Остров на болоте

Голод в Поволжье пришёлся на последний год Гражданской войны. Когда в село стали возвращаться те, кто остался в живых, к Марии посватался недавно демобилизованный односельчанин Никита Кулешов. С ноября восемнадцатого он вместе со своим ровесником Василием Полыниным, что с хутора Рыбинского, добровольцем записался в 25-ю дивизию, входившую в состав четвёртой армии. В январе 1919 года цирюльника Хвесина, несмотря на его революционную красоту, сменил Фрунзе, и началось наступление…

Никита с Василием вместе воевали против белоказаков на Уральском и Туркестанском фронтах, вместе ехали на запад и гнали панов-поляков и подпанков-длинножупанников, крепко рубились под Житомиром и Новоград-Волынским, и потом, в южных степях Новороссии, вылавливали остатки крестьянской армии Нестора Ивановича Махно.

Тогда же, в 22-м, Василий Полынин наведался в своё родное село Жеребец, что в сорока верстах к западу от Гуляй-Поля разбросало свои концы по зелёным склонам долины Конки. Семь лет не был он в родных краях – с тех пор, как дед Терентий в 1915 году вывез своё многочисленное семейство на новые земли за Волгу. Проведал Василий свою сестру Ганну, которая, выданная перед войной замуж за соседа Петра Воскобойникова, одна осталась в отцовском доме – дожидаться с войны мужа. А теперь её муж – в армии батьки Махно. Живой или нет – неведомо…

Только в двадцать третьем земляки вместе вернулись домой.

Дома ждала их безрадостная картина: разруха и запустение – Поволжье ещё не оправилось от голода. По настоянию Никиты, повидавшего много разного на войне, Мария согласилась попытать счастья на новом месте – на дивных, крутых берегах речки Горынь, что у самой Шепетовки дугой уходит на север и несёт свои чистые воды к Припяти. Ещё в двадцатом, когда эскадроны Первой конной отжимали поляков к Сарнам в Припятьские болота, запал Никита глазом на белые хатки, что, нахлобучив камышовые крыши, так уютно примостились под густыми дубравами, как белые гуси у блакитной реки, и заныло от сотворённой Богом красоты его сердце.

Собирались в дорогу недолго. Налегке молодые уехали…

В Шепетовке снимали комнату у хозяйки. Мария отыскала себе работу в мастерской портнихи, Никита устроился шорником в артель. И поначалу казалось им, что всё складывается хорошо… Но чем больше они присматривались к жизни в этом тихом городке, тем яснее им становилось, что они здесь чужие и никогда своими не станут. И как ни хороши были червонные закаты над речными обрывами, как ни сыпались ночами звёзды с чёрного, как земля, неба, не связывалась, не срасталась жизнь. И вышиванка, купленная Никитой на базаре, оказалась узка и не смогла вместить его широкую русскую душу…

Через год Мария с мужем вернулась в свою голую степь, под крышу родительского дома. Вскоре у них родился первенец – Николай, а через три года, в двадцать девятом, родилась дочь Нина.

Зимой, накануне раскулачивания, Никита простудился, заболел воспалением лёгких и умер, оставив Марию с двумя малыми детьми. А вскоре она вместе с матерью и младшими сёстрами оказалась в саманном сарае, лишившись дома, отца и брата.

Районная власть правила в селе новую жизнь, сгоняя в колхоз бесконтрольно разбросанные по степи, живущие свободно крестьянские хозяйства и отдельные хутора. По иронии судьбы семидесятая годовщина освобождения крестьян от крепостной зависимости обернулась для них новой зависимостью…

Потянулись с хуторов возы, гружённые пожитками. Вновь прибывшим колхозникам для жилья отводились дома, отобранные у кулаков. Семейству Полыниных, прибывшему с хутора Рыбинского, отдали дом раскулаченных Тельниковых, стоявший в самом конце села на берегу реки. И Назаровский дом вскоре обрёл новых хозяев.

Мать Пелагея вместе со старшими дочерьми: Машей, Варей и Шурой, не покладая рук, трудилась, приводя в порядок старый сарай. За лето соорудили печь и вывели через земляную крышу трубу, устроили нары, заготовили кизяка на всю зиму. Первую зиму кое-как пережили все вместе. Но, видно, так уж заведено в этой жизни, что за одной бедой непременно следует другая. В тридцать втором на Поволжье обрушился новый голод.

