Трёпки

Вечером он сдох…

Настя

В этой милой симпатичной девушке, белокурой, с смазливым курносым носом и тысячами веснушек сразу и не признать заядлую экстремалку. Настя любила кататься на скейтборде. У неё было много друзей и, как только позволяла погода, она сразу брала доску и бежала на улицу. Ровных площадок для катания было немного, поэтому всё время приходилось искать что-то подходящее.

Друзья разучивали трюки и снимали потом на видео лучшие попытки. От этого они получали удовольствие. Ну а главное в молодёжной тусе – это общение, которого так порой не хватает из-за социальных сетей, в которые, как в омут, затянуло всех Настиных сверстников.

Ей нравилось кататься в любую погоду. Шёл ли мелкий дождь, или асфальт чуть припорошило снегом Настя со своим скейтом обязательно будет тренироваться. Она разгонялась, чувствовала ветер, который развевал её неряшливые волосы, и ловила равновесие. Доска послушно изгибалась, а скорость то увеличивалась, то немного уменьшалась. Девочка на ходу проделывала лёгкие трюки: то хваталась левой рукой за доску, то подпрыгивала на ней, то на ходу переворачивала доску так, что та, вращаясь вокруг оси, вновь становилась на ролики… Адреналин в крови, счастье на лице…

Один из дней выдался ненастным, но Настя уже решила прокатиться по дорожкам парка, только что выстланным камнями. Людей было очень мало, одна семейная пара сидела на лавочке, да какой-то старичок прогуливался с коляской. Девочка поставила скейтборд на дорожку и покатила. Впечатления были великолепными, ровная без кочек тропа помогала осуществлять задуманные трюки. Девушка получала наслаждение от проката. Она приготовилась исполнить вновь придуманные трюки…

Внезапно стая собак неожиданно набросилась на Настю. Десяток разъярённых псов с воем начали кусать девушку. Она попробовала защититься доской, но собаки одна за другой хватались своими зубами за руки, ноги, голову. Отмашки только раззадоривали псов. Девочка упала на землю, прикрыв руками голову, а обезумевшие дворняги растаскивали её по частям. Подбежал старик, пытаясь оттащить собак и спасти девочку, но озлобленные собаки стали бросаться на него. Подбежала молодая пара. Они начали раскидывать собак. Когда им это удалось и они подобрались к телу Насти, девушка, свернувшись калачиком, лежала на земле, обняв свой скейт. На ней не было ни одного живого места. Лицо было всё в крови, да и из-под футболки и брюк просачивалась кровь…

Её отвезли на скорой помощи в ближайшую больницу. Врачи Настю спасли…

9 дуплет

Хранитель музея

Степана как врага народа приговорили к смертной казни. После прихода советских войск его назвали предателем и пособником фашистов. Только воля случая уберегла хранителя музея от расстрела, и его отправили по этапу в лагерь…

Из города в спешном порядке эвакуировали архивы. Военные покинули свои части, забрав технику и часть боеприпасов, остальное имущество подлежало уничтожению. Музейные работники готовили экспонаты к погрузке и отправке в тыл. В ящики были упакованы самые ценные вещи. Степан лично следил, чтобы всё тщательно и аккуратно было обёрнуто войлоком и бумагой. Слухи донесли, что музей готовят к подрыву.

Ящики с картинами, гравюрами, скульптурами вывезти не успевали. Они пирамидами стояли во дворе музея. Несколько грузовиков привезли взрывчатку. После разгрузки на них загрузили несколько ящиков с ценными артефактами и увезли. Какие-то солдаты ходили по зданию и обсуждали, как правильно заложить динамит. Хранитель музея побежал к руководству города и умолял не взрывать музей.

– Приказ Сталина, – коротко отвечали ему. – Или ты хочешь нарушить указание главнокомандующего? Знаешь, что за такие речи может быть? Расстрел без суда и следствия…

Собранные коллекции и артефакты, бережно хранимые в залах музея, документы и древние книги, рукописи и фотографии, расположенные на стендах и в шкафах – всё это должно было взлететь на воздух. Всё, чему посвятил свою небольшую жизнь Степан, должно было в одночасье быть уничтожено. Разбитый, раздавленный, непонимающий, он сидел на ступеньках и плакал…

