муж и отвратительный отец опрометью бросается на улицу, прямо на проезжую часть. Сквозь незашторенное окно кафешки Алекс видит, как проносящийся мимо ослепительно-белый джип сбивает бегущего невесть куда человека, ломая кости, круша череп, подбрасывая вверх, как тряпичную куклу. Совершив полет по высокой дуге, уже мертвое тело падает на влажный асфальт противоположной полосы шоссе и по нему тут же с хрустом проезжает стремительное маршрутное такси – контрольный выстрел рока.

Финиш.

– А вот и вторая версия судьбы. Развилка пройдена, – Марк хмыкнул и цинично добавил. – Исполнено. Так им будет легче, да и на сыне не будет греха убийства.

Горст вдруг почувствовал, что его серьезно потряхивает.

– Каким бы гадом он не был – за упокой, не чокаясь, – чертыхнувшись, он наполнил стакан из-под сока до краев водкой и залпом выпил. – Уф-ф… Знаешь, не нравится мне здесь, совсем не нравится. Идем-ка ко мне домой. Тут недалеко, один квартал всего. Там и побалакаем.

Парнишка вытаращил на него глаза, наполненные странным ожиданием, затаенной надеждой:

– Так ты приглашаешь меня к себе?

– Да. А что тут…

– Ничего, – мальчик лучисто улыбнулся, – побежали!

– Вот он, – выдохнул Горст, указывая взглядом на старую пятиэтажную хрущевку. Словно в предчувствии чего-то пугающего, на него вдруг нашла странная нервозная говорливость. – Вот так живут ученые в этой стране. Все разваливается, с балконов камни летят, а навесы-то – еле держатся. Сюда, правее, к этой двери. Еще три шага, и…

– Стоп! – Мужчина послушно замер, и… – рвущий уши скрип. Через секунду, до предела обветшалый бетонный козырек над подъездом отрывается от стены дома, оставляя в ней обрывки обнаженных ржавых арматурин, и всей массой рушится вниз.

– Г-гос-споди… – выдыхает Алексей, понимая, что в то самое мгновение, он должен был оказаться в точности там, под обломками… если бы не оклик спутника. Неминуемая смерть. – М-мать моя… Как ты узнал? Ах, да… ты же…

– Успокойся. Дальше опасности нет. Не стой пнем. Тут есть место, где протиснуться. Идем внутрь, быстрее. Нас не должны видеть здесь.

Глава 2 Прикосновение

Тайны – они ограничивают наши возможности, чтобы их раскрывать.

Т. Соловьева

1

– Уф-ф… – быстро восстанавливая дыхание, с легкой улыбкой на губах, Дина Спица ввалилась в женскую раздевалку.

Да, физкультура это хорошо, конечно – бодрит, тонизирует, тело в форму приводит, но с фантазией у их физрука полный ноль: уже восьмой урок подряд – 40 минут бега по периметру площадки, как кобылы на ипподроме – тупо. Хоть бы в волейбол…

«Да сколько можно? Стоило на пять минут в туалет отлучиться и снова…» – увидев свою соседку по комнате в общаге, Ленку Звонареву, исходящую тихими рыданиями в углу, у своего шкафчика, она, игнорируя разноголосый девичий гвалт, шагнула к подруге, присев рядом и буркнула:

– Ну чего опять?

Молчание. Только всхлипы стали чуть громче.

– Говори же! Снова Блудов?

– Да, – невысокая невзрачная блондинка хлюпнула носом и зашептала. – Дин, сколько можно? Я так не могу. Чего он ко мне пристал? Я же вообще не высовываюсь.

– Вот потому и получаешь, дура. Сколько говорила тебе – нельзя быть такой робкой мышкой. Ладно, давай, выкладывай, что там у вас? Мне конкретика нужна.

– Да препод после физры стал нам о диетах говорить, что полезно для тела, здоровья, про фрукты и морковь в основном. А потом, на перерыве, этот балабол… – бледное личико Лены вдруг поплыло, предвещая очередной эмоциональный взрыв.

– Ты это брось, – Спица резко встряхнула товарку за грудки, ловко прерывая истерику. – Соберись. Нам с тобой по шестнадцать уже, а ты куксишься, как первоклашка. Не ной, говори по делу. Что этот дебил на сей раз выдал?

– Ну? Он же, как обычно, на публику работает, рисуется. Короче, спрашивает меня при всех: «Звонарева, а ты что про морковку скажешь?». Молчать нельзя, не отстанет, проверено, ну я и говорю, что, мол, в этом овоще много витаминов и фактор роста еще… А он мне: «Да, Леночка, ее-то тебе точно не хватает, только выбирай покрупнее. Тебя же размер беспокоит, фактор роста. Гы!». И тут его понесло по полной. Ты не представляешь, какие гадости он говорил про морковь и… гм… тех нестандартных способах, как мне использовать этот предмет. И все в таких подробностях, до мелочей. Срамота! Боже, как подобное можно девушке… Мамочки! – горемыка надрывно выдохнула и упала в объятья подруги, уткнувшись мокрой мордашкой в ее грудь.

– Все, все, успокойся.

Через пару минут Лена слегка пришла в себя и снова зачастила:

– А самое противное – люди кругом, девчонки, пацаны. Кто-то смеялся даже, и ни один не одернул нахала, – она резко выдохнула. – И так – каждый день, уже полтора месяца. Господи! Это же измывательство какое-то! Ты же понимаешь, он не остановится, никогда. Все! Не могу больше. Завтра же заберу документы.

– С ума сошла, одуванчик?! И куда дальше – в дворники пойдешь, или на трассу? Из-за одного ублюдка свою жизнь губить? Нет уж, мы по-другому поступим.