Поздней осенью, когда были переловлены все суслики в округе, выдран из лиманов весь чакан – высушен и перемолот в муку, занесло в село нежданно-негаданную комиссию. Состояла эта странная комиссия из шести человек: двух штатских с белыми повязками на рукавах, трёх военных с кобурами на поясах и одного, вероятно, главного, одетого в длинный макинтош и кожаную фуражку, и с портфелем в руке. Комиссия объявила, что в районе обнаружен ящур, и посему велела ликвидировать всех живущих в селе лошадей.

Виданное ли дело?.. Народ возмутился. Поднявшийся шум взбодрил военных членов комиссии, и они заняли свои места…

– Ах ты! .. Что же это?

– Вона… как…

– Да как же без лошадей-то?

– Тише!

– А пахать весной на чём? На себе плуги таскать? А?..

– Ить с голоду передохнем !..

– Есть указание, товарищи!

Гул на площади. Выкрики и поднятые кулаки из толпы.

– Тихо!!!

Уполномоченный задрал потёртый рыжий портфель и потряс им в воздухе, затем потянулся в карман, но вместо бумаги почему-то вынул револьвер, как доказательство имеющегося распоряжения…

Местная власть, как ни старалась делать изумлённые глаза и разводить широко руками, дескать, нет никакого ящура, лошади здоровы и, как военнообязанные, все состоят на учёте – всё же, ввиду неоспоримости предъявленного аргумента, вынуждена была подчиниться. Тем более что в составе комиссии оказался и представитель от военного комиссариата с таким же неоспоримым аргументом на поясе.

Расправа была недолгой. Лошадей вывели из конюшни, «поставили к стенке» и расстреляли без суда и следствия. Там же, рядом с конюшней, их и похоронили. Удовлетворённые успехом проделанной работы уполномоченные уехали, а ночью жители бросились раскапывать братскую лошадиную могилу. Рубили топорами и лопатами лошадиные трупы и тащили по домам, кто сколько мог унести.

Маленькой Нине шёл четвёртый год, и она, дождавшись, когда взрослые разошлись, одна спустилась в яму и долго искала среди перемешанных с грязью внутренностей то, что можно было бы взять с собой. Наконец ей на глаза попалась отрубленная топором передняя лодыжка с широким копытом. Девочка ухватила копыто обеими ручками, вытянула из грязи и стала выкарабкиваться наверх. С трудом ей это удалось. Нина принесла копыто домой и отдала матери. Лошадиную конечность опалили, отмыли, отскребли и потом долго варили в большом чугуне. Полученным отваром семья питалась несколько дней.

Через год Пелагея умерла, оставив сиротами своих дочерей, самой младшей из которых было всего четыре года. Забота о младших сёстрах легла на плечи Марии. Спасаясь от голода, две сестры, что постарше – Варя и Шура – уехали в Пензу к дальней родне. Там Шура вышла замуж. В село вернулась одна Варя, но и она вскоре стала женой красного командира – Василия Романюты. Как жене военного, ей выдали паспорт, что давало право на выезд из села. Перед самой войной Шура вместе с мужем по вербовке уехали на торфоразработки в Ивановскую область. Обосновались они в посёлке Полуднево, к которому из райцентра Колокольска, где находилась электростанция, начали прокладывать узкоколейную железную дорогу.

В старом саманном сарае с младшими сёстрами и двумя своими детьми Мария осталась одна. Условия жизни в сарае были тяжёлые, да и новым хозяевам дома не нравилось соседство с «бывшими». Надо было как-то устраивать свой быт в новой колхозной действительности, и Мария решила строить свой дом. Место для строительства она выбрала на отшибе, на Свистунах, так называли окраину села за лиманом. Для начала нужно было заготовить саман. Для этого выкопали широкую неглубокую яму, которую периодически заполняли смесью чернозёма, старого конского навоза и соломы. Потом всё заливали водой и месили ногами. Полученную смесь выкладывали лопатами в деревянные формы и просушивали несколько дней на солнце. В результате получались большие, в три пуда весом, земляные блоки. Процесс повторяли до тех пор, пока не наготовили достаточное количество блоков, из которых потом и сложили сами своё новое жилище с тремя небольшими окошками, смотрящими в степь. К мазанке пристроили хозяйственные помещения для скота и домашней птицы.

