Квакеры «Создатели рая»

– Прилично ли вообще находиться высокородной даме в обществе простолюдинов? – не поощряла мужа Мита.

– Мы провозгласили равенство между женщинами и мужчинами. И я, как правая рука главы колонии должен на личном примере моей семьи показать и подтвердить право женщин на труд, – заявлял отец.

– И ты в школе будешь не одна, в соседнем классе будет вести занятия бывший офицер, служивший в Африке, – успокаивал девушку Клинджел.

– А, что, чем сидеть дома, лучше общаться с дикими племенами, – вскинулась Мэри.

– Мы выведем этих людей из мрака неведенья, и никто их уже не назовёт дикарями, – поправил дочь Уильям Маркхэм, – Это же прекрасно делиться знаниями со всеми.

– И ты не первая из женщин-преподавателей, – сообщал Пэнн, – Прекрасная Филиста, профессор медицины в Древнем Риме, пряталась от студентов за занавеской, когда читала лекции, так как юноши засыпали её стихами с признаниями в любви.

– Вот и тебе советую преподавать из-за шторки, – сказала мать.

– Глупости. Я хочу читать в глазах учеников, нравится ли им наука. Иначе, как я узнаю, спят они на уроке или смеются над моими рассказами?

– Хотя… будешь на виду у города, глядишь, и жених сразу сыщется, – вздохнула Мита.

Мэри насупилась, выговаривая матери:

– Вам уже не терпится скорей спихнуть меня в руки чужому мужчине.

– И я не хочу быть невестой, – заявила Альфредия.

– Почему же? – удивлённо вопрошали мужчины.

– Утомительно и хлопотно. Сиди и переживай: какой завтра у меня муж будет? А вдруг из красавца он превратится в ругающегося толстяка?

Гости расхохотались.

– Фрэдди, съешь ещё кусочек бисквита, – уговаривал отец младшую дочь.

– Боюсь: лишняя еда будит давить на сердце, – с умным видом возразила девочка, – Я и так уже набила живот мясом и соком. Сердцу и так уже тяжело отпихивать эти продукты в сторону.

– А кого ты любишь больше? – с улыбкой узнавал Пэнн.

– Сестру. Она мои ноты сожгла.

Опять все смеялись.

Девочка продолжала объяснять:

– Мэри пожалела пианино, заявив, что ногами играют лучше, а мои завывания и вопли пугают её котика по кличке Животик.

– Вкусная была оленина, – похвалил кухню Маркхэмов Клинджел.

– Оленей к моему столу поставляет индеец по имени Шёпот Леса. Гордый такой, суровый парень, чрезвычайно красивый.

– Киса, ты обещал сменить мой гардероб, – напомнила Мита мужу, – Свози меня в Уилмингтон. Там город большой, товаров много…

– Сейчас у меня другие проблемы. Еду с кузеном в Шакамаксон.

– Если у тебя нет средств содержать такую красивую женщину, так и скажи! – обиделась жена.

– Почему я должен ездить за твоими тряпками? Заведи себе подруг!

– Здесь нет женщин моего уровня! А когда приедет дорогуша Гарриет? – узнавала Мита.

– Уже скоро, – заверил Пэнн, он был недоволен, что родственница не хочет знаться с низким сословием, – А пока можешь общаться с женой и дочерьми генерала Клинджела.

– Завтра я вас представлю друг другу, приходите на обед, – пообещал Колин.

– Перед обедом состоится духовное собрание, где мы должны ознакомить новичков с нашей религией, – напомнил Пэнн.

– Ой, с утра у меня много дел, я не приду, – предупредила жена Маркхэма.

Гости откланялись и вышли на улицу.

– Какая задавака эта Мита, – процедил Уильям Пэнн.

– Видимо Уиллу больше нравиться быть не мужиком, а Кисой.

– Подкаблучник, – ругнул Пэнн двоюродного брата, хотя сам тоже не мог перетянуть жену в свою религию, но Гарриет всё же ходила на собрания, хоть и чисто для показухи.

– И Мита, видимо, совсем не хочет отказываться от украшений в одежде.

– А моя Гарриет ничего не хочет слышать о скудной меблировки и скромной конской упряжи.

Уильям Маркхэм в это время устало отчитывал жену в её спальне:

– Как ты могла позорить меня перед верхом нашего общества? Нельзя было подождать, когда они уйдут и потом требовать новую одежду?

– А пусть тебе стыдно станет! Или ты хочешь, чтобы я, как ты, ходила в старье? Старомодная одежда говорит: мой обладатель скуп, консервативен и не заинтересован симпатиями слабого пола.

