Секретные доклады

14. Принц Лу-лин являлся разжалованным титулом, данным императору Чжун-цзуну вдовствующей императрицей У-хоу, когда в 684 году после двухмесячного правления императором он был свергнут матерью с трона.

15. «Дух гармонии во взаимодействии между небом и землёй соответствует энергичному преобразованию всех существ. Когда мужское и женское начало объединяются, что даёт рождение всем существам»

16. Си Ши – одна из самых известных красавец Китая в традиционном представлении. Она происходила из скромной семьи в государстве Юэ. Её красота стала ещё более ослепительной, когда она подравняла брови и нарядно оделась. Она была послана в подарок принцу У, который потерял с ней покой, что и стало причиной гибели государства. Мао Цин – другая красавица, поражавшая людей своей красотой.

17. Чжан Юэ (667-730) из Лоу-яна был выдающимся чиновником, литератором и поэтом Танской династии. Один из его трёх сыновей был Чжан Цзи, автор и собиратель секретных докладом из императорской Резиденции, Запряжённых в Упряжь Журавлей.

18. Весной 705 года императрица снова серьёзно заболела. Чжан Цзяньчжи, Цзянь Хуэй и Юань Шуцзи стали планировать заговор, чтобы убить братьев Чжан. Они подключили генерала Ди Доцзо, Ли Даня, (однофамильца сына императрицы), Янь Юань-яня и другого канцлера Янь Чжуна. Получив одобрение престолонаследника Ли Сяня, заговорщики выступили 20 февраля, убили Чжан Ичжи и Чжан Чан-цзуна, окружили Зал Долголетия, где находилась императрица. Они сообщили ей о казни братьев Чжан и вынудили её передать трон престолонаследнику Ли Сяню. Последовало два указа от её имени – сначала о передаче регентства Ли Сяню, а потом о передаче трона (22 февраля). 23 февраля Ли Сянь формально занял трон, а на следующий день императрица под стражей была отведена в пригородный дворец Шанъян, при этом она именовалась Императрицей-регентшей Цзэтянь Дашэн. 3 марта династия Тан была восстановлена, а династия Чжоу прекратилась.

Секретные доклады

1. Доклад о сожжении храма Драгоценного Лотоса

Жил в храме Золотой Горы монах один, принявший

В постриге имя Чжи-хуй, значащий Мудрость Постигший,

Подстригся в юном возрасте он, веры не понявши,

Жил по себе сам, ничего от бога не просивши.

К тому ж, скопил немалые он деньги, был богатый,

Раз шёл по улице, и вдруг красавицу там встретил,

Чей лик затронул его душу, когда он приметил

Её, то сразу думать стал, как бы её сосватать.

Обнять ему вдруг захотелось крепко ту девицу,

Прижать к груди и проглотить, как лакомый кусочек,

Забыл, что он иметь не должен ни сынов, ни дочек,

Что он – монах, и в женщину ему нельзя влюбиться.

Он шёл свое дорогой и бросал назад взгляд, страстный,

И думал: «Кто эта красотка»? – испытав мученье,-

Хотя бы ночь с ней переспать в любовных развлеченьях,

Тогда б я счастлив был, и жизнь прожил бы не напрасно».

Он рассуждал: «Да, я – монах, монахом я родился,

И нелегко жизнь мне, бритоголовому, даётся,

Но ведь я от отца и матери же появился,

Так, неужели, женщину познать мне не придётся.

Нет, наш Будда наговорил чушь всякую, такую,

Другое дело, если кто Буддой стать сам захочет,

То пусть себе запреты создаёт, какие хочет.

Зачем жизнь создавать другим без девушек, плохую,

Держаться правил заставлять, блюсти ограниченья,

Следить за всеми нами, чтоб они не нарушались?!

Чиновники составили законоположенья,

А сами же благами всеми в жизни не гнушались.

В шелка все обряжались, на каретах выезжали,

Запряженных четвёркой, с лентами и бубенцами,

Уж лучше бы из добродетели тем помогали,

Внизу стоит кто и всегда сводит концы с концами.

Чинуши же придумали паршивые законы,

И нас, монахов за людей за это не считают,

И если нарушаем где-то правила мы, оны,

Они наказывают нас, злодеями считают».

