Перерождение

– Хочешь остаться дома? Или мы можем отвести тебя в дом Блёмера. – спросил Ясномысл.

– Да, лучше туда, – полепетала она. – Спасибо! Я только сбегаю возьму одежду.

***

На следующую ночь эльфы форта Байу сожгли склады. Пожар зловеще озарял северный бастион желтыми сполохами. Во тьме люди, матерясь, носились с вёдрами колодезной воды, песком и остатками снега. Пожар удалось потушить, но основные съестные запасы оказались уничтожены.

Быстро обнаружилось, что пропали темноволосый Кьё Илая и ещё двое эльфов: один из отряда меченосцев Житомира Нозаря, другой из отряда лучников Авилеро. Разъяренные жители форта перевернули вверх дном их комнаты. Стало очевидным, что они спешно собрали все необходимое и сбежали через малый северный ход.

– Вероятно, они не убежали в лес, а присоединились к осаждающим и уже рассказали им всё, что знают, – качая головой, произнес Военег.

Кессен Фойердаль был мрачнее тучи. Наклонившись над камином, он яростно выбивал пальцами дробь по железной обивке каминного портала. Мияма, не замечаемая хозяином, урчала и тёрлась у него под ногами…

– За остальными послал? – Кессен не отрывал взгляд от огня.

– Да, их сейчас приведут.

– Ты понимаешь, что сейчас уже нет места послаблениям или… исключениям.

– Похоже, что так, Кессен.

– Что ещё слышал?

– Мои люди говорят, что эльфов снова спровоцировали. Доказательств нет, но мне сказали, будто какая-то компания вчера сильно подшутила над Кьё Илая. Это было недалеко от второго барака. Кьё вспылил. Подонки избили его и бросили на улице…

– Кто это сделал известно?

– Нет. В том-то и дело.

Вскоре послышались шаги. В дверь главного зала донжона постучались и тут же вошли несколько человек во главе с Имеликом. За ними – трое эльфов: Блёмер Дау, Авилеро и ещё один уже не молодой эльф, служивший ранее при Хоросте Рэме помощником друида, но теперь значившийся в дружине Житомира Нозаря.

Все трое поздоровались и уставились на Кессена. Капитан форта стоял в задумчивости. Многочисленные складки на его лбу давно перестали быть просто временной гармошкой и превратились в глубокие борозды будто бы вспаханной земли.

– Вы слышали о поджоге? Сейчас весь форт готов растерзать первого же эльфа, попавшегося на глаза, – Кессен устало выдохнул и мягко отбросил ногой в сторону свою четвероногую любимицу. Миама громко мяукнула от обиды и гордо, не торопясь, удалилась. Фойердаль продолжил:

– У меня нет выбора кроме как перевести вас в подвал донжона, пока всё не уляжется. Всех, кроме Авилеро, – Кессен бросил взгляд на лесного эльфа. – У тебя хорошее алиби – Уйка подтвердила, что ты навещал Четвертака, когда вспыхнул пожар… К тому же… тебя знают… и уважают.

– Но я тоже! Тоже был дома! Дая подтвердит, – начал было Блёмер.

– Нет, Блёмер, – перебил его Военег, – тебя первого прирежут, учитывая последнюю историю с Гульваром. Многие считают тебя главным зачинщиком.

– Конечно, – невольно улыбнулся Имелик. – Правда, люди и тебя, Военег, мягко говоря, не восхваляют, после того как ты лишил мужиков нормального кухаря. Кто теперь у плиты? Вочлыб? Тфу… У меня отрыжка от его стряпни второй день не проходит.

– Мы не можем рисковать, – продолжил Кессен. – Паёк вам оставим без изменений… Я верю, что вы не при чём. Это глупо… Зачем было тогда оставаться? Но народ сейчас не рассуждает логически.

– Господин, Фойердаль, – произнёс Блёмер с обидой. – Но запрятав нас за решетку, вы невольно, но покажете всем, что мы виноваты. Разве нет?! Ави, скажи, если я не прав.

Капитан, как и все собравшиеся, молчал. Первым заговорил Авилеро. Он извинился и попросил у Кессена минуту переговорить с Блёмером с глазу на глаз. Капитан кивнул. Эльфы отошли в другой конец зала, где бы их не услышали. Авилеро положил руку на плечё Блёмеру и тихо заговорил.

– Так будет лучше для Даи. Если тебя убьют, некому будет её защитить. Она может переехать на время в дом Четвертака, поухаживать за ним вместе с Уйкой. Я пригляжу, не волнуйся. Они правы: народ ищет виноватых, а ты – лучший кандидат.

