Полная версия
Алиса Коонен: «Моя стихия – большие внутренние волненья». Дневники. 1904–1950
Не знаю, какое число сегодня. Впрочем – не все ли равно.
Мне тяжко… Так безвыходно тяжко, что повеситься хочется…
Боже мой, что делать? «Судьба бьет меня не переставая…»179 Вот уж верно… Что же, что ж делать?
Со всех концов – удары сыплются: Лель не идет [Станиславский начал заниматься с Кореневой и Стаховой. – вымарано], значит, мои мечты разлетелись в прах… Я осталась в стороне…
С Василием Ивановичем вот уже давно, давно не говорила… Силы слабеют… Вид ужасный, и… впереди – нет огонька…
Ничего нет. Пустота какая-то…
4 октября [1906 г.]. СредаСчастливый день сегодня…
Давно уже не чувствовала себя так хорошо…
Был Владимир Иванович [Немирович-Данченко], смотрел «Снегурку». Сказал, что тон – отличный и пою хорошо… Чего же еще? На днях будет генеральная…
6 [октября 1906 г.]Вчера были гости180: томительно и тяжко было до сумасшествия. Ну а в общем – настроение хорошее.
Играю водевиль181. Не знаю, пойдет ли, но во всяком случае интересно…
Василия Ивановича вижу все время мельком и не говорю совсем.
8 [октября 1906 г.]Сегодня мне хорошо. Василий Иванович смотрел на меня так тепло, мягко… и говорил, как давно уже не говорил. [Было так приятно! – вымарано.]
А потом вечером Вахтанг [Мчеделов] сказал, что разговаривал обо мне с Ниной Николаевной [Литовцевой], и она отзывалась обо мне со страшным восторгом, сказала, что чувствует во мне чистую глубокую душу. Это меня очень порадовало.
10 [октября 1906 г.]Сегодня Вахтанг [Мчеделов] говорил с Владимиром Ивановичем [Немировичем-Данченко] о школе и своих уроках. Владимир Иванович очень заинтересован и сказал, что придет посмотреть. Потом спросил Вахтанга, кто, по его мнению, самый интересный в театре. Вахтанг указал на меня. Владимир Иванович согласился с ним, но прибавил, что я еще очень молода.
Во всяком случае, это очень приятно.
Последнее время мне иногда ясно представляется, что Василий Иванович полюбит меня. Почему? – не знаю.
Недавно подошел ко мне и сказал, что слышал хорошие отзывы обо мне, будто бы я хорошо играю Леля. Говорит, что ему об этом многие говорили.
Скоро наш спектакль. Что-то будет?
12 октября [1906 г.]Пока – хорошая полоса идет: в смысле занятий делаю большие успехи, играю водевиль – и, кажется, прилично. Будем показывать его Станиславскому.
Но в общем – особенно не радуюсь, научена опытом: за все это дорого заплатить придется в конце концов.
Ну да что Бог даст!
Знаю только, что этот год будет иметь решающее значение в моей судьбе.
13 октября [1906 г.]А все-таки, если мне скажут: сцена или он? – я отвечу – сцена.
14 октября [1906 г.]. СубботаНет, нет, нет! – Нужно выкинуть это из головы. Глупости… Увлечение… К чему…
Не надо, не надо! Он, он один… Зачем еще это?!
А все-таки чувствую, что он мне не безразличен… Нет… Что-то влечет к нему, тянет… Что это?! Что же это?!! А, с одной стороны, что-то в моей душе радуется этому. Вася!.. (Я сейчас первый раз мысленно назвала его так.) Вася! Помоги мне! Если бы ты взял меня сейчас – я была бы в безопасности от этого. Ведь я все-таки верю, что придет время, когда ты – подойдешь ко мне первый… Так лучше сейчас, скорее…
Пока душа полна только тобой, одним, одним… Да, да, да…
Пока еще не поздно.
Есть время…
1 час ночи.
Сейчас вернулась из театра. Катались с Андреевой [М. А. Андреевой (Ольчевой)] и Кореневой на лихаче.
Хорошо, лихо…
Но еще острее почувствовались одиночество и потребность ласки и тепла. Захотелось мчаться так не с Андрюшей [М. А. Андреевой (Ольчевой)] и Лидией Михайловной [Кореневой], а с ним… далеко-далеко…
А Владимир Иванович [Немирович-Данченко] – нет, вздор…
Не буду даже и думать об этом.
