Рутина

– Ну я так и знал, – сказал я. – Зачем он тогда спрашивал?

– Может, решил, что это шутка.

Мы сами сходили за своим райдером, а когда вернулись, охранник не хотел нас пускать.

– Это безалкогольное пиво, – сказал я. – Его не подают на баре. И мы сегодня выступаем.

Михаил Енотов позвонил знакомому, он забрал у нас из рук пакет с бутылками и провел через охрану.

Нам представили звукорежиссера, и мы пошли настраивать звук. Минус звучал очень плохо, голос ненамного лучше.

– Вы как это сводили вообще? – спросил звукорежиссер.

В зале уже были люди, они ели и выпивали. Парочки целовались, праздновали, кормили друг друга с вилки, вытирали друг друга салфетками.

Концерт в этот день не был никак обозначен, не говоря уже о попытках привлечь целевую аудиторию. Вход, естественно, был свободный. Когда мы чекались, кто-то из людей крикнул:

– Включите нормальную музыку!

– У нас отличная музыка, – неловко огрызнулся я в микрофон.

– Давай, читай, не отвлекайся, – сказал звукорежиссер.

Я отвернулся от зала в сторону кулис и продолжил бубнить свои стишата.

Когда мы выступали, на танцполе было два человека: единственный фанат «ночных грузчиков» в Казани Евгений Запылкин и родной брат Михаила Енотова Кирилл Маевский – восемнадцатилетние парни.

– Приятного аппетита, уважаемые влюбленные, – сказал я, и мы начали.

Вдали прямо напротив сцены сидел за столиком отец Михаила Енотова, интеллигентного вида моложавый очкастый клерк. С ним были какие-то подруги семьи, они наворачивали мясцо, выпивали водку и поглядывали, как мы нерешительно топчемся по сцене и произносим текст:

стать взрослым

значит жить в чужом городе

с той, кто хочет родить от тебя в следующем году

иметь возможность выбирать

растить ли бороду

выгребать очистки из раковины рукой и готовить еду

На Михаиле Енотове был свитер «Хьюго Босс» за двести рублей из магазина «Сток», мне он предлагал надеть «Лакост» за девяносто. Для меня это было слишком, я остался в толстовке. Михаил Енотов в середине сэта все-таки снял «Хьюго Босс», под которым была самодельная футболка с принтом, вершина нашего совместного юмора – две похожие морды, как будто братьев: Сартр и Петросян. И подпись: «Who is who? Евгений Ваганович Сартр / Жан-Поль Петросян». Мы читали и читали свои странные тексты, людям было тяжело, но они терпели. Кто-то даже жиденько хлопал. Закончив, я испытал облегчение. Евгений Запылкин, впрочем, получил удовольствие, он даже двигался и знал слова. Звукорежиссер сказал:

– Ребята, у вас отличные тексты. Просто супер.

Первая профессиональная похвала.

Вечером мы играли в приставку дома у Михаила Енотова, и Кирилл Маевский говорил:

– Ты же учишься у Бородянского?! Он великий сценарист. Я посмотрел «Курьер» и «Афоня», и хотел бы я тоже учиться у него.

– А у Арабова, как твой брат? Говорят, он бог независимого кино и лучший лектор нашей шараги.

– Арабов лох! – вдруг заорал Маевский. – Вот Бородянский великий! Я бы у него отсосал!

У Маевского была странная привычка, он все время дергался, шевелился, иногда начинал двигать руками, будто играя на невидимых барабанах. Он был очень подвижный, высокий и худой пацан, все в нем ходило ходуном: и интонации, и лицо, и тело. Ему надо было сниматься в кино или играть в театре. Но становиться актером он не хотел. Маевский тоже написал пару рассказов, один из них, точно помню, назывался «Как я пошуршал с Яной» – про журналистку Яну Чурикову, которая вела программу «12 злобных зрителей» на MTV, и молодого террориста, и пробовал поступить во ВГИК, но не прошел предварительный конкурс. Теперь учился в Казани на пиарщика. Еще он играл на басу. Через два с половиной года он будет играть со мной в группе.

В поезде мне было тревожно, выспаться не мог. Задремывал на какое-то время на верхней полке. Мне снилось, что бутылка пива оказалась в моей руке и стремится в рот. Раньше таких снов не было. Я чувствовал запах алкоголя, он проникал в меня насильно. Я перевернулся на другой бок, опять задремал, но тут встал член, да так болезненно, что я начинал тереться о матрас и вроде бы даже стонать. От этого проснулся. Тогда я включил плеер и просто уставился в потолок.

