В первые годы жизни в Полудневе Нина с матерью снимали комнату в частном доме, стоявшем на вершине пологого холма неподалёку от старой деревянной больницы. Хозяева дома были люди добрые, но всё же это был чужой дом. С появлением третьего человека в маленькой комнате стало тесновато. Валерий устроился работать на узкоколейную железную дорогу водителем дрезины. Мария Михайловна, как и прежде, зарабатывала на жизнь своей старой швейной машиной Singer, доставшейся ей от матери; те небольшие средства, что удавалось ей заработать, она вносила в семейный бюджет, чтобы не быть нахлебницей. Сестра Варвара работала в школе техничкой. Там же, в школе, на первом этаже ей была выделена комната, где она и жила со своими дочками.

С жильём надо было что-то решать. Нина и Валерий занялись поисками, писали письма родным. Таким образом, летом пятьдесят первого семья Полыниных оказалась в южном городе Изюме, где двоюродный брат Марии Михайловны, Пётр Степанович Гордеев, работал начальником железнодорожного вокзала. Эту должность он занимал и во время войны, когда город был занят немцами. Пётр Степанович был связан с подпольем и передавал партизанам важные сведения о передвижении военных эшелонов. За свою «работу» впоследствии он был награждён орденом Ленина.

Петру Степановичу удалось отыскать для родственников в районе Замостья заброшенный и пустовавший с войны дом с небольшим садиком, помог он и обустроиться на новом месте. Нина пошла работать в железнодорожную больницу, что находилась недалеко от вокзала, Мария Михайловна занималась домашним хозяйством, а Валерия дядя Петя устроил учеником младшего стрелочника на станцию Цыганская. Станция находилась в тринадцати верстах от города, и до неё местный пассажирский поезд, по пути на Харьков, делал три остановки: в Пименовке, Комаровке и Фёдоровке. Каждый день Валерий приезжал на свой участок на лёгкой дрезине объездчиков, на ней же и возвращался обратно. Через месяц Валерий был уже младшим стрелочником, а через полгода – произведён в старшие…

В начале апреля 1952 года, как только сошёл снег, у Нины с Валерием родился сын, отец назвал его Серёжей. В Свято-Вознесенском кафедральном соборе первенца окрестили. Красивый алюминиевый крестик купила внуку бабушка.

Уютен и патриархален был городок Изюм, и по большей части был он одноэтажный. Там, где Донецкий кряж своим крайним отрогом пронзает зелёную долину и Северский Донец огибает его петлёй, напоминающей собачий хвост, в середине семнадцатого века в центре упомянутого хвоста была заложена крепость. Река в районе кряжа мелководна, удобна для переправы. Потому в этом месте с давних времён и проходил знаменитый Изюмский шлях, по которому крымские татары совершали свои набеги на Русь. Каменистый кряж по-татарски – Узюн-курган, дал название шляху, а крепость на горе получила название Изюмский городок. Со временем и нижний город стал называться Изюмом.

Осуществлявший строительство крепости полковник Изюмского казачьего полка Григорий Захаржевский на собственные средства заложил в 1684 году пятиглавый Спасо-Преображенский собор, простоявший три столетия и разрушенный во время последней войны. В собор этот после Полтавы заезжал царь Пётр, а в сентябре 1825 года, по пути в Таганрог, Александр I сделал остановку в Изюме и две недели приходил в Преображенский собор на молитву. Восстановили взорванный собор только в 1955 году.

Ещё осенью, копая во дворе яму для нового нужника, Валерий наткнулся на засыпанный с войны окоп. Чёрная, перемешанная с песком земля была нашпигована патронами и обрывками пулемётных лент. Валерий руками стал просеивать землю и насобирал за час целое ведро патронов, а вдобавок вытащил из земли саблю, неизвестно каким образом в этом окопе оказавшуюся. Следы войны в городе были видны повсюду. По рассказам дяди Пети, после боёв в реке на мелководье скопилось столько трупов, что по ним, как по мосту, можно было переходить реку. А на зелёных берегах Северского Донца ещё в изобилии ржавели сгоревшие немецкие танки.

Был месяц май, в садах цвели черешни и абрикосы. Между станциями Фёдоровка и Цыганская, где работал Валерий, сошёл с рельсов товарный состав. Виноват был машинист, превысивший скорость на дуговом участке дороги, но зачем тогда нужен стрелочник, если на него нельзя списать чью-то вину? Время было непростое, страна готовила костры «инквизиции» для врачей-вредителей, а что могла стоить жизнь какого-то стрелочника?