Поразила меня Мария Николаевна [Германова. – Более поздняя приписка]. Позвала к себе в уборную маленькую Маруську и вдруг спрашивает – что у Владимира Ивановича и Коонен – роман?
Какая нелепость и какая гадость…
Я допускаю, что Владимир Иванович интересуется мной, но увлекаться… Он смотрит на меня как на ребенка… Нет, нет… Да и мне померещилось. Увидала на спектакле Василия Ивановича, и слетело все мигом.
15 октября [1906 г.]Сегодня утром, только пришла в театр, набросились на меня несколько человек с поздравлениями: «Владимир Иванович [Немирович-Данченко] без ума от вас!», «Так вас расхваливал вчера» и прочее, и прочее.
Николай Григорьевич [Александров] взял меня под руку, отвел таинственно в уголок и тоже начал говорить о том, что Владимир Иванович страшно заинтересован мной, «в безумном восторге» [от меня. – вымарано], и от «Снегурки», и от водевиля…
С одной стороны, это, безусловно, радует меня, придает силы и энергии, ну а с другой – так пугает очень…
Хорошо, если Владимир Иванович увлекается мной как интересным материалом и ничего больше, а вдруг… Господи! Страшно подумать…
Что тогда делать?
Уйти из театра?
Ой, как жутко…
Да, этот год скажет что-то важное и решающее…
18 октября [1906 г.]Слава моя растет…
Многие в театре заговорили обо мне… Жутко.
Мария Николаевна [Германова] позвала меня вчера к себе в уборную, распиналась передо мной и, наконец, опять предложила заниматься с нею сначала репликами в «Бранде»182, а потом отрывком.
Говорит, что, увидав, как я играю в «Бранде», почувствовала во мне много интересного, и очень захотелось заняться со мной, «конечно, если это вам не неприятно и если вы верите в меня»…
И улыбалась при этом – так ласково, так приветливо.
Сначала я поддалась на хорошие глаза и добрую улыбку и поверила, что все это искренно. Но потом сомнение взяло, когда вспомнила, что говорила Маруська [М. А. Андреева (Ольчева)]. Очевидно, это все неспроста. Есть здесь подоплека. Мне кажется – прямая цель заставить меня полюбить себя, а раз я ее люблю – все пути к Владимиру Ивановичу отрезаны183.
А может быть, и другое что. Бог знает. Трудно читать в чужой душе.
Мне хорошо последнее время. Но я боюсь… Боюсь, что это кончится, и что будет тогда?
Я стала смелее как-то. Развязнее… Держусь бойко и [смело. – зачеркнуто]…
Не знаю, для чего, при Василии Ивановиче стараюсь быть ближе к Егорову184. Замечает он это или нет? Господи, и все-таки есть надежда в душе.
Да, да, это должно быть. Неминуемо!
Он полюбит меня.
Но когда это будет?
Боюсь, что у меня тогда не будет того, что теперь есть.
Я люблю, люблю, люблю [его. – зачеркнуто], и всё в душе моей радуется, поет и ликует.
20 [октября 1906 г.]Опять тоскливо. Что-то мучительное подступает к сердцу.
Плакать хочется…
Когда я буду покойно, безмятежно счастлива? Когда?
Сегодня в театре так томительно сделалось, так тяжко!
По-прошлогоднему…
Ушла на улицу. День ясный, солнечный, морозный. Пошла бродить по улицам. Долго ходила, пока не встретила Василия Ивановича, но он только раскланялся и даже руки не подал. И такой болью сжалась душа. Так невыносимо тяжело стало. Все же я люблю, люблю его… бесконечно…
Я часто мечтаю о самых невозможных вещах… То воображаю, как мы мчимся вихрем куда[-то] далеко-далеко… ветер дерзко дует в лицо, чуть не срывая с нас шляпы, а [три слова вымарано] он крепко держит меня в своих объятиях, и я ему рассказываю про свою любовь.
То представляю себе, как я где-то за кулисами перед выходом – вдруг бросаюсь к нему, плачу горькими слезами и говорю всё, [всё. – зачеркнуто]…
А он ласково прижимает меня к себе, гладит рукой мои волосы и говорит: «Девочка моя хорошая…»
И каких-каких картин не рисуется еще в воображении, и легче на душе становится.
21 октября [1906 г.]Дни стоят ясные, солнечные, а ночи совсем голубые… серебристые, прозрачные… как в сказке…
И неспокойно становится… тесно… [душно. – вымарано] душа рвется куда-то…
Лететь хочется…
Бурной ласки хочется…
А Василий Иванович все ночи напролет проводит с компанией в Гурзуфе или где-то еще…
Что же это?