Монах с обидой думал так, родителей ругая:

– «Понятно, трудно было им растить меня так в детстве,

Ведь у самих у них вне храма жизнь была другая,

И лучше было бы, чтобы я умер в малолетстве,

Так нет, они меня тогда в тот монастырь отдали,

Я стал монахом, жизнь моя загубленная будет,

Я не могу ступить и шага, как ступают люди,

И разве не обидно мне? Они всю жизнь мне врали.

А может быть, мне бросить всё, пока ещё не поздно?

И подыскать жену, которая родит мне деток,

Жить в счастье и довольстве с ними в доме, где-то,

И любоваться, как она танцует грациозно».

Но тут мысли пришли о радостях монаха жизни:

«Ведь верно говорят: монах ест, а хлебов не сеет,

Не ткёт одежду, а она его зимою греет,

И служит в храме лишь, а не в бою с копьём отчизне.

Живёт он в чистой келье, воскуряет благовонья,

Да распивает чай. Имеет всё, что ещё нужно»?!

Так думал он, идя к монастырю, где жили дружно

Его друзья-монахи, дверь открывшие с спросонья,

Затем пошли все в кельи спать, узнав в Чжи-хуе брата,

Направился к себе он, утомлённый и безгласный,

Душа его ещё было унынием объята,

А в голове, по-прежнему, царил сумбур, бессвязный,

Он спать, отправившись, глаз был сомкнуть не в состоянье,

Вздыхал, стенал, стоял красотки образ пред глазами,

Он, лёжа, с головою весь ушёл в воспоминанье,

Боялся, что она вдруг затеряется меж снами,

Желал её и маялся, гнал мысли, бредовые,

Ведь он даже не знал, она – кто, и где проживает,

Он так нуждался в её ласках в годы, молодые,

И чувствовал, что страсть его внутри его съедает.

Его вдруг осенило: «Отыскать её нетрудно!

С такими ножками найти её ведь – не задача,

Она живут где-то поблизости, ведь это значит,

Найду её, в сон погружусь, спать буду беспробудно

С ней ночи все в её объятиях в её постели,

Любовь с такой красавицей подобна только чуду».

Так думал он всю ночь, часы, ночные, пролетели,

Рассвет забрезжил, он пошёл искать её повсюду.

Но перед тем он причесался, хорошо помылся,

Надел носки, чистейшие, и туфли их сафьяна.

И в рясу новую, шелковую, весь обрядился,

Пошёл навстречу счастью своему, как будто пьяный.

Когда он проходил мимо богине милосердья,

Подумал: «У неё знаю, что будет со мною,

Придёт ко мне удача, обойдёт ли стороною,

Добьюсь красавицы моей ли, проявив усердье»?

И протянул он руку к деревянному сосуду,

Дощечки (1) где лежали с текстами разных гаданий,

Слова увидел: «Предстоит с красавицей свиданье

Дарует брачную нить Небо». «Я счастливым буду»! -

Воскликнул он обрадованно и сосуд поставил,

Затем богине милосердья низко поклонился,

В молитве с благодарностью её имя прославил,

И, встав, к красавице своей навстречу устремился.

Он скромно шёл по улице и вглядывался в лица

Всех женщин, и искал средь них предмет своих волнений,

Вдруг видит средь идущих ту красавицу-девицу,

В нём с новой страстью к деве загорелось вожделенье.

Она одна шла и без всякого сопровожденья,

Он устремился следом, а она лишь улыбнулась,

Его завидев, к дому подошла и обернулась,

Рукою поманила, послав как бы приглашенье,

В безлюдном переулке домик этот находился,

Монах весь задрожал от радостного возбужденья,

Никто его не видел, чтоб не вызвать подозренья,

У входа шторку приподняв, за нею устремился.

Он с нею поздоровался, она ж не отвечала,

Махнув халата рукавом, шапка с него слетела,

Она, смеясь, своею ножкою её поддела,

Отбросив в сторону, и пред ним с улыбкой встала.

Он сладкий аромат почувствовал девицы тела.

– «Прошу вас, госпожа, не смейтесь надо мной», – взмолился.

– «Монах, – она, смеясь, произнесла, – какое дело

Тебя днём привело сюда, что днём ты появился»?

– «Ах, госпожа, вы дали знак, к чему вопросы эти»? –

Любовная страсть в тот момент монаха раздирала.