Блёмер задумался на секунду и кивнул.

– Пообещай, что, когда всё начнется, ты меня выпустишь, – шепнул он.

– Я сделаю что смогу… Не волнуйся. Буду тебя навещать.

– Хорошо.

Так в форте Байу остался только один эльф, который мог смело ходить по улицам. Несмотря на это Авилеро уже не так часто занимался вечерними пробежками. Сказывался всё уменьшающийся паёк. На столе главной столовой уже закончились сыр, доставляемый раньше из Роспела, не было масла, были съедены куры и яйца, выпит весь сидр. Однако, ещё оставались запасы бобов и гороха. В день выдавали по сто грамм соленой свинины. Раз в два дня наливали чарку эля – Кессен приказал откупорить бочки, заготовленные три года назад для вызревания в подвалах донжона. В такие дни по трапезной второй казармы (первая сгорела на вторую неделю осады), где обычно ужинала добрая половина форта, разливался приятный аромат смеси трав и специй, заключенных в большом количестве в эле: вереск, мирт, сосновая смола, полынь, можжевеловые ягоды. Будучи большим любителем поэкспериментировать над способами брожения и всевозможными добавками, в свое время к рецепту приложил руку сам капитан форта.

Фойердаль был убеждён в важности поддержки морального духа. Он часто сам выходил ужинать в казарму, общался с солдатами. На исходе кигды соловья – третьего десятидневного периода весны – он даже настоял на праздновании дня рожденья Имелика Дзыбы. Готовились весь день. Настроение было приподнятое. Вечером в просторном холе уцелевшей казармы расставили столы и разожгли канделябры. Собрались почти все, за исключением десятка дозорных, дежуривших на основных башнях форта. Народ, подогретый элем, уплетал сервированные по случаю остатки свинины. А тех, кому не хватило, теперь ждали зажаренные крысы. Тарелка с ними ещё не была выставлена на главный стол, а стыдливо стояла в стороне. Другого мяса не осталось. Новый повар Вочлыб подгонял двух своих помощников – молодых парней лет шестнадцати. Предлагать крыс они, конечно, постеснялись, а больше подливали остатки эля и подносили похлёбку наподобие кальи: ржаную муку разводили в воде, крошили туда остатки сушеных грибов и лука.

Кессен решил устроить своему верному бурмистру небольшой сюрприз. Вместе с Военегом и Нэнне они нашли в кладовой сундук со старыми нарядами эпохи Добрых Веков – мирного времени, наступившего примерно к семьдесят третьему году после образования Союза Пяти Королевств и длящегося последующие сто лет. Облачившись в платья друидов, видимо, предназначавшиеся когда-то давно для театральных представлений, и загасив часть свечей, они оставили зал в таинственном полумраке. Все собравшиеся притихли в ожидании. Время от времени раздавались лишь редкие причмокивания – попытки вынуть из зубов застрявшие кусочки мяса, да приглушенные отрыжки от перебродившего эля.

И вот на освещенный и расчищенный от столов пятачок вышли Фойердаль и Нэнне. В руке у Кессена покоилась его любимая ивовая флейта, на которой он любил играть на ночь в одиночестве, но никак не на людях. Ильгукк держал на коленях лиру. Видно было, как он нервничает перед столькими зрителями. Нэнне дернул струны тихо и настороженно, взял два первых аккорда и заиграл перебором. Совершенно неожиданно из мрака появился улыбающийся Хорост Рэм с листком в руке. Он был не только одет в широкую тёмно-синюю мантию верховного друида, но также и лицо его было разукрашено золой, а под глазами яркой оранжевой пастой: как сотни лет назад, когда людской род только пытался прощупать своё положение в этом мире, населенном эльфами, орками и гномами, а друиды оставались проводниками между миром земным и миром духов. Но они исполняли также и функции просветительские, облекая свои проповеди в легенды, былины и саги о мифических существах и героях. Друиды тех времён слыли искусными сказателями, которые собирали народ, чтобы и развлекать, и наставлять. Хорост Рэм был уже довольно стар для долгих выступлений, голос его был уже не столь зычен, но друид отлично понимал необходимость отвлечь защитников форта от ужаса войны, показать, что жизнь продолжается. А ещё он, как и все, знал, насколько сильно Имелик любит всякого рода представления. Именно бурмистр в свое время пригласил в форт цирк, где выступал Блёмер Дау. Именно Имелик устраивал всевозможные конкурсы и состязания на ловкость, эрудицию и другие таланты среди жителей форта.