Сапёры заминировали здание и уже были готовы к подрыву, но помешала вражеская авиация, которая налетела внезапно и разбомбила их командный пункт… Вместе с работниками музея Степан занёс ящики с ценными экспонатами в самый большой зал. Что дальше делать, никто не знал…

А затем в город вошли фашисты, без боёв, как хозяева жизни. Нашлись и те, кто встречал оккупантов с хлебом и солью. Бывшие градоначальники вдруг стали бургомистрами, преклоняющимися перед новой властью, лебезящими и выполняющими беспрекословно их приказы. Музей превратился в место паломничества. Фрицы приходили поглазеть на картины с обнажёнными натурами и на мраморные статуи дев. Один из больших чинов прислал своего денщика за одной из таких картин. Степан возмутился и не позволил ему взять её. Тогда явился сам офицер, вытащил из кобуры пистолет и приставил его к голове хранителя музея:

– Как ты смеешь, русская крыса, перечить мне, солдату рейха!

– У меня приказ самого Гитлера, хранить сокровища рейха, – почти невозмутимо ответил Степан. Он заметил, что фашисты боятся тех, кто не преклоняется перед ними, у кого есть достоинство и честь.

Фриц сразу обмяк, убрал пистолет и уже другим тоном попросил:

– Меня через месяц – два отправят на фронт, не факт, что я останусь живым. Целыми днями я вижу рожи солдат, а мне так не хватает женской красоты.

– Напишите расписку, и я дам вам на время эту картину…

Утром следующего дня денщик принёс расписку и забрал картину. Через месяц пришёл офицер, вернул картину и попросил расписку назад. Потом уже слухи донесли, что его бригада попала в окружение и всех, кого не уничтожила советская армия, были взяты в плен. Что сталось с немецким офицером, осталось неизвестным…

На его смену прибыл злой и беспощадный гауптман. В городе начались публичные казни. На набережной повесили на общее обозрение целую семью, не пощадив ни детей, ни стариков, и целый месяц загоняли людей, чтобы они смотрели на это чудовищное злодеяние. При виде гауптмана жители испытывали страх. Если ему что-то не нравилось или кто-то ему перечил, он приказывал этих людей расстреливать, не чуждался и сам привести свой же приказ в исполнение.

Зачастил младший офицер в стены музея. И его животные инстинкты были направлены на небольшую статую обнажённой девы, которая была прикручена к постаменту. В один из дней музейная ценность исчезла. Степан был зол на фрица и потребовал от него вернуть скульптуру в зал музея. Гауптман, разозлившись, схватил хранителя музея за грудки:

– Вы обвиняете немецкого офицера в воровстве и мародёрстве. Вы понимаете, что вас за это положено расстрелять.

– Понимаю, но эти артефакты принадлежат рейху. Вы же не будете расхищать то, что принадлежит нации… – Степан знал, что фашисты на равных будут разговаривать только с теми, кто перед ними не встанет на колени, не приклонится. Поэтому в его голосе была сталь и жёсткость, бояться ему было нечего, он каждый день ходил между жизнью и смертью…

Утром экспонат вернулся на своё место. Гауптман больше в музей не приходил, а в один из дней партизаны взорвали его машину да так, что от него ничего не осталось. Злодею адская смерть…

Степан ещё несколько раз был на волоске от смерти… Но, видимо, она только с ним играла, а судьба оберегала, чтобы драгоценная коллекция осталась потомкам…

Львы

Фашисты не гнушались ничем, разоряли город. Вели себя беспардонно. Большинство жителей были запуганы, лишь прихлебатели и бургомистры чувствовали себя, как у Христа за пазухой. Устраивали веселье на костях расстрелянных и повешенных людей. Часто свои вечеринки заканчивали в залах музея, где пили из антикварной посуды, иногда вместо столов брали какой-нибудь холст. Степан был против этого вандализма, но хозяева жизни на уговоры и просьбы хранителя музея не реагировали. На них влияли только вышестоящие офицеры, и бумаги ими выданные. Степану удалось получить охранную грамоту, подписанную в канцелярии Гитлера. Она иногда помогала…

Одному немецкому генералу очень понравились львы, которые украшали ступени музея. Он позвал к себе Степана и приказал демонтировать их:

– Они превосходно украсят мой замок в Баварии. Даю вам три дня, срок достаточный, чтобы всё выполнить, да смотрите не повредите этих мраморных хищников, – он погладил их, как свою собственность, нежно, всматриваясь в детали и фантазируя, как они будут смотреться в его имении.

