Шумные соседи

Конечно, в камере орлам самое место, но если орлов повяжут, и те сдадут Ковылякина, то поговорить с Ковылякиным про алиби Вадика я не смогу.

Я отыскал взглядом ножички орлов. Два нашёл, один, видимо, в ходе потасовки утонул в песке. Те орудия преступления, что отыскал, я ногой вдавил в песок, да для надёжности ещё и нагрёб кучку песка сверху.

“Бобик” остановился рядом с моим джипчиком. Из боевой машины милиции без излишней спешки выбрались четверо в форме. Трое направились к орлам, один подошёл ко мне, улыбнулся, кивнул в сторону побитых орлов.

– Нарушают?

– Не успели.

– А нам сообщили, что три урода с ножиками напали на одного безоружного. Одна проезжала тут мимо, да увидела.

Я вспомнил блондинку в красной машинке, послал девчонке мысленную благодарность за гражданскую сознательность. Другая бы проехала мимо. Разве что сняла бы драку на мобильник, чтобы повесить на свой блог и хвастать перед друзьями.

Мой собеседник потянулся к дубинке.

– Очень правильно, что вы нашли время для воспитательной работы. Помочь?

– Управлюсь.

– Выходит, мы зря палили казённый бензин?

Трое стражей схватили побитых орлов за шкирки, поволокли к “бобику”. Я посмотрел на собеседника просящим взглядом.

– Что, если вы этих бойцов отпустите?

– Как я объясню шефу холостой выезд?

– Когда вы приехали, то никого не застали.

– Зачем вам эти уроды?

– Если вы их посадите, то после отсидки они станут уродами в квадрате.

– Если мы их не посадим, они нападут на кого-нибудь ещё. А если им подвернётся не такой как вы, а старушка-пенсионерка?

– Вы думаете, что после отсидки старушка им не подвернётся? Тюрьма их не исправит.

– А что исправит? Дом отдыха с психологами?

– Я с ними ещё не договорил.

– Вот это другой разговор. Только если перестараетесь, и мы тут найдём три трупа, то я вас запомнил.

– Договорились.

– Значит, заяву на них писать не будете?

– Нет.

– Тогда удачи в воспитательном процессе.

Мой собеседник пожал мне руку, дал сослуживцам команду: битых орлов в “бобик” не запихивать, а того, которого запихнуть успели, выкинуть.

Когда “бобик” укатил, орлы так и остались сидеть на песке, смотреть на поворот, за которым скрылся “бобик”, при этом выглядели офонаревшими до онемения.

Я – злой и жестокий садюга – несчастных травокуров добил: сказал, что тот пакет, что обронил Ковылякин, я сжёг. Если не верят, то пусть смотаются на дачу Ковылякина, разгребут кучку пепла в камине, да понюхают, чем пахнет сгоревший дотла пакет конопли.

Травокуров мой жестокий рассказ убил. Я думал, что с горя начнут рвать на себе волосы.

Я записал номер “девятки”, на капоте которой восседали орлы, когда я прибыл на стрелку. Сказал, что если ещё хоть про одну-единственную пакость травокуров прознаю, то по номеру машины найду и прибью всех троих.

Два ножика я из песка выковырял, зашвырнул в реку. Третий клинок я так и не нашёл.

Пока я возился с ножиками, травокуры уселись в “девятку”. Я махнул орлам на прощание, крикнул, чтобы больше мне на глаза не попадались, потопал к джипчику. При этом я повернулся к орлам спиной. Я ж не знал, что травокуры окажутся неблагодарными до такой степени, что за всё то хорошее, что я для них сделал, попытаются наехать на меня своей зашарпанной “девяткой”.

Таки попытались. Когда проезжали мимо, вильнули в мою сторону. Если бы я вовремя не отскочил, то колёса “девятки” вдавили бы меня в пляж “Стрелка” за милую душу. Как бы я ни отскакивал, а стукнуть меня крылом по ноге таки успели, сволота. Да так хорошо стукнули, что я аж свалился.