На соседней полке ехала девчонка, моя ровесница, она тоже не спала. У нее на постели валялась новая книга писателя Минаева «The Телки». Я боковым зрением рассматривал девчонку. Вдруг она помахала мне рукой. Я вытащил наушник.

– Куришь? – спросила она шепотом.

– Иногда. Но сигарет нет.

– У меня есть.

Мы пару часов проболтали в тамбуре. Она тоже была студенткой, не сказать, чтобы особенно красивой, но живой и приятной. Я дал ей плеер, а сам читал ее книгу, подсвечивая себе фонариком с телефона. Прочитал страниц тридцать и протянул ей обратно. Книга оказалась не очень интересной.

– Зря, – сказала она. – Потом окажется, что у него ВИЧ.

– Ладно, ты уже все равно рассказала.

Когда поезд приехал, мы обошли вместе Казанский вокзал, перешли дорогу до метро и по ее инициативе обменялись номерами телефонов, чтобы не позвонить и не написать друг другу.

– Ты идешь?

– Нет, меня сейчас парень встретит.

Странно спускаться в метро, когда ночь не спал. Шум подземной дороги, эхо чужих проблем и безумия, шлейф поездов затягивает упасть на рельсы. По-моему, площадь Трех вокзалов – место, в котором торжествует нечистая сила, я больше таких нехороших мест не знаю.

Когда я перешел на оранжевую ветку, там почти никого не было. В этой пустоте стряхнуть с себя наваждение – вспыхнувшее желание к незнакомке. Сигита должна встретить меня, и мы проведем вместе несколько дней, пока еще Михаил Енотов остается в Казани. Может быть, даже сходим в кино. Ведь я уже столько времени торчу в институте кинематографа, но еще ни разу не ходил в кинотеатр. Каждый раз собираюсь, но что-то мешает. Только в видеосалон ходил в детстве.

Ехал в лифте, и у меня началось нехорошее предчувствие. Я знал: что-то будет не так, совершенно точно знал. Прошел до своего блока, открыл дверь. Уже в коридоре несло табаком и прокисшим пивом. В комнате никого не было. Только окурки, пустые бутылки, пролитое на пол бухло. Я упал на кровать и сказал:

– Хватит.

Она прекрасно знала, когда приеду, но приготовила мне такой подарок. Я чувствовал обиду и усталость. Конечно, и сам я не подарок, но это все было чересчур. Чтобы отвлечься, я взял ручку и бумагу и стал выписывать слева свои недостатки, а справа Сигитины: «Агрессивный, зануда, заносчивый, закомплексованный, озабоченный, грубый, глупый, необразованный, неверный / ленивая, необязательная, легкомысленная, врунья». У меня как будто было гораздо больше недостатков, но это не успокаивало. Хотелось упасть и прижаться каждым сантиметром лица к линолеуму. Хотелось, чтобы она почувствовала, какую боль мне причиняет.

Оставалось немного денег, как раз, чтобы купить билет домой в Кемерово. Мне очень захотелось провести время с родными и друзьями. Я поехал на Рижский (ближайший к общаге) вокзал и купил билет на поезд, чтобы уехать сегодня же. Прямых до Кемерова не было, они ходили через день, но была возможность купить билет до Новокузнецка. Вернулся в общагу: Сигита так и не появилась, но втайне от себя я на это надеялся. Она извинится: немного не рассчитала, вечеринка вышла из-под контроля, прости меня, любимый, – и мы вместе пойдем прогуляться до вокзала, чтобы сдать билет, заодно выветрится ее похмелье. Два часа я убирался. Похоже, она не застанет меня за мытьем пола от липкой пивной слизи, за вытряхиванием окурков из чашек.

Я остервенело отмыл пол, протер столы, собрал и помыл грязные кружки, собрал разбросанные вещи в шкаф. Никогда еще тут не было так чисто. Вот она, моя комната, нужно было бежать отсюда.

Есть особо не хотелось. Я купил в дорогу только сигарет, два банана и два литра воды. Со мной ехали нормальные пассажиры, спокойные, никто не пьянствовал, дети не визжали. Лежал на верхней боковой полке спиной к проходу. Просто думал много часов, какие-то образы мелькали, как при отравлении. Потом сходил покурить в тамбур, но меня сразу затошнило, выпил воды и через силу съел эти два банана. У меня оставалось сто рублей, не считая денег на две маршрутки, чтобы добраться до дома. Поезд остановился на какой-то станции, стоянка двадцать минут. Можно было купить четыре пирожка, но я положил денег на телефон и позвонил Сигите.

