О ВЫСОЦКОМ, О «БИТЛЗ», О ЖУКОВЕ… И О СЕБЕ

А тут ещё эта благотворительность: дармовая транспортировка за океан. И, ладно бы одних тел, а то ведь и фамильного скарба! В реальной жизни так не бывает. Всё это «бескорыстие» очень, уж, смахивает на «бесплатный сыр», который, как известно, подают только в мышеловке. В реальной жизни за всё надо платить. И, ещё не положив трубку, я почему-то уже не сомневался в том, что и с меня, если я отважусь на эту авантюру, тоже взыщут, и ещё, как! Точно так же поступали с русскими девицами, которых заманивали на Восток «бесплатным пряником кабаре», а потом «по-хорошему просили» «оплатить проезд» натурой. В местных борделях. О подобных «эксцессах бескорыстия» я знал уже не только из телевизора: одной из «жертв альтруизма» оказалась знакомая моих знакомых.

Разумеется, ничего этого в трубку я не сказал. Более того, запросил у товарища подробные реквизиты: адрес штаб-квартиры, Ф.И.О. лица, к которому мне надлежит обратиться, перечень документов, с которыми я должен прибыть на встречу с работоргов… виноват: работодателем. Я даже позвонил одному из намеченных к жертвоприношению. В отличие от меня, тот воспринял приглашение с непонятным энтузиазмом, даже не задавая вопросов. Но это уже не могло повлиять на мою решимость никуда не ехать: ни в Курган, ни, тем более, в Канаду.

А тут, как раз, подоспела командировка по одному из бесчисленных скандальных дел моего клиента, не самого пунктуального в части выплат, зато самого щедрого. В скандальности дела не было ничего удивительного: других у заказчика и не водилось. Я сел в самолёт, и мне уже было не до «Канады»: гонорары-то надо отрабатывать – даже по безнадёжным делам. «Бодался» я за тысячи километров от родного дома, хоть и в одиночку, но героически – «до последнего патрона», каковым и «добил» истца по делу. По возвращению домой я заслужил очередную порцию хвалебных отзывов и даже незначительную прибавку к «денежному содержанию». Всё это вкупе никак не способствовало движению мыслей в направлении Канады. И со временем тема перешла в разряд глубокого прошлого… которого, быть может, и вовсе не было…

Приземляемся в Монреале, но увидеть город мне удаётся лишь в пределах аэропорта: борт на Калгари вылетает уже через полчаса. Калгари – это, мягко говоря, не совсем рядом: на другом конце страны, километрах в трёхстах южнее Эдмонтона. Приземляемся ещё раз. Нас уже ждут: надеюсь, что это не «двое с носилками и один с топором». Грузимся в приличный с виду автобус, типа немецкого «МАН», которые ходят у нас на междугородных линиях, и сразу же отправляемся в город. А, может, через город – кто его знает?

Что сказать по первому впечатлению? Город – игрушка: чистенький, ровненький, аккуратненький. До сего времени я знал о нём лишь то, что в восемьдесят восьмом он был местом проведения зимней Олимпиады. Но тогда я смотрел только соревнования и на виды города видов не имел. Мне отчего-то представлялось, что это – современная деревня, как и все олимпийские столицы до него. Оказывается, я ошибался: по части небоскрёбов Калгари ничем не уступает американским городам-миллионникам из числа тех, которых я видел, разумеется, только по телевизору. Даже в количестве небоскрёбов я не вижу большой разницы: не Нью-Йорк, конечно, но и не хуже Атланты с Хьюстоном. А Калгари Тауэр со своими ста девяноста метрами «роста» может составить достойную конкуренцию самой Эмпайр Стейт билдинг.

Приятно удивляет природа: город – совсем неподалёку от гор, и по форме, и по факту справедливо именуемых Скалистыми. Одним боком он буквально прижимается к ним. Много зелени, и большая её часть производит впечатление «настоящей», позаимствованной у природы или таковой и являющейся. Очень чисто. Порядок, по нашим меркам, необыкновенный: ни «бычка», ни бумажки.