Травокуры назад не сдали, меня не додавили. Когда я поднялся и отряхнулся, “девятка” травокуров уже неслась по трассе к городу.

Я махнул на идиотов рукой, растёр ушибленную ногу, отряхнулся, влез в джипчик, направил оглобли в сторону дачного кооператива “Ракитная роща”. По пути заехал на заправку.

После того как накормил моего коня, заправщик уделил внимание и мне. Сказал, чтобы я на досуге посмотрел на себя в зеркало.

Я зашёл в призаправочное кафе, что отпугивало дикими ценами, прошёл в туалет. Когда я осмотрел себя в зеркале, то пришёл к выводу, что мне не помешало бы как минимум переодеться. Мои белые шмотки после моего падения на пляже “Стрелка” стали грязно-серыми, притом мятыми, словно я упал не всего-то один раз, а будто меня волочили по пляжу с километр.

Как мне ни хотелось поскорее встретиться с Ковылякиным, я поехал домой привести себя в порядок. Частный сыщик, выряженный в грязное мятое тряпьё, вместо уважения и охоты сообщать ценные сведения внушает желание послать немытого подальше.

*

*

Дома я принял душ, пообедал, на пяток минут прилёг отдохнуть. Затем я надел всё белое, – всё-таки на дворе лето, – глянул на себя в зеркало.

Выглядел я на сто баллов: весь в белом, как приличный гангстер двадцатых, только без белой шляпы и белых гетр, в общем, красавец ещё тот.

Я покинул квартиру, запер дверь, сбежал по ступенькам к подъездной двери, весь такой белый и элегантный.

Секунду спустя я уткнулся носом в подъездную грязь.

Тот, кто саданул по моему затылку чем-то твёрдым, поджидал меня за шахтой лифта. За мгновение до удара я успел краем глаза заметить движение в тёмном углу, подал голову вперёд. Этим я удар ослабил.

В момент удара показалось, что череп раскололся. Время потекло раз в сто медленнее. Я по нотам услышал, как скрипят кости черепа. Так скрипит кусок пенопласта, когда им проводишь по стеклу.

От затылка до лопаток прошила боль. Остротой боль напомнила тот радостный миг, когда стоматолог решил, что обезболивающее на мой зуб уже подействовало, и вскрыл канал с воспалённым нервом по-живому.

Перед тем как отключиться, я себя спросил, чем я умнее того парня, что нарисован на открытке с подписью “Остолоп”. Можно быть каратистом, боксёром, чемпионом боёв без правил, но если бегать по подъезду с мыслями не о том, кто может стоять за углом с монтировкой на взводе, то этой монтировкой можно получить по черепушке несмотря на все чёрные пояса, что висят в шкафу рядом с кимоно.

Когда очнулся, по глазам резанул яркий свет. Если судить по ощущениям, то меня вытащили из подземелья, усадили за стол, направили в глаза лампу-гестаповку, щёлкнули выключателем. Есть ли где на свете кайф больший?

Во рту горело, словно я разжевал горсть перца чили.

По Закону Бутерброда я свалился носом в угол, туда, где прохожие устроили отхожее место. Мне в нос разило смрадом, после которого торговка тухлой рыбой запахнет французским парфюмом. И ещё пахло кровью. Когда падал, соломки подстелить не успел, потому чуток разбил себе нос.

Открылась подъездная дверь. На пороге появилась новенькая квартирантка с сыном, которому на вид я бы дал годика три. Зато мозги у пацанёнка варили на все десять.

Пацанёнок указал на меня пальцем, улыбнулся.

– Мама, дядя убитый!

Я представил, как я выглядел. Раз уж ребёнок признал во мне труп…

Мамаша с сыном согласилась: мол, да, сынуля, дядя таки труп. Затем квартирантка хлопнулась в обморок. Пацанёнок запищал. Пришлось квартирантку спасать. Потому я и встал, иначе бы ещё повалялся, поотдыхал.