Дядя Петя, как человек многоопытный и быстро уловивший дуновение ветра, посоветовал Валерию, не раздумывая, забирать семью и поскорее уезжать «от греха подальше». Выбора не было…

Собрав вещи, уложив сына в оцинкованное корыто, оставив дом и саблю, припрятанную на чердаке, Валерий усадил семью в поезд и повёз обратно – в глухомань болот, на песчаный остров, откуда ещё год назад уезжал с надеждой, что навсегда. Нина вернулась на старую работу в больницу, и руководство, обрадованное её возвращением и тем фактом, что семья в пути подросла, выделило ей комнату в деревянном двухэтажном бараке. Это был неожиданный подарок судьбы. Вновь семья стала обживаться: купили две новые кровати, заказали в столярной мастерской комод, стол, табуретки, даже подставки для цветов. В этой комнате, разделённой ситцевой занавеской, семье предстояло прожить следующие пять лет.

Узкоколейная железная дорога, соединявшая районный центр Колокольск с рабочими посёлками добытчиков торфа, протянулась на двадцать пять километров. От огромной тепловой электростанции, построенной в годы первых пятилеток, до конечного пункта – посёлка Подозёрского было пять промежуточных станций: Ухтохма, Островок, Труж-ный, Лесной и Полуднево. Посёлок Полуднево был самым большим и благоустроенным среди остальных. Раскинулся он на пологом песчаном холме, окружённом со всех сторон торфяными болотами.

Когда-то на этом холме, среди высоких сосен и берёз, стояла деревенька Полуднево, и жил в ней лесной, припадавший на «о» народец. Промышлял он охотой, грибами да сбором клюквы и брусники. В зимние базарные дни в расположенное в восемнадцати верстах торговое село Писцово привозили полудневцы на продажу шипучий морс из брусники, связки сушёных грибов, солёные в кадушках грузди и рыжики и пунцово-красную замороженную клюкву. Когда в конце двадцатых годов началось строительство посёлка, к нему в приданое отошло и название деревеньки.

Через весь посёлок с востока на запад вытянулась Главная улица. Она начиналась от слияния трёх дорог в районе подстанции и шла, начиная от общественной бани, через весь посёлок: мимо школы, клуба, детского сада – до Большого двора, образованного двумя двухэтажными бревенчатыми домами, в одном из которых ранее проживала Серёжина семья. У Большого двора дорога поворачивала направо и через версту упиралась в узкий, сырой перешеек, на котором сходилось пять дорог. Когда-то в этом месте была протока, полностью отделявшая остров от большой земли. Протоку периодически засыпали, и возникала непролазная грязь, которую могли преодолеть только гусеничные трактора. И только когда проложили дренажные трубы, обеспечив воде свободный проход из одного болота в другое, перешеек стал доступен для транспорта.

Посёлок рос, и стоявшая за перешейком деревенька Меленки слилась с ним и стала называться районом Меленки. Дальше простиралось поле и Семёновский лес, а за лесом на высоком голом холме, с которого открывался красивый вид на среднерусскую равнину, стояло вымирающее село Семёно-Сарское с разорённой и заброшенной церковью восемнадцатого века. У Семёно-Сарского болота заканчивались, и дальше была другая жизнь.

От Меленок и перешейка в сторону посёлка штанинами расходились две улицы, застроенные частными домами. Правая штанина вела к Большому двору, а левая тянулась вверх по холму, мимо футбольного поля, на самую вершину, где на зелёном лугу слева от дороги утопало в тени рябин и сирени деревянное здание больницы. За ним возвышалась белая водонапорная башня. От больницы улица спускалась вниз и состояла из четырёх домов: роддома, детских яслей и двух жилых домов, последним из которых был дом, в котором жила семья Серёжи. Со временем улица приросла ещё одним частным домом. Между домами образовался маленький дворик, в который выходили калитки. На этой нейтральной территории встречались взрослые и любили играть дети.