А жизнь летит, летит без остановок…
25 [октября 1906 г.]Много времени в театре провожу с Василием Васильевичем185.
И когда долго не вижу его – становится скучно…
Новое увлечение.
Опять душа становится подвижной, склонной меняться на маленькие чувства.
Тоскливо на душе…
Теснит грудь…
26 [октября 1906 г.]Так, как будто хорошо все…
В работе чувствуются успехи… Но на душе [все еще. – зачеркнуто] нескладно. Какая-то неудовлетворенность. Тоска по чем-то…
Сегодня Василий Иванович все советовал лечиться, гов[орит], что я очень изменилась, на себя не стала похожа…
Если бы он знал…
Мой старый друг! Наш милый доктор здесь?!
Зайдите!
27 [октября 1906 г.]Я люблю его… Я мечтаю о нем… Когда я встречаю его или вижу издали, как он идет, – мне хочется протянуть к нему руки и сказать: Солнышко мое… весна моя186…
28 [октября 1906 г.]Сегодня утром ездили на санях. Я шла в театр и, по обыкновению, «воображала»…
Вечером на «Горе от ума»187 он подходит ко мне и говорит: «Сегодня снег выпал – поедем по первопутку далеко-далеко…»
И мы едем…
Несемся каким-то диким вихрем. Небо – голубое, в звездах…
Снежок скрипит…
Мороз щиплет лицо…
Ветер поднимает целые вихри снежинок, кружит их, бросает на нас с какой-то смеющейся дерзостью. А мы летим… летим…
29 [октября 1906 г.]. ВоскресеньеВчера был момент, когда мне опять показалось что-то особенное, необычное во взгляде Василия Ивановича.
Господи, Господи, но ведь это все – моменты!..
Я все боюсь, что ничего не будет…
И чувство мало-помалу заглохнет, зачахнет… и пустота останется…
30 [октября 1906 г.]. ПонедельникОпять на душе неспокойно…
«Щекочет» что-то…
31 [октября 1906 г.]Боже мой! Как тоскливо! Как скучно! В работе – перерыв благодаря усиленным репетициям188… В душе – пусто… физическое утомление – отчаянное…
Кругом – мелкие неприятности, дрязги вьют свою отвратительную паутину, которая затягивается все плотнее и плотнее.
Боюсь, что стянет по самое горло: дойдет дело до петли…
1 ноября [1906 г.]Потянулась несчастливая полоса… Каждое утро идешь в театр и все думаешь: авось сегодня случится что-то радостное, хорошее, мечтаешь о чем-то, ждешь, надеешься, и в конце концов – ничего, кроме отчаянной тоски, ничего светлого, приятного, за что можно было бы уцепиться…
Возвращаешься домой еще более пришибленная, как бы придавленная страшной тяжестью…
И ждешь вечера…
Мечтаешь о звездной голубой ночи…
2 ноября [1906 г.]Сегодня Самарова похвалила за Рози189. Это немножко приподняло настроение. Если и Рози понравится Владимиру Ивановичу [Немировичу-Данченко], тогда, значит, все хорошо…
Нужно жить радостно и бодро…
Опять… шевелится что-то хорошее в душе, какие-то надежды на лучшее…
Только вот Василий Иванович…
4 ноября [1906 г.]Василий Иванович все жалуется на свою «старость»190… Милый, хороший! Сколько в нем обаяния – это поразительно!
Дела идут вяло… Работать немного приходится… Грибунин вчера говорил, что Владимир Иванович [Немирович-Данченко] опять расхваливал меня. Все это хорошо… только на самом деле есть ли что? – Хотя, слава богу, веры в себя немного прибавилось…
Сейчас потушу лампу и до театра полежу немного…
Лампадка горит, уютно…
У нас – гости сегодня, это не совсем приятно…
Лягу и буду думать… мечтать…
5 ноября [1906 г.]. Воскресенье2 часа ночи.
Сейчас с Собиновского концерта191…
Едва досидела до конца.
Не то, не то, не то…
Отвыкла я от людей, что ли, или сами люди настолько неинтересны, что хочется бежать от них, – не знаю… но только скучно сделалось, тоскливо до отупенья…
Вышла на улицу – и с восторгом подумала, что завтра с утра уйду в театр, увижу «своих», буду заниматься…
С ними я уже так свыклась, [так привыкла видеть. — вымарано], так [всех. – вымарано] [два слова вымарано] полюбила их, точно часть души моей они отняли у меня…
А туда, «к людям» – не пойду больше… Чужие они мне все… Не хочу и боюсь их.