– Почему ты так поступила? – спросил я без приветствия.

– Ты чего, кисонька? – спросила она. Было понятно, что она сейчас спала. – Ты где? Ты вернулся?

Я нажал отбой и решил использовать только эсэмэс для дальнейшего общения. Писал ей, что мне это надоело и что я уехал. Она делала вид, что ничего не понимает. На какое-то время я выключил телефон. Путь от Москвы до станции «Промышленная», где мне надо было выходить, занимал пятьдесят четыре часа, и проехал я пока только четверть пути. Я не хотел ни спать, ни есть, находился на границе миров – внешнего и мира моих грез.

Наверное, любые отношения сложны. Ничего не изменить, ты вызреваешь где-то на полузабытой богом Металлплощадке, гопник, мечтающий писать книги и реп. Параллельно во Владивостоке растет девчонка. Оба вы имеете психологические травмы, зажимы, обиды на взрослых, внутренние противоречия и, возможно, какие-то таланты. Оба вы хотите противоположных вещей одновременно. С одной стороны, жить в комфорте и растить детей. С другой стороны, избавиться от его признаков и изучать мир иначе, голышом ходить по нему, и чтобы произведения искусства осыпались во все стороны, и плевать, что скопишь, наживешь, и на здоровье плевать. Она вкусно пахнет, в ней тесно, но она убегает, когда ты делаешь все, чтобы вам было хорошо. Когда она становится ласковой и податливой и готова сделать все для тебя, сам начинаешь воротить нос и засматриваться на других. Неужели я увижу Мишу и Тимофея, моих друзей. Увижу своего отца. Нужно отвлечься. Нужно остаться одному на время. Все само разрешится.

На станцию «Промышленная» поезд приехал в четыре утра. Было минус тридцать, а на мне не было подштанников. О главном я и забыл. Ноги сразу начали зудеть, кожа покрывалась аллергическими коростами, джинсы стали дубовыми. Я добежал до здания маленького вокзала, стараясь не вдыхать холодный воздух, обжигающий зубы.

В помещении никого не было, присесть было негде. Зато было тепло. Коридорное помещение, окошко нерабочей кассы, дверь в дежурку, тусклый свет. Проход в зал ожидания был оклеен лентой, как место преступления, так что торчать предстояло здесь, в коридоре. Присел на корточки и настроился ждать два часа до отправления моей маршрутки. Какой-то бомж вошел с улицы и направился через коридор в зал ожидания. Спокойно перешагнул через ленту и скрылся во тьме. Оттуда скоро раздался его храп. Открылась дверь дежурки, вышел мент, равнодушно взглянул на меня и прошел в зал ожидания.

– Вставай, сука!

Мент пинками выгнал бомжа в коридор. Теперь мы сидели здесь вместе: я и бомж. Я дал бомжу сигарету, но он не спешил курить. Оттаивал, вонял. Кряхтел.

– Ты откуда сам? – спросил бомж у меня.

– Неважно. Из мелодрамы выпал.

– Из мелодрамы? Любопытно.

– Подремать хочу.

– Все. Не трогаю. Не мешаю.

Так мы и досидели рядом с ним. Он еще поглядывал на меня, но больше не решался заговорить.

До кемеровского автовокзала доехал нормально, было сидячее место, и мне даже удалось крепко уснуть на полчаса. На улице стало немного теплее, была возможность прямо здесь сесть на рейсовый автобус, но его нужно было ждать минут двадцать. Я решил пройти пешком до маршрутки. Это было ошибкой. Я попал в самое пиковое время. Со мной в салон набилось очень много людей, и маршрутку сильно трясло, особенно сзади. Голова немедленно вспотела, пот катился по лицу, я снял шапку и вытянул руку вверх, зажатый между людьми. Второй рукой вцепился в свою сумку, которую держал у туловища. Если на улице был мороз, то здесь была настоящая сауна. Сам салон пропах бензином, а от людей, их курток и шуб исходило душное тепло. В глазах темнело, и я начал задыхаться. Дверь была в метре от меня, но я не мог пошевелиться, так сдавило со всех сторон. Вдруг какая-то женщина влепила мне пощечину.

– Откройте. Выпустите его. Парню плохо, – дала она несколько резких и громких команд.