Он бросился к ней, забыв о монашеском обете,

Стал обнимать её, не думая о том ни мало,

Ей нравятся иль нет его объятия и ласки,

Его влекла к красавице неведомая сила,

Он в тот момент, решающий, не думал об огласке,

Настолько страсть душу его и разум охватила.

– «Ах, ты злодей лысый, – красавица тут рассмеялась,

Когда срывал одежду он, на ней что находилась, -

Невежда, грубиян, видно тебе не приходилось

С порядочной быть женщиной»! Но всё ж она сдавалась,

Когда он повалил её на ложе, раздевая,

И в тот момент, когда почти он своего добился,

Её к себе, раздетую, в объятьях прижимая,

Вдруг на пороге с топором детина появился.

Он закричал ему: «Осёл, плешивый, как ты смеешь

Поганить деву, честную, злодей, погрязший в лени,

Поганец, ни стыда не совести ты не имеешь».

Монах затрясся в страхе и упал тут на колени,

Воскликнув: «Виноват! Прошу, меня вы не губите,

Я больше не коснусь дев, что б меня не побудило,

К Будде, к моей собачьей жизни жалость проявите,

Молить я буду, чтобы всем вам долголетье было».

Его верзила слушать не хотел, топор поднявший,

И обух на его макушку опустил с размахом,

И тут, проснувшись, отошёл от сна Чжи-хуй со страхом,

От пота мокрый был он весь в келье, с постели вставши.

Его сон, странный, всё ещё стоял перед глазами,

– «Блуд до добра не доведёт, – подумал он, вставая, -

Уж лучше жить мирскою жизнью, чем сидеть с мольбами

В монастыре, со стороны людей жизнь созерцая».

Он так и сделал и, отрастив волосы, женился,

Ни разу в жизни не жалел, приняв это решенье,

Так как в согласье с совестью своею находился,

Когда покинул монастырь, сложил стихотворенье:

«Учёным стать не захотел я в годы, молодые,

И, став священникам, к святым запретам обратился,

Компанию мне составляли мудрецы, седые.

Один в убогой келье я ночами находился.

Под одеялом мёрз, вставал, шёл на молитву рано,

На девушек, которые влекли неодолимо

Взглянуть на нежные их лица в пудре и румянах

Не смел и, потупивши взор свой, проходил их мимо.

И думал, скоро я умру, и будет дух, бесплотный,

Снедать тоска от чувств моих, неразделённых,

А кто-то радоваться будет в мире, беззаботный,

И девушек любить моих, любовью упоённый».

Монах Чжи-хуй от монастырской жизни отказался,

В своём призвании – не быть монахом, убедившись,

Запретов не нарушил, незапятнанным остался

Обрёл своё он счастье, к мирской жизни возвратившись.

Ученики у Будды и другие в храмах были,

Они святые заповеди нарушали смело,

Святых заветов не блюли, лазейки находили,

Из-за чего и неприглядное случилось дело.

Как говорило нам одно буддийское посланье,

Когда в храме отцы грехи своих чад проглядели:

«Буддийский облик святости вдруг потерял сиянье,

И Краски чистых Горных Врат (2) мгновенно потускнели».

Храм Драгоценного Лотоса в Юнчуне находился

Провинции Шэньси, в известном всем Наньнин уезде,

Он с древних лет в своём великолепье сохранился

И также популярен был средь прихожан, как прежде.

При нём сотни построек, келий и притворов были,

Кругом лежали монастырские угодья всюду,

Монахи, жившие в нём, сытно ели, сладко пили,

Имели все красивую одежду и посуду.

Монахов больше сотни было с самого начала,

И все свои обязанности хорошо справляли,

Их настоятель возглавлял, его Фо-сянь все звали,

А имя это «Явление Будды» обозначало.

И каждого, кто в храм входил, чтоб богу помолиться,

Встречал монах, вёл в келью, крепким чаем угощая,

Показывал весь монастырь, давал, чем подкрепиться,

Беседой и прогулкой всем приятность доставляя.

Монахи вежливость, изысканную, проявляли

Ко всем подряд, в речах блистали их образованьем,

И редкую почтительность со всеми соблюдали,

Особенно к чинам, высоким, и людям со званьем.

Раденье их и обходительность всё возрастали,

Когда какой-нибудь чиновник в храме появлялся,

Устраивали пиршество и блюда подавали,

Такие, что вкушал кто, до отвала наедался.

