Хохот Демиурга. Мысли в моей голове

Никита включил радио – задорные глупые русские хиты, неуместные на поминках, но Вера не попросила его выключить музыку, даже тише сделать не попросила… Выбравшись из Старого Города на проезжую часть, Никита надавил на педаль, и меня вжало в кресло сильнее.

Официант провожает к столику у окна. Белоснежная скатерть. Никита открывает меню, и я поражаюсь неподъемным мне в той жизни ценам – какого черта такой как он терся в баре!

Вера медлит с заказом, Никита берет инициативу в свои руки, заказывает белое сухое вино, салат с тигровыми креветками, устрицы, ручьевую форель на основное, и «позже вернутся к десерту».

Пока блюда готовят, он развлекает Веру разговорами ни о чем, но в то же время ловко переходит с темы на тему, лавирует смыслами, оставляя только нелепые и смешные части историй, точно жестикулирует и артикулирует. Вера несколько раз смеется, а потом включается в разговор. Даже перенимает инициативу и выступает в роли рассказчика, говорит о сессии, преподах, курьезах на экзаменах.

Я надуваю щеки, сидя в кресле в Хаме Утех во Внутренней Риге – да она же флиртует! Реагирует на его истории так, как ему хотелось бы, ведет себя так, как ему хотелось бы. Да, она это делает будто бы натянуто и нехотя, но все же она флиртует!

Приносят закуски, Никита вскрывает устрицу, срезает ее ножом, поливает соусом и отправляет в рот. Я чувствую вкус и меня едва не выворачивает от этой склизкой вонючей субстанции. Там, в реальности, Никита ухмыляется и вскрывает себе следующую. Запивает вином и мне становится чуть легче.

Вера просит научить ее есть устриц правильно, и Никита подсаживается ближе. Один раз даже рукой касается ее обнаженного плеча, я с замиранием сердца жду ее резкой реакции, но она будто бы не замечает прикосновения, будто бы так и надо.

Приносят форель и вдруг, будто бы что-то вспомнив, Вера мрачнеет.

– Что-то случилось? – интересуется Никита.

– Савел… – говорит она тихо.

«Ну наконец-то!» – мысленно восклицаю я, как обиженный ребенок.

– Люди верят, – продолжает она, – что на девятый день душа предстает перед Богом, и Он решает, куда ее отправить – в ад, или рай. Савел заслуживает рая, он никогда никому не причинял зла – Бог это знает, я верю… Но… Нет! Я верю, что все происходит именно так.

Она всхлипывает.

– Ну-ну, – Никита хочет положить ладонь на ее руку, но в этот раз Вера прячет кисть со стола. Он делает вид, будто никакой попытки не было:

– Я верю, что все именно так и происходит. Я уверен, что Савел сегодня виделся с Богом и он оценил жизнь Савела по заслугам. Я не могу тебе этого доказать, конечно, но поверь, все происходит именно так.

– Каким он был? Каким был Савел в твоих глазах?

– Каким он был, – Никита будто бы задумался, хотя на самом деле он нырнул в себя, чтобы ухмыльнуться мне, – как ты и сказала, он был безобидным. Даже наивным, как большое дитя – а ты знаешь, как боги относятся к детям… Его не интересовало ничего вокруг, но не потому что он был безразличным, Савел попросту был погружен в свое дело – я верю, что и в загробной жизни он продолжает рисовать. Еще он очень любил тебя, а богам нравятся, когда умеют любить искренне.

На миг будто бы сорвали маску с лица Веры – она источала ненависть.

– Так почему же ты его?

– Почему же я его что? – Будто бы не понял, но насторожился Никита.

Вера растерянно разрыдалась.

– Я не знаю, что думать… Во что верить… Прости меня…

Никита посмотрел на пялящихся посетителей, жестом ладони дал понять, что все в порядке. Он приобнял Веру за плечи:

– Тебе сейчас больно, не стесняйся слез. А хочешь… я покажу свою коллекцию.

Вера посмотрела на него заплаканными красными глазами. Я увидел ее лицо очень близко, даже смог почувствовать исходящее от него тепло и тот дивный свет… Мое сердце лопнуло обжигающим взрывом, будто воздушный шар проткнули иголкой.