Осенью сорок третьего по доносу односельчан Марию арестовали. Вина её заключалась в том, что собирала она в поле колоски пшеницы, оставшиеся после уборки зерна. Три года отбывала она наказание в Саратовской тюрьме, в той самой, в которой одновременно с нею находился и умирал от голода и вшей академик Вавилов. В том году, когда посадили мать, Нина окончила семилетку и стала работать воспитательницей в детском саду. Старший брат Коля учился на тракториста. Через год Нина уехала в Саратов и поступила в медицинский техникум, располагавшийся в красивом здании на улице Чернышевского.

Оставшаяся без родителей, одна – она следующие три с половиной года выживала на крохотную стипендию. Не было сменного белья, нечего было надеть на себя, взятые из дома, скатанные руками её матери валенки давно потеряли свои подошвы, и ноги, чтобы не обморозить, приходилось обматывать тряпками…

И всё же она училась. Её упорный характер не позволил ей сдаться и отступить. Чёрный хлеб был не каждый день, от голода кружилась голова, но Нина старалась не пропускать занятий. В столовой техникума можно было бесплатно напиться горячего чаю и хотя бы на время затушить чувство голода. Случалось, что пленные немцы, завидев группку девчонок, начинали улыбаться и, в знак внимания, протягивать кусочки хлеба от своего пайка. Как хотелось взять этот кусочек… но с руки немца… Нет! ..

В сорок шестом, отбыв срок, Мария вернулась в свой опустевший дом. Её сын Николай последние два года жил в опустевшей избе один. Одиночество и беды наложили отпечаток на его характер. Он был молчаливым, серьёзным, не по годам повзрослевшим. Война вообще всех быстро делала взрослыми. В свободное время Николай любил рисовать. Рисовал на разных обрывках, какие попадались под руку. Истомившаяся по детям Мария не могла нарадоваться на своего сыночка. Летом на каникулы приехала и дочь Нина. Николай показывал сестре свои новые рисунки, познакомил со своей подругой – Марусей, на которой собирался осенью жениться.

После тюрьмы и как дочери раскулаченных, Марии трудно было найти работу в колхозе. Она сидела дома, иногда перебиваясь небольшими заказами, как когда-то в Гражданскую: шила одежду, вязала носки, катала валенки. Всему этому она научилась от своей матери Пелагеи.

В один из дней, сидя с утра у окна, Мария сучила пряжу. Перед ней на коротком шесте была подвязана куделя овечьей шерсти. Периодически отводя руку в сторону и фыркая веретеном, она пряла пряжу, скручивала шерсть в тугую нить. Давно уже с ночной смены должен был прийти сын, но что-то задерживался. В печи томился чугунок с кашей, приготовленной для него. За таким занятием застала её новая беда…

Отработав ночную смену на тракторе и передав его сменщику, Николай должен был отправиться домой, но домой не пошёл… Заснул на краю поля. Сменщик по непонятной причине не заметил Николая и наехал на него, вдавив железным колесом его голову в грунт. Только на втором круге он увидел, что наделал. Районный следователь долго разбирался в обстоятельствах смерти Николая, но так и не выяснил – случайность ли это или самоубийство. Чтобы не лишать колхоз второго тракториста, в заключении по факту происшествия следователь написал, что произошла случайность.

Тело Николая три дня пролежало в клубе – в колхозе не могли найти досок, чтобы сделать гроб. Всё это время мать не отходила от сына, ничего не ела, не пила, и слёзы уже пересохли в её глазах. Молодёжь села приходила проститься с Колей. Наконец в каком-то заброшенном доме отыскали уцелевшие доски пола, из них-то и сделали гроб. Когда стали засыпать могилу, мать в беспамятстве вдруг бросилась в яму и стала выбрасывать из неё землю руками, неистово крича. Её с трудом удалось остановить и поднять из могилы. После похорон сына Мария впала в оцепенение. Несколько дней она лежала с открытыми глазами, но никого не видела. С ней сидела приехавшая из Саратова дочь и сестра Варя. Со смертью сына предел прочности и человеческих сил, который был отмерен Марии Богом, подошёл к концу. После Гражданской войны, людоедского голода, ареста отца и брата, смерти мужа и матери, второго голода, трёх лет тюрьмы и смерти сына у неё не осталось внутренних сил. Она сделалась тихой, покорной и молчаливой.

В сорок восьмом, после окончания техникума, Нина была направлена фельдшером в свой район, в село Непряхино. Зная, что матери тяжело находиться в опустевшем доме, где всё напоминало о прошлом, Нина задумала поменять место жительства и уехать куда-нибудь далеко, где можно было бы забыть все беды и несчастья, преследовавшие их последние двадцать лет. И она приняла решение. Предварительно списавшись с тётей Шурой, она сложила в узел пожитки, захватила швейную машину, оставшуюся от бабушки Пелагеи, и вместе с матерью навсегда покинула степь с её весенними тюльпанами, которые она так любила собирать в детстве, и уехала в иной, незнакомый ей край зелёных лесов и торфяных болот.