Монахи хоть ушедшими от мира все считались,

Однако души их привязанными крепче были

К земным всем радостям, наживе, что они любили,

Чем у других всех смертных, с кем они в храме встречались.

Чай для гостей и фрукты все приманкой лишь служили,

Которой пользуются для уженья рыбы в реках,

Когда богатый появлялся, книгу приносили

Ему, чтоб жертвовал на храм, давая человеку.

Позолотить, покрасить где – о нуждах говорили,

И вымогали на строительство суммы удачно,

А кто отказывался, того тут же поносили,

И мимо проходя, ему плевали в спину смачно.

Монахов этих алчность в округе границ не знала,

Их вежливость и обходительность были известны,

Поэтому к ним шли чиновники из управ, местных,

И денег, получаемых на нужды, им хватало.

Ещё к ним достопримечательность всех привлекала,

Особенно бездетных женщин, что к ним приходили,

(Так после посещенья их вдруг женщина рожала)

И многие, в храме побыв, детей свои родили.

И странным там вещам уже никто не удивлялся,

У храма рядом домики с кроватями стояли,

Когда из женщин кто-то в домике том оставался,

То духи сонную её там оплодотворяли.

И всё было прозрачно и до ясности пристойно,

Шли женщины, бездетные, к ним в храм и, молодые,

И выдержав в молитвах семидневный пост, достойно,

Дарили статуе Будды подарки, дорогие.

Затем бросали на пол чурбачок пред ним, гадальный,

И если был благоприятный знак, то оставались

Там на ночь в келье, служившей молельней ей и спальней.

И, переспав, в обратный путь домой все отправлялись,

А через девять месяцев ребёночек рождался,

И женщина его всегда, как дар Будды, любила,

Когда дурной знак был, пост на семь дней ещё продлялся,

И женщина молилась, ночи в келье проводила,

Обычно после этого дети всегда рождались,

И ничего у слуг не вызывало подозренья,

Когда хозяйки их в тех кельях на ночь оставались,

Ведь кельи были заперты, а слуги были в бденье.

Осматривая кельи, ничего не находили,

Ни дырок, ни щелей, кельи закрытыми все были,

Все женщины со слугами молиться приходили,

Которые снаружи ночью двери сторожили.

Такое чудо идти в храм всех женщин заставляло,

Будь то простолюдинок или жён из семей знатных,

Молиться в «Зале, Чадодарственном» . Было немало

Красавиц среди них в самом расцвете лет и статных.

Пожертвований было счесть от женщин невозможно,

И в храме этом царило большое оживленье,

Когда же женщин спрашивали по их возвращенью,

То, отвечая, кое-кто из них смотрел тревожно.

Одни так говорили, что Будда ночью являлся

Во сне с младенцем. А другие видели святого,

А третьи лишь смеялись, у них стыд вдруг проявлялся,

Другие не давали им ответа никакого.

Такие были, что ходить в тот храм переставали,

Клялись другие, что в него ногой больше не ступит,

Подумать если же об этом, то Будды все знали

Слова, что «без страстей лишь очищение наступит».

И он, с желаниями всеми на земле порвавший,

Приносит вдруг младенцев жёнам, в храме появившись,

Он, кто ещё при жизни той безбрачья клятву давший

Вступает с кем-то ночью в связь, от веры отстранившись.

Пустая болтовня! А дело в том, что люди эти

Врачам не верили, Великой Истиной считали

Бесовское ученье, что таили те в секрете

Монахи, прихожанам в это верить предлагали.

Те люди находились в слепоте и заблужденье,

Поэтому и шли в тот храм с желаньем излечиться,

Монахов ум не поддавался в храме просветленью,

Они и пользовались тем, чем можно поживиться.

Под их личинами почтительности и смиренья,

Скрывались лишь распутники в том храме и злодеи,

Лазы устроили в тех кельях для проникновенья,

И ночью проникали к женщинам те лиходеи.

Как колокол всем бил, что часы ночи наступили,

Монахи, зная, что все женщины в их кельях спали,

К ним тайно пробирались, непотребности творили,

Когда ж те просыпались, к ним в объятья попадали,

И было поздно что-то сделать. Страх себя ославить

Мешал им заявить властям на эти преступленья,

Поэтому им приходилось всё, как есть, оставить,

Но больше у них не было желания к моленью.