– Работы Савела, я же их коллекционирую.

Вера сомкнула ресницы, давая согласие. Никита подозвал официанта и попросил счет. Воспользовавшись паузой, он снова нырнул ко мне, чтобы самодовольно подмигнуть.

Они едут молча, Никита пытался было разговорить Веру вновь, но правильно оценил обстановку и смолк. Да и ехали они минуты три от силы – новостройка в саду Виестура, дорогая недвижимость. Последний этаж на лифте. Большая квартира в строгом минималистическом дизайне, стены под бетон. «Лофт давно устарел» – промелькнуло у меня завистливо-язвительное.

Никита развел руками, как бы извиняясь, мол чем богаты. Они разулись:

– Чай, кофе? Картины в спальне, дальняя комната, пойдем покажу.

Мне хотелось закрыть руки ладонями. Мы оказались в комнате, набитой бездарностью. Я сгорал от стыда. Неужели Никита действительно живет в этом, или он оформил спальню, готовясь к свиданию с Верой?

Вдоль стен висели мои картины. Их было множество, и одна хуже другой. Бездушная безвкусица, на которую падки пьяные туристы. Вера медленно и молчаливо прошла вдоль стен, подолгу останавливаясь у каждой картины. Она беззвучно плакала, ее плечи подрагивали. По некоторым картинам она проводила рукой.

– А что висело вот здесь? – Она вытерла слезы.

Тонкая рука указывала на свободное пятно на стене прямо напротив кровати. Эта пустота выглядела так, будто там действительно что-то должно было быть. Подтверждал Верину догадку и шуруп дюбеля, торчащий из стены.

Никита подошел к Вере вплотную:

– Тут должен был висеть твой портрет, – говорил он доверительным шепотом, – последняя работа Савела. Но он ее не закончил, или ее у него выкрали – я обязательно выясню это. Мы разберемся – вместе…

Никита приближался все ближе, желая поцеловать Веру. И она дала безмолвное согласие…

Что-то произошло, и я стал чувствовать происходящее полнее – я практически слился с Никитой, ощущая все то, что ощущал и он.

Я чувствовал вкус ее губ, винное дыхание, тепло ее тела. Она отвечала на поцелуй. Я чувствовал мысли Никиты, понимал его желания, его обнаженное злорадство и приказ – смотри! Я ощущал, как в его штанах набухает член, я понимал, что сейчас будет.

«Нет! Прошу! Не надо!» – взмолился я: «Дай мне уйти! Я не хочу смотреть! Заклинаю, не надо!»

Никита слышал, но игнорировал мою мольбу. Будто бы моя рука скользила с ее плеча вниз по телу. И тут Вера его оттолкнула:

– Нет, я так не могу, – по ее щекам текли слезы, – только не сегодня! Мне пора…

Она быстро вышла. Никита разочарованно цыкнул и погнался за ней:

– Извини, я не хотел. Это само как-то вышло. Давай я тебя подвезу!

– Я пешком, тут недалеко, я хочу побыть одна… – и, подумав, она добавила, – это ты меня извини, я просто не могу…

– Я позвоню завтра?

Она приложила усилие, чтобы улыбнуться:

– Конечно.

Вера ушла. Никита закрыл дверь, улыбаясь. С ухмылкой он добрался до спальни, откинулся на кровать и захохотал. Он смеялся долго, сначала весело, а потом нервно и злобно

Сеанс прервался, и я услышал этот смех за спиной:

– Нет, ты это видел? А ведь почти получилось…

– Ты… – я впился в него взглядом, – я тебя уничтожу.

Я вскочил, перевернув кресло, и бросился на своего убийцу. Я крепко вцепился в горло, и начал душить. Никита больше не смеялся, испуг читался на его лице, он пытался оттолкнуть меня, отодвинуть, но я навалился всем телом, завалил его и все душил-душил…

Никита хватался за мои руки, его лицо сначала покраснело, а затем побагровело, он начал извиваться всем телом, а я душил и шипел ему в лицо, как я его ненавижу.