Я надавал квартирантке по щекам, ущипнул за верхнюю губу. Пацанёнок, завидев такое дело – всё же я бил его мамашу – пищать перестал, заорал.

В подъезд вошла соседка-пенсионерка. Увидела, как я, весь в крови, склонился над квартиранткой.

С моего носа на квартирантку капала кровь. Рядом орал пацанёнок…

Соседка-пенсионерка покачала головой.

– Ян, когда ты уже станешь взрослым? Ну, сколько можно валяться по подъездам и пугать мамочек побитой мордой?

Добавила что-то вроде того, что встретить меня без синяков сложнее, чем жирафа с короткой шеей. Затем приказала мне выйти проветриться.

К тому времени квартирантка очнулась, села, рассмотрела на своей блузке кровь, и чуть было не грохнулась в обморок снова. Хорошо, что соседка-пенсионерка всего за секунду успела квартирантке рассказать кто я да что я, и что к моим выходкам вроде валяний по подъездам с разбитой мордой надо просто привыкнуть. Квартирантка хлопаться в обморок передумала.

Я вышел во двор глотнуть воздуха, потому как подъездных ароматов наглотался вдоволь. Не подъезд, а тамбур общего вагона, ей богу!

Солнце лучилось таким приятным теплом, что по коже проскакало стадо мурашек. Сначала я подумал, что мурашек я нахватался, лёжа в подъезде. У нас этого добра хватает. Дворовых блохастых котов в подвале живёт десятка два.

Я ощупал карманы. Не пропало ни копейки. Мой мобильник нападавшему тоже не приглянулся. Я решил, что меня стукнули не ради ограбления. Оставалась месть. Тут у меня подозреваемых не меньше, чем тех, у кого на меня зуб, а этих можно выстроить по экватору от меня до меня, если меня поставить на экватор. Я мог подумать на кого угодно.

Думать я решил после того, как приму душ. Иначе подъездные ароматы, которыми, пока валялся в подъезде, я провонялся насквозь, свели бы меня с ума.

Я постоял во дворе, подышал, потопал к себе.

Дома, в коридоре, я посмотрел на себя в зеркало. В сравнении со мной негр после вечеринки с куклуксклановцами выглядит свежим огурчиком.

Я ощупал затылок, нашёл шишку размером с пробку от винной бутылки. В морозилке я нашёл куриный окорочок, приложил к шишке. Минут через пять, когда мозги начали покрываться льдом, я вернул окорочок в морозилку.

Затем я скинул с себя окровавленные и вывалянные в подъездной грязи шмотки, сунул в стиралку, включил короткую стирку.

Принимать душ стоя я счёл затеей рискованной. После встречи с монтировкой – или чем там меня огрели? – голова всё ещё шла кругом. Я подумал, что не ровен час, ноги подкосятся, свалюсь, треснусь черепушкой о край ванны, и спасать меня будет некому. Так и завоняюсь.

Я набрал ванну, улёгся, расслабился, включил те остатки мозгов, что удар по черепу таки пережили, и при этом сохранили способность думать.

В первую очередь я подумал на Ковылякина и тех орлов, с которыми общался на пляже “Стрелка”. Ведь я получил по черепушке после стрелки на пляже, после того, как сказал орлам, что пакет с коноплёй сжёг. Мало того, я ведь орлам ещё и накостылял. Такое унижение придурки обычно не прощают, мстят.

Во вторую очередь я подумал на Вадика. Кому как не Вадику желать моей смерти? Вадику могло не понравиться, что я его подозреваю, и в итоге я получил монтировкой по затылку.

Через минуту раздумий я решил версию с Вадиком отбросить. Если бы меня треснул Вадик, то, если не дурак, должен бы меня добить. Какой смысл оставлять меня в живых? Оклемаюсь, и продолжу Вадика подозревать.