Они после поста были чисты духом и телом,

Монахи, молодые, в возбуждении толк знали,

Поэтому от них детей все жёны зачинали,

Молчали, чтоб мужья не разбирались с этим делом.

Но были и такие, что по вкусу находили

Ночные приключенья, и попасть в тот храм желали,

Чтоб испытать там удовольствие, подолгу жили,

И после возвращения храм часто посещали.

Такой блуд и разврат в том храме долго продолжались,

И братия, бритоголовая, к нему привыкла,

Но срока наказания грехи все дожидались,

И в небеса весть о тех непотребностях проникла.

Чиновник, новый, получил в уезд тот назначенье

Ван Дань, такой, он, степенью, учёной, обладавши,

Был прозорлив, умён, и нравы все, людские, знавши,

В уезде навести порядок том имел стремленье,

И, заступив на должность, начал наводить порядок,

Исчезли лихоимства, грабежи все прекратились,

Чему все были рады, нравов прекратил упадок,

Не верил в чудеса он, что в том храме проводились.

Он думал: «Если Бодхисаттва чудо всем являет,

Тем женщинам, молящимся, чтобы дитя дождаться,

Зачем тогда ей ночью в этом храме оставаться?

А это значит всё, что братия что-то скрывает».

Решил он, шум не поднимая, в этом разобраться,

Поехал сам в храм, чтобы разузнать о нём на месте.

Располагался храм в горах тот, в живописном месте.

Туда было довольно сложно в горы подниматься,

Но богомольцев было много, очередь стояла,

И женщины, ещё в храм не войдя, уже молились,

Вокруг дам, бывших в паланкинах, прислуга сновали,

Начальника увидев, вдруг там все засуетились.

Приказ дал настоятель в колокол бить, в барабаны,

Ко входу все пришли монахи, на колени встали,

Стояли все и блеяли, как стадные бараны,

Они молились и момента важность понимали.

Начальника уезда паланкин снесли ко храму,

Сошёл на землю он, великолепью удивился,

А настоятель перед ним аж до земли склонился,

Так как боялся, чтобы храм их не подвергся сраму.

Ван Дань Будде возжёг куренья благовоний, свечи,

Свершил поклоны, моля в тайне и надеясь где-то,

Что бог раскрыть поможет тайные чудес секреты,

Провёл сам настоятель его в келью, начав речи

Об их радении на благо храма процветанья.

И гостю, дорогому, чай, душистый предлагая,

Вёл светский разговор о всех людей образованье,

Следя за гостем и его желанья подмечая.

Ван Дань сказал: «Я слышал, чтобы углублять сознанье,

У вас отцы, святые, строго все блюдут запреты

При исполнении обрядов, я ценю старанье.

Их святость, говорят все, выше здесь, чем либо-где-то.

Поскольку много лет царят у вас такие нравы,

Хочу послать высшим властям бумагу с предложеньем,

Чтоб высший чин вы получили, есть на это право,

Так как высокое вы заслужили положенье».

Монах услышал это с радостью и поклонился.

Ван Дань продолжил: «До меня доходят слухи,

Что в храме в святости лик Будды так преобразился,

Что происходят чудеса, им помогают духи,

И будто просьбы исполняются чадорожденья.

Неужто, это – правда»? «Да, – монах ответил скромно, -

Имеем мы придел, где женщины живут укромно,

И получают в дар чад, как богов всех снисхожденье».

– «Какой обет должна блюсти та, что зачать желает? –

Спросил начальник. Тот сказал: «Обета никого,

Особенного, кто не хочет, сутры не читает,

Пусть только молится всего перед ликом святого.

И если женщине знак выпадет благоприятный,

Она на ночь останется в одной из здешних келий,

Моленье ниспошлёт здоровый сон ей, благодатный,

После чего завяжется дитя в прекрасном теле».

– «Удобно ли одной ей ночью в келье оставаться»? -

Спросил Ван Дань. «Вполне удобно и весьма надёжно»! –

Ответил настоятель, – и не будет ей тревожно,

Снаружи дверь кельи слугою будет охраняться.

Никто из посторонних внутрь кельи ведь не проникнет,

Её не только слуги, и монахи охраняют,

А в случае опасности она слугу окликнет,

Так что у нас ей в храме ничего не угрожает».