Но это же и отвращает русского человека: какое-то всё не родное. Мы привыкли к широте во всём. К тому, что не только «на пыльных дорожках далёких планет останутся наши следы». Для этого нам не нужны далёкие планеты. Русь… она и есть Русь: «коль ругнуть, так сгоряча, коль рубнуть, так, уж сплеча». А тут… Ну, не за что глазом зацепиться – настолько всё стерильно и правильно. Ну, никакого чувства меры! Никаких нормальных пропорций! И население – подстать городу: такое же гладенькое и рафинированное. Все – круглолицые, розовощёкие и какие-то бутафорские, словно сделанные из воска и папье-маше.

Червячок сомнения не зря точил меня изнутри: мы следуем через город. В неизвестном пока направлении. Дураки-соседи всю дорогу предаются непонятным восторгам. Со всех сторон то и дело слышатся провинциальные «ахи» и «охи». Народ явно собрался «к тёще на блины»: «обещались ведь». Молчу – только кошу глазом. И «не пропадёт наш скорбный труд»: одно из сопровождающих лиц догадывается о том, что я догадываюсь. И не просто догадываюсь, а о том, что ждёт нас вовсе не «страна Лимония, где сорок звонков – и все на обед». Ничего удивительного, потому что классика: «я знаю, что ты знаешь, что я знаю».

Кося уже на меня глазом, это лицо… больше заслуживающее чина морды, о чём-то шепчется с парочкой других… мордоворотов от принимающей стороны. Косые взгляды в меня сыплются теперь с трёх сторон. Не жду ничего хорошего, но, всё равно, жду. Жду адекватной – в своей неадекватности – реакции. Почему-то её не следует. Вероятно, «принимающая сторона» решает повременить с санкциями: кроме молчания и хмурой рожи, мне и предъявить-то нечего. Хотя наверняка я уже взят на карандаш. Этот условный инцидент ещё больше убеждает меня в том, насколько, всё же, прав Баратынский: «Не властны мы в самих себе…». И то: был бы властен – не сидел бы здесь, «ожидаючи приговора».

Городу положено когда-нибудь кончится… и он так и делает. Нет, природа всё ещё «продолжает иметь место», но это место уже совсем другое. Опять почему-то не удивлён: нечто подобное я и ожидал увидеть. Это «нечто» – среднее между пионерским лагерем и «лагерем труда и отдыха усиленного режима». Высоченный забор с орнаментом из колючей проволоки, явно различимыми фарфоровыми изоляторами и сторожевыми вышками даже законченного идиота мгновенно просветят о характере заведения. Ну, если не о характере, то о «режиме отбывания» – наверняка.

У ворот нас встречает улыбками радушная делегация принимающей стороны. Улыбками «радушие» не ограничивается: бьёт через край. Правда, весьма специфически: немецкими овчарками и помповыми ружьями на груди мордастых охранников. Щёлкают затворы электрического замка – и ворота медленно разъезжаются в стороны. Жду, когда так же медленно въедет в них автобус. Не дожидаюсь: следует команда «На выход с вещами!»… Почти так: мы ведь прибываем налегке, потому что багаж должен воспоследовать другим транспортом. Должен… хотя я уже не уверен в этом. Больше того, уверен в обратном. Но это – проблемы остального контингента: лично я прибыл налегке. В точном соответствии с классикой: «omnia mea mecum porto» – «всё мое ношу с собой».

Глупый народ – другого здесь и не водится – ещё ничего не понимает, а, если притворяется, то очень неумело. Хотя, вряд ли притворяется: дурака видно издалека. Входим в ворота, и тут же следует команда: «Становись!». Именно так: как в армии, без всякой лирики. Народ по-прежнему «всё ещё не», а я уже образую строй, пусть и в одиночестве. Одиночество моё не затягивается: дубль команды, исполненной «зубодробительным» тоном, быстро мобилизует новоприбывших, и они неумело, по-штатски, дополняют меня в шеренге.