Остались орлы со “Стрелки” и Ковылякин. Искать орлов я не рвался. На кой мне они? Ведь орлы – народец подневольный, куда им скажут, туда и летят. Интереснее было бы покалякать за жизнь с тем, кто указывает орлам, куда лететь, то есть с Ковылякиным. Ведь от кого как не от Ковылякина орлы могли узнать о том, что ковылякинский пакет с коноплёй остался у меня?

Если уж Ковылякин послал орлов на встречу со мной на “Стрелке”, то почему бы ему не послать тех же дурачков, чтобы навестили меня в подъезде, да отомстили за пепел в камине? Ковылякин мог послать в мой подъезд и других бойцов, ещё небитых.

Я решил, что с Ковылякиным пришла пора поговорить по-взрослому. Сначала стрелка на “Стрелке”, затем монтировкой по затылку… Так ведь я мог и дождаться, пока Ковылякин меня отправит на встречу с усопшими предками.

Я представил, как вытряхиваю из Ковылякина душу, если такого урода, конечно, бог наградил душой. Я представил, как Ковылякин после сеанса душевытряхивания выкладывает мне всю правду-матку о Вадике, и притом жалеет, что не знает о Вадике больше. Когда напредставлялся от души, я из ванны вылез.

Конечно, лучше бы ковать железо не отходя от наковальни, но ехать к Ковылякину я не хотел. Хоть я и получил только по затылку, мне казалось, что ломило всё тело. Вдобавок подташнивало.

Я решил отлежаться дома хотя бы часок.

Полежал пять минут. В дверь позвонили. Я глянул в глазок. Увидел приличного на вид господина в костюме.

*

*

Я открыл. На меня пахнуло дорогим одеколоном. Кроме недешёвого парфюма, моему гостю в этой жизни повезло владеть дорогим костюмом при галстуке, да лакированными туфлями. К тому же гостю повезло уродиться рослым – под два метра – детиной.

Гость посмотрел на экран мобильника, сунул мобильник в карман, перевёл взгляд на меня. Затем уничтожающим, размазывающим взглядом принялся прижимать меня к плинтусу. Когда не вышло, хмыкнул.

– Что она в тебе нашла? Ты же ей дышишь в пуп!

После этих слов гость с размаху захотел отвесить мне в челюсть. Получил от меня в живот. Гикнул, выпучил глаза, согнулся. Я добавил ладошкой по затылку. Мужик рухнул.

Я ухватил мужика за шиворот, втащил тяжеленную обмякшую тушу в коридор, закрыл от глазастых и любопытных соседей дверь, присел рядом с гостем на пол, скрестил ноги, стал ждать, пока двухметровая детина очнётся.

В мыслях я снял обвинение с Ковылякина, навесил на гостя. Я подумал, что мужик в дорогом костюме спутал меня с любовником его жены, да и заплатил бойцу, чтобы тот стукнул мне по черепу перед тем, как ко мне в гости заглянет сам Большой Босс. Такое небедные парни практикуют. Уже побитого бить легче, можно уложить с одного удара. При этом и самолюбие потешишь, – “Я ему таки врезал!”, – и риска почти ноль, и особо не запачкаешься да костюмчик не помнёшь.

Очухался мужик через минуту, как и положено после моего удара ладошкой по затылку. Захотел было подняться, напоролся на мой взгляд, замер.

Я улыбнулся.

– Лежи, орёл. Сядешь – стукну. Можешь перевернуться на спину.

Мужик остался лежать на животе, только подложил под щеку ладонь.

– И долго мне так лежать?

– Пока не скажешь, чего припёрся махать кулаками.

– Хотел спросить, что моя Лорка делала у тебя.

– И потому ты прислал человечка, чтобы он размял мне череп?

– Какого человечка?

– Того, что съездил мне чем-то тяжёлым по башке.

– Зачем бы приходил к тебе я, если он тебе уже навалил?

– Потому и навалил, чтобы подготовить к твоему приходу. Чтобы я вёл себя скромнее. Чтобы ненароком не помял твой дорогой костюм.