Его хватка сперва ослабла, а потом, почти сразу же, изошла на нет. Он посинел, даже сделался какого-то фиолетового окраса и обмяк. Я, тяжело дыша, поднялся. Осмотрелся вокруг – что делать дальше? Куда бежать – ведь я не знаю, где выход из Внутренней Риги, и меня найдут. А имеет ли смысл бежать – теперь не все ли равно?

Я упал в одно из кресел, после борьбы было тяжело двигаться, дыхание не успокаивалось. А надо собраться и многое обдумать. Труп, размывался в каплях моего пота. Чтобы пропустить в легкие больше воздуха, я по-собачьи высунул язык.

Но почему мне так тяжело? Разве у меня сохранились легкие, на которые действуют законы физического мира?

Каждый вдох давался с хрипом, а выдох со свистом. Чтобы успокоить невыносимое жжение в горле, я положил на него руки.

И начал себя душить…

Я сжимал руки с каждой секундой сильнее против моей воли. Хотелось кашлять и тошнить одновременно, будто тысячи иголок проткнули гортань, но я душил себя сам и ничего с этим не мог поделать.

Глаза наполнились слезами, я задрыгал ногами, опрокинул на спинку кресло, разбил затылок об бетонный пол, и, извиваясь в собственной крови продолжал убивать себя.

От острой головной боли свет померк и конечности ослабли – кроме рук, которые продолжали заниматься своим делом. Яркая вспышка боли и я умер – ни стало ничего. А потом я услышал Никитин смех.

Он стоял надо мной и заливался хохотом, а я моргал и ничего не понимал.

– Ты что, правда думал меня задушить? – Он рассмеялся еще громче, – убить меня в моем же мире? Вот умора. На что ты рассчитывал?

Я молчал, осознав, в каком жалком положении нахожусь: Никита только что растоптал меня, а завтра-послезавтра завладеет Верой. И я ничего не могу с этим поделать – я полностью в его руках. Умолять и просить о пощаде?

– Что-то ты плохо себя ведешь перед своим Богом. Да еще и на девятый день! Правда, не определить ли тебя в ад? А как ты думаешь, каким способом ублажит меня Вера, если узнает, что это я определяю, как тебе быть? А какими способами она ублажала тебя? А какой твой любимый? Эх, у тебя еще будет возможность посмотреть, как надо было удовлетворять ее – увидишь, после первой же палки она забудет о тебе навсегда.

Никита не смог говорить, показательно задыхаясь от смеха.

И то, что жило в потемках меня пробудилось, взорвалось и заполнило все нутро. Я смотрел на него холодными, полными ненависти глазами. Если его нельзя убить, значит, надо найти способ стереть его в порошок, уничтожить так, чтобы и следа не осталось.

Пробудившаяся ненависть успокаивала меня, утешала, будто мать – грудного ребенка: «тише-тише» – шептала она, «мы с ним обязательно разберемся – мы заставим страдать его так, как до этого ни одно живое существо не страдало. Потерпи, все еще будет».

Гнев согревал меня, растопив костер обещанного возмездия, в котором, как колдун, демонстрировал картины мести.

– Ты-то чего улыбаешься? Уже представляешь и смакуешь сцену, которую вскоре увидишь? Я дам воспользоваться всеми своими чувствами – хочу, чтобы ты кончил вместе со мной!

– Ты же ее даже не любишь… – Сказал я, не чтобы образумить его, а чтобы подпитать пробудившегося зверя во мне.

– А разве, чтобы кого-то трахнуть, обязательно надо любить?

Никита не унимался в веселье, делая хорошо и мне. Я найду способ, как ему поплатиться. Обязательно найду – я посвящу себя всего этому, и если есть Бог – настоящий Бог, он поможет мне в этом… А не поможет он, отыщу Дьявола – плевать как, только бы Никита мучился – долго мучился перед тем, как навсегда исчезнуть.

– Зато смотри, как жизнь в тебе закипела. – Никита немного успокоился и смотрел на меня, свесив голову набок.

– Значит, от скуки и пресыщенности? И еще, упиваясь своей безнаказанностью?