8 [ноября 1906 г.]Сейчас Вахтанг [Мчеделов] сказал мне: «Не будь вы, выражаясь мягко, так наивны – вы были бы счастливы; то, что я подозревал раньше, оказалось истиной, сегодня я в этом убедился…»
Что-то дразнит и поддакивает – Да, он прав…
Боже мой! Неужели это возможно!
Хочется быть умной, все знать, чтобы чувствовать себя свободнее и развязнее… Буду много читать…
Работа двигается… Вчера читала на уроке Розу Бернд, дала безумный темперамент. М. А. [Самарова] остолбенела.
9 [ноября 1906 г.]Сегодня опять показалось что-то особенное в Василии Ивановиче.
Ах, а может быть, все вздор!
А мечта все растет, все крепнет с каждым днем!
10 [ноября 1906 г.]Сегодня шло «Дно».
Говорила с Василием Ивановичем и Василием Васильевичем [Лужским]. С Василием Ивановичем – так, о вздоре… А с Василием Васильевичем, как всегда, тепло и мягко. Он рассказывал о том, что Владимир Иванович очень хвалит меня и еще той весной на каком-то репертуарном заседании предложил выпустить меня – Герд192. Но в конце концов сам решил, что это статья неподходящая, что это – рискованно…
Во всяком случае – меня это порадовало очень…
Милый Василий Васильевич. Какой он приятный, теплый… Хорошо с ним… Если бы вот…
11 [ноября 1906 г.]. СубботаУтро.
Сегодня не иду в театр: нездоровится. Буду сидеть дома – читать, заниматься.
12 [ноября 1906 г.]Сегодня утром пошла на репетицию. Пришла в театр и вдруг почувствовала себя скверно… Походила немного, поговорила с Братушкой [С. С. Кировым], еще кое с кем и ушла домой.
Теперь совсем осипла. Завтра, вероятно, тоже придется сидеть… Тоскливо…
Нехорошо хворать…
Это отвратительное чувство беспомощности, бессилия…
Ужасно!
Работать не могу…
Иногда мне даже не хочется, чтобы Василий Иванович полюбил меня теперь…
Лучше после, когда я буду «большой актрисой»… Когда я [не буду. – зачеркнуто] перестану стесняться с ним, чувствовать себя такой девочкой. – А то ведь бывают минуты, когда я представляюсь себе такой маленькой, такой несчастненькой перед ним, и невольно съеживаюсь, опускаю глаза и отвечаю невпопад. Это ужасное чувство… Я презираю и ненавижу себя в эти минуты! Вдруг является какая-то угловатость, неловкость, все, что я ни говорю, – кажется глупым, смешным, все, что ни делаю, – нелепым и некрасивым до крайности…
Ужасно[е] состояние! Хочется сквозь землю провалиться!
И вот минутами мне кажется, что если бы он и полюбил меня, то не исчезло бы у меня это чувство своего «ничтожества» перед ним. [Всегда я чувствовала его превосходство над собой. – зачеркнуто], сознание, что мне далеко до него, что я стою лишь у подножья той большой горы, на вершине которой находится он – гордый в своем величии. И возможно, что у нас создались бы какие-то уродливые отношения, которые отравляли бы и мне мою любовь, и ему были тягостны. Да, так вот…
Лучше пусть это будет годика через 1 ½. К тому времени и я поотшлифуюсь и подвырасту, кто знает, быть может, [буду. – зачеркнуто] перестану быть «одним недоразумением»… И тогда пусть лучше это свершится… А до той поры – работать, работать… Работать с тем, чтобы приблизиться к нему, подняться до него!
13 ноября [1906 г.]Сегодня опять просидела весь день. Завтра, кажется, обречена на то же…
Невыносимо скучно.
До отупенья…
Уже надоели и книги, и отдых, и комната, и все, чем так дорожишь, когда приходится брать урывочками.