– «Так. Так! – сказал начальник, – риска нет здесь никакого,

Но дело в том, наследников я не имею тоже,

А мне хотелось бы иметь ребёночка своего,

Но думаю, супруге приезжать сюда негоже».

– «Пусть это не волнует вас, – наставник успокоил, -

Вы сами можете возжечь огонь и помолиться,

Испрашивая себе чадо, и оно родится».

Когда-то настоятель для себя закон усвоил:

«Начальников нельзя обманывать – себе дороже».

Поэтому сказал: «Супруге вашей приезжать не надо,

Её следует блюсти лишь пост, читать молитвы тоже,

Придерживаться стоит в жизни, как всегда, уклада».

– «Но как же так?! – Ван удивился, – Это – не годится!

Ведь чудо с женщинами лишь тогда и происходит,

Когда она ночует в келье, на неё дух сходит,

И если не приедет, это чудо не свершится».

Сказал Фо-сянь: «Но вы не ровня ведь обычным людям,

Хозяин тысячи людей – вы, и честны, к тому же,

Вас Небо очень ценит, помогать вам в этом будет,

Дитя подарит, достаточно помолиться мужу».

Он не хотел, чтобы его жена в храм приезжала,

Есть мудрость: «Хоть хитёр плут, сердце у него пугливо»,

Он знал, молва о нём уж слухи где-то разглашала,

Боялся и старался с ним расстаться торопливо.

– «Вы интересно говорите, – в речи Ван заметил, -

Я как-нибудь приеду к вам, в ваш храм, на богомолье,

Сейчас же погуляю, ведь такое здесь приволье,

Я достопримечательностей много здесь приметил».

Ван Дань поднялся и пошёл в его сопровождении

Осматривать весь монастырь, вошёл с ним в придел, главный,

Там «Чадодарственный Зал» находился, достославный,

К нему и примыкали остальные все строенья.

Куда не взглянешь, всё резные балки и стропила,

Расписанные, ввысь летящие стоят колонны,

От красок ярких, позолоты глаз слепило,

И изваяние богини Гуань-инь, мадонны,

Стоящей под жемчужным украшением из подвесок,

С короной золотою и с сияньем на ланитах,

В руках – младенец , как к богатствам маленький довесок,

И рядом пять чадо-дарительниц, все – из нефрита.

А на подставках горят свечи, фонари мерцают,

Чжан Синя, небожителя, стоит изображенье,

Дарующего женщинам младенцев при рожденье,

Внизу курильницы дым, благовонный, источают.

Отвесив божествам поклон, глава Ван обратился

К Фо-сяню, с просьбой показать ему тех женщин кельи,

В которых с ними сам обряд зачатья проводился

В их снах, когда они все находились в их постелях.

Тот к кельям проводил его, в них всё было обычно:

Пол, потолки, и забранное пологом их ложе,

А по бокам – стол, стулья, и ночной горшок был тоже

И не было там ничего, что было б непривычно.

Не обнаружив ничего, Ван храм этот оставил,

В дороге думал: «Ведь закрыты кельи всё надёжно,

Откуда ж взялось чудо? И как злой дух всеми правил?

И разве забеременеть от духа сейчас можно»?!

Он долго думал, и в уме созрел план вдруг мгновенно,

К себе вернувшись, он позвал слугу по порученьям,

Сказал ему: «Найди мне двух певиц из заведенья,

Переодень в дам, знатных, пошли в храм обыкновенно.

Пусть там переночуют, пузырьки с тушью захватят,

А если ночью кто придёт, развратничать вдруг станет

Пусть голову накрасят им, одной макушки хватит,

Я в храме буду, посмотрю всё, утро как настанет.

Пусть незаметно сделают, им нужно постараться».

Слуга нашёл Чжан Мэй-цзе и Ли Вань-эр, двух знакомых,

И дал им порученье, те не смели отказаться,

Под вечер сели в паланкин и слуг наняли новых.

Когда прибыли в монастырь, две кельи сразу сняли,

Монахи подали им чай, фруктами угощались,

С десяток женщин рядом тоже кельи занимали,

Певички с женщинами теми, в Зал войдя, смешались.

Они совсем не собирались в храме том молиться,

И с наступленьем первой стражи в кельи удалились,

Со звоном колокола двери келий их закрылись,

За дверью слуги вынуждены были находиться.

Мэй-цзе проверила дверей засовы, положила