– Именно так, друг мой. В точности так, как ты сказал. Осуждаешь?

Я лишь поджал губы. Моя очередь говорить настанет позже.

– И смотри-ка, я попал в самую точку. Но погоди-ка, чуть не забыл организовать твой досуг на завтра.

Никита исчез, я щекой прислонился к липкой, размазанной по полу крови. Почему-то мне было хорошо в этот момент.

Есть две смерти: первая зависит от Бога, вторая – от нас: смерть тела и души. Частенько мы убиваем душу быстрее, чем Бог заканчивает нашу жизнь. Это преступление. Пока ты жив – нужно бороться, нельзя сдаваться, принимать обстоятельства и останавливаться. Нужно делать все, что в твоих возможностях, не думая о последствиях. Только так, и никак иначе. Иначе ты просто-напросто живой мертвец. Иначе ты не заслужил дара жизни.

Как Вера в реальном мире, до мастерской я решил идти пешком, не пользуясь услугами Никиты.

Возможно мы в ночи одновременно идем по одной улице Старой Риги. Я и Вера. Только нас разделяет непреодолимая граница.

Которую надо преодолеть!

Для начала, надо изучить, какими возможностями я обладаю – воплощение предметов, перемещение в пространстве, что еще? И можно ли эти способности развивать? Еще нужно выяснить, как дядя Имант добывает артефакты – и что у него уже в запасе имеется. А Андрюша! Помнится, Никита рассказывал, как тот устроил локальный апокалипсис, это будет сложно, но необходимо каким-то образом вытянуть подробности этой истории…

Будет не просто, но я не отступлю. Чем сложнее сейчас, тем слаще расплата. Вспомни, сколько попыток пришлось предпринять, прежде чем портрет удался. Зато какие чувства испытывал, понимая, что замысел реализован. Главное, не сдаваться…

Из темноты на меня смотрела пара светящихся глаз. Судя по тому, как низко от земли они светили, и расстоянию между ними – кошачьих. Я замер, чтобы не спугнуть. А потом протянул вперед руку и крадучись начал приближаться.

– Кис-кис-кис. – Старался я как можно ласковее.

Расстояние сокращалось, оставалось всего несколько метров и уже был отчетливо виден кошачий силуэт, но зверек в последний раз посмотрел на меня, махнул хвостом и удрал во тьму, юркнув в подполье.

И об этом коте надо все выяснить. Нужно выяснить все о обо всех. Что за отшельник Януш? А что твориться в таинственном Бизнес-Центре? Много вопросов и пока что ни одного ответа. Хорошо, что я привык к одиночеству, союзников в моем деле мне вряд ли сыскать… А потяну ли я один?

Естественно потяну! Главное, найти хотя бы одну подсказку. Я найду уязвимость Никиты – одолею его в его же мире, главное не суетится и не спешить…

Но время поджимает. Пока я бездействую во Внутренней Риге, в настоящем городе он охмуряет Веру, и она почти что пала, я видел.

Как она могла так поступить, предать верность так скоро. Нет, что-то там не чисто, чего-то она добивается. Но ее надо защитить, она так хрупка и беззащитна.

Моя Вера…

Я вошел в мастерскую, громко хлопнув за собой дверью. От шума проснулся Том – замычал, поднялся, начал бродить, как всегда натыкаясь на все встречные углы. Но вдруг он сменил траекторию и пошел прямиком на меня, я не сошел с дороги.

Том остановился, когда до столкновения оставалось меньше метра, его заинтересованность я прочел не по пустым глазам, а по приоткрытому в овале рту. Я точно понимал, что в этот раз Том смотрит не сквозь меня, а на меня – смотрит, и пытается в чем-то разобраться.

А что, если за пеленой тупости в нем еще теплится душа – он не меньше моего должен жаждать мести.

– Пойдем спать, дружище. Мы отомстим, но не сегодня. Сейчас нам надо выспаться и обдумать план действий.

Мастерская была залита солнцем, я подумал, что это самая подходящая погода для начала реализации новых планов, не буду ее корректировать. Из глубокого забытья без сновидений меня вывели шумы – я решил, что это Том, но надо мной склонились двое непрошенных гостей:

– Проснулся уже?