И теперь он наслаждался. Хорост начал читать отрывок из «Саги о Пустынных Вождях». Сначала монотонно, без выражения, вскоре громче и певучее. Как только Фойердаль уверенно принялся вклиниваться переливами флейты в струнный мотив лиры, Хорост уже полностью вжился в роль, размахивал руками, поглядывал на завороженных слушателей из-под густых седых бровей, проверяя реакцию.

Весь зал наполнился хрипловатым, как у всех мудрых стариков, голосом друида, волшебным пением лиры, игру которой обволакивала – то взвиваясь ввысь, то спускаясь до еле слышного шёпота, то играя в догонялки с главным мотивом, то нежно вплетаясь в паузы между слов саги – ивовая флейта капитана форта Байу. Вместе они, казалось бы, оборвали связь с окружающим людей голодом, холодными ветрами за окном, печалями об ушедших жёнах и детях, утратой друзей и ожиданием неизвестного, а скорее всего просто смерти. Авилеро сидел в углу зала вместе с Ясномыслом и Ялем. С его места было отчетливо видно, как изменялись угрюмые лица людей за столами. Хмурые взгляды прояснились, остановились. И если во время чтения саги люди предавались мечтам и фантазиям, летящим вслед за героическими приключениями Пустынных Вождей, то потом… Потом Хорост смолк, и все до единого остались наедине с музыкой и своими мыслями. Именно тогда Авилеро заметил, как сидевший до этого со своим обычным серьёзным видом Имелик вдруг, впервые за всё это время ссутулился и отвернул голову в сторону так, что его волнистые черные волосы закрыли всё лицо… Только единожды с подбородка блеснуло что-то, отделилось янтарной капелькой и утонуло, падая, во тьме.

Авилеро не знал, по чему тоскует Имелик. Да и не всё ли равно? Была ли у него семья, или он тосковал по своим грядкам с огурцами, которые так хотелось вырастить ещё хотя бы одно лето? Может, он просто заслушался? А может, горевал по утерянной спокойной жизни. Ведь практически только он один знал, сколько осталось съестных припасов, как это количество можно разделить на число оставшихся воинов и как всё это посчитать в днях, которые можно прожить без мучительного, скручивающего все внутренности голода.

***

Прошло пять дней.

Вши не давали спать. И голод. Первыми начали страдать почки, печень и пищеварительная система. Многие стали заметно медленнее передвигаться. Сгорбленные фигуры стражников на стенах больше оставались на месте. Они следили за такими же фигурами на полях вдали. Эльфийский лагерь теперь не так как раньше пульсировал жизнью. Завоеватели тоже страдали от недостатка провианта, хотя и имели возможность охотиться в окрестных лесах. Их боевой дух падал, но Изар не был уверен в необходимости снова идти на штурм и нести потери. Он ждал подкрепления, а подкрепление из Тофф Дольдена всё не приходило.

Авилеро и Ясномысл в эти дни составляли новое звено дозора и дежурили с полудня до трёх часов. Они вставали на караул после обеда, но как только поднимались на башню, у них уже снова начинало урчать в животах. Организм требовал добавки. Друзья старались отвлечься разговором.

– Он шибко страдал? Ну, когда помирал? – казалось, стыдливо спросил Ясномысл.

– Порядочно, – подумав, ответил Авилеро.

На южной стене было спокойно. Весенний ветерок доносил пение первых птиц, недавно прилетевших из далёких южных краев. Вдали, как обычно, слышался лёгкий шум от биваков эльфов и стуки топора.

– Когда я зашел в последний раз, он уже был в беспамятстве. Несмотря на все старания Уйки он… Да… Явно страдал. Но потом, знаешь, под вечер как-то попритих. И… В общем, не понимал, что происходит вокруг. Не узнавал никого.

– Он что-то говорил?

– Говорил что-то невнятное. Говорил, будто у него что-то в груди… Будто он готов взлететь, будто в нём тысячи дельфинов. Представляешь? Хм…

– Дааа.

– Думаю, Четвертак никогда не видел дельфинов… Разве что на картинках.

– Разве что так, – согласился Ясномысл и шмыгнул носом. – Я вот тоже не видал рыбин-то энтих. Да и пёс с ними…

Ясномысл почесал в затылке и достал флакончик с эфиром, приготовленным ещё прошлым летом Уйкой. Открыл пробочку и понюхал.