– Никого я к тебе не подсылал.

– Ладно, всё равно не признаешься. И о какой Лорке речь?

– Не стой из себя дурачка! Лорка – моя жена. И она у тебя сегодня была.

Гость протянул мне мобильник, предложил мне ознакомиться с фотоальбомом, полистать фотки.

На первом же снимке я увидел себя и Лору, любовницу Афони. Мы с Лорой выходили из моего подъезда. На втором снимке Лора сидела в машине, а я стоял в глубоком наклоне возле дверцы со стороны водителя. Я стоял спиной к объективу, и на снимке смотрелся как мужичок, который нагнулся в сторону сидящей за рулём дамы, чтобы та поцеловала мужичка на прощание.

Я вспомнил, что когда Лора после разговора со мной отъезжала, то сказала: “До свидания!”. Я слов прощания не расслышал, подал своё ухо поближе к губам Лоры с просьбой повторить сказанное. Такая невинная чепуха, как оказалось, со стороны смотрелась нежным поцелуем на прощание. Я улыбнулся, вернул мобильник хозяину.

Муж Лоры спросил, достаточно ли мне доказательств моего участия в адюльтере. Я улыбнулся, сказал, что на фотках я не нашёл ни одного доказательства. Добавил, что мы с Лорой решали вопрос по работе. Муж Лоры хмыкнул, спросил, по какой-такой работе мы могли решать вопрос, если Лора за свою жизнь палец о палец не ударила, и слово “работа” в букваре Лоры значится ругательством.

Я спросил, как муж Лоры меня вычислил. Муж Лоры не без удовольствия разложил всё по полочкам. Наверняка думал, что если расскажет, как поймал Лору за руку, то мне будет не отвертеться.

Муж Лоры заметил, что с женой что-то не так, ещё ночью. Когда Лора в половине восьмого утра уже выкатила свою машину из гаража, муж Лоры себя спросил, куда это в такую рань намылилась та Лора, которая в девять только досматривает последние сны, а тут полночи не спала, вскочила в семь, вместо двухчасовых выкрутасов перед зеркалом только заколола волосы, и укатила, причём очень взволнованная. Сказала, что заболела подруга.

Муж Лоры не дурак, вслед за женой послал шофёра, чтобы проследил. Сначала шофёр ехал за Лорой на машине шефа, затем пересел на такси. Всё как в лучших шпионских фильмах. На одном из поворотов шофёр машину Лоры потерял. Начал рыскать по окрестностям. Не нашёл. Уже когда решил вернуться домой, чтобы рассказать хозяину о провале, снова наткнулся на машину Лоры. Проследил до моего дома. Подождал, когда Лора из дома выйдет, да щёлкнул меня и Лору на мобильник.

Затем муж Лоры приехал по указанному шофёром адресу, начал обзванивать в подъезде все квартиры подряд, ведь номер моей квартиры не знал. Лица открывших сверял с фоткой на мобильнике, где я с Лорой выходил из подъезда. Так до меня и добрался.

Муж Лоры больной вопрос повторил: согласен ли я на основании услышанного, что замешан в адюльтере. Я сказал, что нет, добавил, чтобы на будущее с такими уликами к посторонним людям не совался, а то другой, не такой мягкосердечный как я, церемониться не станет, а сунет незваному гостю под нос двустволку, и двухметровый рост мужу Лоры не поможет.

Муж Лоры не унимался, выдавал на-гора вопрос за вопросом, всё пытался поймать меня на слове.

Затем муж Лоры вспомнил о снимках на мобильнике.

– Она тебя целовала. Это видно на фотке.

– Ты больной. Я её провожал, довёл до машины. Она села, сказала что-то, чего я не расслышал, я нагнулся, чтобы ухом быть ближе к…

– Ты на себя посмотри! На фотке ты весь цветёшь и пахнешь! Думаешь, я поверю, что ты с ней не…

– На фотке я всего лишь улыбаюсь. А как я должен был расставаться с твоей женой, с такой красавицей? Со свирепым оскалом на небритой морде?