3

Валерий был на три года старше Нины. Несмотря на свой небольшой рост, он выделялся среди своих ровесников особо благородными чертами лица: прямым носом, красиво очерченным ртом, глубокими серо-голубыми глазами. Он нравился всем девчонкам в селе, но время было военное – не до забав. После ухода отца на войну он остался старшим мужиком в большой семье. Надо было помогать матери. Его отцу, Василию, было сорок пять, когда осенью сорок второго его призвали на фронт. В это время шли тяжёлые бои в Сталинграде. Василий попал в резервную дивизию, которая срочно формировалась в Вольске. В декабре дивизию перебросили под Ленинград на Волховский фронт, а в январе сорок третьего его жена Дарья получила похоронку, из которой узнала, что её муж Василий Терентьевич Полынин был убит в бою 30 декабря 1942 года.

Окончив перед войной семилетку, Валерка работал в колхозной конюшне. К лошадям он тянулся с детства, с замиранием сердца слушал рассказы отца о Гражданской войне, о Чапаеве, о рейдах Первой конной армии. Дед Терентий, служивший ещё при царе в драгунах, тоже немало интересных историй поведал внуку о службе в кавалерии.

Летом Валерка гонял табун в ночное. Он любил сидеть у костра и слушать тишину степи и потрескивание прутиков куровника в огне. Однажды ему пришлось спасаться от стаи волков, расплодившихся в степи во время войны. Любимый конь Орлик унёс его от голодной серой стаи, но одну, самую слабую лошадёнку волкам удалось отбить от табуна и загнать в лощину. Там потом и обнаружило колхозное начальство её останки.

В ноябре сорок третьего пришёл черёд и сыновьям, вслед за отцами, отправляться на войну. Их было девятнадцать, семнадцатилетних мальчишек 1926-го – последнего военно-призывного года рождения. Девятнадцать худых, разучившихся улыбаться, плохо одетых и обутых одноклассников, с лёгкими, наспех сшитыми котомками за спиной и растерянностью в глазах собрались у колхозной конторы. Сняв шапку, сказал им председатель напутственную речь. Не было в селе оркестра и не было марша «Славянка», только громкий плач матерей, больше похожий на волчье завывание, огласил холодную синеющую степь. Маленький отряд в сопровождении лейтенанта ушёл в ночь пешим ходом в районный центр Озинки, куда явился к обеду следующего дня, пройдя за ночь и утро шестьдесят километров. А ещё через два дня Валерка оказался в городе Пугачёве, в снайперской школе номер пять, где ему предстояло пройти специальную подготовку. Плохое питание, ночные тревоги, стрельбы днём и ночью, холод – всё это стало повседневной жизнью. От пороховых газов и голода часто тошнило. В феврале снайперскую школу перебросили в Вольск.

На окраине города, в голой степи, орудуя ломами и кирками, вгрызались ребята в мёрзлую землю, строили себе землянки. В этом «Копайгороде», в сырых землянках прожили полуголодные курсанты ещё три месяца, пока не закончилось их обучение. Перед выпуском они сменили свои затёртые бушлаты на новые шинели, пришили погоны и все сфотографировались, чтобы отослать матерям свои фотографии. За неделю до отправки на фронт рацион питания в школе резко изменился. Изголодавшихся ребят откармливали, придавая им мало-мальски боевой вид. В начале мая маршевую роту подготовленных снайперов погрузили в эшелон и отправили в Крым. Готовилось освобождение Севастополя. В первом своём бою во время штурма Сапун-горы Валерка был легко ранен в ногу.

После освобождения Крыма 32-ю Таманскую дивизию перебросили в Белоруссию, где полным ходом уже шла подготовка к операции «Багратион». Так во втором батальоне 85-го стрелкового полка, входившего в состав Таманской дивизии, воевал до самого окончания войны снайпер, а затем пулемётчик Валерий Полынин. Победу он встретил под Кёнигсбергом на берегу Балтийского моря.