– Последний, – вздохнул Ясномысл.

Эльф только сочувственно помотал головой. Четвертак скончался два дня назад, а у Авилеро по-прежнему стоял в ноздрях запах его пролежней, пота и гниения от гангрены. Уйка плакала. Дая тоже. Дельфины… Возможно это последнее, что сказал Четвертак осмысленно, прежде чем забыться в своей последней агонии.

Они похоронили его рядом со стеной за старыми конюшнями, где было организовано небольшое кладбище. Прощальную речь сказал Кессен. Говорил больше про выполненный долг: долг перед страной, перед своими родными и детьми. Хорост Рэм вспомнил, что Четвертак всегда чтил богов и часто посещал святилище. Друид произнес напутствия для живущих, а на могилу наложил знаки оберегов для лёгкого пути через семь лугов очищения в загробное царство Амет.

– И да не тронут душу его когти Неспящих, – произнёс Хорост своим скрипучим голосом. – Мы будем помнить твою доброту и силу духа.

Сама процессия была короче, чем в первые дни осады, когда люди хоронили первых павших бойцов. Со временем обряд становился монотоннее и быстрее. Да и горевали люди быстрее. Они привыкли оплакивать умерших, и поэтому сама скорбь становилась всё менее горькой и страшной. Скорбь вошла в привычку и стала похожей на хроническую мигрень, от которой страдаешь, но с которой привыкаешь жить… Молча собирались. Слушали речи и кивали. Кто-то мог вспомнить какой-нибудь забавный или просто примечательный случай из жизни ушедшего. Смеялись. Печалились. Потом расходились. В основном молча, шаркая ногами, ибо голод уже начал выедать силы из их тел.

***

Послышались неспешные шаги по лестнице, и на стене появился Нэнне.

– Ну, сейчас буду вас удивлять, – были его первые слова. – Слушайте. Вчера, не поверить точно вы мне, видел на стене возле западной башни знаете кого? Колток сидел!

Авилеро и Ясномысл переглянулись.

– Ммм, духи колтки што ли? – вопросительно посмотрел на него Ясномылс.

– Не духи, а дух… Один значить. Сидел так, свесив ногу вниз, да болтать ей туда-сюда. Не к добру этоть. Все знают. Брошенный чтоль, подумать я.

Авилеро нахмурился:

– Как понял, что колток?

– Как понял, что колток?! Ха-ха-ха! Ну как, вот сидит ни с того ни с сего на верхотуре малорослик с огненными такими волосами во все стороны.

– И?

– Говорю тебе, я крутанулся. Ба… Да у него два лица. Одно грустное такое. На луну, значить, пялится. А второе, ну как в байках Уйкиных посреди живота, пострашнее. На меня зыркает да хмурится. – Нэнне понизил голос. – Я-то никому не стал говорить. Ну его к чертям. Скажуть, сдурел от голода. Мужики, сам знаешь, у нас какие. На смех пустять. Начнут байки травить… Как помнишь, годка два назад Ясномыслу не поверить, что он лешего слышал. Да прозвали…

– Тугомысл, – позволил себе чуть улыбнуться Авилеро.

– Спасибо что напомнил, – проворчал Ясномысл, трогая зуб, который день назад начал качаться от недостатка витаминов.

Духов колтков давненько уже не встречали в здешних землях. Хотя раньше их было достаточно. Эти лесные духи-крошки считались вполне безобидными и даже, наоборот, часто помогали людям. Любили пошуметь, поболтать. Жили по поверьям в зарослях бузины. Сильные маги былых времен старались приманить и приручить этих духов, хотя они и считались более дикими, лесными. Но в отличие от большинства домашних духов колтки были привередливы и не поддавались магическим уговорам. Они, напротив, могли пойти на службу скорее обычным людям или даже эльфам. Для этого им часто приносили вкусные угощения: пряники, сладости, леденцы. Главным испытанием было вытерпеть все проказы колтков, прежде чем они останутся в доме жить и помогать хозяевам. Колтки могли и еду всю съесть ночью и мусор раскидать. Но любимым их делом было покрошить мусор в крынку с молоком. Накрошат и сидят в укромном месте, смотрят, выпьют ли хозяева. Если выпьют, быть колткам при доме и помогать уже во всем.

Нэнне махнул рукой:

– А ну его. Как появился, так и сгинуть. Я уж глядеть, ан нет его. И конец истории.