– Пусть хоть на мне экономится семейный бюджет, – пробовал отшутиться Уильям.

– Другие на такой должности воруют: будь здоров! Ты же…

Мужчина угрюмо рассматривал, как плавают пузатые рыбки в аквариуме.

– Хватит пялиться на этих рыбок! Ты меня ими выводишь!

– Странно. Я завёл их, чтобы тебя успокаивать… Скажу слуге, чтоб перенёс аквариум в комнату Альфредии.

– Думаешь, из-за любви к рыбкам тебя будут считать большим оригиналом? И почему тебя не прибил твой папаша поэт Джервейз Маркхэм, когда ты отверг труд всей его жизни – перевод псалмов! Квакеры-сектанты ведь игнорируют эти благие песнопения.

Уильям молча вышел из комнаты.

Он вошёл в спальню Альфредии.

Наклонился, целуя ребёнка в щёку.

– Спокойной ночи, бесценная.

– Папа, я заметила, что цветочек на окне закрывается…

– Но ты же тоже перед сном глазки закрываешь.

– Так лепестки – это реснички растения?!

– Рыбки в аквариуме из спальни мамы будут стоять у тебя.

– Чудесно! Пап, а пап.

– Что?

– А русалки на зиму шубу надевают?

– Нет, на дне теплее.

– Пап, что-то спать совсем не хочется.

– Считай овец.

– А можно заснуть быстрее, если считать по две овцы сразу?

Маркхэм улыбнулся и взъерошил чёлку дочке.

– Рассказать сказку?

– Конечно!

Пэнн непонимающе поглядывал на жену, что сидела на диване в окружении кошек. Она с Патриком приехала поздно вечером, но с утра уже была на ногах.

– Ты не отдаёшь распоряжения по обустройству… – заикнулся муж о делах.

– Я не вижу пока нормального дома, подобающего для леди, вот и не расходую зазря нервы и энергию.

– У тебя столько кошек… Это что-то патологическое. Я думал, ты не повезёшь этот выводок в Новый Свет.

– Эти звери меня любят. А человеку тоже надо кого-то обнимать, кому-то дарить ласку, любовь, внимание.

Намёк был на то, что супруги отдалились друг от друга.

Уильям Пэнн не отставал от патетики:

– Тогда я не понимаю, почему ты до сих пор не примкнула к квакерам, ведь мы, как раз, создаём общество с повышенным вниманием к проблемам людей.

– Я пробовала любить людей – не получилось, ещё больше привязалась к животным, – ехидничала Гарриет.

– Вот, ты сама призналась, что никого, кроме своих кошек не любишь, а требуешь от меня взаимных чувств. Нас пригласили на обед к Клинджелам.

– Вот, здесь мне придётся общаться с людьми, что рангом ниже меня.

– Здесь есть Маркхэмы, скоро приедут другие лорды…

– Что-то не верится, что знать хлынет в это забытое Богом место… Сюда будут стекаться одни купцы, крестьяне, авантюристы и святоши.

В комнату вошёл сын, крепкий и полноватый парень двадцати лет. На внешность он был неказист, как некогда его отец.

– Как отдохнул на новом месте? – с улыбкой спрашивал Пэнн-старший.

– Нормально. А ты, я слышал, надумал провести многочасовой доклад на генеральной ассамблее? Не забудь начать с фразы: «Буду краток», а то все разбегутся.

Жена тоже сразу воспользовалась моментом высказать Пэнну своё мнение:

– Не надо пытаться возвыситься над повседневностью жизни. Ты короновал себя на принятие глобальных решений.

– Главный наш вдохновитель и новатор – Фокс, – отвёл от себя «огонь» глава семьи.

Гарриет отмахнулась от мужа, и вдруг побледнела и сползла на бок. Сын и муж подбежали к ней.

– На корабле она тоже падала в обмороки? – узнавал Уильям у Патрика.

– Нет.

– Здесь она, видимо, опять возобновила свои эксперименты с клизмами. Какой болван внушил ей, что вода не причиняет вреда? Зачем ей худеть? Лучше б меньше ела.

В большом зале скамьи, у которых ряды возвышались несколькими ярусами, поставили напротив друг друга. По одну сторону сели женщины в белых чепцах и белых покрывалах, накинутых на плечи. Их платья пестрели разными раскрасками. Мужчины уселись напротив, их наряды тоже были живописны и разнообразны, у всех голову покрывали шляпы.