– Как?

– Есть у меня один способ, безотказный, – Спица резко поднялась. – Сиди тут, не высовывайся, Я все решу. Обещаю, с сегодняшнего дня он забудет о тебе.

Не дожидаясь ответа, девушка покинула помещение.

«Да, этот ушлепок совсем зарвался», – Динка со злостью пнула пустую пачку из-под сигарет на кафельном полу. – «И ведь кого выбрал, паскуда – самую беззащитную. Ленка… она же вообще, как из другого мира, словно ее в институте благородных девиц воспитывали, в девятнадцатом веке. Надо же – при слове „туалет“ краской заливается, дуреха. А этот и рад стараться, уродец. В одном Звонарева права, этот козел сам уже не остановится, не сможет. Если вовремя не тормознуть паскуду, он ей натуральный ад устоит. Ничего, уж я ему растолкую…».

Она знала таких, как Блудов – недалекие трусоватые подростки среднего звена молодежной иерархии. Им далеко до лидеров, кишка тонка, а выделиться-то хочется, очки заработать, вот и изгаляются, кто как может. Но не каждый из них превращается в такого подонка – только те, у кого внутри сидит гнусный вонючий комплекс неполноценности, осознание того, что ты в чем-то хуже остальных, много хуже. Эта язва не заживает, наоборот – растет, зреет, мучает душу, прет изнутри гноищем, и ты исподволь начинаешь догадываться о своей ничтожности. И что делать тогда? Не смиряться же с таким. Нет, конечно. Надо доказать, что это не так, что ты гораздо круче, чем считает собственное подсознание, причем доказать не только другим, прежде всего – себе. Только вот вопрос: а как это сделать, что совершить? Набить морду более сильному или равному? Куда там… на это пороха не хватит, нет у тебя стержня на такие поступки. И что тогда? Остается беспроигрышный вариант – публично травить самых безответных, тех, кто не огрызнется, не сможет дать сдачи, ведь при этом ты ничем не рискуешь, а внутренняя самооценка тут же повышается, временно заглушая боль от того, что смердит из самого нутра. Но в том-то и проблема, что временно, потом все возвращается заново. Значит, чтобы постоянно гасить внутреннюю боль, чувствовать себя выше, унижение других должно быть регулярным, не прекращаться, никогда. И плевать, что при этом чувствуют те, кто оказался слабее.

«Да, Сашенька, такие, как ты не меняются по своей воле, таких лечить надо, народными методами!» – резким ударом ноги девушка распахнула дверцу мужской раздевалки и выкрикнула, заглушая гомон множества юношеских голосов:

– Блудов! Ублюдок! Ты где?

Тишина, секунды две, не меньше.

Затем блеющий тенорок слева, чуть дрожащий, с еле заметными нотками растерянности:

– Ты чего, Спица?

Вот он. Среднего роста, сутуловатый, русые сальные волосы, на курносом носу красуется парочка перезревших прыщей, серые глазки бегают по сторонам, стараясь ухватить реакцию сверстников, выдать лучший ответ на публику. Похоже, нашел – его голос неожиданно твердеет:

– Чё за концерт? Дури нажралась или с бодуна?

– Дури во мне своей хватает, – она резко шагнула к оппоненту, почти прижав того к стене, – и ты это знаешь. Про Звонареву ничего мне сказать не хочешь?

– Заступница нашлась. Ну, если так приперло, можно и перетереть. Только тут-то зачем, при народе?

Динка словно выплюнула:

– Так ты же при всех ее унижать любишь, вот давай при всех и разберемся. По-моему – справедливо. Короче, недоносок, слушай сюда, повторять не буду: еще раз она твой голосок поганенький услышит – я тебе язык вырву, без анестезии.

Она прекрасно понимала, что такого хамства от девчонки (даже такой авторитетной, как Динка) Сашенька не стерпит, ну не позволит ему тот самый комплекс, поэтому, уже развернувшись, сделав вид, что уходит, она с нетерпением ждала ответа, надеялась на реакцию, ей хотелось этого…

– Слышь, коза. Тебя куда несет? За базар можно и ответить.

Вот оно!

Девчонка резко обернулась, поймав взгляд соперника, в ту же секунду ее рука хищным щупальцем метнулась вниз, к самой промежности «героя», бесстыдно обхватив слегка выступающие причиндалы, ладонь мягко, но с силой сдавила их.

– Оу-ххх, – засипел Блудов, согнувшись вопросительным знаком. Его скривившееся от боли прыщавое личико стремительно приобретало мраморную белизну.

Заступницу несло невесть куда. Она не знала, чем закончится этот концерт, но была твердо уверена – иначе никак. Если сейчас отступить – Ленке конец, девчонка, чего доброго, и в петлю полезет, с нее станется, а этот… он же тогда совсем распояшется. Нет, решать проблему надо немедленно, жестко, радикально.

Спица склонилась, приблизив губы к уху парня, и рявкнула так, чтобы слышали все:

– Так что ты там о морковке говорил? Может тебе ее куда-то пристроить, пока моя рука рядом? Ты как, с ориентацией не определился еще? А то вдруг понравится?

– Ну, все, с… ка… – прошипел юнец, – конец тебе, однозначно. Только время дай – закопаю, вместе с подружкой…

– А чего тянуть-то? – Дина убрала ладонь с больного места любителя потрепать языком, отступила на шаг и вызывающе развела руки в стороны, как бы обращаясь ко всем. – Я за свои слова отвечаю, это всем известно. А вот ты… не факт. Раз сказал – действуй, – она выдержала щадящую паузу, дав отроку отдышаться, восстановиться от уходящей боли. – Закопать решил? А давай прямо сейчас, здесь. Если не трус.