Перерождение

– Командор Фойердаль, только что на стреле получено послание от противника: командующий Армией Петляющего леса просит Вас прибыть к восточной стене на переговоры. Сам он там будет ожидать без оружия на коне, как только солнце покажется из-за леса.

Солнце к тому времени только плеснуло розовым на тёмно-бирюзовую гладь неба. В начале кигды зелёного дятла оно уже начало пригревать. Снег сошёл, и, как это бывает в здешних краях, тут же закипела жизнь: прилетели цапли и начали расхаживать по полю, в лесу добавилось множество новых птичьих веселых песен. Скоро всё вокруг зазеленеет.

«Хорошо бы дожить до настоящего тепла и лета», – подумал Кессен, облачаясь в свой официальный кафтан командора, состоящий из многослойной стёганой ткани и множества заклёпок, образующих сложный узор в виде пластинок и ячеек на груди и спине. Он повязал на предплечье гербовый шарф, затянул узлы на красивых кожаных налокотниках, застегнул широкий пояс и направился к главным воротам.

Помимо Военега, Имелика и Житомира командующий фортом решил взять с собой Авилеро и Яля, показав этим врагу, что в форте нет расовых разделений: все они сражаются за одно королевство.

К моменту, когда они взобрались на стену, под ней их уже ждали двое: главнокомандующий армией Икар.... и  человек, в котором можно было распознать того всадника, который привёл Армию Петляющего леса, – колдунья. Третья, как по слухам её звали сами эльфы, на этот раз оказалась на расстоянии всего нескольких метров. Оба прибывших подняли головы.

Кессен и остальные отшатнулись, но вовремя взяли себя в руки. Правая половина лица у Третьей была пурпурно-чёрной, будто бы обожженной. Но пугало даже не это, а то, что по сожжённой части лица проходило несколько трещин. Кожа в этих местах лопнула и раскрылась, обнажая … Там должны были быть кровь, мясо, кости в конце концов… Но вместо этого в глубине борозд, казалось, что текла лава, будто тлели угли, то разгораясь, то затухая до едва уловимых красноватых рубцов. Правый глаз походил больше на раскалённый уголь, брошенный в тёмную чашу глазницы. Пульсирующие красным внутренним огнём шрамы уходили вниз на длинную шею, на широкие ключицы и далее прятались за вырезом балахона. Только по строению маленького лысого лица и отсутствию растительности на нём можно было догадываться, что перед ними женщина. Под тёмной мантией был лишь небольшой намёк на женские груди.

Заговорил Изар.

– Примите наше почтение, господин Фойердаль! Вы дрались отважно и благородно. Меня зовут Изар – главнокомандующий объединёнными армиями Петляющего Леса и Камышовой.

Он выждал паузу, но видя, что Кессен не собирается вступать в диалог, перешёл к делу.

– Буду откровенен: мы знаем, что к вам прошлой ночью проник посыльный, и думаем, вам теперь известно о вашем текущем безвыходном положении. Наши разведывательные отряды не замечают приближающихся войск ни с одной из сторон в периметре на пятьдесят вёрст, а значит, Восточная рать Твердрека не решилась прийти вам на помощь. Иначе они бы уже дошли до этих земель. Мы думаем, что король Отакар не стал рисковать восточным фронтом, растягивая войска в марше на форт Байу. Вы обречены. У вас нет шансов выстоять эту осаду даже пару десятков ночей. – Изар переводил взгляд с одного лица на другое и отмечал, насколько изможденными они выглядели: темные круги под глазами, впалые щёки.

– Значит, вам придётся пожечь костры под нашими стенами здесь ещё пару десятков ночей, – хрипло ответил Кессен.

Он хмуро, не шевелясь, смотрел с высоты оборонительной стены, покрытой множественными выбоинами и вмятинами от попадания ядер. Несмотря на осунувшееся лицо и худобу вся его осанка и железный голос производили впечатление, будто он сам пришёл завоевывать земли с армией в разы превосходящей противника. Внутри себя он уже давно всё решил.

Защитники Байу в свою очередь отметили болезненный цвет лица Изара. Военачальник был явно непривычен к длительной армейской жизни в отрыве от домашних удобств. Услышав ответ Кессена, Изар не смог скрыть разочарование. Продержать армию ещё с десяток дней под стенами форта было и невыгодно в плане расхода припасов, и опрометчиво в плане скорости наступления.