– У меня есть приказ… – пытался показать бумагу хранитель музея.

– Идёт война, бумаги сегодня ничего не стоят. Можете ею камин растопить или дырку заткнуть. Я сказал, что мне эти львы нравятся! И точка! Срок вам дан, больше на эту тему говорить с вами не буду. Понятно?..

Хранитель музея всячески решил оттянуть демонтажные работы. Вместе со служителями они во время очередного приезда генерала показывали активную работу, но, как только тот уезжал, всё восстанавливали. В последний приезд генерал понял, что замыслил Степан, вызвал конвойных и поместил служителя музея в тюрьму, а остальным приказал срочно демонтировать мраморные изваяния, иначе расстреляет…

Львы так и остались на своих постаментах. Генерала срочно вызвали, и он уехал… Это была маленькая культурная победа над Германией.

Когда генерал исчез из города, хранителя музея выпустили. Он узнал, что ящики с экспонатами, которые должны были эвакуировать, оказались брошенными в поле. Машины, на которых их перевозили, были разбиты. Ящики не пострадали, и Степан на подводах привёз их в музей. О возвращении сокровищ, прознали фашисты. Они повадились в музей, ломали ящики и забирали с собой гравюры, небольшие статуэтки и картины. Было грустно смотреть, как расхищаются экспонаты, которых в мире были единицы. Ночью Степан перенёс уцелевшие ящики в потайную комнату, двери в которую очень хорошо замаскировал.

Всё самое драгоценное из залов музея прятали туда же. Так удалось сохранить множество рукописей, старинных карт, знаменитый фарфор, гравюры и картины…

В воздухе витали ноты будущей победы. Людей начали десятками увозить в Германию. К музею привезли несколько ящиков с бомбами. Степану стало понятно, что в скором времени приедут фашисты, которые вновь будут минировать залы и комнаты. Ночью он перенёс все снаряды в яму, которая находилась в сотне метрах от здания и закопал их. Ящики же заполнил камнями.

Фрицев гнали быстро. Красная Армия брала город за городом. Такой прыти фашисты не ожидали. Когда приехали солдаты и увидели, что ящики пусты, они ничего не стали предпринимать, а быстро ретировались. Через несколько часов в город вошли наши войска. Немцев уже не было. Бургомистры вновь сменили свой облик. А вот музейных работников обвинили в пособничестве. Степана долго допрашивали, избивали. Он остался верен своим принципам. Последней каплей стал момент, когда офицер Советской Армии достал пистолет и поднёс его к голове хранителя музея:

– Я таких как ты, клопов, пока жив, истреблять на этой земле буду…

Степан от удара потерял сознание… Его пытали и мучили ещё несколько месяцев и в конце концов дали расстрельную статью… Но судьба снова повернула всё вспять, и его отправили по этапу в лагерь на десять долгих лет…

Прошли годы. Музей по-прежнему охраняют белоснежные мраморные львы, в экспозиции можно увидеть старинные карты и гравюры, картины украшают холлы и залы, а маленькая скульптура обнажённой девушки встречает всех на входе…

11 Триплет

Артист

Евгений Борисович ещё молодым поймал удачу за хвост. Он мечтал стать артистом, и его мечта сбылась. Главные роли в кино и театре сыпались на него как из рога изобилия. Его узнавали на улице, в магазине, в ресторане… Подходили, брали автографы или просили сфотографироваться. Евгений Борисович любезно соглашался несмотря на то, что ему казалось, что фотосессии больше походили на снимок с обезьянкой.

Но больше всего его смущали глупые ситуации, в которые он попадал из-за того, что лицо его было всем знакомо. Так однажды он ехал в метро на студию «Мосфильм». Вдруг к нему подсаживается пьяненький мужичок и начинает с ним разговор:

– Привет, братишка. Ты чё пропал? Со шконки откинулся раньше всех, так теперь и долги не надо отдавать. Чалились вместе, в карты играли вместе, а карточный долг отдавать нужно, иначе на перо посадят. Ты понял, о чём я судачу? А то смотрю фраером заделался, прикид модный нацепил и думаешь: братва не найдёт. А мы везде, понял, везде!