– Вы действительно дали свободу слова женщинам? Но разве можно дождаться от этих трещоток дельных советов? – спрашивал один из приезжих.

– Конечно! Женщины не чуть не глупее мужчин, – кивал Маркхэм.

– Вам, что, дома не надоело их слушать? Католики и православные христиане возвеличивают кротость в женщине, вы же посадили их напоказ и хотите приобщить слабый пол к сильным поступкам.

Уильям Пэнн начал речь:

– Ах, если бы все возлюбили друг друга! Ни глядя ни на старость, ни на грехи и обиды, на болезни и пороки, ведь многие изъяны – дело рук окружающих, мы зачастую ломаем судьбы ближайших… Надо распахнуть сердце для людей: близких и незнакомых, и боготворить, любя и превознося, боясь причинить боль, и тогда при жизни на Земле мы будем в раю, ибо, забыв о себе, мы станем думать обо всём человечестве. Так давайте отдадим всего себя во имя процветания жизни!

– За что я должен любить вон ту проститутку или скупердяя скупщика? – выкрикнул кто-то из молодых людей.

– Надо любить всех потому, что в каждом из людей есть частичка Бога. И надо постараться раскрыть в себе этот дар небес. Потому надо поставить для себя требования к абсолютной честности по отношению к Богу, к другим людям и самому себе. Всем предстоит работа над «мирным внутренним состоянием» для того, чтобы привести душу, разум и совесть в состояние спокойствия и безмятежности. Это, как раз, и требует духовного преображения.

– Это просто какое-то вольное толкование священных писаний, – возразил голос с галёрки.

Не обращая внимания на выкрик, Уильям Маркхэм вставил другой немаловажный аспект будущего правопорядка:

– Мы будем вести борьбу за мир без конфликтов.

– Мир – как общественный порядок и безопасность необходим для счастливой жизни, – вторил Колин Клинджел.

– Теперь я понимаю, почему многие люди с радостью идут в секты, уходя от родной религии, – подал голос Рассел Дафф, – Посул доброго отношения и внимания, а также обещание всех благ привлекает многих.

– Пропаганда утопических проектов, – подхватил сидящий рядом с ним щёголь.

– Жизнь в совершенстве допускает развитие. Разве несколько столетий назад цивилизация и прогресс были на этом уровне? То же касается и человеческих отношений. Я уверен: кровавые распри и телесные наказания будут отменены человечеством, как устаревшие методы воздействия на массы, – отвечал Пэнн щёголю.

– Оптимисты, – ворчал Дафф, – Верите, что грех и зло можно одолеть.

– Истинно религиозные люди назовут вашу новую веру ересью! – крикнула одна из приезжих женщин.

Излишняя аргументация превратила беседу в перебранку.

– Зачем плодить религиозные разделения? – недоумевала другая дама.– Люди и так слишком разобщены.

– Вот именно! – подхватил Маркхэм, – Разобщены классом, национальностью, традицией, языком! Мы же хотим освободить людей от этой тяжёлой ноши пережитков.

Уильям Пэнн продолжал восхвалять Общество Друзей, воздвигая антитезис оппонентам:

– В какой день недели молиться – это не принципиально, Бог слышит нас всегда. Наш день – понедельник, самый созидательный день – начало недели. Мы, как Бог, будем творить новый мир. Мы против крещения младенцев, креститься в веру надо уже осознанно. Мы не соблюдаем религиозный календарь. Мы следуем заповедям Христа и живём согласно Нагорной проповеди. Только тот, кто до конца откроет сердце Богу – может достичь состояния земного блаженства.

– Идеалист, – продолжал хмыкать Дафф.

– Малоприятный субъект этот Рассел Дафф, – буркнул Маркхэм брату.

– Неприемлемо развязный хам, – вполголоса согласился Пэнн.

– Мы против накопления ценностей в церквях, – объявил Маркхэм.

– Человек несёт в церковь деньги и драгоценности потому, что лично хочет отблагодарить Бога не только молитвами, а чем-то существенным и значимым, – встал на защиту традиций Сэмюель Элфорд.

Один престарелый господин Фонеас Фозергилл с вздохом молвил:

– Я бы примкнул к вашему движению, если бы это действительно изменило природу людей, если бы мир стал лучше.

Брат этого обывателя Олдос Фозергилл непонимающе зашептал ему:

– По юности, по глупости ещё можно примкнуть к какой-нибудь организации, это я понимаю. Но в преклонные лета зачем это надо? Общения захотелось? Неужели ты до сих пор не раскусил природу человека?