Неожиданно Кессен и его свита услышали приближающиеся шаги. Они обернулись. Скороход короля Драбанта, уже покрывшийся испариной, взбегал по лестнице на стену с подозрительно уверенным видом человека, который опоздал на своё выступление, но сейчас же готов наверстать упущенное. Поднявшись, не поздоровавшись с капитаном, а только сердито стрельнув в его сторону глазами, что можно было истолковать только как «какого хрена меня не позвали на переговоры!», скороход посмотрел вниз на двоих и заорал.

– Я – Огмар Дези! Я буду говорить от имени короля Отакара Фичгрота.

– Господин Огмар, – перебил его было Фойердаль, но тот тут же остановил его, подняв руку.

– Король королевства Драбант, соправитель триумвирата независимой Великой Северной Степи и островов Дурп Кратор повелевает всем чужеземным войскам оставить территорию королевства и незамедлительно! – на слове «незамедлительно» Огмар сорвал голос на писк, но прокашлялся и продолжил: В противном случае наши войска вырежут… хм-хм… проведут чистки по всем землям, осмелившимся осквернить святой Союз Пяти Королевств от Смирного моря до озера Тайдушо.

Фойердаль и его свита пришли в такое замешательство от неожиданного выступления Огмара, что не находили слов, но вдруг за них это сделала спутница Изара.

– Уважаемый Огмар, – заговорила вдруг Третья немного шепчущим, будто шелестящим, но чётким голосом, – Ты лжёшь. Нет никакой армии, которая идёт остановить нас. Есть только измождённая кучка защитников форта, которая либо умрет через несколько дней, либо сегодня же станет нашими пленниками, но останется жива.

– Да кто ты такой, чтобы ставить такие условия!? – брызжа слюной возмутился Огмар, так и не поняв женщина перед ним или мужчина. Он скривился от отвращения, глядя на лысую обожженную голову на длинной тонкой шее. Ещё чуть-чуть и её вряд ли можно было назвать человеческой – Не вижу герба твоего Дома?

– Тебе не нужно знать, кто меня уродил, – спокойно ответила Третья.

– Благодарим за предложение, – поспешил вмешаться Кессен. – Мы ценим ваше старание … кхэ.... предложить мирные варианты, – И потом твёрдо добавил. – Мы не сдадим форт. Пусть всё решит воля и милость Семиликих.

– Постойте, – снова перебил скороход короля, заметно нервничая. – Если вы собираетесь продолжать осаду, я требую, чтобы меня немедленно выпустили из форта! По статье сорок восьмой приложения номер два к Союзу Пяти Королевств все скороходы королевств должны пользоваться неприкосновенностью на землях союза!

– Нет никакого Союза, глупец, – раздражаясь, зашелестела Третья и краснеющие огни внутри глубоких шрамов вдруг ярко запульсировали на обугленной коже, – Ты останешься здесь ждать своей смерти.

Она дёрнула лошадь за уздцы, чтобы развернуться. Изар, позволявший всё это время вести колдунье переговоры от лица Ливеллии, и на этот раз промолчал. Он только задержал взгляд на Кессене, всё надеясь, что тот изменит решение. Вместо этого он услышал перешедший на визг крик скорохода:

– Я требую выпустить меня! Я готов передать королю ваше личное послание! Стойте! Куда вы! Твари! Стреляйте же! – он в бешенстве повернулся к капитану форта, – Прикажите стрелять! Они же уйдут! Грязные эльфийские выродки!

Он продолжал в отчаянии жестикулировать и «отдавать приказы». Гонец очень не хотел умирать, оставшись в крепости. Даже мысль о том, что он лишит себя привычных десяти куормильск устриц на завтрак и свежего стейка из тунца на обед, щедро подаваемых к столу королевских гонцов, ввергала Огмара Дези в отчаяние.

        Изар уже развернулся и поскакал обратно к позициям эльфов, а вот Третья… Третья не была так терпелива. Она скинула капюшон, закатила по локоть рукав правой руки – такой же чёрной, как и лицо. Колдунья вскинула руку по направлению к пятерым на стене и выкрикнула что-то малопонятное, что только Авилеро смог расшифровать как эльфийское «Прикуси язык!».

Никто на стене не смог понять, что случилось, и пригнуться. Волна полупрозрачного будто расплавленного воздуха струёй метнулась от ведьмы к стене и попала точно в Огмара Дези. Скороход отшатнулся, но его успели подхватить стоявшие рядом Яль и Военег. Житомир молниеносно выхватил из-за поясницы укорочённое метательное копьё и кинул в ведьму. Третья успела вовремя пригнуться и пришпорить коня. Через мгновенье она уже неслась по полю, догоняя Изара.