Он впервые увидел море, и был поражён его видом, и вспомнил родную степь с таким же далёким горизонтом и вольным простором. Вместе со всеми одуревшими от счастья солдатами он палил из автомата в майское небо, из которого обратно на землю сыпался медный дождь, со звоном отлетавший от стальных касок. Впервые за всю войну этих пуль никто не боялся. Не верилось, что ещё месяц назад, в свой день рождения, он штурмовал этот чёртов город, а потом, 15-го апреля, под Золингеном, в момент наступления, презирая опасность, первым поднялся в атаку, увлекая за собой бойцов, и, ворвавшись в траншею противника, уничтожил трёх немецких солдат. Во время боя был ранен в руку. Рана оказалась тяжёлой, и в госпитале руку хотели ампутировать. Соседи по палате, старички, уговорили «молодого» не давать согласия на ампутацию, и он не дал. «Ну, тогда терпи, солдат», – сказал хирург, и Валерка терпел. Через две недели с перевязанной рукой он вернулся в часть.

После войны полк передислоцировался в Тверь, в то время Калинин, откуда Валерку во второй раз призвали на службу, на сей раз – во флот. Полтора года войны в зачёт не пошли – просто не хватало людей. Ещё пять лет служил он на Северном флоте, ходил в дальний поход в составе конвоя к берегам Америки, сопровождая возвращение уцелевшей техники бывшим союзникам.

Годы войны и службы на флоте стали для молодого мальчишки из глухого степного села самым ярким впечатлением в его жизни. Всё, что было потом, не отпечатывалось в его сознании, а пролетало бесследно, не задерживаясь в памяти, не оставляя следов и устойчивых образов.

Такими были детские и молодые годы родителей Серёжи.

4

Их семейная жизнь началась в марте пятидесятого года, когда Валера, отслужив положенный на флоте срок, демобилизовался и приехал в Полуднево, где Нина, с которой он состоял в более чем годовой переписке, работала фельдшером в поселковой больнице.

Судьба их решилась в конце лета сорок восьмого года, когда Валерий получил свой долгожданный отпуск и приехал в Черниговку к матери, с которой не виделся с того самого серого ноябрьского дня, когда девятнадцать кое как собранных в дорогу мальчишек прощались со своими матерями у колхозной конторы. Из тех девятнадцати, ушедших в сорок третьем, в село вернулись двое.

Десять суток пролетели как один день. Таких счастливых дней у Валеры не было больше никогда в жизни. Своей чёрной морской формой он свёл с ума всех истосковавшихся в селе девчонок. Мать плакала от счастья и горя одновременно. От счастья, что её сын вернулся живой, и от горя, что не вернулся муж и не разделил её материнское счастье, что очень много мужчин, ушедших на войну из села, так и остались на ней навсегда. Все матери в селе, чьи дети не вернулись с войны, завидовали Дарье Макаровне, а она не могла налюбоваться своим сынком. Он ходил по селу в своей прилаженной, ушитой по морской моде форме, приводя в смятение женские сердца. Шесть звонких медалей на груди говорили о его боевых заслугах. Быстро, как один день, пролетели дорогие деньки отпуска, и настала пора возвращаться на службу.

На пыльной, продуваемой степным ветром станции Озинки – на той самой, где тридцать лет назад Василий Чапаев, уезжая в Москву на учёбу, прощался со своей дивизией, – в ожидании проходящего поезда Валерий встретил своих односельчан – семью погибшего на войне политрука Василия Романюты. Варвара Михайловна и две её дочурки, девятилетняя Люся и шестилетняя Валя, сидели на чемоданах и вторые сутки не могли взять билеты на проходящие на Москву поезда. Валерий помог им выправить билеты, и через сутки они вместе прибыли в столицу.

Варвара Михайловна ехала к сестрам – Марии и Шуре – в Ивановскую область. Багажа у неё набралось много, и она уговорила Валерия проводить её с дочками до пункта назначения. В Москве, в комендатуре Ярославского вокзала Валерий выхлопотал себе дополнительные три дня к отпуску, и на следующий день, сменив три поезда, сошёл вместе со своими попутчицами на станции Полуднево.