Артист впервые видел присевшего к нему человека, и ему было не по себе от его речей. Люди, находившиеся в вагоне оглядывались, начинали перешёптываться. Но вежливость и интеллигентность не позволяли Евгению Борисовичу отреагировать на сложившуюся ситуацию резкими действиями. А мужик продолжал нагло, уверенно:

– У тебя выпить есть чего? А то в горле пересохло. В общем так. Сейчас едем ко мне, там перекантуешься. Деньги соберёшь, долг отдашь. Потом посмотрим, что с тобой делать…

К такому обороту артист был не готов. У него репетиция и съёмка намечались, а с уголовником общаться не входило в его планы. Тут Евгений Борисович не выдержал и на чистом блатном жаргоне произнёс:

– Ты меня на понял не бери. Понял? И по фене бакланить с тобой я не буду, фраера кругом, замажут. И ещё будешь висяки мне вешать и предъявы бросать, я быстро на сходняк Серёгу Царя позову, а он сразу тебя научит волю любить. И ещё: бросай бухать, начни трудиться, только труд из обезьяны сделал человека. А карточные долги я прощаю, ты меня понял, чудак? Чао, персик, дозревай! И не отсвечивай, а то загасим.

Мужичок обомлел от такого напора. Люди в вагоне повернулись и зааплодировали.

– Это же Евгений Борисович, артист, помните фильм… – шёпотом передавали они новость друг другу.

А он в это время шагал по вестибюлю метро и думал: «Сыграл-то как! Хорош!»

Расстроенный мужичок, растерянный и подавленный, в толк не мог взять: кто такой Серёга-Царь и из какой он малины? Почему он такого не знает, и почему все эти фраера хлопали в ладоши…

Одноклассник

Довольный Евгений Борисович вышел на улицу, вдохнул морозный горько-кислый московский воздух, улыбаясь и прищуриваясь солнышку, побрёл в сторону киноцентра. Настроение было отменное. Ему предстояла очень увлекательная и творческая работа, встречи с интересными людьми. Вокруг артиста крутился весь волшебный мир кино. Было приятно ощущать, что ты нужен, что ты востребован и нарасхват. Как ему нравилась его работа!

В этот самый момент на Евгения Борисовича налетел мужчина и начал обнимать и целовать его. От этих действий артист не просто опешил, а чуть присел и начал отталкивать незнакомца руками:

– Женька, привет! Как же мы давно не виделись. Со школы? Точно, с экзаменов. Кореш ты мой закадычный. Восемь лет за одной партой! Восемь лет! Целая жизнь! Ты меня не вспомнил, что ли? Колька Семицветов, – снимая потёртую кожаную кепку, проговорил лысоватый. – Не узнаёшь! Конечно, столько времени прошло. Давай присядем на лавку.

– Честно, не припоминаю. Как вы сказали вас зовут?

– Николай Семёнович, Колька. Мы ещё Аньку Шестопалову вместе лапали под лестницей, сигареты у трудовика тырили, а потом за углом школы курили. Женька, ты всё забыл! А я как сейчас помню.

– Не лапал я никого, и сигареты не воровал, и за партой с Таней сидел со второго класса, – пытался вставить Евгений Борисович, но незнакомец был напористее и энергичнее.

– Давай как-нибудь встретимся, посидим, выпьем, закусим, школьные годы вспомним, нашу классную помнишь? Может, к ней наведаемся. Она как нас увидит, в обморок упадёт. Ты, конечно, маститым стал, лощёным. А я как был работягой, так и остался. А Аньку в жёны взял, так что теперь она моя, и тебе, гад такой, трогать её не позволю. Так что решаем, вечером увидимся?

– А в какой школе вы учились, Николай…

– Семёнович! Ну, ты, Женька, даёшь, номер школы, что ли забыл? Сто восемьдесят вторая, там ещё на углу булочная была, помнишь. Мы три копейки до блеска натирали, чтобы монета на двадцать копеек была похожа, и покупали спички, а на сдачу газировку пили. Обманывали продавщицу. Кстати, она так нас ни разу не раскусила…

– А я в двести десятой учился…

– Как же это может быть? Ты что-то путаешь. Директор у нас ещё строгий был еврейчик Захар Моисеевич. Всё время карманы проверял, всё лишнее в коробок собирал. У него целая коллекция была рогаток, поджигов, пугачей, шариков из-под подшипников… Всё ты забыл, Женька!!!

