Непонятная война

Спустя пару минут, в его комнату постучали. Захаренко, застывший на коленях в тупом исступленье, не слышал стука, как и не видел того, что к ними зашел Мартюк.

– Захаренко!

– Что?

– Ты письмо получил с Донецка?

– Уйди…

– Тебе Сибитов приказал беглянку в карцер сопроводить… Ну ладно, я сам доведу…

– Стой. Где она?

– У нас в будке

– Я доведу…

6

Она так и осталась стоять в пороге бывшего склада спортивного инвентаря. Ютясь на крошечном уголке комнаты, она жадно цеплялась взглядом за каждый миллиметр пространства. Сибитов и Стопко демонстративно пытались ее не замечать. Они были заняты просмотром карты, и разметкой ее между «Мухой» и «Стрекозой». Она же, сперва, наблюдала за движением часовой стрелки, которая перешла от полвторого ночи к четверти третьего, затем – прильнула взором к непонятной тарахтящей машине, а потом, буквально уставилась на чашку с коровкой, где остывший чай уже успел оставить темные разводы. Все это время, она пыталась вспомнить, как здесь оказалась. Но, чем больше она напрягалась, тем сильнее сгустки памяти отдалялись от нее, превращая все отдельные события сегодняшнего вечера в одну точку, точку не возврата. КПД от ее усилий не было никакого – лишь изредка вновь кровоточила рана на голове. Сначала, она хотела попросить новых для нее людей о помощи, но потом поняла – что помощи ждать не от кого.

Когда минутная стрелка вновь остановилась на цифре тридцать, в будку зашел Захаренко.

– Вызывали?

– О! А вот и наш герой невидимого фронта явился! – не глядя на него воскликнул Сибитов. – Захаренко! Где тебя черти носят? Вроде же как Мартюк давно ушел, а ты только явился…

Не известно, сколько бы продолжалась его тирада, если бы не была остановлено толчком кулака в плечо от Стопко. Сибитов обернулся на Захаренко. Перед ним стоял взрослых, 40-летний солдат с заплаканным как девчонка лицом, и черными пустыми глазами. Он молча стоял и смотрел на Сибитова, пока тот отчитывал младшего по званию. Она же беспомощно обернулась в сторону Федора, и, поняв, что случилось что-то страшное, отвернула лицо.

– Ты… это… может чаю? – виновато начал Сибитов

– Не хочу я вашего чаю. Куда эту вести? – указывая пальцем, произнес Захаренко

– Ее в третий, как обычно. Под ключ запри… Утром выпустить надо, к нам обратно приведешь, – сбивчиво говорил Стопко.

– Хорошо. Пошли…

Она почувствовала резкий толчок автоматов в свой живот. Ей была страшно представить, что пережил человек, доведенный до такого состояния. Стараясь не глядеть в лицо, она, молча, обернулась и пошла вслед за ним. Захаренко шел ровно, словно отчеканивал каждый свой шаг. Его мерный путь показался неестественным для нее. Она подумала, что сейчас Федор пытается показать всем, что у него ничего не произошло, но мелочи, его выдают. Так или иначе, она шла за ним.

Мимо них проходили другие солдаты. Большинство из них шатались без толку, небольшими группами и с сигаретами в зубах. Все они никак не реагировали на проходящего мимо Захаренко с новой женщиной, настолько эта картина была привычной. Где-то вдали изредка раздавалась автоматная очередь и пьяный гул мужских и женских голосов. Она вспомнила, как тот молодой с пластырем на носу, упоминал торжество по случаю то ли чьей-то свадьбы, то ли чьего-то дня рожденья. Это успокоило ее, ведь, если люди в военной форме еще справляют праздники, значит на этой земле не все так плохо.

Они остановились у жестяной двери закрытой на амбарный замок. Захаренко развернулся к ней:

– Ты кто такая?

– Я не знаю…

– Ты кто, сука, такая? Откуда ты?

– Я не знаю…

– Русская? Белоруска? Кто?

– Не знаю… Не знаю… Не знаю … – вновь начала истерить она. Слезы градом покатились по щекам. Она почувствовала сильную боль в районе живота. Захаренко ударил ее автоматом.

– Вы все… Откуда вы здесь появились??!! – кричал он, ударяя ее раз за разом по животу. – Вы… Это вы все сделали… ВЫ!

Она пыталась сжаться, присесть на корточки, увернуться… Ничего не получалось. Федор схватил ее за волосы и начал избивать кулаками. Первые удары пришлись по лицу: он явно не рассчитывал силы, и она почувствовала, как запекшаяся рана у носа, вновь начала кровоточить. Пытаться вырваться не было смысла – он еще сильнее сжимал ее растрепанную косу, образую петли вокруг своего кулака. Через пару секунд, Захаренко бил уже по животу и в грудь. Он держал ее, так как держат грушу во время боксерского спарринга. Она же глотала слезы и выла от боли… Насытившись ее болью, он оттолкнул ее к двери с такой силой, что раздался звон. Пиная ногами ее обездвиженное тело, он открывал замок. Когда механизм поддался, Федор последним рывком швырнул ее в темную ступенчатую бездну.

…

Слезы уже не шли… Она была в сознании, и тем самым усиливала свою чувствительность. Она мечтала выключиться, но все, все то, что с ней произошло в последние пять минут, ее сознание вполне отчетливо воспринимало. Она забилась в угол, надеясь, что не выберется оттуда. В голове мелькала лишь одна мысль: за что ей все это? И что такого та, она, которую нынешняя не помнит, натворила?

7

Отмечание свадьбы сына Сивцова прервала страшная новость – Захаренко повесился на ремне около общежития. Все гуляние мигом утихло, когда на пороге казармы, где происходило празднество, появился Остапенко с растерянным видом.

Егор Сивцов – последний отпрыск славного рода виноделов – три дня назад сыграл свадьбу в Медыке, где остались родственники его новоиспеченной супруги. Бракосочетание было пышным: гостей созывали со всех стран. Странно было наблюдать, как в это время неназванной войны, за одним столом кричали «Горько» молодым белорусы, россияне и украинцы. Все они, так люто возненавидевшие друг друга за последние четыре года, отгадывали загадки подружек невесты на выкупе, танцевали вокруг стульев по заданию тамады-тестя, подкладывали деньги в ползунок «за мальчика». Время остановилось на этот день.

Светланка – молодая и худощавая избранница Егора, должна была окончить медицинский ВУЗ, но пришедшая неразбериха внесла свои коррективы. Вместо препарирования лягушек, она резала настоящие тела и изучала анатомию в полевых условиях. Егор же, так и не доучившийся в Харьковском ПЕДе, не задумавшись, сменил учительский мел на резиновые сапоги. Они смеялись со своей истории знакомства.

На войне принято, что бы солдат попал в госпиталь и там увидел любовь всей своей жизни. Но это была непонятная война, и непонятным было все, что на ней происходило. Светланка повстречала Егора во время того, как грабила продовольственный магазин вместе со своими подружками. Провинциальная Ворьвоивка не радовала гастрономическим разнообразием, а после бомбежки Харькова в февраль 2017, и вовсе предоставляла гурманам хлеб, воду и сало. Еще когда-то Светланка была вегетарианкой, сейчас же она стало всеядной, в прямом смысле этого слова. Когда в феврале 2018 вместе с Катькой Пшейкиной и Таней Сотко отправились на вылазку в старый магазин, где по уверению местных жителей еще остались крупы и консервы, она далеко не рассчитывала повстречать будущего мужа. Так уж получилось, что Егору выпала смена в день защитника Отечества, и он, вместе со своей бригадой объезжал деревни Краноградского района. Услышав, как кто-то неумело копошится с замком, Сивцов направился туда. Какого было его удивление, когда перед ним стояла молодая испуганная девушка, больше походившая на затравленного ребенка, чем на вора-рецидивиста. Так они и познакомились. Так они и свадьбу сыграли – в суматохе, неразберихи и со случайными людьми.

Родители Светланки были некогда влиятельными людьми в Харькове. Они сразу восприняли выбор дочери как удачную партию, пусть и в это, непонятное время. Род Сивцовых был известен по всей Украине изысканностью десертных вин. Война-войной, а выпивка всегда в почете будет, – думали они. Да и Светланке жить легче будет, там за границей мирной Польши.

По-быстрому была организована свадьба – 35 человек, приходившиеся молодым очень дальними родственниками. Брат и отец Егора не смогли приехать: первый удрал с Украины еще в 2014, второго – не отпустила война. Родители же Светланки смогли прорваться через границу, да еще и прихватить с собой престарелую прабабку. Люди приходили сами собой, без приглашения, но с подарками. Из знакомых жениха и невесты, кроме родителей, были Катька Пшейкина, Таня Сотко и пару сослуживцев Сивцова. Свадьбу играли в доме друга отца Катьки – поляка Пшевича, радушно принявшего гуляющую молодежь.

Сергей Петрович Сивцов, тем делом, уже как два дня гулял вместе со своими сослуживцами в Чернигове. Он даже достал бутылку вина – последнюю реликвию, оставшуюся от знаменитого рода. Кутил весь гарнизон; здесь было все: и пьяные песни с танцами, и шуточные дуэли на консервных ножах, и танцы с девицами из общежития, и громкая стрельба в честь здоровья молодых.

Все это было прервано визитом Остапенко. Не то что бы его никто не звал, просто люди к Сивцову приходили сами. А тут Остапенко, да еще и с такими новостями. Сергей никогда не дружил к Захаренко. Они просто не пересекались – их смены по вылазкам стояли друг за другом, и пока один спал, второй объезжал окрестности в поиске беглецов. Но многие из тех, кто был на гулянье, хорошо общались с Федором. На несколько минут зависла гробовая тишина. Все вспомнили, что где-то там существовали их семьи, такой же неспокойной жизнью, грозящей оборваться в каждую минуту.

Труп Захаренко висел напротив окон его любовницы – Настасьи. Уже позже, пошли слухи, что лишившийся семьи, и впоследствии рассудка, Федор пришел к женщине, но та его выставила, так как занята была другим любовником. На самом же деле, Настасья в тот вечер валялась на своей кровати, мучаясь от боли в почке. Еще до войны, доктора ставили ей различные диагнозы с общим выводам – надо удалять. Но тут случилось то, что случилось, и вот, уже третий год, Настасья гадала, отчего она умрет раньше: от инфильтрата почки или от бомбежки. В этот вечер она твердо решила, что почка победит в этом соперничестве. Возможно, Захаренко и заходил к ней в эту ночь, и даже стоял и стучал в ее двери, но, умирающая в агонии внутренней боли, Настасья ничего не слышала.

Именно она и нашла тело своего любовника. Проснувшись в четыре утра, женщина краем глаза увидела в окне лицо Федора. Все бы ничего – но окно Настасьи находилось в полутора метрах от земли, и при всем желании, Захаренко бы не смог смотреть на нее. Подойдя ближе, он увидела, что любовник не стоит, а парит в воздухе, а ветка цветущего каштана изогнута дугой от веса его тела. По всему общежитию пронесся оглушительный крик. Все, кто был в тот момент в комнатах (а их было немного, большинство обитательниц этого здания находились у Сивцова), выбежали в коридор. Среди женских фигур была и одна мужская – генерала Остапенко. Он приказал всем сохранять спокойствие, но сам не смог утихомирить свою верхнюю губу, двигающуюся, словно подвязанную на рыбацкую леску.

Прошло еще несколько минут, и вокруг трупа на улице уже собралась толпа зевак. Рядом с повешенным они нашли бутылку самогонки и несколько фотографий, сделанных, по-видимому, еще в двухтысячном. Там была запечатлена молодая Надежда, в обнимку с Захаренко. Фотографий детей у него не было, как не было их и у большинства собравшихся. Никто из них и не думал, что все те цифровые технологии, пришедшие в 2008, станут абсолютно бесполезными в 2020.

Самоубийства были не новостью в черниговской части. Месяца за два до Захаренко застрелился бывший командующий части Смольников, на место которого и прислали Остапенко. Он не выдержал первого настоящего боя, который был на этой относительно спокойной земле.

Смольников – великолепный стратег военного дела, мог за минуту придумать победоносную схему наступления с наименьшими потерями. Еще в мирное время, он был одним из лучших мозгов генштаба, и, поэтому, начальство, не опасаясь, послало его защищать границу. В реальной же жизни толку от него не было никакого. При первой же бомбежке, Смольников понял, что здесь не игрушечные модели масштабом сто к одному, а настоящие танки и артиллерийки. В суматохе их не то чтобы выставить тактически правильно не представлялась возможным, а даже порой и попросту посчитать. Все настолько происходило быстро, что один и тот же человек мог за пару часов оказаться в списке мертвых, затем воскреснуть, и в итоге приехать в настолько разобранном состоянии, что хоронить приходилось по принципу «две ноги, две руки – человек». Кому принадлежали руки и ноги – скроют страницы истории. Смольников приучал себя к ночным бомбежкам, порой, он даже выходил на улицу, во время их. Но страх, тот, что всегда охватывает студента с базой теоретических знаний перед бытовой практикой, не покидал его.

Когда в мае этого года на Чернигов обрушилась серия воздушных бомб, и с вертолетов прошел пулеметный дождь по мирным поселениям, Смольников не выдержал. Он взял пистолет, подаренный ему за отличное окончание военного университета, и разрядил его себе в висок. Лужа крови была настолько большой, что в штабе, где он совершил свое убийство, прогнил пол. Возможно, это стало одной из причин противления Остапенко расположиться на месте предшествующего начальника.

Ну а женщины… Женщины вешались чуть ли не каждую неделю… Кто-то по бабской глупости, как, например, Соня Ставрогина. Девушка повесилась на чулках из-за неразделенной любви к Стопко. Кто-то из-за одиночества – Мария Левко – месяц назад – похоронка на сына. На каждом, так или иначе, была чья-то кровь, но в этой неназванной войне, кровь была обычным заурядным и не выходящем за норму делом.

8

Она проснулась на рассвете. Черный чулан, куда ее избитую затолкнул Захаренко, оказался обычным соломенным амбаром, через стены которого проникал свет. Открыв заплывшие от синяков глаза, она увидела ссадины на руках и кровь на мастерке. Нос не мог дышать. Жижа, сотканная из крови и соплей, забила полностью гортань. Коса была полностью истреблена, а кровоточина на затылке не переставала струиться всю ночь.

Она попыталась встать. Ноги не держали тело, от усталости и изнеможения. Она по-прежнему не помнила себя, но физиология давала знать, что в той, забытой жизни, она давно не ела. С улицы были слышны голоса солдат, то приближающиеся, то отдаляющиеся в пространстве. Нащупав, увиденную вчера в зеркале рану у предплечья, она решила снять мастерку. Тело ее представляло собой грязный кусок прорешетенного мяса. Кровь смешалось с пылью и песком, образовывая, сероватые пятна по всему телу. Их она насчитала семь: три больших – у предплечья, левой груди и чуть ниже живота, и четыре поменьше, рассеянных по всему туловищу. А синяки, синяки она не считала. Весь живот был одним сплошным синяком. Рукой она смогла ощупать часть спину. На мгновенье она порадовалось, что не может видеть себя со стороны. Через всю стену проходила глубокая царапина.

Она решила подойти поближе к стене, что бы попытаться рассмотреть сквозь солому происходящее на улице. Лишь с третьей попытки, ей удалось привстать. Медленно, на полусогнутых ногах, она добралась до двери, и оперлась об ее ручку. Просветы в соломе были мелкими, и она могла лишь фрагментарно воспринимать окружающую ее реальность. Вот пошел один солдат, в левую сторону, вот – второй, туда же. А вот идут обратно целой группой еще несколько. Все они ходили мимо амбара, не обращая на нее никакого внимания.

Она села спиной к стене и прикрыла глаза. Кто она? Что она тут делает? Где тут? Как она тут оказалась? – и сотни подобных вопросов вереницей пульсировали в ее голове. Сотни, но, ни одного ответа на них. Все, что выдавала ей память – то вчерашнее небо с полярной звездой и крик ворона где-то в вышине. Ни одного нового лица, кроме вчерашних, ни одного нового звука, кроме вчерашних, ни одного воспоминания, кроме вчерашних… Странно, ее память выдавала картинки пятидесятилетней давности – памятники Ленину, Великую Отечественную, цветное телевидение, динозавры, интернет… Все это было, но не было ее. Память стерла ее жизнь из всех страниц истории. Она знала, что с 2014 началась неназванная война, но кто она в ней – оставалось загадкой.

Закрыв глаза, она вновь уснула.

…

Дверь в амбар открылась. Тяжелый замок упал на землю, произведя продольный звон. Она проснулась от этого непонятного шума и увидела Сибитова. Он стоял раскачиваясь на стопах, перенося вес тела с одной части туловища на другую. Вид у него был явно помятый, а под глазами гордо расположились два сонных мешка.

– Ну что, вспомнила, кто ты? – с тем же вчерашним высокомерием начал он.

– Нет, – протирая уставшие глаза и, пытаясь приподняться, ответила она.

– А я смотрю, ночь бурная была. Кто так тебя, Захаренко огрел? Или сама с лестницы слетела… Правильно сделал, вы уже надоели сюда сунуться. Поднимайся. К нам пойдешь.

Боль вернулась к ней. Она медленно, потягивала свое тело по стенке. На затылке опять появились буроватые капли. Сибитов подал ей руку. Опершись на нее, она встала. Их глаза встретились. Внезапно, для самого себя, моторщик впервые увидел потерянный взгляд полный молчаливой боли и отчаяния. Она же заметила лишь искорки сострадания в пустом омуте надменных глаз. Сибитов постарался не сжимать руку, и, словно отстраняясь от нее, приоткрыл дверь.

Солнечный свет, заполнивший все пространство вчерашней ночной улицы, показался ей уникальным, единственным в своем роде. Конечно же, раньше она часто видела свет, но, в пределах, которые отвела для нее память, его больше не было. Она впервые отчетливо и ясно видела его. В глазах показались слезы, то ли от ослепляющего солнца, то ли от мучительной правды. Правда была в том, что она не знала ничего про себя.

Сибитов, стараясь как можно бережнее придерживать тело своей арестантки, шел медленно. Да, он не один десяток раз до этого выводил таких же как и она беглецов. Таких же избитых и таких же вражеских. Но ни разу, он не чувствовал к ним сострадание, минутой назад порожденное этой хрупкой девушкой. Она же просто шла, шла и не думала о том, куда ее ведут. Тяжело предугадывать последующие события, когда из предыдущих у тебя только непонятная боль и неизвестные здания.

За недолгую неназванную войну Сибитов понял, что единственная возможность оставаться на плаву – это четкое следование уставу. Тем более, тому уставу, создателем которого он отчасти и был. Сегодня, а именно 21 мая 2020 года, он решил его ослушаться. Да, в истории, даже с такими ее приверженцами бывают погрешности. Сибитов повел ее не к себе в будку, а в общежитие, окруженное зеваками в военной форме.

Она заметила как несколько солдат, лица которых видела через просветы в амбаре, кружили вокруг цветущего каштана. Странно было даже не то, что столько мужчин в военной форме окружили это дерево, а то, что, не смотря на весь беспредел творившийся здесь, оно цвело. Цвело как-то по-девичьи мило и ярко. Среди толпы она заметила вчерашнего солдата с пропускного пункта и первого мужчину из новой памяти. Они курили в стороне и что-то бурно обсуждали.

9

– Ты в курсе, че он вздернулся?

– А ты, шо, Степ, не знаешь? Ему похоронка из Донецка пришла вчера.

– Так, а шо, его еще живые были?

– Ну да, там то ли мать убили, то ли жонку. Никто ж не знает.

– А Остапенко, шо не вкурсе?

– Та хер его знает. Он же даже, если и в курсе будет, ничего не скажет.

– Вот так вот. Вчера ж еще его запускал на базе, а тут – на те. Вздернулся.

– Ну так…

– А шо с беглянкой той? Назвалась?

– Та фиг знает. Я еще с моторщиками не говорил.

– Ты расскажи потом, а то интересно. Обычно ж все только меня на заставе увидят, сазу говорят, что и как. А эта…

– Артистка!

– Слышь, глянь. Сибитов не ее там ведет?

– Да не ее вроде. Та помятая только была, а эта же вроде, забитая какая…

10

Во время непонятной войны, общежитие было отдано под руководства Павлы Степановны Шейхер. Все понимали, что командование уцелевшего мирного объекта лучше отдать коренному жителю, тем более, женщине, тем более, еврейке. Неназванная война сделала врагами целые страны, с их политикой. Люди же, словно запечатлелись в границах старых государств. Русские, белорусы, украинцы, евреи, татары, узбеки и все прочие стали делить себя не по народам, а по странам. Павла Степановна, была убежденная еврейка, и по сложившемуся в умах всевышних плану, должна была капитулировать в Израиль, на место своей исторической родины. Ну что же делать, если эта война застала ее в пределах Украины, где Шейхер жила всю свою жизнь. Именно так, она стала молчаливым представителем еврейского народа.

Еще в мирное время Шейхер называли «старой девой». В свои 53 года, она не то чтобы ни разу не была замужем, за ней не видали зоркие глаза соседок ни одного ухажера, не смотря на то, что общежитие литейщиков полнилось разноразрядными мужчинами. В годы былой молодости, этому способствовал ее отец – Степан Иосифович Шейхер, состоятельный еврей, держащий в своих руках, целую сеть аптек Чернигова. Это именитое семейство пережило перестройку 80х, рэкет 90х, беспредел нулевых, и, даже всю желто-голубую революцию 10х. А вот неназванную войну – не смогло. Как только начали бомбить по Луганску, со Степаном Иосифовичем случился инсульт. И сколько бы таблеток, микстур и настоек не хранила черная бухгалтерия мирных аптек, все они стали бесполезными в военное время. Богатого еврея похоронили на общественном кладбище, без памятника и без креста. Изольда Львовна, новоиспеченная вдова, надеялась заказать супругу обелиск у лучших мастеров, но, спустя полгода, отправилась за ним вслед: на то же самое кладбище, и без того же самого креста. И, вот уже на плечи Павлы Степановны, легли заботы о памяти усопшим. Сколько она ни просила помощи у бывших друзей родителей, сколько ни бегала по еще существующим администрациям – все было без толку. Но, Павла Степановна, оказалась сильнее неназванной войны. В 2017 ей удалось связаться со свояченицей из Гуш-Дана и заказать два памятника. Памятники отправились вместе с гуманитарной помощью красного креста, и, должны были приехать в Чернигов к двадцатым числам сентября.

А пятнадцатого сентября произошло страшное. По окраинам Чернигова начали бомбить. Вместе с несколькими деревушками, с лица Земли было стерто и общественное кладбище с могилами Степана Иосифовича и Изольды Львовны. Война победила. Когда, двадцать третьего сентября пришли памятники, Павла Степановна голосила на всю округу. Смольников распорядился перенести монументы в подвал общежития. На утро, военная часть увидела, и без того, некрасивую еврейку с поседевшими за ночь кудрями…

Сейчас же, в 2020, Павла Степановна жила тихую и угрюмую жизнь. Многие подшучивали, что, если бы Остапенко и она сошлись, на свет появились самые спокойные дети. Женщина качественно выполняла свою работу. Все плиты и стены в общежитии оставались чистыми, а жильцы временного пристанища, довольными своим расселением. Как только назревал какой-нибудь конфликт, все знали – нужно идти прямиком к Павле Степановне с символическим подарком. В 2017 – это были оставшиеся от мирного времени конфеты, ныне же их заменяли собранные в поле цветы. Безусловно, подойти к Павле Степановне можно было и без них, но тогда еврейка начинала юлить и рассказывать ветхозаветные притчи об иудеях. Но, все же, помогала.

Двадцать первого мая она, как и всегда, встала в пять утра, чтобы успеть распределить постельное белье между комнатами. Стиральных машин, естественно не было, как и не было у многих постояльцев собственного имущества. Павла Степановна мудро распределяла между всеми остатки былой роскоши общежития, таким образом, что в запасе еще оставалось три-четыре комплекта чистых пододеяльников и простынь. Так, на всякий случай.

В семь пятнадцать она услышала стук в дверь. На пороге перед ней стоял Сибитов и хрупкая девушка, все чумазая и побитая.

– Павла Степановна! – почти криком раздался голос моторщика, – вам поручение от меня – дайте этой беглянке чистую одежду и сопроводите ее в душ.

– Тю, Алеша, та на кой так кричать! У меня же девки, все спят еще! – по-домашнему пожурила хозяйка. Все боялись Сибитова, но только не она. Этой женщине, с двумя памятниками родителям в подвале, нечего было бояться. – Ты б пришел, попросил – я б шо, отказала?

– Павла Степановна, это приказ.

– Да шо ты! Приказ! Ты своим солдатам приказывай, Павле Степановне – не надо. Павлу Степановну попросить можно, – продолжала журить она. – А ты кто будешь? Русская, белоруска?

– Павла Степановна, я бы попросил! Не разговаривайте с ней. Ваша задача – помыть и одеть.

– Слушаюсь, господин хороший! – иронична произнесла она. – Шо ты, дите совсем запугал. Ну, ходь сюды, красавица. Молчать вместе будем.

Сибитов отпустил руку беглянки. Она, впервые почувствовав себя в безопасности, сделав несколько шагов в сторону к незнакомой ей женщине.