Минут пять «вспоминаю армию»: построивший нас «сержант» всё это время «обгладывает» строй людоедскими взглядами. Наконец, с истечением пятой минуты ровно по центру образуется некто, которого я сразу же определяю, как лагерфюрера. (Другие, возможно, принимают его за пионервожатого: дяденька одет вполне цивильно, да и, как минимум, снаружи не производит впечатления людоеда). Глаза «босса» – я уже не сомневаюсь, что это он – медленно обходят строй. Наверняка, вздрагиваю не я один: скоропостижно изменившаяся мимика лагерфюрера как-то сразу располагает к этому. Теперь лицо и глаза его функционируют отдельно друг от друга: лицо растягивается в улыбке, а от глаз веет классическим ледяным холодом.

– Здравствуйте, братья и сестры!

«Сестры»! Через «е»! Строй ещё ничего не соображает, а моя щека уже сама кривится от постижения: так и надо – сразу «быка за рога»! И то: чего тянуть, если через весьма непродолжительное время и до последнего дурака в шеренге дойдёт «адресок заведения». Лагерфюрер моментально вычисляет меня, но реакцию его я разобрать не могу: то ли он доволен моей сообразительностью, то ли, наоборот, уже вносит меня в кондуит.

Дураки-новоприбывшие, вероятно, полагают, что «братья и сестры» – это от братства по крови: «все мы – русские». В отличие от меня, ни у кого из них нет даже минимального опыта жизни в тоталитарной секте. Поэтому в ответ на приветствие «командования» на большинстве физиономий появляются глуповатые и даже счастливые улыбки. Разумеется, никто и не пытается «соответствовать»: «Здравия желаем, …Вашство!» – хотя в данном случае это было бы более чем уместно. Ну, если и не уместно, то… всё равно, уместно.

– Поздравляю вас с прибытием в землю обетованную!

И опять дураки «не включаются», хотя намёк – уже насквозь прозрачный и для законченных кретинов. Опять кривлю щекой, опять зарабатываю «балл неизвестного происхождения» – и опять шеренга ощеривается не по уму. Некоторые даже кричат «ура!». До «чепчиков в воздух» дело не доходит лишь потому, что чепчиков не выдали, а то бы коллектив уже полностью соответствовал классике.

– Сейчас вас отведут в баню, распределят по отрядам, ознакомят с правилами внутреннего распорядка нашего учреждения, а завтра у вас начнётся совершенно другая, новая жизнь.

Казалось бы, чего ещё надо: «разжевали и в рот положили», но народ всё ещё «отсутствует мозгами». Никого не удивляет «распределение по отрядам»: все знают, что даже в благословенной Германии репатрианты «из бывшего СССР» вынуждены какое-то время «отбывать на пересылке», тактично именуемой «общежитием для переселенцев». Никого из моих попутчиков – другой характеристики они и не заслуживают – не настораживает определение «земли обетованной» как «учреждения». Поэтому толпа спокойно – как бараны на бойню – и даже с неподдельным энтузиазмом следует на омовение в сопровождении «дружелюбной» охраны.

Не собираюсь никого просвещать: и настроение не то, и желания ни на грош. Для такого случая есть более доходчивые, правда, и более радикальные, методы. Пусть этих «горбатых» «могила исправит»: на то они и «горбатые», а она «могила». А мой номер – шестнадцать. Во всех смыслах: вдруг, и в самом деле, выдадут такой? А в том, что какой-нибудь да выдадут, я уже не сомневаюсь.