Странные и слаженные усилия пассажиров (как говно из кишки) вытолкнули меня на улицу через заднюю дверь. Только шапка осталась в маршрутке. Я почти ничего не видел перед собой, кроме смутных контуров остановки. Мне хватило сил дойти до лавочки, резким движением я забрался на нее, положил сумку под голову и потерял сознание. Какая хорошая шапка была, синяя, полосатая, купил ее в магазине «Сток» всего за тридцать шесть рублей, и ведь даже голова от нее не чесалась.

Раз в день мы созванивались с Сигитой, говорили всего по паре минут. Звонки тогда были слишком дорогие в роуминге, а я уже начал залезать на шею к папе, так что выяснить отношения особо не успевали. Например, она была трезвая и одна, и разговор получался хороший, теплый. Я соскучился – я тоже – все странно – приедешь – поговорим. А раз она явно была пьяна, и я услышал, что она курит (хотя мы договорились, что она бросила), и я сказал: зря ты куришь, зря ты пьешь, пока, не могу сейчас говорить, – и быстро повесил трубку. Я писал роман, здесь, в отцовском доме, на отцовском компьютере, он хорошо продвигался. Бывало, по два-три часа по утрам чеканил почти без перерывов, а потом выпадал из текста, смотрел на комнату, в которой нахожусь, и становилось невыносимо. Писал я такой же, как и эта книга, отчет о своей жизни, и это, конечно, ладно, это терапия, но зачем-то заменил там несколько унылых подробностей такими же, но чуть-чуть другими унылыми подробностями, добавил какой-то тусклой выдумки, и не мог написать иначе. Если твоя книга не очень интересная, так сделай ее хотя бы честной – это правило не удалось не нарушить. Но и дописать надо было.

Как я мог ворваться на книжный рынок с этим текстом, было непонятно. Надеялся, что благодаря этому роману всем станет ясно, что я мощный писатель, а мою историю может примерить на себя каждый. Представление о книгоиздании у меня было размытое.

Вечерами встречался с друзьями.

Пошел гулять с поэтом Игорем Кузнецбергом. Он повел меня в гости к своей девушке, совсем молодой Алисе. Пока я пил чай, они выпили по паре рюмок водки, и Алиса спросила:

– А че Женя такой грустный?

– Че надо, то и грустный. Видишь, трезвый какой.

– С девушкой, – ответил я, – похоже, расстаюсь.

Вот так впервые произнес это, но не ожидал, что наш роман будет заканчиваться и заканчиваться еще много месяцев. Игорь и Алиса выпили еще и как-то странно оживились. Игорь, как из пистолета, выстрелил в Алису из пальца и сказал:

– Повели его к Наташке.

– А она пьет? – спросил я вместо того чтобы спросить, зачем меня к ней ведут.

– Она тоже не пьет! – обрадовалась Алиса.

Мы пошли пешком в странную общагу, где у этой Наташи была своя комната. Обе они (она и Алиса) были студентками какого-то местного ПТУ, но общага была не от учебного заведения, а какая-то блатная. Там жили и взрослые люди с семьями, и вообще комнаты были немаленькие, хорошие. Только туалеты общие.

– Жених твой приехал, – сказал Игорь.

Мне понравилась Наташа. Совсем юная, немного неуклюжая. Красивенькая, глупышка. Лет восемнадцать, внешность деревенская, такая, что хочется потискать.

– Проходите, заходите, – сказала Наташа.

– Спасибо, ребята. У меня сердце прямо оттаяло, – сказал я, разглядывая ее.

Игорь с Алисой занялись друг другом, переругивались, потом страстно целовались, пили водку. Наташа пила какой-то слабоалкогольный напиток, а я пил чай. У нее на стене висела мишень для игры в дартс. Пока мы вдвоем кидали дротики, я попросил ее рассказать о себе, но не стал вслушиваться. Никогда прежде я не кидал дротики, но новичкам везет. Я каждый раз попадал в центр. У меня как будто открылась суперспособность.

– Ты врешь, ты умеешь! – сказала Наташа.

– Клянусь, первый раз.

Потом мы вчетвером сыграли, и я опять всех обыграл. Даже написал эсэмэс Михаилу Енотову: «U menya otkrylsya odin talant! Ya neploho igrayu v dartz = ya ne obez’yana». Потом мы целовались с Наташей, я стал ее называть «молодой женой», а она меня «дорогой супруг». Игорь и Алиса нам аплодировали и радовались, что образовалась пара. Назавтра Наташе нужно было уезжать к родителям в Междуреченск, и я скорее обрадовался этому факту. Решил, что подумаю эти два дня, а по ее возвращении, возможно, поставлю пистон. Скоро мы разошлись.