– Это что за чертовщина, чтоб её бесы забрали?! – недоуменно произнёс Военег, продолжая поддерживать королевского посла за руку, – Вы в порядке, господин Дези?

Огмар оттолкнул воеводу и хотел было чем-то возмутиться. Он открыл рот и… Вместо привычной ругани вдруг донеслось «куааа». Все недоуменно уставились на него, не понимая, шутит ли он. Однако, судя по лицу скорохода, в мгновение покрывшемуся крупными каплями пота, и по глазам, полным слёз, стало предельно ясно – господину Дези вовсе не до шуток.

Он громко замычал. Схватил первого, кто стоял рядом (коим оказался Военег), и с мольбой в глазах открыл рот, показывая язык. Глаза его говорили примерно: «Посмотри, что там происходит!?»

Военег потом ещё долго не мог отогнать эту картину: из открытого рта Огмара вместо языка высунулась жаба. Да, это была самая настоящая жабья морда – мокрая, в бородавках, с зелёными пуговками-глазками; передние лапки с растопыренными пальцами; жабье пятнистое пупырчатое тельце. Всё это Огмар, должно быть, ощущал нёбом, щеками, горлом.

– Куааа, – снова запела жаба, как только скороход открыл рот.

Глядя на перекошенное в отвращении лицо Военега и снова услышав кваканье, Огмар выпучил в ужасе глаза и завыл так, как это позволял ему сделать язык-жаба. Вышло что-то вроде горлового рёва, похожего на коровий, на фоне которого жаба успела ещё раз приквакнуть.

Сложно представить отчаяние и ужас человека, который почувствовал во рту настолько отвратительное, живое, скользкое создание. Неужели теперь с этим жить? А как же говорить? Есть? Любить женщин из знаменитого столичного Клуба Холостых Стервятников, за которых он был готов отдавать десять дукатов за ночь. О великий Юмма, – покровитель земных наслаждений! Да! Они стоили своих денег!

Все эти вопросы наверняка появились бы у посла позже, если бы он взял себя в тот момент в руки, прижал бы как-нибудь к нёбу засевший у него во рту лягушачий отросток и заставил его на время замолчать. Если бы он перестал паниковать.

– Успокойся, Огмар, спокойно, – произнёс Кессен взволнованно.

Но несчастный уже заметался из стороны в сторону, не в силах понять, куда бежать и что делать.

– Господин посол, постойте. Я позову Уйку – нашу знахарку. Это может быть наваждение… Иллюзия, – сказал Авилеро.

Посол, казалось, не слышал и не видел ничего вокруг. Он снова попытался завопить, но вместе с мычанием послышалось неизменное «куааа, куууааа». И тогда Огмар высунул язык-жабу изо рта, сжал зубы на её голове и стиснул их что есть силы.

Кровь хлынула изо рта королевского посланника. Голова лягушки с противным звуком шлёпнулась о камень и… Все увидели откусанный кусок языка…

Скороход Огмар Дези попятился и упал в обморок.

***

Их осталось семьдесят восемь.

Воды в колодце хватало, но запасов еды было катастрофически мало. Кессен Фойердаль приказал сократить паёк до одного приёма в день, а также отстреливать, при возможности, всех птиц, пролетающих над фортом. Крыс всех перебили. Повальная охота на них длилась последние несколько дней, пока в крепости не осталось ни одного грызуна. Погреб донжона с провиантом теперь охранялся пятью вооружёнными солдатами.

Капитан также сократил дозорных на каждой стене до трёх вместо пяти. Таким образом, на стенах форта оставалась дюжина человек. При опасности дозорный должен был добежать до небольшого колокола, установленного на каждой стороне света рядом с главными сторожевыми башнями.

Авилеро раз в день ходил проведать Блёмера. Иногда он приносил несколько лепёшек, которые пёк из остатков прогнившего картофеля. Иногда к нему присоединялся Ясномысл. Рассказывать особо было нечего, но они изо всех сил старались приободрить друга. Говорили о последних незначительных событиях, происходящих в форте, о наплыве посетителей в святилище, где Хорост Рэм теперь чаще чем прежде справлял службу Поминания Злых Дум. Изо дня в день он отпускал просившим их особо тяжкие грехи и, если их накапливалось достаточно много, проводил «выжигание грехов», что обычно означало прижигание раскалённым клеймом. Ещё они говорили о вероятном новом штурме и как к нему готовиться.