Мыслями и душой все время там, в театре, со всеми своими… Господи, иногда я с ужасом думаю, что будет, когда придется уходить из театра? Навсегда оставлять то, к чему так крепко, неразрывно приросла душа…
Жутко становится…
А может быть…
Ведь многие в театре уверяют меня в этом…
Может быть, не придется уходить… Не верю в возможность этого, но хочется верить… И часто мечтаю и обманываю себя…
Ну что ж, и пускай…
Пусть мечты останутся мечтами. Зато когда думаю об этом – так хорошо! А там будь что будет… Провинция так провинция! Хоть зоологический сад…
Жизнь все-таки останется такой же, как и теперь, – «трудной, тяжелой и в то же время невыразимо счастливой»193!.. Да, [такой же красивой и счастливой. – вымарано]. Да, и пройдет много-много лет, выльется жизнь в другую, новую форму, но по существу, по смыслу – никогда не изменится и будет все та же – «тяжелая и счастливая»…
14 [ноября 1906 г.]Сегодня опять какой-то необыкновенный день…
С утра почувствовала себя лучше и пошла на репетицию.
И все так хорошо отнеслись, так заботливо расспрашивали о здоровье, обо всем, что невольно растрогалась как-то… А потом Василий Иванович подошел, пообещал принести вечером пилюльки, и опять такой нежный был, такой необычный.
А тут Вахтанг [Мчеделов] все подзадоривает, говорит, что знает одну вещь, которая может меня сделать безмерно счастливой… Потом – Коновалов194 божился и клялся, что Василий Иванович «здорово заинтересован мной»… И много, много еще всяких приятных мелочей. Владимир Иванович [Немирович-Данченко] спрашивал о здоровье и тоже так хорошо смотрел…
Кончилась репетиция; стали расходиться, а я решила остаться до вечера – смотреть «Три сестры»195.
Константин Сергеевич [Станиславский] остановился, поговорил со мной, сказал, что хочет меня посмотреть в чем-нибудь, и тоже был какой-то необыкновенный: простой и не страшный.
Потом очень много говорили с Сулержицким196. Он сидел со мной до ½ 7-го.
Говорили об искусстве, о школе, обо мне.
«Я почему-то очень верю в вас, и еще с прошлого года, когда вы только что поступили, я сразу обратил на вас внимание, полюбил вас и вот присматриваюсь к вам. Мне кажется, вы быстро пойдете в гору. Только в одном я боюсь за вас как за актрису: что вы полюбите свет, славу, блеск, захотите быть впереди… А этого не должно быть… Старайтесь всегда оставаться в тени, не теряйте своей чистоты… И тогда вы – настоящий художник. – Василий Иванович, например, именно и обаятелен так – благодаря своей скромности и этой вот чистоте… Старайтесь быть такой, как он…»
Да – такой, как он!
15 ноября [1906 г.]Сегодня что-то тяжко…
Хрипота не проходит, заниматься не могу, и это мучает ужасно! Сегодня читала с Марией Александровной [Самаровой] – Рози, и – ничего… пустое место…
И опять, опять – это неприязненное чувство к Кореневой.
Противно…
(Сейчас откинула глаза, и взгляд упал прямо на коробочку с пилюльками, которую притащил сегодня Василий Иванович; и сейчас же все злое, отвратительное, нечистое – отошло куда-то далеко, далеко, и одно хорошее, светлое чувство разлилось ясной волной, и так чисто, так безмятежно стало на душе…
Господи, если бы это свершилось теперь… Скорее, скорее… Потом будет уже не то…)
Сегодня «Горе от ума».
Все жду… жду…
Скоро Рождество…
Новый Год!
16 ноября [1906 г.]Вчера на «Горе от ума» Василий Иванович опять очень заботливо расспрашивал о здоровье и вообще был как-то нежен.
Хороший мой!
Когда я смотрю на него, – в душе моей поднимается гордость.
Какой он большой!
Никогда не дорасти до него!
17 ноября [1906 г.]Сегодня Василий Васильевич [Лужский] сказал мне, чтобы я присматривалась к Герд, следила за мизансценами и прочее – «пусть на всякий случай роль будет готова»…
Это и обрадовало, и перепугало вместе с тем. Страшно! Такая трудная и ответственная роль. Не осилю ее.
А сегодня вечером Званцев197 говорил, что Станиславский хочет, чтобы я «присматривалась» к Ане в «Вишневом саду».
Я даже не обрадовалась, напротив того, на душе стало тягостно и скверно. Ведь если я сразу возьмусь за какую-нибудь настоящую роль, я «сяду», и все будет кончено! Господи, как страшно! А так, может быть, я бы постепенно, постепенно двигалась вперед и в конце концов чего-нибудь достигла.