Сосед по креслу, Элфорд, пояснил неуразумевшему:

– Благородная идеология манит своей мощью. Убеждает поверить.

Ещё один из вновь прибывших аристократ Уильям Кейс заявил соседям по креслам:

– Чтобы пользоваться благами этой колонии, я пока тоже примкну к Обществу Друзей, а там посмотрим.

Кто-то сзади низ хмыкнул, рассказывая факт из жизни губернатора:

– Что может предложить людям тот, кого выгнали из Оксфорда?

Пэнн объявил:

– Нужно признать установленные новые каноны, как приобретённую ценность.

– Новые каноны, законы… Но, парни, истина всегда одна. Я могу согласиться с чем угодно, но это не повлияет на мировую глобализацию, – не сдавался Дафф.

– Если Вы не согласны стать частью нашего общества, так и скажите, зачем же негативно влиять на других, – одёрнул его Маркхэм.

– Да, я не принимаю ваши условия, – согласился с выводами Рассел Дафф.

Уильям Пэнн даже обрадовался выбору мистера Даффа, он предложил ему место судьи.

И на удивлённые возгласы отвечал:

– Мы, квакеры, не все люди, и отказавшись от наших взглядов, мистер Дафф в наших глазах остаётся равноправным членом общества, насильно мы никого не тащим в Общество Друзей. И мы доверяем всем. Траст, как управление для нас приемлем. Пенсильвания станет местом, где люди любого вероисповедания смогут обрести религиозную свободу. Далее я хотел бы согласовать аспекты новых законов с вами, друзья мои. И выслушать ваши идеи и соображения.

На генеральной ассамблее было единогласно утверждено 70 законов. На должности заместителей и судей Пэнн специально выбрал не квакеров, чтобы в случае нарушения законов они проявили твёрдость по отношению к соседям. На должность спикера ассамблей выбрали некоего Давида Ллойда, человека с солидным капиталом и связями с еврейской диаспорой. Рассела Даффа утвердили его заместителем. Молодой денди Джеймс Логен стал секретарём совета. Главным землемером поручили быть молодцеватому, шустрому Эдварду Пеннингтону.

После собрания все присутствующие пожали друг другу руки по обычаю квакеров.

Кареты англичан-квакеров подъезжали к городку индейцев Шакамаксон. Высокий частокол защищал город от врагов.

Уильям Пэнн, как и прочие надел парик, и теперь платочком смахивал пот со лба.

– Вот недаром французы называют парик второй головой, в угоду моде мы летом и зимой вынуждены надевать вторую копну волос, – ворчал он.

– Папа, ты и меня видишь в роли легата-посла? – недовольно вторил Патрик, ему не нравилась эта поездка, он не хотел влезать в политику.

– Не сравнивай нынешние события с Древним Римом.

– Индейцы – те же варвары, – пожал плечами сын.

– С дикарями не заключают мирного, дипломатического пакта, их просто завоёвывают. У нас же будет равное представительство сторон – паритет.

– Твои хвалёные дипломаты будут пытаться отобрать землю у истинных хозяев.

– Не отбирать мы будем, а за деньги покупать.

– Мужчины, как любое животное, настроены на захват новых территорий для своего вида. Здесь я вижу бескровный вариант отъёма земли. Хотя он коварен, ведь вы же собираетесь покупать землю за бесценок?

– Талант оратора должен окупаться с лихвой.

– А как же твой призыв, папа? «Честность – потенциальная основа благих отношений?»

– Индейцы вступят в ряды квакеров и получат те же права наравне со всеми. Хватит претензий и недовольства, посмотри вокруг, как прекрасна эта земля.

Патрик перевёл взгляд на окно.

Среди могучих пробковых, красных, бархатистых дубов цвели магнолии, липы, тюльпанные деревья, боярышник, кизил, яблони, рододендроны и каликанты, чьи великолепные красные цветы были похожи на иглистые астры.

Поселение делаваров удивило Патрика Пэнна, он ожидал увидеть типи-шалаши, вигвамы, однако Шакамаксон представлял собой стройный ряд деревянных домов длиною до ста шестидесяти метров, обшитые корою вяза, из каминных труб шёл дым. « Как быстро индейцы перенимают культуру белых», – подумал он. Ему и в голову не пришло, что ленапе могли и сами строить такие сооружения. На краю поселения были и вигвамы трёх типов: круглые с округлой крышей; продолговатые с арочной крышей и продолговатые с двускатной крышей.