Прямо от больницы, под прямым углом к дороге, спускалась широкая полоса зелени, задуманная как бульвар, но так и не ставшая оным. Эта длинная, вытянутая роща, заросшая клёнами и липами, была пересечена «козьими» тропами, и только с одной стороны её робко прижимался к забору тротуар, собравший на себя здания поссовета, библиотеки и торфкома. «Бульвар» пересекал Главную улицу, подхватывал слева всегда сырой и грязный сквер и вливался дворовым пространством в группу почерневших двухэтажных деревянных домов. На этом миссия «бульвара» заканчивалась, дальше следовала торговая лужайка, окружённая конторой, двумя магазинами и розовым зданием рабочей столовой. Лужайка замыкалась цветочным сквером, обсаженным по краям кустарником. По этому скверу в обеденный перерыв спешили в столовую конторские служащие.

Столовая на посёлке была особым центром притяжения.

Вытянутый вдоль улицы корпус столовой утопал в зелени окружающего палисадника. Длинный, в шесть метров высотой, обеденный зал украшали высокие окна, занавешенные белым драпированным шёлком. Зал, как церковный алтарь, заканчивался эркером, который, на случай каких-либо мероприятий, мог отделяться раздвижным занавесом. Два ряда белоснежных столов, окружённых стульями, заполняли пространство вдоль окон. На всех столах в широких вазах под накрахмаленными салфетками лежал нарезанный белый и чёрный хлеб. Хлеб был бесплатный. Даже в пасмурный день в зале царил праздник. Справа от входа торцевую стену зала украшал буфет, где на витрине красовались с одной стороны – всевозможные лёгкие закуски: солёные огурчики и грузди, селёдка с луком и отварным картофелем, заливная треска, копчёная мойва и даже золотистые шпроты, аккуратно уложенные на стандартные ломтики чёрного хлеба. Другая витрина была заполнена сладостями и свежей выпечкой. Выпросив у родителей мелочь, детвора бежала в столовую и покупала себе кусочек детского счастья, который переливался солнечными лучиками в янтарном петушке на палочке. Вечерами в буфете продавали в розлив спиртное, но только исключительно под закуску! Таким образом в сознание рабочего населения ненавязчиво внедрялась культура выпивки.

За сквером простиралась зелёная луговина размером с футбольное поле – главная площадь посёлка. На ней устраивались все массовые мероприятия во время праздников, а зимой заливался лёд. В пятидесятые годы на противоположном конце луговины, у самой дороги, отгороженные невысоким штакетником, стояли соседями два любимых и востребованных народом сооружения: крытый деревянный базар и неказистая приземистая пивная – центры торговли и отдыха трудящихся. Обшитая дощечками в ёлочку и выкрашенная для убедительности в синий цвет, пивная оказывала необыкновенное магнетическое воздействие на всех, кто оказывался в зоне её притяжения. На прямоугольном фронтоне над входом гордо красовалась единственная в посёлке вывеска: «Голубой Дунай». Правда, из этого трофейного названия прижилось только слово «Дунай», ставшее со временем нарицательным.

К Дунаю, как к Риму, вели все дороги и тропки посёлка. Если пропадал вышедший «на минутку» за спичками муж или долго не приходил с работы «кормилец», любая жена знала, где его искать. В тёмном, заплёванном и смрадном от махорочного и папиросного дыма чреве Дуная всегда гудел пчелиный рой раскрепощённых и свободных голосов.

– Эй, Пармёныч, ты как там? – заглядывая периодически под стойку, спрашивали работяги, обступившие высокий круглый стол, заставленный кружками с пивом и шелухой от воблы.

– Нормально, – слышался из-под стола хрипловатый мужской голос.

– Ну, тогда за твоё здоровье!

Над кромкой стола поднималась рука с кружкой, с которой все дружно и весело чокались. Вторая рука обшаривала край стола в поисках воблы.

– Ну, где там у вас?..

– Вот, держи, уже почистили…

Электрик Ипполит Пармёнович, или просто Полт Пармёныч, как звали его все на посёлке, имел детский рост и в Дунае пользовался особым уважением. Ввиду своего малого роста, в пивной, где стояли высокие столы, он невольно отсекался от общей толпы посетителей и пил, стоя под столом в компании с местным «бобиком», забегавшим иногда на огонёк. Поскольку весу в нём, то есть в Пармёныче, было не больше, чем в ребёнке, он часто перебирал лишнего и падал там, где стоял. Забирать его приходила жена. Она вытаскивала мужа из-под стола, перехватывала его поперёк и, как свёрнутый коврик, под мышкой уносила домой.

Деньги есть – Полит Пармёныч,Денег нет – Пармёшкин сын!..