Я молча делаю квазистроевой поворот на месте, чтобы условно присоединиться к этим мне, безусловно, не товарищам. Ну, разве что товарищам по несчастью. Да и тут «возможны варианты». Почти в духе Толстого с его «каждой семьёй», которая «несчастлива по-своему». Я почему-то надеюсь на то, что даже в общем бараке каждый из нас будет несчастлив по-своему. Тут и «возможны варианты»: «каждый своего счастья кузнец»… даже в контексте несчастья. И ещё: даже, «влача Христов крест», я не собираюсь нести кусочек соседа…

– Минуточку!

Меня неожиданно придерживают за рукав. Оглядываюсь. Ба: сами герр лагерфюрер!

– Мы можем поговорить наедине?

Усмехаюсь – не слишком весело, но и без пиетета.

– Смешно – особенно применительно к вашему учреждению… герр лагерфюрер.

Теперь уже смеётся он – в отличие от меня, жизнерадостно.

– Вы кажетесь мне единственным «не бараном» из всей этой толпы, уважаемый Александр… Вы позволите так Вас называть?

– А что: номера присваивать не будут?

Внешне, да и голосом, я – сама невинность. Лагерфюрер заливается смехом.

– Вижу, что я не ошибся в Вас! И вижу, что Вас не удивляет моё знакомство с Вашими реквизитами.

Почти равнодушно жму плечами.

– А чему тут удивляться? Я не настолько глуп, чтобы поверить в то, что Вы ограничились лишь сведениями, указанными в письме. Наверняка, «провели разведку на местности».

– Разумеется.

Лагерфюрер тоже не удивляется: спокоен и деловит.

– И по её результатам мы очень хотели заполучить именно Вас, уважаемый Александр. Нет, эти скоты тоже нам пригодятся, но в совершенно ином качестве.

Смотрю на лагерфюрера ироническим взглядом, откуда-то снизу: учитывая метр восемьдесят пять мужика и его прочти квадратные габариты, делать это нетрудно.

– Сейчас, конечно, Вы предложите мне должность «капо»?

– «Капо»? – в честном недоумении морщит лоб визави.

– «Кацетполицай», – всё так же «мило» улыбаюсь я. – В фашистских концлагерях – полицейский из числа заключённых. Аналог «отрядов внутреннего порядка» в советских ИТК, только в более жёсткой форме, потому что «кацет» обычно набирались из уголовников-рецидивистов, которым убить человека – что муху прихлопнуть.

Лицо босса сереет, он уже открывает рот для отповеди, но я не даю ему «отработать на перехват».

– А Ваша контора, судя по всему, недалеко ушла от немецкого «шталага»… Что тут у вас? Что-то вроде общины кришнаитов? Муниты? Свидетели Йеговы? Приверженцы сайентологии? Уверен: что-то вроде этого, только в более жёсткой и прямолинейной форме.

Некоторое время лагерфюрер молча качает головой. Наконец, он хмыкает и усмехается. К моему удивлению – которого я, разумеется, не показываю – выглядит он при этом как-то не очень начальственно и даже смущённо.

– Вы сейчас лишний раз доказали, что мы в Вас не ошиблись… Вы – очень опасный… и очень полезный человек. Поэтому я буду с Вами откровенен: другим это откроется в процессе…

– Эксплуатации, – с невинной рожей ставлю я точку – и зарабатываю ещё один благосклонный взгляд лагерфюрера.

– Приобщения, – несмотря на благосклонность, «скромно» уточняет он. – Эта публика ждала манны небесной – и она получит её…

– В виде перловой крупы, – ещё раз вклиниваюсь я с невинным видом.

Лагерфюрер смущённо – смущения в этой мимике гораздо меньше лукавства – теребит кончик носа.

– Видите ли, дорогой Александр… Коль скоро мы – с Вашей подачи – затронули тему концлагерей, Вы должны помнить любопытную надпись над воротами одного из учреждений этой системы.

– «Jedem das Seine»? – не слишком трачусь я на догадку.

– Именно.