– У меня директором школы была Эмма Наумовна, милая дама, пожилая, мухи не обидит… Вы меня с кем-то перепутали, обознались… Меня сегодня уже принимали за вора-рецидивиста, теперь вот за одноклассника… Вы не переживайте, обязательно своего Женьку встретите, а мне идти надо, у меня сегодня съёмки, в кино я играю. артист

– Точно, вспомнил, вы Евгений Борисович… Мы вас очень любим и фильмы с вашим участием смотрим. Так, может, вечером посидим, выпьем, закусим, а?..

Последняя капля

День, как день! Все узнают, все путают, всё в этом мире однообразно и в тот же момент разно. Евгений Борисович был готов на всё. В каждом встречном он видел потенциального своего приятеля, соседа, одноклассника, однофамильца… Его радовала игра, которую актёр внезапно сам придумал: кем бы мог быть встречный прохожий в прошедшей жизни? Евгений Борисович представлял это, изменяя в своих воображениях внешность человека…

Так он скоротал путь до павильона, в котором предстояло ему работать. Как обычно первой встретившейся на пути была народная артистка всех времён и народов Маргарита Петровна, которая почему-то решила, что имеет право быть наставником и помощником Евгения Борисовича или, как она его нежно называла, Женулька:

– Женулька, привет! Выглядишь замечательно, пиджачок на тебе прямо как влитой сидит. Сегодня трудная у тебя сцена. Посоветую тебе не горячиться, мягче играй, естественнее, помнишь, как в Сталкере у Тарковского Саша Кайдановский, когда он рассказывал…

Евгений Борисович знал всё наперёд. Пока она не опишет все фильмы, в которых известные и малоизвестные актёры что-то подобное играли, не остановится. Поэтому артист направился вместе со своей спутницей в гримёрную, выслушивая все наставления и последние новости…

Сцену долго репетировали, потом начались съёмки, кое-что получалось с первого дубля, какие-то моменты переснимали. Шёл обычный процесс. Маргарита Петровна после каждой отснятой сцены подходила к Женульке и говорила какой-нибудь комплимент:

– Талант не пропьёшь… Отлично, мастерски… Как всегда неотразимо… Золото не то, что блестит, а то, что я видела сейчас в твоей игре…

Евгения Борисовича с одной стороны это подбадривало, с другой раздражало. Как дать понять народной артистке, что она, как муха надоедливая, и что он уже не мальчик, а взрослый дядя? На съёмочной площадке над ним начали подшучивать, а наиболее едкие коллеги поджучивали и подначивали до неприличия.

После очередной сцены и комплимента от Маргариты Петровны, Евгений Борисович был зол на себя, на свою природную скромность, но подколы даже со стороны гримёров стали последней каплей, он решительно подошёл к ней очень близко и начал говорить:

– Вы знаете, у меня давно разбито сердце, оно разорвалось на части и собрать его может только та, которая меня понимает, в которую влюблён и боюсь ей признаться…

– О, Женулькин, вы же женаты, у вас милая семья, не делайте поспешных выводов и действий… Хотя, кто эта Дульсинея вашего сердца, кто эта обольстительница вашего разума, кто эта незваная звезда пленительного счастья?

– Это вы, Маргарита Петровна, вы взорвали мой мозг, моё внутреннее эго, мой фантастический мир желаний…

Народная артистка побледнела, улыбка пропала с её лица, она тут же высохла, как чернослив, но выдержав театральную паузу и сообразив, что происходит, выпалила, как из автомата:

– Женулькин, не шали… – Она рассмеялась. – Ну ты шутник, достала старая бабка тебя, так и скажи, а то мозг я ему взорвала, эго нарушила. Дурак ты, Женулькин, дураком и помрёшь! Иди, репетируй, а то опять сцену сорвёшь и так сегодня еле-еле на троечку играешь… Бабник…

12 дуплет

Имам

Времена были страшные. Репрессии преследовали народы. Одних переселяли в безлюдные леса Сибири, других угоняли в пустыни Казахстана. Время не щадило ни стариков, ни женщин, ни детей. Страна будто бы ножом была разделена на тех, кто оставался на свободе, и на тех, кого считали по номерам и хоронили в общих могилах за колючей проволокой…

Сергей был конвойным. Работа была непыльная, за неё хорошо платили, да ещё и продовольственный паёк приличный выдавали. На одежду тратиться не приходилось, казённая форма: зимой тулуп из овчины, утеплённые штаны, летом натуральные, сделанные из хлопка рубашки, плюс хорошие кирзовые сапоги из свиной кожи, вещь, считай, вечная…

Мухаммед – чеченец, его жизнь принадлежала всевышнему, он служил проводником – имамом. Его уважали, ценили и, несмотря на всю агитацию против мечетей, люди к нему шли не только, чтобы помолиться, но и за мудрым советом. Жили спокойно, соблюдая традиции предков. К новой власти относились, как к данности, не возносили, но и не перечили законным новым порядкам.