Чтобы не вызывать лишние вопросы, Дае было разрешено посещать заключённого только вечером, когда стемнеет, и не чаще, чем раз в два дня. В первые дни девушка не пропускала ни одной возможности увидеть возлюбленного и, несмотря на гнетущий мрак и холод подземных катакомб, как ровно и соседство с молчаливыми гордыми эльфами, пленёнными в предыдущий штурм, оставалась подолгу. Спустя же некоторое время визиты сократились. Что было делать в этих влажных, дышащих затхлостью застенках? О чем было говорить с Льдинкой – раньше таким нежным и любвеобильным, теперь же немногословным и тихим? Да и как можно было утешить его словом или телом, когда в тюремной тишине каждый звук, каждый шёпот впитывался сидящими по соседству угрюмыми, изголодавшимися пленниками? Поначалу Дая осталась жить в доме Четвертака вместе с Уйкой, но, когда одной ночью часть дома обрушилась от прямого попадания ядра, Дая попросилась жить к Авилеро. Старая Уйка осталась погребённой под обвалившейся крышей и стенами дома. Собравшиеся ночью люди покликали – не осталась ли она жива под завалом и, не услышав в ответ ни звука, разошлись, решив не тратить сил на разбор тяжеленных брёвен. И только когда через два дня об этом узнал Кессен, он немедленно дал команду обязательно разбирать завалы, если под ними оказывались люди – неважно, мёртвые или живые. Народ поворчал, но принялся исполнять.

Дая же теперь жила у Авилеро и бросала на него взгляды, чуть более долгие, чем это требовало приличие. Ходила вечером, не стесняясь, в полупрозрачной ночнушке, через которую были видны темные соски ее грудей. На фоне уже начавших сильно выступать рёбер, груди её на удивление сохраняли прекрасные округлые формы. Однажды она довольно бесхитростно попросила Авилеро подать полотенце, когда голая плескалась в деревянном корытце. Дая была по-своему красива… И всё же Авилеро всеми силами старался избегать любой возможности проявления этих намёков, даже учитывая, что в последний раз он был с женщиной до начала зимы: как обычно в Дорсвиле, как обычно в пропахнувшем дешёвой выпивкой, пóтом и не менее дешёвой похотью салоне «У Мадам Кью». В тот вечер эльф принёс полотенце Дае, но, стоя прямо перед ней и не отворачивая взгляда, когда она встала из корытца, и когда по устью между грудей у неё так соблазнительно сползало вспененное облачко от мыла, он чётко дал понять, чтобы девушка вела себя поскромнее. Разговор был неприятный.

Тем временем уныние и безысходность опустились на форт душным одеялом, которое невозможно скинуть. Приливы братского единства во имя одной цели – выстоять – теперь перемежались всё больше с чувством одиночества и отчуждённости. Каждый теперь посматривал поровну ли делится пустая обеденная похлебка, чуть заправленная оставшимися овощами и картошкой, не отрезали ли кому больше хлеба, изъеденного долгоносиком. Чтобы избежать спекулирование едой или установления «особых» порядков в казармах, капитан форта вынужден был поставить двоих наиболее верных солдат следить за справедливым разделением пайка прямо в столовой. Несколько раз возникали громкие споры. Народ требовал выдать паёк больше.

– Мы знаем что есть запасы! И вообще, чем там наш Кессен сам-то лакомится? – Пади мясцо оштавил себе, а?

Особенно доставалось новому повару – Вочлыбу.

– Ты меня не затыкай, курва! Наливай давай добавки! Смотри сам-то ряху наел!

– Робяты, давай пожрём, что осталось в погребах хоть раз нормально, а потом в лес. Неча хробить себя, коли мы тут никому не нужны! Слыхали гонец приехал от самого короля?

– Да без языка гонец-то. Говорить не может. Сам видел.

– Это что ж за гонец, да без языка? Не слыхивал о таких. Писарь што ли?

– Сам ты писарь Сава! Его Кессен, говорят, языка лишил, чтобы дурные слухи не распускал.

– Аха. В это я поверю!

– Нее, ты нашего каптана не трошь, трепло! Токмо за счёт него и дышишь теперича. Точно тебе говорю, энто бесовка та. Она чаровница, говорят.