Разговоры с Сигитой совсем не получались. Она пила с Пьяницей, я знал это.

Позвонил мой друг и одноклассник Вова и сказал, что он в Москве.

Много раз я пытался писать об этом человеке – наверное, самом первом и важном своем друге из детства. У меня всего два друга, отношения с которыми прервались: Вова и Илья Знойный. Возможно, с обоими из-за Сигиты, но про Илью – это, скорее всего, мои домыслы.

Вернемся к Вове. Один раз он чуть не убил меня, когда нам было по восемнадцать. Причина была совсем ерундовая: я напился и хотел поплакать в его комнате, заняв целый диван, а Вова хотел спать. Мы подрались у него дома и у него в огороде, а потом опять дома, и он разбил тяжеленный дисковый телефон о мою голову. Я, кажется, крушил все вокруг, и иначе остановить меня было невозможно. Помню, кругом были следы крови и соплей. Несколько дней я пролежал в больнице, и мы быстро помирились. Позже он вытаскивал меня из вытрезвителя, приходил на помощь, психовал, обижался, что мне чаще перепадает потрахаться (я просто талантливо преувеличивал), признавался в любви и дружбе. Теперь он уехал на Север и должен был там начать работать ментом. Сейчас у него случилась учебная командировка.

– Я в Москве, – сказал Вова. – Еду к тебе в общагу.

– Ты, конечно, молодец. Но я приехал в Кемерово.

– А учеба что? Забил?

– Сейчас еще каникулы. Ну и немного забил, да. Пропущу несколько дней.

– А можно мне вписаться в общаге?

Я прикинул и сказал, что сейчас скину ему номер Сигиты.

– Только мы сейчас в ссоре. Но она тебя пустит переночевать. Заодно присмотри за ней, вроде они там много пьют.

– И что я сделаю? – спросил он.

– Как что? Если увидишь, что какой-нибудь мужик расчехляется, достает свой прибор, сразу бей ему и ей в лицо и звони мне.

Вова засмеялся и сказал:

– Ладно. Так и сделаю.

Накануне приезда Наташи мне приснился странный сон. Я захожу в комнату в общежитие и застаю Сигиту и Пьяницу в постели. Я сажусь на стул и смотрю, как они целуются. Сигита поднимает на меня взгляд, ее лицо заплакано. Пытаюсь сказать: пожалуйста, не надо. В этом сне не могу говорить. Она перестает видеть меня, возвращается к Пьянице, целует ее от шеи, все ниже, грудь, живот. Я не могу шевелиться, вынужден наблюдать. Попытки отвернуть голову отзываются болью в позвоночнике, но я продолжаю сопротивляться, и кажется, что голова сейчас отвалится, хрустнет, и у меня вырывается с визгом:

– Да перестань!

Сказал это уже в комнате, здесь, в родительском доме. Было совсем темно. Так я лежал и говорил себе: «Я все решил, нам нужно разорвать отношения. Слишком тяжело нам вместе». Стояло раннее утро, я вышел на кухню, даже папа еще не встал на работу. Сидел там один, разглядывал часы, висящие на стене. Секунда за секундой, и вот мне уже двадцать два с половиной года, но разве есть время, разве оно существует? Ничем я не отличался от себя в детстве. И если начать упорно вспоминать любой момент прошлого, снова попадешь в него. И никакой разницы между сейчас, и тогда, и тем, что я воображаю себе в будущем. Все это какой-то пустой и скучный туман.

Я встретил Наташу на автовокзале, при ней была тяжелая спортивная сумка с вещами и банками солений, варенья и пакетиками маминых блинов. До ее общаги мы шли пешком, было недалеко. Погода на этот раз была хорошая, около нуля. Я совсем не знал, о чем с ней говорить.

– Ну, и как съездила?

– Все хорошо.

– Чем занимаются твои родители?

– Работают.

В общаге мы сели на диван, оба зажатые. Она дала мне фотоальбом. Я увидел ее где-то на море, в купальнике. Два года назад. На фото ей было шестнадцать.

– Ого, – сказал я. – Это где?

– Севастополь.

– Ты еще девственница тут?

Она ткнула меня локтем:

– Ты чего это спрашиваешь?