Всю его деревню в один миг уничтожили, разделив мужчин и женщин с детьми и выселив с обжитого места. Всё происходило внезапно, так что никто ничего не успел с собой взять, в чём были одеты, в том и отправились. Большинство горцев были потеряны и не понимали, что происходит. Имам не мог им объяснить, чтобы советская власть обманула народ…

Всех здоровых мужчин отправили в трудовую колонию, вместе с ними отправился и Мухаммед. Везли в обыкновенных теплушках, телячьих вагонах, набитых битком. Многие соплеменники не выдержали трудной дороги. Но чеченцы не отдавали тела, а молились и по мусульманским законам хоронили недалеко от вагона, закапывая в черно-серый снег. Дальше пяти метров от вагона уходить было нельзя, расстреливали на месте…

В начале пути вайнахи могли находиться в вагонах только притулившись друг к другу, как селёдка в бочке, в конце вагоны практически были пусты, в них оставалось по десять-пятнадцать человек… Свирепствовал тиф, лечения никакого не было… Лекарств тоже. За всё время следования горячую пищу получили только один раз и в мизерном количестве…

От станции до лагеря сотню вёрст пришлось передвигаться пешком. Сопровождали колонну несколько конвоиров, в том числе и Сергей. Около сотни чеченцев поддерживали друг друга, как могли. Но сердце имама этот переход не выдержало. Собратья взяли Мухаммеда и понесли. Около лагерных ворот их остановили и потребовали выбросить тело имама. Сергей вместе с остальными навёл на чеченцев оружие, из-за колючей проволоки выглядывали морды озверелых собак, которые готовы были броситься на заключённых.

Сергей толкая прикладом осуждённых, бил, чтобы они исполнили волю начальства. Вайнахи положили тело имама посередине дороги и легли рядом, выпущенные на волю собаки, не тронули лежачих горцев, лишь конвоиры покрикивали на них и пытались поднять. Лютовал конвоир Сергей, бил прикладом вайнахов, но они не подавали вида, продолжали лежать около имама.

Начальник колонии плюнул на них, приказав конвоирам усиленно их охранять. В положенное время горцы начали молитву. Они встали на колени около Мухаммеда и затянули свою протяжную песню. От холода конвоиры начали замерзать, но за забор погреться их не пускали. Требование было одно на всех…

Три дня вайнахи молились около тела своего имама, ни на шаг не отходя от него и не давая конвойным забрать тело, пока все не замёрзли. Начальник колонии лишь изредка посматривал в сторону ворот, но открывать их не решался. Только на четвёртый день он вышел со своими подчинёнными. Сто тел лежали около Мухаммеда, свободных и гордых, рядом с ними находились скорченные тела замёрзших конвоиров. Не выдержали они морозов.

Приказал тогда начальник надзирателям колонии всех к одной яме снести. И закопали полуодетых горцев и конвоиров в кирзовых сапогах и овечьих тулупах вместе…

Одним человеком больше, одним меньше… Страшные времена. Чудовищные нравы…

Дети имама

Часть высланных вайнахов поселили на юге Казахстана. Места были испокон веков обжиты мирными казахами-скотоводами, и появление воинствующего народа не сулило местным ничего хорошего. Так и случилось. В небольшом посёлке Кумкинашат вечером выходить на улицу было опасно.

Аул не примечателен. Глиняные заборы, саманные дома, побеленные снаружи, пыльные дороги, небольшие урючины и алычи во дворах, кое-где раскинулись виноградные лозы. И жара, жара такая, что камни лопались с таким пронзительным звуком, как будто в них врезались пули, ступни горели, будто их жарили на сковороде. Спасали людей небольшая речка-арык, которая протекала посередине аула, и тень от деревьев…