– О! И я слыхал об том же. Говорят, может показать тебе, чего ты не видывал, а ты и уверуешь.

– Свят, свят, свят! Сбереги нас Цартэ-прародительница.

– А я говорю, это всё начальники наши жизни не дають! Посол – не посол, ведьма – не ведьма!

Когда дошло до организованной забастовки, которую возглавил задиристый Шижень Стромм, Кессен самолично и жестоко её подавил.

Открытый организованный бунт означал конец всему: либо заговорщики победили бы и покинули форт, взяв оставшиеся съестные запасы, либо проиграли бы и угодили в катакомбы донжона. И то, и другое должно было вылиться в вооружённое столкновение, что бы привело к критической потере большой части людей в крепости. Действовать надо было быстро и на опережение. Поэтому по совету Имелика, которому вовремя донесли о намечающемся бунте, во время единственной полуденной трапезы Кессен разделил людей на две группы. Они должны были идти одна за другой якобы для большего удобства поварам в обслуживании. Группа побольше ушла на обед, а что поменьше, куда входили Шижень и его главные сподвижники, осталась в казарме. Это сильно уменьшало шанс сопротивления. Кессен ворвался в казарму с верными ему воинами и увёл бунтарей. Оставшиеся в казарме люди заступаться за главных заводил не стали: одни выступали за продолжение защиты форта и стояли за Кессена горой, другие либо побоялись, либо бездействовали от неожиданности.

Тем же вечером капитан приказал прилюдно бить бунтовщиков палками. Семнадцать ударов по спине. Полуживых, непрерывно стонущих, после экзекуции их тут же отнесли в лазарет к Зафару Льяхне. Один из зачинщиков – местный кузнец Дубич Зогтаус, не пережил ночь и умер, так и не придя в сознание.

Недовольные притихли.

Будни в лагере лесных эльфов также продолжали меняться. Эльфы уже не стучали топорами, похоже, заготовив достаточно лестниц для нового штурма, но и не решались на очередную попытку взятия форта. Катапульта стреляла всё реже. Утром пять выстрелов с единственной целью – развалить до конца бастион Брат Шибала, на котором обороняющим уже было опасно находиться, и стену возле него для образования широкой бреши. Вечером – пять выстрелов по форту в разные точки. Сначала закидывали ядра в центр по донжону, потом по ядру шло в южную и северную части форта. Больше эльфы стрелять не решались. Ядра были нужны для штурма следующих крепостей. Казалось, командование никак не могло решиться, что делать дальше и приняло выжидательную позицию.

Катапульта защитников форта тоже больше молчала. Оставалось двадцать четыре ядра, припасённых на случай штурма. Хотя в моменты, когда вражеская катапульта наносила существенный урон форту, разрешалось стрельнуть разок-другой в ответ по шатрам противника, размещенным на окраине леса и в лесу. Ядра ломали ветви, иногда валили попавшиеся на пути деревья. Достигали ли они цели? Возможно. Особенно когда за хрустом веток и стволов следовали эльфийские крики и брань.

Но штурма не было.

– Я видел во дворе мертвого дятла, – сказал в один из таких дней Ясномысл. – Это

не к добру – увидеть мертвую птицу кигды. И шо только делал тута?

И всё же, несмотря на недобрые предзнаменования и страшный голод, у многих в Байу иногда складывалось ощущение безопасности. Противник был пассивен слишком долгое время. А на седьмой день кигды дятла после разбора завалов сгоревших складов обнаружились нетронутые двери, ведущие в подземные кладовые. В подвалах оказались бочки прошлогодней вяленой трески. По счастью крысы тронули только три из пяти бочек. Благодаря прохладе и фасовке маленькими порциями в бумажные свертки рыба оказалась пригодной для еды.

К тому же ночи стали теплее…

В одну из таких ночей Авилеро приснилось нечто странное. Его качало на волнах. Он будто парил над каким-то скоплением не то кораблей, не то китов, а вдали сквозь брызги волн и синеватую дымку мерцал огнями величественный город. Своды его, вытесанные из скал, стремились ввысь в несколько уровней и достигали самых вершин нависающих над морем гор. На террасах Авилеро заметил множество силуэтов. С факелами в руках они ждали чего-то. Эльф чувствовал мощь морской твердыни и угрозу, которую источали и острые рифы, рассыпанные вдоль береговой линии, и выступающие крепкие башни с бойницами. И даже ветер словно защищал город и нещадно трепал корабли… Или огромные плавники невиданных рыб? Потом чувство угрозы сменилось спокойствием и пустотой. Он видел морские водоросли, танцующие в зеленоватом мерцании. Ленивые рыбы таращили свои стеклянные глазищи. Эльф был свободен в этой тишине глубин. У него здесь не было ни друзей, ни врагов. Он не был здесь ни чужим, ни своим. Здесь всем было наплевать, откуда он пришел и куда пойдет. Лицо Авилеро во сне, наконец, расслабилось, две дорожки на переносице на миг расступились, и улыбка тронула на секунду его тонкие потрескавшиеся губы.