У нее зазвонил телефон. Она встала у окна, стала разговаривать со своей мамой. Да, все хорошо, доехала хорошо. Я подлез под нее на корточках и стянул юбку с колготками. Она вертела попой, уворачивалась – я смущал ее и мешал разговаривать. Но я все равно стянул трусы. Ладно, она вышла из своей одежды, и, все еще говоря по телефону, повернулась ко мне лицом, стояла передо мной, надо мной, и ее вагина была на уровне моих глаз. Я припал туда ртом и сразу же отпрянул. Мне не нравился этот вкус и этот запах. Я не то что не возбудился – член даже съежился, будто я окунул его в снег. Чтобы она не заметила моего смущения, я целовал ее ноги рядом с промежностью, а пальцем ковырялся в дырочке, прикидывая, что делать дальше. Она положила трубку на подоконник и легла на диван. Пухленькая, с одетым туловищем, голыми ногами и бритой наголо толстенькой писькой. Будь я пьян, это зрелище меня бы сразу раззадорило. Теперь мой телефон издал звук: я услышал, что пришло эсэмэс-сообщение. Автоматически потянулся ответить, но решил, что это будет невежливо. Снял с Наташи оставшиеся вещи, разделся сам и лег рядом.

Мы целовались, но толку не было. Этот вкус и запах не привлекали меня, я не мог от них отделаться.

– Что такое? – спросила она.

– Ты не могла бы взять в рот?

– Что?

– Мой член, конечно.

Она размякла и обиделась.

Мы накрылись пледом и лежали, голые, под ним, но не соприкасаясь телами.

– Извини, – сказал я. – Не знаю, как делать это с новым человеком.

Наташа уже не обижалась и сказала:

– Да ты чего. Это же не главное.

Она обняла и потыкалась губами в мое плечо. Мы оба задремали, несмотря на то, что еще был полдень. Я даже вырубился ненадолго, так мне стало спокойно.

Когда я проснулся, мой член уже стоял. Наташа все еще полуспала, посапывала и слегка потела, как покушавшая свинья. Я пристроился боком, потыкался, смочил пальцы слюной, раскрыл ее, и дело пошло. Без воодушевления, но все равно – получалось. Она начала постанывать, очнулась, поняла, что происходит. Обезьяна, я это тоже умею, подумал я.

– Дорогой супруг, ты не хочешь надеть презерватив? – спросила она.

Я поднял джинсы, достал специально заготовленный гондон. Протянул ей, но она лишь помотала головой – надевай сам. Что ж, развернул и надел его самостоятельно. Поставил раком. Мы продолжили, все происходило как-то механически, как будто у меня был робот, Жука, а я просто управлял им с пульта. Когда мне надоело, я сосредоточился и кончил. Не было кайфа, но испытал некоторое облегчение. Датчики «лишняя сперма» перестали мигать. Можно ведь было просто передернуть и не испытывать всей этой неловкости.

Гондон и ее ляжки были в крови.

– У тебя начались месячные, – сказал я.

Она с недоумением уставилась на меня.

– Нет. Они не могли начаться.

– А что это?

– Не знаю.

Она стала собираться в душ, поцеловала меня, накинула халат. Не сказать, чтобы она сильно переживала.

– Я слышал, что бывает такое. Остаток девственной плевы.

– Глупость какая-то, – она скривилась и дернула плечами.

Наташа вышла. Я стянул гондон, выкинул его в мусорное ведро. Вытерся какой-то салфеткой и вспомнил про эсэмэс. Это было сообщение от Сигиты: «Ya perespala s tvoim drugom Vovoj».

Сейчас утро понедельника, 19 ноября 2018 года. Есть все условия, чтобы писать, я их каким-то непостижимым образом создал. Такого удобного положения у меня еще не было в жизни. Это и радует, и пугает. Я писатель, это – моя сбывшаяся мечта. Работаю над новой книгой, первой частью большого романа, написав который смогу (если вызреет такое твердое, как смерть, решение) поставить точку для себя в жанре «автобиографическая проза». У меня, к счастью, нет титулов, но есть читатели, которые ждут эту книгу.

Мы поселились в маленькой квартире в Сиолиме. Заработанных мной денег хватит на еду и аренду до марта. Ради этой книги я здесь, а также для того, чтобы немного восстановить психическое и физическое здоровье после очередного тяжелого года.

Последний психиатр, с которым я имел дело, рекомендовал мне пить нейролептики ближайшие два года, потому что у меня якобы развивается параноидальная шизофрения. Бессонницы будут учащаться, если не принять меры, я перестану понимать, где заканчивается реальность и начинается бред. Но я решил, что от нейролептиков будет только хуже. Моя цель – быть независимым от лекарств и научиться самому отсеивать лишние фантазии и страхи.