Лицо контрагента, только что излучавшее симпатию в мой адрес, внезапно меняет выражение. Черты его ужесточаются, а из-под сдвинутых бровей на меня смотрят холодные колючие глаза совсем не Деда Мороза. Надеюсь, что всё это не по моему адресу.

– Прежде чем фантазировать на тему благотворительности, они лучше бы подумали на другую тему.

– «Бесплатный сыр»?

– Точно! Хотя бы на пальцах считать эта публика должна уметь! Вот и посчитали бы, во что обходится эта благотворительность принимающей стороне. А некоторые ещё прихватили с собой весь домашний скарб: чего ж не прихватить на халяву?

По-русски лагерфюрер говорит не хуже меня, да и выглядит вполне по-русски. Не берусь угадывать, но он явно из эмигрантов третьей волны, если не второй, послевоенной. С эмигрантами времён Горбачёва и Ельцина его не спутаешь. Некоторые слова он интонирует по-другому: так в Союзе – даже бывшем – давно уже не говорят. Да и в манерах его, кроме старорежимности, чувствуется многолетняя оседлость: он уверен в себе, и вместе с тем, не ассимилирован.

– «Род лукавый и прелюбодейный ищет знамения…»? – снова понимающе кривлю я щекой.

Визави утвердительно машет головой.

– За всё в этой жизни надо платить, дорогой Александр. Нас, русских, в Канаде не так уж и мало. Но все они разобщены, многие интегрированы и дерусифицированы – с ними каши не сваришь. В массе своей они давно утратили какую бы то ни было связь с Россией, а многие уже и по-русски не говорят. Среди них есть успешные предприниматели, но б`ольшая часть работает «на дядю».

– То есть, свободных ресурсов в наличии не имеется? – понимающе усмехаюсь я. Знак вопроса здесь присутствует формально – исключительно для порядка: я больше утверждаю, чем спрашиваю.

– Нет.

Контрагент даже не пытается косить в меня взглядом. Никакого осуждения моей прямолинейной сообразительности с его стороны не наблюдается. Кажется, мужику даже нравится то, что ему нет нужды вдаваться в детали.

– И привлечь их можно лишь таким способом?

Я уже не ерничаю: скорее, осуждаю. Бровь начальника выгибается дугой.

– А Вы можете предложить другой способ?

Несмотря на дугу, иронии на вопрос у лагерфюрера набирается. Жму плечами, не столько от неуверенности, сколько подготавливая контрагента.

– Не другой способ, а другую редакцию этого способа.

– То есть?

– Ну, например, можно было предложить – и честно написать об этом – что переброска через океан производится в кредит. Что кредит будет погашаться в льготном порядке, из заработной платы, в рассрочку, ежемесячными платежами без начисления процентов. И людям стало бы понятно, что работой они будут обеспечены. А где работа, там и жильё. Да и кредит – это солидно и надёжно: вроде, всё без обмана. Сразу понятно, что речь идёт не о «бесплатном сыре».

Лицо визави тут же покрывается скепсисом. Он звучно цокает языком – и морщится.

– «Сразу понятно» – это Вы о них?!

Следует презрительный кивок головой в сторону удалившегося «стада». Разумеется, смущаюсь: довод – убойный.

– Ну-у…ф…ф… всё, таки… Так сказать: для очистки совести…

– Нашей?! – ухмыляется лагерфюрер.

И снова он прав, и снова я оказываюсь туш`е. Глаз визави иронически прищуривается.

– И, потом: чем одна неправда лучше другой?

– Но это могло быть правдой!

Я и сам понимаю, что звучу не слишком убедительно.

– Только не в нашем случае!

Лагерфюрер категоричен и императивен.

– Конечно, все понесённые нами затраты, которые Вам больше нравится именовать «кредитом», они отработают. Тут не о чем ни говорить, ни беспокоиться. Но здесь наши представления расходятся, и радикально. Ни о каком трудоустройстве…

Ограничиться усмешкой визави явно не может, да и не хочет – и потому ухмыляется.

– … в цивилизованном или правовом смысле речи нет и быть не может. А это значит, что никакого оформления их деятельности не будет: ни договором, ни, как это было заведено в Союзе, трудовыми книжками.

– Работа за миску супа?

– Из брюквы, – ещё шире ухмыляется лагерфюрер. – У нас тут не богадельня, хотя без Бога не обошлось.

– Сочетаете физический труд и религиозное просвещение? – «в рабочем порядке» догадываюсь я.

Лагерфюрер согласно кивает головой.

– Физический труд на базе религиозного просвещения. Или так: физический труд как производное от религиозного просвещения.

– «Бог терпел и нам велел»?

Я не могу удержать щеку на и она опять едет вниз под грузом иронии. Но лагерфюрер и не думает иронизировать.

– Примерно так.

Вот теперь я не могу не нахмуриться: уже набралось достаточно оснований.

– Значит, я не ошибся, и у вас здесь – религиозная община? И не просто община, а, как говорят у нас «в СНГ», тоталитарного, экстремистского толка?

В знак согласия визави на мгновение прикрывает глаза веками, но не ограничивается этим, и берёт слово.

– Грубо и прямолинейно, как все ярлыки, но в целом…

– … «как говорили у нас на фронте, разведку ведёте в верном направлении».

Брови контрагента моментально взлетают вверх.

– Вы были на фронте?! На каком, если не секрет?

– Это – из фильма, – улыбаюсь я. – Был такой фильм – про Московский уголовный розыск времён сорок пятого.

– А-а-а, – равнодушно тянет лагерфюрер.

Эта мирная почти «штатская» реакция даёт мне шанс вернуться в тему. Точнее, перейти к опасному уточнению.

– Так, кто же вы такие? Если вы – русские, то вряд ли – кришнаиты, муниты или последователи Хаббарда. Свидетели Йеговы?

Поскольку визави не спешит с ответом, скептически кривлю лицом я один – и «за себя, и за того парня».

– Теоретически не исключено, только вряд ли… Вряд ли эмигранты «второго призыва»…

– Расшифровал, – уважительно качает головой визави.

– … подадутся к йеговистам, – в меру краснею я от удовольствия (совсем игнорировать комплимент не удалось). – Ещё меньше вероятность того, что вы – мормоны: это – совсем не для русских… Скорее всего, вы – староверы. Виноват: старообрядцы. Какие-нибудь хлысты или бегуны.

– Не какие-нибудь!

Лицо визави морщится от неудовольствия. Видимо, я задел действительно больную струну.

– Не какие-нибудь, и не «хлысты» – христововеры. То есть «Божьи люди». Слышали о таких?

Не слишком уверенно пожимаю плечами.

– Что-то помнится… из курса научного атеизма… Вас не шокирует моё признание?

– Нет, – равнодушно мотает головой лагерфюрер. – Напротив: было бы странно, если бы следователь эпохи «застоя», комсомолец, отличник с университетским образованием, веровал бы ещё во что-то, кроме «светлого будущего».

Осторожно выныриваю глазами из-под приспущенных век. Ещё более осторожно и даже робко откашливаюсь.

– Будете переделывать? Или, как говорили на заре Советской власти: «отправите на перековку»?

– Вас – нет.

Лагерфюрер смотрит на меня открытым прямым взглядом. В тандеме с предельным лаконизмом это успокаивает, и я успокаиваюсь, насколько это сейчас возможно «в принципе».

– Могу я узнатья, почему?

– У нас на Вас серьёзные виды.

Кошу взглядом в контрагента, ожидая увидеть на его лице нескрываемую иронию, или что-нибудь в этом роде. Ничего не вижу: лагерфюрер и не думает кокетничать. Неужели он говорит правду?!

– Да-да, – без труда расшифровывает он мой вопросительный взгляд. – Но попросить Вас не щеголять своим атеизмом направо и налево я просто обязан.

– Почему именно Вы?

– Потому что я – «Христос» этого «корабля».

Другой от таких слов расхохотался бы моментально, а я воздерживаюсь. Не из чувства страха, не по причине здравого смысла: из того же курса научного атеизма вспоминаю, что у «хлыстов» «кораблём» называлась община, а вожак именовался «Христом». По мнению этих «Божьих людей», Христос мог вселиться в любого человека.

– В таком случае, вы – действительно «христововеры»…

Мой намёк на «такой случай», да ещё выданный задумчивым голосом и под такую же мину на лице, вызывает явное одобрение у контрагента. Губы его растягивает довольной улыбкой.

– Похоже, что Ваша «пятёрка» по атеизму – не «липа». Думаю, мы с Вами поладим.

– На какой основе? – осторожно «беру быка за рога». – Неужели, всё же – «капо»?

– Дался Вам этот «капо»! – смеётся лагерфюрер. – Мы – не «шталаг», какой-нибудь, и не средневековая секта религиозных фанатиков и изуверов. Мы – солидная организация, и даже юридическое лицо. И, как и всем другим солидным организациям, нам тоже нужны люди умные, образованные, самостоятельно мыслящие. Не «быдло», проще говоря.

Я осторожно кашляю в кулак.

– Могу я задать вопрос?

– Я его сам задам, – усмехается лагерфюрер. – «Зачем?». Вы ведь об этом хотели спросить?

Мне не остаётся ничего другого, как признать сообразительность визави. Лицо его тут же отказывается от усмешки.

– Руководящие кадры, уважаемый Александр. Нам нужны руководящие кадры со свежим взглядом на жизнь. Нам нужны люди, которые помогут осовременить заскорузлые формы.

– А не боитесь? – осторожно кривлю я губами. «По дороге» встречаюсь с явным непониманием контрагента.

– Чего именно?

– Ну, как это… «не вливайте молодое вино в старые вехи»?

Лагерфюрер смеется и одобрительно хлопает меня по плечу.

– Неплохо!.. Ну, что ж: прямотой – за прямоту!.. Представьте себе, не боюсь. Мы заскорузли в старых формах, и «молодое вино из Вас» поможет их осовременить. А ещё нам… мне нужны люди, которые имеют собственное мнение и не боятся его высказать. У нас таких давно нет. А из всего этого контингента такой – лишь Вы.

Губы лагерфюрера кривит презрением.

– Остальные – «травоядные». Но и в этом качестве они пригодятся нам. Мы нуждаемся не только в мозгах, но и в мускулах. Пятьдесят пар рук – это немало даже для такой немаленькой общины, как наша. Тем более что все эти руки – из Казахстана. Значит, в отличие от кондовой Руси, они умеют работать… и не будут валять дурака.

Визави подаётся ко мне так близко, что его лицо почти наезжает на моё.

– А ещё нам нужен толковый юрист-хозяйственник. Мы изучили Ваше досье. Особое внимание было уделено Вашей работе юрисконсультом. Я сразу же понял, что Вы – именно тот, кто нам нужен.

С миной удивления жму плечами.

– Стоило ли городить огород?! У вас тут, в Канаде, юристов – как собак нерезаных. Наверняка, полно их и среди русских эмигрантов. Почем было не обратиться к ним – вместо того, чтобы обманом завлекать кого-то с «исторической Родины»?

Лицо визави кривит скепсисом.

– Как говорится, рад бы в рай, да грехи не пускают. Здешний народ, дорогой Александр, основательно испорчен капитализмом. Истинно верующих почти нет: подавляющее большинство – хрестоматийные фарисеи. То, есть, притворяются и лицемерят. А многие не считают нужным делать и этого: просто не верят в Бога.