***

– Кессен, когда думаешь настанет момент? Ты ведь понимаешь, что нам не пережить ещё одну атаку? – спрашивал Имелик, когда по обычаю заносил завтрак капитану.

– Пожалуй… Пожалуй… – в задумчивости отвечал Фойердаль, рассматривая в мутное косское зеркало впалые щеки, параллельно думая, узнала бы его жена, случись так, что судьба позволила бы им вновь увидеться.

– Я извиняюсь… Милорд? – упорствовал бурмистр, почему-то переходя на официальный тон, будто это поможет капитану сконцентрироваться и дать более чёткий ответ. – Простыми словами скажу: еды у нас на две кигды. Я не уверен, что через несколько дней раненые или заключённые не начнут повально умирать. Им тяжелее других.

– Хорошо, Имелик… Заключённым паёк не сокращать. Прикажи… лекарю… зайти ко мне сегодня и отчитаться о состоянии больных и раненых, – Кессен задумался. Говорил он с долгими паузами. Мысли и внутренние диалоги всё больше захватывали его в свой мир: – Мы продержимся ещё немного. Дадим время нашим .... мобилизовать побольше сил ....., и потом мы сожжем форт, а сами уйдём.

– Сир???, мы не уйдём далеко, если нас заметят. Они на конях. Патрули сейчас усиленные.

– Знаю, Имелик. Мы постараемся сделать всё ночью. Застанем их врасплох: вырежем по-тихому патрули у северных ворот и уйдём в лес. Когда они к утру очнутся, мы уже затеряемся в лесу. Не думаю, что у лесных цель – обязательно истребить нашу команду изголодавшихся калек. Вряд ли погоня будет долгой, – усмехнулся Кессен, принимаясь за завтрак. – Хотя они, конечно, должны быть в бешенстве от того, что так долго задержались здесь.

– Хм, план неплохой, но…

– Не беспокойся за форт, – махнул рукой капитан.

Имелик Дзыба поднял брови и вопросительно посмотрел на Кессена. Он хотел спросить совсем о другом, но было невежливо перебивать.

– Да, милорд?

– Мы с Военегом, Авилеро и ещё парой патриотов останемся. Заранее подготовим всё для поджога и сожжём форт, как только увидим, что они попрут на стены. Думаю, как только на следующее утро они обнаружат отсутствие людей из своего патруля и заметят, что на стене так мало дозорных, они не будут больше медлить со штурмом.

– Но, – перешёл к своему главному вопросу Имелик, – Если они начнут штурм раньше, чем мы предпримем попытку вырваться?

Кессен не смутился. Он просто и открыто улыбнулся.

– Тогда нам останется только одно – драться.

Имелик не дрогнул.

– Верно, милорд.

Бурмистр уже собрался уходить, но всё же замялся, выпрямился в своей типичной позе аиста и спросил:

– Возможно ли, если позволите, оказать честь быть одним из тех, кто останется жечь форт?

Кессен снова улыбнулся. Было видно его одобрение. Капитан оценил этот жест доброго и верного бурмистра. И хотя они не были близкими друзьями, Кессен за это время сильно зауважал Имелика за его стойкость, собранность и верность. Жаль, что раньше они не так часто общались. Капитану вспомнился Давош Жильтик, с таким рвением покинувший форт, и он едва не поморщился от этих воспоминаний.

– Нет, Имелик. Мой добрый друг, – Кессен встал из-за стола. – Я ценю твоё рвение и готовность пожертвовать собой, – он положил руку на плечо Дзыбе, которое доходило капитану почти до уровня подбородка. – Ты не солдат и не должен идти на это. Тебе мы отведём не менее важную роль – поведёшь тех, кто покинет форт. Они знают тебя и уважают. Вы доберётесь до Бруни, и ты расскажешь нашим семьям во всех подробностях, что тут происходило.