Слышался из-под руки жены удаляющийся голос Пармёныча…

Пространство между луговиной и Главной улицей занимал большой парк с пятью цветочными клумбами, прогулочными аллеями и, как и положено парку, большим памятником вождю. У парка имелся свой хозяин и садовник по фамилии Ивочкин, и пока он ухаживал за парком, последний находился в идеальном состоянии. Центральная аллея парка упиралась в клуб, за которым через дорогу стояла школа. Клуб был большой деревянный. Когда-то он был выкрашен в голубой цвет, но на дереве, как известно, краска не держится, и клуб, со временем, стал походить на старого сизого голубя. На Главную улицу клуб выходил тыльной стороной. Эта градостроительная странность объяснялась просто: фасад клуба должен был смотреть на вождя, протянутая рука которого угадывалась сквозь заросли деревьев.

Общественная жизнь в клубе буквально кипела, культурная деятельность правилась по всем направлениям. По средам, субботам и воскресеньям, когда привозили новое кино, в кассу выстраивались длинные очереди, по праздникам давались концерты самодеятельности и зал на четыреста мест всегда был полон. Постоянно репетировали и давали концерты духовой и струнный оркестры. В фойе по субботам и воскресеньям устраивались танцы, летом они проводились на открытой площадке. Музыка была слышна на весь посёлок, и молодёжь, как бабочки на свет, слеталась на танцплощадку. Работали кружковые комнаты и пункты проката спортивного инвентаря, где кроме лыж, коньков, мячей и санок можно было взять набор для игры в крокет, городки, лапту, кегли и настольный теннис. Была радиорубка, киноаппаратная и таинственная комната художника, пропахшая красками, папиросным дымом и розовым портвейном.

Единственными зданиями на посёлке, выкрашенными в белый цвет, пока не была построена новая больница, были школа и детский сад. От бани до детского сада, вдоль всей Главной улицы летел стрелой кирпичный тротуар. Пока не было тротуара, в осенний и весенний период улица была недоступна для пешего передвижения. Долгие годы грязь была проклятием посёлка, а резиновые сапоги – самой модной обувкой. Тротуар быстро стал любим, и вечерами на нём было не протолкнуться. В шутку и с любовью его называли Невским проспектом.

Полудневская школа давала среднее образование, и потому, начиная с пятого класса, в неё приезжали дети из соседних посёлков, Лесного и Тружного, где имелись только начальные классы.

Для детворы, особенно для мальчишек, посёлок был неиссякаемым кладезем всяких интересных вещей, которые только можно было себе представить. Рядом с железной дорогой, недалеко от станции располагалась территория лесного склада с пилорамой и столярным цехом. Уже один только запах свежего дерева кружил голову всякому, кто приближался к цеху. Дети частенько наведывались в столярку за дощечками, рейками, планками и другими деревянными обрезками, из которых потом дома мастерили себе игрушки. На другом конце посёлка находились механические мастерские, металлообрабатывающие цеха, кузница, ремонтные мастерские и гаражи. Но самым привлекательным для пионеров был электроцех, где собирались рубильники. В его большом металлическом коробе для отходов было всё, чего нельзя было купить даже в Москве.

Целыми коробками сюда сбрасывались всевозможные винтики и гаечки, шайбы и болтики, штамповки из листовой стали, полоски меди, клеммы и, самое главное, – мотки медной проволоки, из которой весь посёлок плёл верши для ловли карасей на карьерах. Помимо поиска в коробах для производственных отходов, был у поселковой детворы ещё один, более опасный, но не менее заманчивый промысел – добыча медных трубок.

Бог знает, каким ветром заносит порою в удалённый от мира населённый пункт какое-нибудь очередное неожиданное и повальное увлечение молодёжи. Было время, когда все мальчишки катали по дорогам металлические диски, погоняя их своеобразной проволочной кочергой. Диски эти добывались в ремонтном цеху дорожной техники. Когда пришла мода на самокаты, самым желанным предметом стали подшипники, которые тоже не с неба падали. Всеобщее увлечение ходулями принесло механическим цехам некоторую передышку от набегов «диких варваров». После просмотра фильма про мушкетёров все пионеры посёлка быстро вооружились деревянными шпагами и начались бесконечные стычки и сражения по типу «двор на двор», «улица на улицу», а также практиковались и отдельные поединки.