– Ну вот, натворил делов… А нам так этого не хотелось…

– Вставай, пойдем давай.

– Куда пойдем? – я попеременно смотрел то на Андрюшу, то на Толика.

– Дерзил вчера? – Вздохнул Толик, – вот нам и приказали устроить тебе день, который ты надолго запомнишь… Поднимайся, и будь благоразумным, не хочется начинать прямо здесь. И давай без обид – поверь, нам этого не хочется, подыграй нам. Не будешь рыпаться, выиграем немного времени пока будем идти – поверь, сегодня тебе стоит бороться за каждую секунду без боли.

Я еще раз посмотрел на них, Андрюша избежал прямого взгляда глаза в глаза. Нервные окончания передавали сигналы тревоги, мозг не знал, как реагировать на предстоящее зловещее нечто. Нарастающая перед угрозой паника опьяняла и спешила заставить забыть, что я и так уже мертв.

Но проснулся я не один, со мной пробудились мои новые спутники – гнев, ненависть, жажда мести. Они начали меня успокаивать, чтобы сейчас не случилось – я выдержу все. А потом стану сильнее. И я ничего не забуду. Сейчас главное – не лезть на рожон и не унижаться.

Я медленно поднялся:

– Куда идти?

– За нами, – сказал Андрюша и повернулся спиной.

Андрюша и Толик шли впереди. Они не спешили – либо хотели поиграть на моих нервах, либо же действительно старались облегчить участь. Но даже во втором случае – им это не зачтется – союзники и прислужники моего врага – мои враги. А врагам не будет пощады.

С Аудэю мы вышли на Грэциниеку – «улицу Грешников», если по-русски. Нет-нет, да страх проскальзывал, чтобы не думать о предстоящем, я спросил у Андрюши прямо:

– Когда я только появился во Внутренней Риге, Никита вводил меня в курс здешних дел и рассказывал историю создания. Упоминал он и о том, что ты едва не уничтожил город. Как тебе такое удалось?

Андрюша оглянулся, чтобы я увидел его поднятые брови. Толик прыснул смешком:

– Сегодня тебе это не поможет.

– Не, вы ведите, куда меня там нужно вести. Это я так, время убить спросил.

– А у тебя интересно страх проявляется! Ты не бойся – переживешь сегодняшний день, а там будет как прежде, главное, за словами следи.

– Но все-таки, как ты тогда смог добиться такого эффекта?

Толик нарочито громко рассмеялся, и так же громко, будто хотел, чтобы его услышал не только я, спросил:

– С какого перепуга нам тебе такое рассказывать? Предупреждаю, следи за языком.

– Я не знаю, как у меня это вышло, – тихо ответил Андрюша, – я просто был очень зол…

Пройдя гостиницу, они свернули к музею оккупации – эдакое черное пятно, заслоняющее Старую Ригу. Когда-то в этом здании был музей красных стрелков, но после приобретения Латвией независимости, сохранив здание, его переделали под музей истории оккупации. Здание и правда уродливое – черный прямоугольник, обшитый почерневшими медными пластинами, не вписывающийся в общую архитектуру Старого Города. Задумка была показать, какое безобразное пятно оставили коммунисты своим правлением, мне же всегда казалось, что это будто изнасилованная, обезумев, не приводит себя в порядок, а раздвигает ноги навстречу прохожим, заставляя посмотреть на следы надругательства…

Видимо, во Внутренней Риге здание было переоборудовано под пыточную, что тоже символично, конечно – Никита постарался.

Через стеклянную дверь мы вошли в черный коридор с алыми стенами. Мои надзиратели обернулись:

– Может, хочешь попробовать воззвать к Никите, покаяться?

– А поможет?

Толик пожал плечами.

– И что теперь?

– Нам приказано пытать тебя только удушьем. Никита сказал, ты поймешь…

– Да, намек очевиден.

– Что ж, пойдем…

Мы прошли по коридору в просторный зал, в центре стояло деревянное кресло для пыток. Меня усадили, зафиксировали ноги, руки и шею. Андрюша, не скрывая появившуюся улыбку, надел мне на голову противогаз. Видимо, клапаны были закрыты. Спустя неполную минуту стекла противогаза запотели, тяжелым теплым воздухом стало тяжелее дышать.