– Хм, – задумался эльф. – Если он был один, да так близко к людскому жилищу, значит, прислуживал кому-то из наших… А теперь… Теперь остался не у дел? – Авилеро растягивал в задумчивости слова. – Думаю, его хозяин умер.

– Четвертак?

– Мммм… Такое может быть. Вполне. Помнишь, как Четвертак с семьей жили? Всегда у них чисто, как ни приди.

– Ха! Вот те на! – крякнул Ясномысл.

Все трое замолчали.

– Слушай, Ави, – произнёс Нэнне. – Что-то тебя не видать в последнее время. Только на стене и нигде больше. Как ты вообще?

За прошедшие тридцать три дня с начала осады Авилеро, казалось, постарел на несколько лет. Его вертикальная складочка на переносице стала ещё глубже, а рядом к ней присоседилась вторая поменьше. Возле уголков рта углубились две бороздки. Взгляд, и без того тяжелый, теперь был ещё и безразличным, потухшим. Типичная зелень ливеллийских глаз подёрнулась тёмной мутью, будто туда напустили болотной грязной тины. Эти внешние изменения сильно контрастировали с его умением не проявлять слабости и говорить всегда бодро и живо.  Авилеро почти всё скрывал внутри, но как бы он хорошо ни прятал свои эмоции, каким бы активным ни казался, глаза выдавали эмоциональную усталость. В последнее время только с Льдинкой, который был теперь узником подвалов донжона, он мог честно поделиться своими тревогами. А поделиться было чем.

Эльф вспомнил про найденную недавно у порога дома записку с корявой надписью «Убирайся ко своим! Еначе мы сами тебя убирём!» Кроме капитана форта, бурмистра и воеводы писать мало-мальски умели только три человека. Однако у Авилеро не было охоты разбираться с этим. Он не сказал никому ни слова, а просто смял записку и выбросил. Кроме желания поскорее закончить со всем этим, он больше ничего не чувствовал. А если всё закончится быстрее, что ж, возможно, оно и к лучшему. Это бы избавило его от чувства голода, от этой ноющей, сверлящей боли в желудке, от чувства, как твой организм поглощает постепенно сам себя, стараясь за счёт хоть какого-нибудь органа найти главную пищу для мозга – глюкозу. Ему было невыносимо ПОСТОЯННО думать о еде.

– А я слышать, трое из твоего отряда ушли на восточную стену, – продолжил Нэнне.

– Верно… Попросились к Ялю перевестись. Я отпустил. Взамен выделили двоих из арбалетчиков Житомира. Толковые парни.

Нэнне немного замялся.

– Ты же знаешь, Ави! Я всегда поддержу. Давай переведусь к тебе на южный бастион.

– Переводись. Нам люди нужны.

– Вот и славно! – обрадовался Нэнне, как будто даже облегченно выдохнув.

– Тшшш! – вдруг зашипел на них Ясномысл, всё это время смотревший на Нэнне с какой-то хитринкой в глазах. – Замолкните! Слыхали?

Из глубины форта нарастал шум голосов.

– Ээй! Что там? – крикнул Ясномысл пробегающему мимо стены коренастому арбалетчику.

– Чёрт их поймёт! Говорят, Кильд вернулся! Да с послом от самого короля!

Всех троих как волной смыло со стены. На бегу Авилеро отдал приказ младшему дозорному остаться на стене для продолжения наблюдения.

***

Скороход Кильд Соттивельда и поверенный гонец самого Отакара Фичгрота ждали целые сутки у северной стены, прячась в лесу, пока не поймали момент, когда у эльфов, наконец, произошёл временной разрыв в смене патрульных. Дозорные посты были выставлены захватчиками вокруг всего форта на расстоянии ста метров друг от друга для предотвращения прорыва из или, наоборот, проникновения в Байу. По счастью, оба варианта эльфы считали маловероятными, и патруль оказался не слишком бдительным. Сменялись посты два раза в день. Именно моментом смены патруля (заскучавшие эльфы остановились поболтать с заменяющим их новым дуэтом дозорных), а также близким расположением стены к кромке леса и воспользовались гонцы.

Ночью на третий день кигды зеленого дятла Кильд с королевским посланником прокрались к северным «малым воротам», сквозь которые мог пройти бочком только один человек и которые предназначались для секретных вылазок. Проход был умело замаскирован густыми зарослями плюща, опутывающими стену, и поэтому не был раскрыт. В толстенной одностворчатой двери снаружи были вырезаны специальные углубления-пазы. В эти пазы вставлены камни: плоские с одной стороны для удобного размещения в паз и грубые с внешней. Таким образом, если не подходить к двери вплотную, издалека каменная кладка на двери была идентична кладке на всей стене.