Селение окружали вязы, которые в этой местности назывались белыми и ржавыми. Также много росло американских лип с крупными листьями. Встречался ясень пенсильванский с листьями, как у вишни, только с более вытянутой формой листа.

Парень разглядывал лица индейцев. В отличие от скуластых ирокезов, у делаваров тип лица больше походил на европейский, принадлежность к другой расе выдавал смуглый цвет кожи и кардинально чёрные волосы. Гордый, почти спесивый вид индейцев говорил об их храбрости воинов. Патрик ожидал увидеть раскрашенные цветной глиной лица аборигенов, но на телах делаваров пестрели лишь татуировки животных, юноша догадался, что чернилами для росписи послужила сажа. Одежда на аборигенах была не только из кожи, но и вязаная, и тканная, красиво вышитая замысловатыми узорами. Из домов высыпал разнообразный люд: среди мужчин бегали дети. Сновали женщины, чьи лица краснели от красной охры, а тела тоже украшали татуировки. Головы молодых мужчин украшали веером поднятые волосы, одно перо, у кого торчащее вверх, у кого вниз, видать в зависимости от клана. У вождей соседних племён была корона из перьев. Все туземцы столпились вокруг англичан и притихли.

К англичанам вышел вождь и глава клана Черепах – Таммани, он был избран на Совете старейшин всех делаваров главным по общению с белыми пришельцами, его голову украшало пышное перо, смотрящее вверх. А у делаваров было три клана: Черепаха, Волк и Индейка, которые подразделялись на унами (люди вниз по реке), земли которых начинаются южнее Шакамаксон; уналактиго (люди около океана), их владения – нижнее течение реки Делавэр до мыса Хенлопен, юго-восток Пенсильвании и южная Джерси; минассинау (жители каменной страны) и манси, что живут в горах Кэтскилл, где встречаются районы Пенсильвания, Джерси и южный Нью-Йорк, также им принадлежали западная часть и нижняя долина у реки Гудзон.

– Индейцы такие же люди, как мы, – начал приветствие Уильям Пэнн.

– Все люди – братья, – подхватил Маркхэм.

– Что хотят бледнолицые от нас, раз сделали столь неблизкий путь к ленапе? – осведомился вождь Таммани.

– Ленапе – индейское самоназвание, означающее: настоящие люди, – пояснил Патрику Уильям Маркхэм.

– Долгих лет всем здесь живущим.

– Всё во власти Маниту, – отвечал шаман, его одежда отличалась самыми замысловатыми и обильными узорами, к ней были нашиты также всевозможные кости и металлические предметы.

– Маниту – это местный бог? – переспросил Патрик у Маркхэма, удивляясь, что многие индейцы неплохо говорят по-английски.

– Маниту – сверхъестественная сила, коей пропитано всё: природа, животные, люди, – пояснял родственник.

– Нам нужен совсем небольшой клочок земли для создания города. Мы хорошо заплатим, – заговорил о деле губернатор Пенсильвании, – Этот город мы назовём Филадельфия – братская любовь. Мы не претендуем на лесные ресурсы, ваши угодья, пусть охота и рыболовство, как и ранее, будут неотъемлемой частью вашей жизни.

И глава делегации назвал сумму.

Вождя порадовало большое число денег, но он сомневался:

– У бледнолицых такие сладкие речи… В наших краях: мужчина сказал, сомненья нет – сделает. Вас же мы ещё очень плохо знаем…

– Дорогой друг, Тамманенд, гарантом наших слов будет торговля. Мы с радостью будем покупать у индейцев любой товар, – назвал вождя на британский манер Пэнн.

Один из стоящих рядом с вождём индейцев сетовал:

– Белые всё едут и едут нескончаемым потоком… Если их не пугает путешествие по бескрайним водам Великой Воды, и их также много, как нас, то индейцев начнут теснить…

– Или истреблять, – вставил другой его сородич.

– Только не квакеры! – возразил Уильям Пэнн, – Мы лояльны. Вам повезло, что губернатором этих мест назначили меня. Войн не будет. Будут царить процветание и взаимопонимание.

– От белых много невиданных болезней, – пугали другие индейцы, – В некоторых селениях у людей отваливается даже нос! И все гибнут… А с обезображенным лицом человек окажется призраком в мире людей, его не пустят души умерших в иной мир! Индейцев стало в пять раз меньше, чем было ранее! Много заболевших в последние годы!

Вождь решил ответственность возложить на другого:

– Надо послушать, что скажут духи шаману.