И с другой стороны, я буду чувствовать себя неловко по отношению к Кореневой. У нее Аня – хорошо [выходит. – зачеркнуто] идет, и сама она так подходит к [ней. – зачеркнуто] роли. И если Коренева узнает это – ей будет страшно неприятно. Она – завистливая.
Да, еще неприятно покоробило сегодня: Вендерович198 вдруг спрашивает: «Что у Качалова с Аваловой199– любовь?» Меня передернуло…
Действительно, они часто бывают вместе, говорят, она влюблена в него, – это я давно знаю, но неужели и Василию Ивановичу может она нравиться. Ведь она – такая мещанка, что-то такое «простенькое»… отвратительно-пошлое200…
Не может [она. – зачеркнуто] быть у него такой вкус! Если [бы. – зачеркнуто] это действительно так (чему я пока ни минутки не верю), – то я отказываюсь от него.
Вырываю все… Как будто бы ничего и не было, и начинаю новую жизнь. Не стану из гордости, из уважения к себе и своему чувству – любить человека с таким вкусом. Господи! А [сердце. – зачеркнуто] внутри сейчас как-то замерло что-то…
Страшно! Страшно мне за себя.
Да, этот год скажет что-то очень большое в моей жизни!
Но что? Что?
18 ноября [1906 г.]. СубботаТуманят мне голову…
Ничего не соображаю!..
Говорят, будто бы и Лизу в «Горе от ума» дадут мне пробовать…
Господи! Что же это? Неужели возможно! Я буду играть! Играть в Художественном театре! Нет, не верится…
Сейчас читала «Вишневый сад»…
[Звонили к всенощной… Чувствовалось какое-то особенное настроение. – вымарано.] Утренний рассвет… Птички поют… Морозец… Белые деревья… Что-то тихое, безоблачно-ясное, радостное…
Дошла до выхода Пети201, и вдруг такая волна поднялась внутри, что-то такое высокое, прекрасное охватило душу! Захотелось плакать, молиться, делать что-то необыкновенное…
«Солнышко мое, весна моя!» И встал перед глазами любимый образ, весь какой-то лучезарный, сияющий, и все кругом осветилось дивным светом, и такая радость поднялась внутри, что я буквально не знала, что сделать, как себя сдержать, чем затушить ее.
Господи! И, с другой стороны, – тревожно очень! Так тревожно, так беспокойно, как никогда еще не было!
19 ноября [1906 г.]Сегодня день прошел серо и скучно. Ничего интересного.
Только Братушка [С. С. Киров] рассказывал о разговоре с Василием Васильевичем [Лужским] – обо мне. Василий Васильевич опять говорил, что я самая интересная и самая талантливая из учениц; потом говорил, что они все (начальство) многого ждут от меня и считают очень способной!
Опять жуть как-то напала: не чувствую в себе настолько силы, чтобы оправдать их ожидания…
Боюсь, что «сяду» в конце концов и все будет кончено!
Василий Иванович смотрел сегодня «букой» – был сухой и скучный.
Я не люблю его, когда он такой…
Определенно – «не люблю»…
20 ноября [1906 г.]. ПонедельникСегодня утром – только пришла в театр – разбудоражилась ужасно: маленькая Маруська [М. А. Андреева (Ольчева)] таинственно отзывает меня в сторону и говорит, что против меня составляется целая коалиция: несколько человек из труппы убеждены, что у меня роман с Владимиром Ивановичем [Немировичем-Данченко], и из ревности, или уж Бог их знает из‐за чего, но только готовят мне погибель. Кто – она не назвала. Противно это… ужасно!
Не стоит об этом думать.
Сейчас катались с Братушкой [С. С. Кировым] и Кореневой до Петровского парка.
Ночь изумительная: ясная, морозная, небо [голубое] в звездах, луна…
Хорошо! Что-то прямо сказочное. Сильный ветер… лес шумит… и шум – таинственный, глухой [нагоняет много мыслей, воспоминаний. – вымарано], поднимает тихую, сладкую боль в груди, тоску по чем-то… прекрасном… Хочется подняться от земли, улететь куда-то ввысь… к звездам.
21 [ноября 1906 г.]Была на Грузинском вечере.
Опять что-то тяжелое насело, как на Собиновском…
Не люблю я этого шума, блеска, света, этой массы пестрого народа…
Чувствую себя всегда чужой и одинокой. Теряюсь как-то и кажусь себе такой «маленькой, несчастненькой»202, неинтересной…
Да и действительно, почему-то на таких вечерах я бываю удивительно неинтересна…