– Что она здесь делала?

– Спроси у неё. Могу лишь сказать, чтобы ты успокоился, что у меня с твоей женой любовных связей, порочащих твоё честное имя, нет.

– Паясничаешь?

– Что, получилось? Тренируюсь постоянно.

– Значит, – как ты там сказал? – связей нет?

– Пока нет.

– Что значит “пока”?!

– Если тебя через час переедет трамвай, то я буду первым, кто придёт утешать убитую горем вдову. Такую шикарную женщину да не утешить…

– Я тебе сейчас утешу!

– Спокойно, Кличко! У тебя всё-таки череп один. Поберёг бы. Ты ещё помнишь, что лежишь на полу, и что моя пятка очень близко от твоего носа?

Муж Лоры фыркнул. Я подумал, что для полного счастья мне не хватало ещё и ревнивого мужа, которому кровь из носу понадобилось доказать неверность жены посредством моего чистосердечного признания.

Затем до меня, как до жирафа, дошло: как муж Лоры пришёл ко мне разбираться сам, без помощи со стороны, так и Ковылякин мог не заказывать меня орлам со “Стрелки”, а явиться в мой подъезд лично, да треснуть меня по черепу.

Не скажу, что проекция поведения мужа Лоры на поведение Ковылякина выглядела логически и психологически безупречной, но я подумал именно так.

Я решил, что за сожжённый пакет конопли Ковылякин отомстил мне сам, потому как на наёмных орлов надежды было мало: у тех не получилась даже элементарная стрелка на “Стрелке”.

Времени, чтобы добраться от дачного кооператива “Ракитная роща” до моего подъезда, у Ковылякина было хоть завались. Пока я доехал от “Стрелки” до заправки, да пока заправился, орлы могли созвониться с Ковылякиным, и рассказать о провале стрелки да о великом несчастье: сожжённом пакете конопли.

Я подумал, что у Ковылякина с головой непорядок, раз припёрся ко мне с монтировкой после того, как я раскидал его бойцов-травокуров. В принципе, у травокуров голова не варит по определению, а Ковылякин покуривал. Когда я встретился с Ковылякиным впервые, он на меня пялился глазищами такими краснющими, что из них чуть не лилась кровь.

Мысли о Ковылякине промелькнули за долю секунды. Паузы в разговоре муж Лоры наверняка и не заметил, продолжил сыпать вопросами. Я решил, что пришло время с мужем Лоры закругляться, а то он меня своими вопросами загнал бы в гроб.

Я разрешил гостю подняться с пола и уматывать, добавил, что если будет выкобениваться, то умотает из моей квартиры не на своих двоих, а на носилках, при этом будет далеко не первым.

Муж Лоры из позы “лёжа на пузе” переместился в стойку на четвереньках, причём скоростным то перемещение я бы не назвал. Затем гость принял позу прямоходящего, осмотрел мятый костюм, смерил меня недобрым взглядом, пообещал как-нибудь вернуться, бросил стандартное “Я тебе это запомню!”, развернулся, рванул входную дверь на себя.

Я подсказал, что дверь открывается наружу. На прощание гость хлопнул дверью так, что грохот слышали наверняка на девятом этаже. Я гостю неучтивость простил. Всё же башка моя раскалывалась, и встречи с кулаком двухметрового господина могла не выдержать.

Когда гость ушёл, я решил таки лечь отдохнуть, зализать раны. Я намочил полотенце холодной водой, приложил к затылку, и только успел улечься носом в подушку с полотенцем на затылке, как позвонил Юсуп.

Юсуп рассказал, что с утра опросил соседей Самуилыча. Соседи рассказали о вредности Самуилыча да о пакостях, которыми Самуилыч доводил Афоню до белого каления. Потому соседи не удивятся, если убийцей окажется Афоня. Показания соседей Юсуп подытожил: мотив у Афони есть, и расчудесный.