Губернатор шепнул заместителю:

– Позолоти руку шаману, чтобы духи оказались на нашей стороне.

– Можем ли мы присутствовать при обряде вызывания духов? – поинтересовался новый член совета квакеров Джон Эванс, молодой и ушлый проныра.

Шаман, которому Маркхэм тихонько сунул слиток золота, величаво произнёс:

– Белые люди могут присоединиться к красным, духи есть и у тех, и у других.

Индейцы повели гостей на поляну для обрядов. Развели костёр.

– Папа, зачем нужен этот спектакль с шаманом? – ворчал Патрик.

– Не думал, что ты такой ограниченный. Хочешь сидеть в селении и ждать ответа? Не интересно взглянуть на чужую культуру? А меня желание подняться над обыденным влечёт к шаманским обрядам.

– Реальность не может раздвоиться. Духи существуют лишь в больном воображении шамана.

Тем временем шаман закружился вокруг огня, запел басом, ударяя колотушкой в бубен.

– Твой отец был великим мореплавателем. Вижу вокруг него много золота, – глядя в глаза Уильяму Пэнну, сообщил шаман, затем приседая и припевая гортанным голосом, отошёл опять к костру.

– Вот объясни мне, сын, тогда почему колдун без усилий угадывает события прошлого? Нет, в его общении с потусторонним что-то есть. Он общается с кем-то невидимым, кто всё знает о каждом живущем.

– О чём поёт шаман? – спросил Патрик у стоящего неподалёку индейца.

– Восхваляет духов, восхищается их достоинствами, силой, называет по именам, льстит. Он в песне рассказывает, как гоняется за злым духом то в небесах птицей, то в воде рыбой. Вот поймал духа и прижал бубном к земле. Теперь будет спрашивать о будущем. А вообще бубен – это средство передвижения в мире духов, как конь или олень. Колотушка играет роль плети, чтоб подгонять скакуна. Кожу бубна шаман смазывает-подкармливает молоком и отваром из трав. Каждый узор или нашитый предмет на одежде шамана, как для вас, белых, медали и ордена, они говорят о доблести и успехах врачевателя, охотника и предсказателя.

– Шаман имеет статус вождя? – поинтересовался Уильям Пэнн.

Индеец пояснял:

– Шаман выше простых смертных, духи разрезали его тело и пересотворили его, воскресив.

– Временами он похож на сумасшедшего, – заметил Патрик.

Индеец кивнул и рассказывал дальше:

– Так и должно быть. Всегда человек, вступающий на путь врачевания с помощью духов, ведёт себя неадекватно, странно. Кто-то бродит голым по лесу, другие часами сидят, оцепенев, глядя в одну точку, кто-то сидит на дереве и поёт, но после того, как духи их переделают, их странности пропадают. Лишь во время танцев дух-покровитель вселяется в шамана и заставляет кричать и кривляться.

– А кто-нибудь видел, как духи кромсают будущего шамана? – усомнился Джон Эванс.

– У нынешнего вся постель была в крови, сам он лежал без чувств, похожий на огромный синий синяк, изо рта шла пена… Душу шамана съедают духи, он жертвует ею во имя спасения больных.

Камлания кончились тем, что шаман без сил упал на траву и хрипел.

Затем встал, как ни в чём ни бывало, и сообщил волю духов:

– Духи почти единодушно сказали, что белые – наши друзья.

Улыбки озарили лица прибывших гостей.

Чтобы освободить земли для англичан, делавары обязались уйти на запад к верхней части долины Скайкилла и к долинам Брэндивайна и Лихая (Аллентаун). «Договорная цепь» включала в себя, что ленапе будут поставлять воинов для войн, если начнутся военные действия.

Шла весна 1.683 года. Уильяма Пэнна захватила круговерть строительства. Строили город Филадельфия на выкупленной у делаваров земле. Губернатор бегал и распоряжался где, какое здание возводить.

Из леса индейцы и белые переселенцы нескончаемым потоком доставляли брёвна. Возводили дома из дерева и красных кирпичей, порою с общими стенами. Кирпичи продавали переселенцам местные индейцы. Вот уже красуется первая улица, названная в честь первых молодожёнов Элфрет-Элли. Возводили очередную улицу с названием Сосайети-Хилл, в честь недавно прибывших итальянцев. С этой стороны города раскинулся живописнейший лес-парк, к которому приклеилось название Индепенденс. На этой улице решили возвести площадь и Зал Конгресса. Первый молитвенный дом квакеров построили на Арч-стрит.