Спрос на медные трубки возник неожиданно, когда всем стало ясно, что пора переходить от луков и рогаток к огнестрельному оружию. В те годы не было проблемы купить в магазине порох и дробь. Оставалось, всего лишь, изготовить оружие. А поскольку ничего подходящего для изготовления стволов в промтоварном магазине у тёти Тони не продавалось, то в ход пошли маслопроводы и бензопроводы тракторов и торфоуборочной техники. На добычу медных трубок выходили в сумерках, чаще в плохую погоду, когда сторожа сидели в своих теплушках и пили чай. Во время «работы» старались не шуметь, отпиливали, откусывали, отламывали нужный материал и быстро уходили. В короткое время самопалами вооружились все подростки на посёлке. И началась пальба. Хозяйки срочно стали убирать развешенные на заборах мишени – тазы и вёдра, а горластые вороны, быстро уловив ситуацию, предпочитали держаться на безопасном расстоянии – на вершинах деревьев.

Были увлечения и сезонного характера. В начале мая, когда на берёзах распускалась листва, наступала короткая пора охоты на «шаранок» – так называли на посёлке майских жуков. В те годы их было много, и ловля доставляла огромное удовольствие всем, и даже взрослым. Нужно было только срубить молодую берёзку и, затаившись, ждать, пока на фоне вечернего неба не появится увесистый симпатичный жук. Затем его надо было догнать, сбить запасённой берёзкой, отыскать в траве и убрать в спичечный коробок, чтобы на следующий день принести в школу. Когда на окраинах за сараями подрастал дудочник, наступало время индейской забавы. Каждый вырезал себе зелёную трубочку и стрелял из неё горохом.

Случалось, в посёлок приезжал старьёвщик, скупавший всякое барахло. У него можно было за пару-тройку старых фуфаек раздобыть настоящий китайский фонарик – гордость любого мальчишки. В тёмные, безлунные вечера на посёлке устраивались соревнования на дальность и тонкость светового луча. Вскоре русская смекалка смогла довести до ума это китайское приспособление для света. На фонарик сзади натягивался кусок резиновой велосипедной камеры, в которую вставлялись дополнительные батарейки. Демонстрация такого чудо-фонарика прошла поздним вечером на станции при большом количестве зрителей. Тонкий луч ручного прожектора с первой попытки достал до соседнего посёлка Лесного, удалённого на три километра. Правда, лампочка горела недолго.

В такую – интересную и насыщенную – жизнь детворы рабочего посёлка постепенно врастал, становясь её частью, маленький Серёжа.

До посёлка Лесного от Полуднева было полчаса пешего хода. Гравийная тропа, что тянулась вдоль железной дороги, была востребована и летом, и зимой. По ней ходили рабочие и школьники, по ней гуляла молодёжь, домохозяйки несли продукты из магазина, доставляли молоко на базар частники, ею пользовались грибники, рыбаки и ягодники.

Четыре раза в день на станцию Полуднево прибывал пассажирский поезд, следующий от конечной станции – посёлка Подозёрского – в районный центр Колокольск. Четыре зелёных вагончика, вмещавшие по сорок пассажиров, и пятый – почтовый, тянулись за маленьким чёрным паровозиком чехословацкого производства. Кроме пассажирского поезда по узкоколейке ежедневно двигались длинные товарные составы по шестьдесят вагонов, загруженные торфом, который везли в Колокольск в прожорливые пасти топок электростанции. Для перевозки рабочих и школьников из Лесного и Тружного использовался мотовоз с одним вагоном – теплушкой. Для экстренных случаев в подвижном составе дороги имелись пассажирские дрезины. До семидесятых годов железная дорога была самым надёжным средством сообщения рабочих посёлков с районным центром.

Автомобильная дорога, конечно, имелась, но была грунтовой и весной и осенью становилась совершенно непроходимой. Застрявшие в грязи машины водители бросали и пробирались по торфяной жиже в ближайший посёлок за трактором. В такую пору вся надежда была на дрезины. На них подвозились в магазины продукты и товары первой необходимости, они исполняли роль «скорой помощи» и такси. Для районного начальства существовал персональный легковой транспорт – «Волги» и «Москвичи», поставленные умельцами на железный ход.