Со слов Юсупа, соседи слышали, а кое-кто и видел, как в шесть вечера Самуилыч стрелял с балкона, затем кто-то стрелял в квартире Самуилыча в половине десятого. Итого соседи слышали четыре выстрела. Те два, что грохнули в шесть вечера, слышал весь двор, ещё два, что бабахнули в половине десятого, слышали немногие, а наблюдал и вовсе один я, если Самуилыча и Афоню не считать. Те два выстрела, которые отправили Самуилыча на небеса, не слышала ни одна живая душа. Юсуп подытожил: предположение о том, что убийца стрелял через прокладку-глушитель, подтвердилось.

Я предложил Юсупу поискать полотенце, одеяло, или нечто подобное, что убийца мог использовать в качестве глушителя. Юсуп задал мне резонный вопрос: “Где искать-то?”. Ответа Юсуп не дождался. Я и сам хотел бы знать, где искать то клятое полотенце-одеяло.

Напоследок Юсуп сказал, что алиби у Вадика довольно сносное. То, что в момент смерти Самуилыча Вадик веселился с дружками на даче, дружки подтвердили и показания подписали. Афоня же, напротив, подписанным алиби похвастать так и не смог.

Я рассказал о Ковылякине и моих подозрениях насчёт плантации конопли на дачах в кооперативе “Ракитная роща”. Юсуп сказал, что сообщит в наркоконтроль. Я спросил, как Юсуп может верить показаниям полунаркоманов-полунаркобаронов. Юсуп напомнил, что пока я свои обвинения в адрес вадиковых дружков не докажу, показания Ковылякина и иже с ним останутся показаниями честных граждан, нравится мне это или нет. На том разговор и закончился.

С гудящей головой, тошнотой и слабостью в ногах я промаялся до половины пятого. Даже начало казаться, что мне становится хуже, и вовсе не помешает смотаться к доктору. В шестнадцать тридцать одну до меня дошло: не легчало мне лишь потому, что вместо того, чтобы думать о хорошем, я акцентировался на паршивом самочувствии, чем своё состояние только ухудшал.

Я взял себя в ежовые рукавицы, сосредоточился на задачах, которые предстояло решить. Полегчало вмиг.

На радостях я отправил себя к Ковылякину.

*

*

Если подъезжать к даче Ковылякина со стороны трассы, а не речки, то та сторона домика, где входная дверь, видна метров за сто. С таким же успехом, как видел домик Ковылякина я, из домика могли видеть и меня.

Когда до домика Ковылякина осталось полсотни метров, мне показалось, что входная дверь в домик закрылась. Я присмотрелся к домику. Кроме одной форточки всё, что можно было в домике закрыть, выглядело закрытым.

Перед машиной блеснуло стекло. Я опустил взгляд на дорогу, чтобы объехать осколки пивной бутылки. Когда я оторвал взгляд от дороги и осмотрел домик Ковылякина снова, то ни одной открытой форточки не насчитал.

Я подъехал к даче Ковылякина, посигналил. В ответ, как водится, прозвучала тишина. Я отворил калитку, подошёл к домику, постучал в дверь, послушал ответную тишину.

Я подёргал дверную ручку. Дверной замок сказал, что хозяева меня не ждали. Дверному замку поддакнули зашторенные окна, закрытые окна и форточки.

Если бы окна закрывали только простые занавески, то ещё ладно. Так ведь нет – на окнах висели ещё и шторы. Плотные, как те, что во время войны использовали для светомаскировки. Как ни пытался, а разглядеть сквозь шторы даже светлого проёма того окна, что на соседней стене, я так и не смог.

Зато мои навострённые уши уловили в домике звук, похожий на сдавленный чих.

Ломать дверь я счёл деянием незаконным. К тому же я сомневался, что Ковылякин в доме. Чих мог мне показаться.