Вот так и бывает в жизни… Случайная встреча на станции, три дня дополнительного отпуска, стечение обстоятельств, молодость – и судьба делает крутой разворот…

В Полудневе, куда Валерий доставил Варвару Михайловну с её дочурками, он встретил Нину. Он помнил её брата Николая, с которым учился когда-то в одном классе, а её почти не помнил. Но даже если бы и помнил, то вряд ли узнал бы теперь. От худой, измождённой, босоногой девчушки не осталось и следа. Перед ним стояла молодая, красивая девятнадцатилетняя девушка с приветливым красивым лицом, карими умными глазами и пышными каштановыми волосами, убранными в модную послевоенную причёску. Сердце старшего матроса дрогнуло…

Правда, к тому времени Нина уже два года переписывалась со своим женихом Андреем, который тоже был родом из Черниговки и дослуживал свою службу матросом Дунайской флотилии. Она ждала его со дня на день. Они собирались пожениться. Как удалось Валерию за два дня заставить Нину изменить свои чувства и планы? Никто теперь сказать не может. Молодость ли, неотразимая красота морской формы или лестные отзывы тётки Вари сыграли свою роль? Это навсегда осталось тайной.

Как бы там ни было, а на третий день Валерий с Ниной отправились в районный центр Колокольск и в срочном порядке расписались. На обратном пути, по дороге на станцию, они почти столкнулись с Нининым женихом Андреем, только что прибывшим с Ивановским поездом. Андрей опоздал всего лишь на час…

Завидев Нину, идущую под руку с Валерием, Андрей всё понял и, не говоря ни слова, развернулся и зашагал в обратную сторону. Так случай связал родителей Серёжи на всю оставшуюся жизнь.

Через день Валера уехал на север, где его ждал родной эсминец «Жаркий» и длинная полярная ночь. Они много писали друг другу, Валерий – о службе, о море, о своём желании поскорее её увидеть. Она писала ему о своей работе, о своих мечтах, о книгах. Он посылал ей стихи, написанные им самим и его друзьями, посылал тексты морских песен. Она рассказывала ему о фильмах, которые по субботам крутили в клубе, и ещё о чём-то, что было важно для них обоих.

«11.11.49 г.

Северный флот.

Миленькая моя Ниночка!!! Здравствуй!!!

Прими привет и наилучшие пожелания в твоём настоящем. Ниночка! Настал час свободного времени, и я решил послать тебе весточку, моя родная, чтобы ты, хотя бы на этот период, как будешь читать, сбросила с себя маску печали, потому, что моё сердце чувствует, что ты скучаешь. Но это же происходит и у меня. И вот всё это заставило меня написать тебе. Но сегодня, к моему удивлению, почему-то нет от тебя весточки, милая моя ласточка. А у меня ведь, уже выработался рефлекс, что через день я должен получать письмо, как это было до сегодняшнего дня. Ну, ничего, я понимаю, Нина, и для тебя иногда бывает время очень занятое и дорогое.

Ниночка! Не прошло и месяца, как мы с тобой расстались, а я уже так по тебе соскучился, что мне кажется, мы не виделись год. Мне хочется сейчас обнять и поцеловать тебя крепко, крепко, как ещё не целовал. Но не возможно сейчас это, ибо нас разделяют тысячи километров. Где ты сейчас, моя ласточка, голубка моя сизокрылая. Как мне хочется быть с тобой вместе. Сейчас сижу в кубрике за столиком и вспоминаю то, что было мило и хорошо тогда, когда мы были вместе. Вспоминаю Иваново, вокзал и самое тяжёлое воспоминание, это то, когда мы стояли последние минуты у поезда. Мне было тяжело, было невыносимо больно и обидно. Мне тогда казалось, что я еду на новые муки и грёзы. Нас свела и разлучила роковая судьба, которая одна вправе приносить людям свои мучения. Нет, я не хочу больше об этом говорить, мне от этого только хуже. Лучше, Ниночка, напишу песенку тебе. А сейчас пока кончаю. Поцелуй маму. Привет тёте Варе и её деткам. Погода стоит морозная, дуют сильные ветра. В общем, начали ещё серьёзней огребать полундры. Ну, всё.

Крепко целую тебя, твой Валерий. Будь счастлива.

ВечерМоре тихо шумит, и окутала тень побережье.На заставу порой, птичкой крик долетит с островов.Белый сказочный вечер как сон набежит безмятежный, –Никогда и нигде я не видел таких вечеров.От тревог боевых в сердце гордая песня осталась.След недавней борьбы молчаливо хранят валуны.Нарастает прибой и сверкает, взлетая на скалыБирюзовое тело большой и упругой волны.Ненаглядно широкое, синее, синее мореБлещет радужной зыбью. Спокойна его глубина.Здесь под флагом родным корабли присмирели в дозоре,Охраняя твой отдых, моя дорогая страна.

Ну вот, наверное, хватит, на сей раз, моя ласточка. Ещё и ещё раз целую тебя, моя родная Ниночка.