Разумеется, и железная дорога не осталась без внимания местной детворы. Все мальчишки любили играть в юных партизан: периодически подкапывались шпалы, переводились «не туда» стрелки, откручивались гайки на стыках, подкладывалась на рельсы всякая всячина. Водители дрезин и машинисты паровозов о действиях «партизан» знали и проявляли неусыпную бдительность. Завидев издали «не туда» переведённую стрелку, машинист притормаживал состав и посылал помощника бежать впереди паровоза и исправлять непорядок. Иногда шалуны, оказавшись в вагоне без родителей, принимались раскачивать его на ходу, что на узкой колее было несложно. Перепуганный машинист останавливал состав и бежал к «пьяному» вагону, вспоминая на ходу матерей всех тех, кто в нём находился. Самой невинной забавой было расплющивать монеты. Из никелевой монеты в двадцать копеек после некоторой доработки получалась неплохая блесна на окуня. Но особой популярностью пользовались капсюли от охотничьих боеприпасов – они издавали громкие хлопки, что вызывало особое веселье у окружающих. Находились и такие, особо одарённые музыкальным слухом, умельцы, которые могли так разложить на рельсах капсюли, что те, при наезде колёсной пары, производили узнаваемую «ритмическую мелодию».

Все станции на маршруте, включая конечную, в Колокольске, платформ и навесов не имели. С подножек вагончиков часто спрыгивали, не дожидаясь, пока поезд остановится, так же и запрыгивали, догнав его на ходу. Иногда, в определённых местах, поезд делал остановки «по требованию». Машинист притормаживал состав, и те, кому было нужно, покидали его.

Как-то осенним днём мать взяла Серёжу за руку и повела на станцию, где собралось уже много народу поглазеть на несчастный случай. На запасной ветке стоял серый мотовоз с прицепленной открытой платформой, на которой в беспорядке лежали несколько деревянных скамеек. Люди топтались вокруг платформы, приседая и заглядывая под днище в то место, где платформа опиралась на колёсную тележку. Просунувшись вперёд вместе с мамой, Серёжа остановился, припав взглядом к большому женскому заду в бледно-голубых рейтузах, свисавшему почти до самых шпал. Ноги женщины в разодранных чулках торчали вперёд, переброшенные через колёсную ось. Ни рук, ни головы женщины не было видно, только задранный подол юбки был туго натянут на верхнюю часть тела, и скрывался где-то в узкой и тёмной щели под днищем платформы.

– Как тётя туда попала? – спросил Серёжа.

– С платформы спрыгнула, – объяснял кто-то в толпе, – а подол-то зацепился… её и затянуло под низ-то…

Толпа охала, сочувственно качала головами.

– За грибами в Лесной ходила, – продолжал голос, – устала и решила, значит, обратно на мотовозе доехать. Вот и прокатилась… Говорят, кричала, но машинист не слышал…

Это была первая смерть, которую Серёжа увидел в своей жизни. И, возможно, мать, показавшая ему эту смерть, в какой-то степени уберегла его от опасных шалостей, которые подстерегали подростков на каждом шагу. Из множества несчастных случаев, которые довелось ему увидеть впоследствии, только этот оставил в его памяти наиболее яркое воспоминание.

Посёлок Лесной Серёжа не любил. Всё это странное, дикое, неуютное и некрасивое место, что называлось посёлком Лесным, вызывало в его детской душе резкое отторжение. Находиться в таком месте не хотелось, а хотелось поскорее убежать и забыть его навсегда. Понять и объяснить причину такого ощущения он не мог.

Это серое и безликое поселение, расположенное среди старых, заброшенных торфяных разработок, где всё вокруг было усеяно белёсыми обломками древних корней, похожих на кости, словно место какого-то побоища, пугало своим жутким и серым однообразием. По центру посёлка на открытом месте, сплошь заросшим спорышом и конским щавелем, серыми шпалами лежали четыре длинных деревянных барака. В отдалении, покрытые слоем торфяной пыли, понуро стояли серые творения рук человеческих: школа, баня, контора, заброшенная пожарная с высокой покосившейся деревянной вышкой и маленький магазин, в котором из постоянного ассортимента была водка «Московская», килька бочковая, чёрный хлеб, чай грузинский и конфеты «подушечки». В другом конце чернели плотные ряды сараев. В стороне, у высокой скирды обглоданных дождём и ветром узловатых корневищ юрского периода, ютился вагончик Управления Лесного отделения торфодобычи. Рядом дремало десятка два тракторов и парочка вечно «голосующих» погрузочных кранов. Раскрытые железные тюльпаны их грейферов, зарывшись в торф, ржавели без работы.

<1 2 3 4 5...7 >

На страницу:

Перейти

3 из 7