Аккурат перед рассветом короткими перебежками добравшись до ворот, скороход Кильд Соттивельда что есть мочи завопил, адресуя послание дозорным на башне Смелый Юм. Лирош Ниггтваллен – дозорный лучник второго ранга, девятнадцати лет от роду – спросонья, не услышав содержание слов, воспринял громогласные призывы Кильда за боевой клич эльфов и чуть не пустил первую же стрелу меж глаз бедному скороходу. В помутнённом от голода и бессонной ночи сознании Лироша в мгновение ока возникла картина, как всё эльфийское войско стоит у форта и закидывает десятки вновь наструганных лестниц на крепостные стены, где он один несчастный несёт вахту этим утром. Лирош яростно тёр глаза и вглядывался в тёмный кустарник. Он совсем не подумал о том, зачем изможденному Камышовому войску и воинам Петляющнго леса штурмовать совершенно нетронутую ядрами стену, да ещё и ограничивать передвижение, пробираясь сквозь лес, если на юге уже есть полуразрушенные ворота Толстого Ригдара, а на востоке засыпанный для быстрой переправы ров и наполовину обрушенный бастион Брат Шибала. Дозорный также не заметил и растянутый в руках Кильда стяг с гербом Кессена Фойердаля, специально взятый для целей скорейшего опознания своих.

Лирош чудом не попал.

Парень очнулся только когда услышал трубный голос королевского гонца: «Именем короля Отакара Фичгрота!!! Отворяй, стерва!»

На крики отреагировали и эльфы. Они уже бежали по направлению к гонцам, вскидывая на ходу луки, но пока ещё были далеко,

На подкашивающихся ногах с вылупленными красными от недосыпа глазищами Лирош кубарём скатился до секретной двери… Отворил! А также… Получил крепко по морде от посыльного короля, получил на следующий день устный выговор от Кессена, был лишен дневного пайка и уже в сторонке успокоен Военегом:

– Ну хоть не укокошил никого. Впустил же, а? Это ничего, что в штаны надул… Все же целы. Забудь. Я попросил за тебя. Останешься во втором ранге.

Однако всё это было пустяками по сравнению с вестями из Главного Штаба. В ту же ночь, когда Кильд чуть не был сражён стрелой Лироша, стараясь не поднимать лишнего шуму, оба прибывших были препровождены в покои капитана форта. Там гонец короля – крепко сложенный густобровый молодец по имени Огмар Дези с ударением на И, как он сам уточнил в начале своей речи, выдал наизусть заученное послание.

       «Капитану Кессену Фойердалю и всем защитникам форта Байу.

В связи со стремительным продвижением армии Ливеллии по территории Республики Левэр и риском скорого выхода войск неприятеля к границам дорогого нам Драбанта мы не имеем возможности перебросить вспомогательные части на восточный фронт.

Генералу Сигуру Колючему приказано занять позицию у форта Роспел, который в крайней степени благоприятствует успешной обороне нашими ограниченными силами, что также поможет консолидировать оборонительные силы в одном месте. Мы вынуждены оставить Восточную Крепь и Форт Байу. Да поможет вам милостивый Осгунд.

Приказываю держать оборону до истощения сил. При понимании безысходности положения и скорого захвата крепости, форт не сдавать, а сжечь. Людей, при возможности, сохранить и отступать скорым маршем на Роспел. Решение об отступлении принимать только капитану Фойердалю, либо при его кончине, его первому заместителю.

Верю в вашу доблесть и верную службу королевству!

Король Отакар Фичгрот»

После прочтения густобровый Огмар Дези пожелал незамедлительно проинформировать его о положении в крепости, продиктовать обратное послание королю и на следующий же день отправиться обратно в Твердрек.

К сожалению, для торопящегося гонца, на следующий же день кольцо постов вокруг форта сильно сжалось. Число дозорных увеличилось. Они встали палатками на своих участках и теперь денно и нощно наблюдали за каждым метром стены. Вырваться из окружения, не будучи обнаруженным, теперь не представлялось возможным.

На утро следующего дня Фойердаль задумал собрать всех у донжона и произнести речь в присутствии королевского представителя, но его опередил вестовой Меербю Эддидр, дежуривший в то время у восточной стены. При первых лучах солнца он, волнованный и взмыленный от пробежки, доложил: