Запах псины

Значит, Лёва знал, когда я примерно выеду из дому, чтобы отправиться на рынок. Знал, когда подкладывать под колёса моего джипчика гнутые гвозди. Имел кучу времени для превращения зелёного жигуля в белый с помощью легкосмываемой краски наподобие гуаши.

Всё это: лёвины грамоты, визг лёвиных тормозов да то, что Лёва знал время моего выхода из дому, я вспомнил за полтора мгновения.

В следующий миг я развернулся, услышал за спиной оксанино “Вы это куда?”, ответил: “Я на секунду”, подошёл к лёвиному жигулю, в узком зазоре между фарой и кузовом нашёл труднодоступное для мытья место.

Присматриваться с лупой не пришлось. Белую краску на зелёном фоне мог не увидеть лишь слепой. Я подобрал с земли хворостинку, просунул в узкий зазор между фарой и кузовом, потёр белую краску. На хворостинку я даже не давил, лишь слегка прижал к кузову. Краска соскреблась без единого усилия.

В этот момент из дома вышел Лёва. С наглой мордой подошёл ко мне, ухмыльнулся, спросил, чего это я ковыряюсь в его машине ветками. Мол, не царапаю ли полировку?

В ответ я двинул кулаком по лобовухе жигуля. В месте удара триплекс покрылся густой сеткой трещин. Лёва отпрянул, выкатил глаза. Оксана вскрикнула. Я улыбнулся.

– Лёвушка, дурачок ты наш! В следующий раз, когда решишь придавить меня к асфальту, вспомни это стекло и представь на месте этого стекла свой череп. Как думаешь, что останется от твоей бестолковки?

Лёва сглотнул. Оксана подошла поближе, но не так близко, чтобы попасть под горячую руку Злого Сыщика, смерила меня взглядом человека, удивлённого до крайности.

– Ян, вы что творите? Зачем разбили Лёве стекло?

– Спросите своего братика.

Я подумал, что было бы поучительно настучать Лёве по балде, чтобы завязать узелок на память: мол, таранить людей машинами нехорошо, приводит к травмам головы, запомни, баран. Затем я решил, что силы уж очень не равны. Потому для острастки всего лишь отвесил Лёве знатный подзатыльник.

В тот же миг я пожалел, что дал рукам волю: у Лёвы из носа хлынула кровь.

Кто бы мог подумать, что простой подзатыльник может вызвать фонтан кровищи!

Оксана вскрикнула, бросилась на меня с кулачками.

– Что вы делаете?! У него же с детства слабые сосуды!

Я увернулся от оксаниных кулачищ, помог Лёве лечь спиной на капот. Лёва запрокинул голову. Оксана убежала в дом, вернулась с пакетом ваты и пузырьком спирта. С проворностью медсестры Оксана свернула из ваты два тампона, сбрызнула тампоны спиртом, передала Лёве. Лёва воткнул тампоны в нос, застонал. На мой вопрос, зачем совать в нос спирт, ведь можно обжечь слизистую, Оксана сказала, что по-другому у Лёвы кровь не остановить, а на моём месте Оксана вместо того, чтобы умничать, поменьше бы распускала руки.

Когда страсти поутихли, и Лёва жестом дал понять, что всё в порядке, я заметил, что в пылу борьбы за лёвин нос я измазался в крови по самые уши. Я попросил разрешения вымыть руки. Оксана фыркнула, указала взглядом на дом: мол, иди, туалет найдёшь сам.

В туалете, когда вымыл руки, я вспомнил, что хотел узнать марку детского крема, которым пользовался Лёва.

Я осмотрел ванную комнату. Лёва мазал руки кремом сразу после душа. Значит, крем наверняка в ванной комнате. Вряд ли Лёва шёл после душа через весь дом к себе в комнату, чтобы там, и только там, намазать руки кремом.

Я угадал. Под умывальником, в столике, на нижней полке стояла початая коробка на двадцать тюбиков. Было похоже, что Лёва закупал детский крем ящиками.

Тюбик я сфотографировал камерой мобильника.

Когда я вернулся во двор, Лёва сидел в кресле под орехом, мял в руке окровавленные ватные тампоны, смотрел в стол. Оксана стояла рядом, смотрела на меня взглядом из серии “Чтоб ты сдох, скотина! И зачем я только с тобой связалась?!”.

Я улыбнулся Оксане самой обаятельной улыбкой, на которую способен.

– Оксана, оставьте нас на пару минут.

– Нет! Вы его будете бить.

– Не буду. Обещаю. Идите.

Оксана взглянула на Лёву, тот кивнул: мол, иди. Оксана пожала плечами, ушла в дом.

Я сел напротив Лёвы.

– Лёва, ты хоть понимаешь, осёл, что мог меня убить? Я не о себе, мне было бы уже всё равно. А вот тебя, балбеса, могли из окон видеть сто человек. Ты бы сел, и надолго. Ты хоть об этом подумал, герой?

Лёва молчал, с усердием разглядывал столешницу.

До меня вдруг дошло, что Лёва наездом на меня спасал наверняка не себя, а Катю. Ведь я в последний разговор с Лёвой навесил на Катю довольно веские подозрения. Будь я на месте Лёвы, и люби Катю, то ради Кати я бы меня переехал не только жигулём, а ещё бы и сделал контрольный переезд катком, которым укатывают асфальт.

Я высказал догадку Лёве. Лёва перевёл взгляд на меня, затем потупился точнёхонько как на допросе у жены муженёк, что под утро приполз домой на рогах, весь в помаде и пропитанный запахами кабака, водки, и парфюмов.

Попытки вернуть Лёву к жизни я оставил. Не щёлкать же пальцами перед носом у человека, который забрался в скорлупу да задраил все люки!

Я сказал, что Лёва свободен, и может позвать Оксану.

Лёва ушёл в дом.

Через минуту ко мне вышла Оксана. Села напротив, принялась сверлить меня взглядом злой гадюки. Я решил расставить все точки над “ё”.

– Оксана, вам Лёва рассказал, за что я его стукнул?

– За что б вы его ни стукнули, вы не правы.

– Лёва хотел меня убить.

Оксана вскинула брови. Я в двух словах описал наезд на меня белого жигуля и те подозрения, что легли на Лёву. После моего рассказа Оксана сменила личину злой гадюки на маску всё ещё злой, но уже Оксаны. Затем из-под маски злой Оксаны выглянуло смущение из разряда “я не знала, что всё так серьёзно”.

Спустя пару секунд Оксана вернула себе прежний вид деловой клиентки, взяла слово.

– Ну, как там бабушкины дневники? Прочитали?

– Прочёл. И нашёл там кое-что интересное.

– Что?

– Говорить пока не буду. Сначала надо проверить.

– Вы мне не доверяете?

– Оксана, мы об этом уже говорили. С какой стати вам доверять? Согласитесь, будет гораздо объективнее относиться к вам как к рядовому подозреваемому. Тогда, если установлю вашу невиновность, то это будет невиновность настоящая, а не за ваши красивые глазки.

– Согласна.

– Другого вам не остаётся. По телефону вы сказали, что хотели со мной срочно переговорить. О чём?

– Лёва решил продать наш дом.

– Следовало ожидать. Когда сказал?

– Утром. Говорит, что если о письме от Дидье знают все, то и скрывать смысла нет. А заплатить за учёбу надо до августа. Потому решил пока не поздно продать дом и умотать в свою любимую Францию.

– Вполне трезвое решение.

– И где я буду жить?

– У вас на наследство права равные. Лёва может со своей половиной делать всё, что захочет. Вам придётся это принять как есть. С другой стороны… Вы можете судиться с братом до скончания века. Выбирать вам.

Оксана ушла в астрал. Я уже почти спал, когда Оксана выпала из раздумий и сказала, что ей звонил Димон. Оксанин реализатор выказал крайнее недовольство частным сыщиком, что приходил на рынок после обеда. Димон сказал, чтобы Оксана сыщику не верила, если тот гад будет о Димоне что-то рассказывать. Мол, сыщик Димона достал, за что Димон сыщика послал подальше, и теперь сыщик может Димону исподтишка отомстить, и наговорить Оксане про Димона небылиц.

Я предложил Оксане гнать Димона в шею. Мол, таких реализаторов надо отстреливать за километр от рынка. Добавил, что Димон играет в бильярд на интерес, причём в долг. Что Димон сделает, если сумма долга зашкалит, или кредиторы потребуют вернуть должок немедля? Где гарантия, что Димон не стырит у Оксаны и Лёвы товара на сумму долга? Если и попадётся, то скажет, что денег нет. Мол, вернёт с получки. А сам смоется в тёплые края. Оксане такой работник нужен?

Оксана закатила глаза в стиле “Мало мне проблем, так теперь ещё и это!”.

Затем Оксана замялась.

– Ян, я… Я подумала… Может, будку таки продать?

– На что собрались жить?

– Пойду в дворники.

– Вы даже знаете, с какой стороны держать метлу?

– Не издевайтесь, Ян. Мне не до шуток.

– Что случилось?

– Мне… Мне звонил Серый. Скотина, хотел меня шантажировать!

– Чем?

– Сказал, что восьмого числа был под нашим домом без десяти одиннадцать, и меня дома не застал. Намекает, скотина, что я могла в это время заказывать эсэмэску!

– Что хочет в обмен на молчание?

– Мамашину будку забесплатно.

– Хм, губа у Серого не дура. Вы согласились?

– Пока нет. Хотела посоветоваться с вами.

– Ну-ка, перескажите ваш разговор.

Оксана сказала, что Серый позвонил в половине пятого. Я подумал, что Серый времени даром не терял: позвонил Оксане сразу после того, как я покинул рынок.

Что Серый делал у дома Оксаны всего через двадцать минут после того, как получил последний мамашин отказ? Решил пойти обходным путём. Решил повлиять на мамашу с тыла, через Оксану. Хотел любыми путями уговорить Оксану на продажу будки, собирался даже предложить Оксане деньги. Ведь с мамашей говорить сложно: если упрётся, то её с места не сдвинешь и танком.

Если бы Оксана на продажу будки согласилась, то у Серого в стане противника появился бы свой человек. Если бы Оксана изо дня в день капала мамаше на мозги “а не пора ли нам задуматься о продаже будки”, то у Серого появился бы шанс. Особых надежд на успех затеи Серый не питал, но вдруг получится?

Серый придумал переманить Оксану в то время, пока ехал от мамаши домой. Серый хотел Оксане позвонить, да как по Закону Бутерброда на мобильнике Серого разрядилась батарея. Потому Серый развернулся с полдороги, вернулся к дому мамаши. Начал звонить в дверной звонок. Когда дверь не открыли и на тридцать третий звонок, Серый подумал, что его видеть не хотят. Серый махнул на затею рукой, развернул оглобли, покатил домой. Раз открывать не захотели, то и говорить с Оксаной Серый передумал.

О том, что восьмого числа поцеловал замок мамашиной калитки, Серый не вспоминал аж до тех пор, пока от меня не узнал, что эсэмэска-убийца заказана именно восьмого числа, и всего через десять минут после того, как Серому не открыли на тридцать три звонка в дверь.

Тогда Серый подумал: а что, если на звонки Серого не открыли не потому, что не хотели видеть именно Серого, и даже не потому, что не хотели открывать кому бы то ни было другому, а потому, что в тот момент никого, кто бы мог открыть, в доме попросту не было? Ведь мамаша парализована, а Оксана могла не сидеть с мамашей, как утверждала, а ехать в неткафе.

Вот тут Серый и решил отщипнуть нехилый кусочек от жирного пирога. Вдруг получится? Серый позвонил Оксане, разложил всё по полочкам, по минутам, чтобы у Оксаны сомнений не осталось. Затем сказал, что жадничать не станет, согласится в обмен на молчание всего-то принять мамашину будку в дар. Мол, что Оксане лучше: куковать в камере неизвестно сколько лет, или потерять будку, что приносит и без того никакой доход?

Когда Оксана закончила, я спросил, почему Серый, когда восьмого числа звонил в дверной звонок тридцать три раза, не додумался позвонить Оксане на мобильник? Ведь чего проще набрать номер и попросить Оксану выйти да открыть дверь. А вдруг у Оксаны в доме выбило пробки? Тогда на кнопку дверного звонка можно давить хоть до посинения пальца.

Оксана посмотрела на меня с немалым удивлением, затем напомнила, что у Серого на мобильнике разрядилась батарея, потому позвонить не мог. Оксана добавила, что сказала об этом в самом начале рассказа, и чем я слушал, Оксана уже догадалась.

Я потёр затылок, признал, что слушал боком. Я не стал говорить Оксане, что переспросил для того, чтобы проверить, не ослышался ли насчёт разряженной батареи.

Когда Оксана подтвердила, что со слухом у меня порядок, я подумал, что Серый по поводу севшей батареи мобильника наверняка не врал. Ведь мобильник Серого ответил на запрос оператора в десять тридцать, затем отключился. Телефонист, когда мне это сообщал, решил, что или трубку выключили, или села батарея.

Конечно, Серый мог трубку выключить, и смотаться в неткафе. Но тогда откуда взялись основания для шантажа? Если эсэмэску заказал Серый, то как он мог Оксане утверждать, что ему не открыли на звонки в мамашину дверь за десять минут до заказа эсэмэски? Если Серый тридцать три раза в дверь не звонил, то шантажировать Оксану нечем.

Позвонить в калитку мамаши, и затем заказать эсэмэску Серый – если он не волшебник – не мог. Если Серый стоял у дома Оксаны без десяти одиннадцать, то до одиннадцати – момента заказа эсэмэски – долететь до неткафе на машине без мигалки и сирены Серый не успел бы ни за какие коврижки. А ведь надо не только до неткафе добраться, но и обменяться парой слов с админом неткафе, получить разрешение сесть за конкретный комп, войти на нужный сайт, набрать текст эсэмэски, да под конец эсэмэску заказать – итого минуты три-четыре как минимум, а то и пять-шесть.

Если Серый эсэмэску заказывал, то с шантажом блефовал. Если шантаж Серого основан на реальных событиях, то Серый в смерти мамаши не виновен. Если Серый в мамашину дверь за десять минут до заказа эсэмэски таки звонил, да ещё не раз и не два, то где в тот момент околачивалась Оксана?

Я решил вокруг да около не ходить, а спросить Оксану в лоб: мол, где была? Спросил. В ответ получил насмешливый взгляд и длинный рассказ о дверном звонке.

Для начала Оксана заметила, что, несмотря на моё доверие наговорам Серого, Оксана восьмого числа сидела рядом с мамашей. Даже в туалет, и в тот не отлучалась аж до обеда. Если бы Серый звонил, то Оксана бы услышала. На то он и дверной звонок, чтобы его слышать по всему дому, а не только с трёх сантиметров да со слуховым аппаратом. А вот с улицы звонка не слышно. Потому тот, кто давит на кнопку звонка, не знает, звякнул в доме колокольчик или нет.

Если Серый и утверждает, что в дверь звонил, то это всего лишь означает, что Серый давил пальцем на кнопку звонка. Звякнул ли при этом в доме колокольчик, Серый ни знать, ни тем более утверждать не может. Давить на кнопку Серый может хоть с утра до вечера, а те, кто в доме, звонка не услышат. Ведь звонок-то с секретом, о котором Серый не знал.

Когда-то, в то время, когда оксанин отец ещё был жив, по району, где живёт Оксана, слонялись бродяги. Звонили в двери, просили то водицы, то объедков. Отцу эта катавасия со звонками по десять раз на дню и беготнёй к воротам – вдруг пришёл в гости кто из знакомых? – надоела, и тогда отец кнопку дверного звонка модернизировал.

Отец установил в кнопку дополнительные контакты и вторую пружину, более мощную, чем та, заводская. С тех пор чтобы позвонить, надо давить на кнопку звонка сильнее. Даже не сильнее, а довольно-таки сильно. Иначе, если нажимать кнопку по-старому, то новые контакты не замкнутся, и звонка не будет. При этом звонящий будет уверен, что звонит, ведь кнопка упёрлась. Кто додумается давить ещё сильнее?

В итоге бродяги жали на кнопку звонка по-старому, звонок не срабатывал, и нервы домочадцам по десять раз на день не трепал.

Соседи о хитром звонке знают, знакомые тоже, а посторонние могут звонить хоть до опупения. Если в доме мамаши ждут кого-то постороннего, то просят гостя, чтобы звонил с мобильника: мол, я пришёл. Если у гостя мобилки нет, то гостя встречают у ворот.

Закончила Оксана вопросом.

– Вот вы, Ян, заметили, что я вас всегда встречала?

Я кивнул. Оксана продолжила.

– Это потому, что вы могли не дозвониться. Оба раза, когда Серый приезжал, его встречали. В первый раз Серому открывала Катя, во второй – я. Можете у него спросить. О том, что у нас звонок с секретом, Серый не знал. Так что пусть впаривает свои сказки кому-нибудь другому.

– Бедняга Серый! Мужик раскатил такую губищу, а вы его так жестоко обломили! Не жалко?

Оксана улыбнулась. Затем посерьёзнела.

– Ян, вы теперь меня подозреваете ещё больше?

– Потому, что вы не открыли Серому?

– Что могла быть не дома, а в неткафе.

– Это я мог допустить и раньше. Вот если у вас ещё был бы мотивчик такой же жирный, как у Лёвы… А ваш мотив до лёвиного не дотягивает. К тому же вы на меня машиной не наезжали.

– Что, с Лёвой всё так серьёзно?

– Будем посмотреть. Пока сказать не могу.

– Ян, что мне делать с Серым?

– Если хотите, я могу с ним поговорить.

– Да, пожалуйста. Если этот урод доставать меня перестанет, я вам доплачу.

– Я у вас на службе, так что доплачивать не надо.

– Как мне с вами повезло!

Пока меня не перехвалили, я засобирался.

Оксана провела меня до ворот. Я вышел на улицу, взглянул на кнопку звонка. Кнопка как кнопка. В жизни бы не сказал, что с секретом. Оксана мой взгляд перехватила, улыбнулась, жестом предложила утопить пуговку звонка. Я отказываться не стал. Утопил. Навострил уши. Услышал тишину. Утопил пуговку ещё раз. Та же тишина.

Оксана сказала мне обождать, ушла в дом, через несколько секунд то окно, что было к воротам ближе всех, распахнулось. В проёме показалась Оксана, предложила позвонить. Я нажал кнопку звонка. В ответ – тишина. Я вдавил пуговку с силой куда большей, чем надо бы. Почувствовал, как кнопка ушла на пару миллиметров глубже, чем прежде. В тот же миг из раскрытого окна до меня донеслась трель звонка.

Достоверности ради я нажал кнопку ещё пару раз: как жмут обычные люди, и как жмут те, кто о секрете звонка знает. В первый раз ответом мне прозвучала тишина, во второй – трель звонка.

Оксана улыбнулась, сказала, что так и думала, что я звонок проверю. Я развёл руками: мол, такой уж я Фома.

Я махнул Оксане на прощание, сел в джипчик, покатил домой. Посередине пути вспомнил, что обещал Оксане поговорить с Серым. Чтобы не отвлекаться от дороги, я прижал джипчик к бордюру, заглушил мотор, позвонил Серому.

Серый снял трубку без промедления. Я попросил Серого вспомнить: когда он приезжал к мамаше первые два раза, то звонил ли в дверной звонок? Серый вспоминал секунд десять, затем ответил, что за первый раз сказать не может, потому как не помнит, а во второй приезд его встречала Оксана. Открыла калитку ещё до того, как Серый подошёл к воротам. Сказала, что услышала, как подъехала машина Серого, потому и пошла открывать.

Я вкратце объяснил Серому секрет мамашиного звонка, и посоветовал в следующий визит к Оксане давить на кнопку посильнее, иначе не откроют.

Затем я Серому напомнил, что шантаж – штука наказуемая. Кроме того, дал Серому понять, что если эсэмэску заказала таки Оксана, то за попытку скрыть инфу о преступлении Серому светит ещё один неслабый нагоняй. В конце сеанса ликбеза я поинтересовался, насколько у Серого сильно желание следующие несколько лет разглядывать небо сквозь маленькое зарешёченное окошко. В ответ Серый меня немедля заверил, что номер Оксаны забыл напрочь. На том точку и поставили.

Я покатил в магазин мыльно-рыльных принадлежностей. Зря, что ли, память моего мобильника хранила внешность тюбика с лёвиным детским кремом?

В магазине – после того как я показал девчонкам-продавщицам фотку тюбика – меня послали в аптеку. Мол, в тот крем добавляют специальные заживляющие компоненты, и продаётся такой крем только в аптеках.

Вдогонку продавщицы спросили, на кой чёрт мне покупать именно тот – архидорогой – крем в аптеке, если народ берёт обычный – дешёвый – в магазине, и результатом доволен. Я ответил, что у моего клиента дико сохнет кожа. Тогда продавщицы хором заявили, что в таком случае мне надо только в аптеку. Мол, тот – аптечный – суперкрем создан специально для заживления трещин на чрезмерно сохнущей коже.

В ближайшей аптеке за тюбик крема со спецдобавками с меня содрали как за два тюбика крема, замешанного по обычной рецептуре.

С одной стороны вышел убыток, зато с другой я мог выиграть, ещё и как! Ведь если на дневнике лёвиной бабушки следы именно того крема, который я купил по спеццене, то ткнуть Лёву носом в улику труда не составит. Таким дорогущим кремом пользуются далеко не все, и в число редких почитателей лечебного крема, как ни странно, входит Лёва. Как Лёва объяснит, что именно такой редкий для простого обывателя крем оказался именно на том дневнике, где сказано про мамашину аллергию?

*

*

Дома после душа, ужина и чая я взялся за эксперимент.

Я вынул из сейфа сокровище – дневник лёвиной бабушки. Раскрыл на странице, где упоминалась аллергия, и где в уголке страницы красовалось жирное пятно, положил дневник на стол.

Когда я склонился над дневником, чтобы ещё раз вблизи рассмотреть жирное пятно, то у меня возникло чувство, будто чего-то не хватало. Я повертел дневник, рассмотрел и так и эдак. Дельных мыслей не добавилось, а чувство нехватки чего-то важного только усилилось.

Я оставил в памяти зарубку: мол, что-то вертелось в голове насчёт дневника, а что, я не понял.

Затем я достал из чемодана дневник, датированный тем же годом, что и дневник с жирным пятном на странице, раскрыл где раскрылось. Бумага в обеих тетрадках по качеству совпадала. Я решил, что в общих чертах чистоту эксперимента соблюсти удастся.

Я нанёс на руки крем, поморщился от резкого запаха, потёр ладони, дал крему впитаться в кожу. Затем я начал листать страницы того дневника, что достал из чемодана. На третьей странице я убедился, что мои пальцы жирных пятен не оставляют. Я перевернул одну страницу туда-сюда три раза. Там, где держал страницу пальцами, появилось едва заметное пятнышко. Я сравнил пятно, оставленное моими пальцами, с пятном, что оставили чужие пальцы в дневнике, где говорилось про аллергию. Чужое пятно выглядело куда ярче. Я решил нанести на руки слой крема потолще.

Схожести пятен от пальцев моих с пятном от чужих я таки добился. Для этого пришлось намазать руки кремом так, что страница чуть не выскальзывала из пальцев. Я подумал: это ж как должна сохнуть кожа, чтобы мазать руки таким толстым слоем крема! С таким слоем крема на руках можно перепачкать всю одежду. Всю жизнь работать на порошок для стиралки… Бедный Лёва!

Эксперимент завершился выводом: Лёва пролистывал дневник без остановок, потому как за исключением одной все страницы дневника остались без жирных пятен. На странице с аллергией Лёва задержался. О мамашиной аллергии Лёва читал без спешки, потому и оставил на странице приличное жирное пятно. Ведь если страницу в пальцах, намазанных кремом, задержать надолго, то пятно на бумаге останется.

Я стёр крем с рук, скомкал салфетку, и уже собрался салфетку выбросить, как вспомнил, что меня смутило, когда я вынул дневник из сейфа и раскрыл на странице с жирным пятном. Я понюхал салфетку. Понятное дело, салфетка пахла детским кремом. Затем я понюхал дневник, что вынул из сейфа. Я почуял ноль запахов. Я обнюхал всю страницу с жирным пятном, пятно обнюхал трижды. Запаха детского крема пятно не источало.

Я задал себе вопрос: почему накануне от дневника разило детским кремом за версту, а всего через сутки я не смог уловить ни единой молекулы запаха?

На всякий пожарный я выдраил руки с мылом, вышел с дневниками на балкон, где воздух уличный да кремом не пропахший. Я понюхал страницы того дневника, который вымазал кремом в ходе эксперимента. Запах крема учуял немедля. Я понюхал дневник с жирным пятном от чужих пальцев. Запаха не ощутил ни на грамм. Прошлым вечером запах был, а всего через сутки запах уже выветрился?

Можно было бы не удивляться, если бы дневник сутки пролежал раскрытым на странице, где жирное пятно. Ан нет, дневник лежал закрытым. Мало того, дневник провёл почти сутки в сейфе. Другими словами, дневник лежал в закрытом пространстве, без сквозняков, способных выветрить запах.

Как же в таком случае запах сохранился, когда я привёз дневники домой? Ведь если дневник листал Лёва, то листал вряд ли позже восьмого числа, то есть не позже момента заказа эсэмэски. Значит, запах на странице с жирным пятном должен был сохраниться в течение минимум двух недель. Но, судя по дневнику из сейфа, запах испарялся куда быстрее, чем за две недели. С момента, когда я сунул дневник в сейф, и когда страница ещё пахла кремом, и до момента, когда я вынул дневник из сейфа, прошли всего лишь сутки.

Не читал же Лёва дневник каждый день вплоть до того вечера, когда дневники забрал я! Если читал, то зачем?

В голове, в районе, где зарождаются умные мысли, что-то шевельнулось. Я попытался ухватить зародыш мысли за хвост, но тот исчез.

Я выгрузил из мозгов лишние думы, взамен загрузил вопрос “Зачем Лёва читал дневник после заказа эсэмэски?”. Чтобы время, пока скрипят извилины, использовать с толком, я принялся готовить ещё один эксперимент. Я решил проверить свою память. Зачем? Я засомневался, слышал ли я запах крема накануне, когда впервые листал дневник, где про аллергию. Ведь мне могло почудиться. Бывает всяко. Утверждать, что от дневника несло кремом, я не мог. Вдруг показалось?

Со мной могло сыграть злую шутку обыкновенное предубеждение. Я помнил резкий запах крема от рук Лёвы, знал о письме-торопилке от мсье Дидье, держал в уме катину версию об аллергии, подозревал Лёву по всем статьям, и тут на странице дневника, где сказано об аллергии, я увидел жирное пятно! Не мудрено, что запах лёвиного крема я таки услышал. Что, если я услышал всего лишь то, что услышать захотел?