Толик сел напротив. Сквозь стекла я видел только его очертания.

– Поверь мне, выхода из Внутренней Риги нет. Я все опробовал в свое время. Тебе же лучше смириться. Да, знаю про Веру: проглоти это горькую пилюлю, рано или поздно Никите надоест и он оставит тебя в покое. И чем раньше, тем тебе лучше. До вчерашнего дня ты пользовался верной стратегией – уйди в себя, не рыпайся.

Он наклонился к самому моему уху:

– Скажу тебе по секрету, не поддавайся на его провокации.

Воздуха становилось все меньше – вдохи делались все короче. Ничего страшного, это мой шанс понять, на что я способен – я не могу умереть, я уже мертв, а мертвецы не чувствуют боли.

Я закрыл глаза и попробовал убедить себя, что я и так не дышу, а значит воздух мне не нужен.

Андрюше надоело ждать, он оторвал шланг от фильтра – я почувствовал резкое облегчение. Тогда он повертел перед моим лицом бумагой – так, чтобы я понял, что он держит в руках, затем он поджег ее и подставил к шлангу. Горячий воздух стало больно вдыхать, одновременно горло раздирал сильный кашель. Мне хотелось сорвать противогаз, но руки были связанны крепко.

Хватило меня секунд на тридцать, не больше, обжигающая ядовитая боль заполонила ноздри, горло, легкие – сознание выключилось.

И тут же включилось. Андрюша проделал процедуру по новой.

Еще и еще раз. Я приходил в сознание уже с раскалывающейся головой, помутненным сознанием и страхом от того, что сейчас это повторится по новой. Я не мог обнаружить то место, где во мне сидит гнев, чтобы за него зацепиться.

А это продолжалось снова и снова…

Я потерял чувство времени – не мог сказать и сколько пытки уже длились. Наконец, мне дали короткую передышку. Толик снял противогаз, освободил узы и разрешил подняться.

– Попроси у него прощения – попробуй… – шепнул он на ухо украдкой.

Я собрал все свои силы, чтобы сделать вид, будто не расслышал.

– Гаррота! – Торжественно провозгласил Андрюша. – Знаешь, что это такое?

Я посмотрел устало, пользуясь паузой, чтобы найти, куда подевалась вся моя ненависть. Андрюша показывал на модифицированную версию кресла: на его спинке, на том уровне, где должна была быть моя шея, размещался обруч. С обратной стороны кресла был винт.

– Я кручу винт, – продолжал презентацию Андрюша, – обруч затягивается. Но и это еще не все! Винт своим концом ввинчивается тебе в шею. Презент из Испании – милость просим опробовать.

– Покайся, – еще раз шепнул Толик, фиксируя меня в кресле и продевая голову в обруч.

Гнев. Ненависть. Месть. Они расплатятся, больно не мне, это просто эхо их боли доносится до меня из будущего. Я просто примеряю на себе их страдания!

Андрюша начал работать винтом, и мои мысли разлетелись стаей испуганных воробьев.

Гаррота действовала медленнее, чем противогаз и бумажка. Уже на второй раз мне хотелось упрашивать вернуться к первой пытке.

На третий раз я слезно просил их остановиться. На четвертый я безответно взывал к Никите. На пятый я искал спасения в безумии, но боль и страх только множились.

Когда Андрюше надоело, меня принялись вешать. Причем с эшафота не сбрасывали, чтобы смерть не наступала слишком быстро, только иногда Андрюша, веселясь, цеплялся мне за ноги, подпрыгивал и висел на них. Потом он счел, что гаррота все-таки эффективнее.

Я взывал и взывал к Никите. Я уже не помнил ни себя, ни своего гнева, ни Веру. Я только знал, что мой новый Бог может остановить мои страдания. И Никита явился.

Он молча посмотрел, как меня дважды лишают бесконечных жизней, а затем, как ни в чем не бывало спросил:

– Ты звал меня, что ли?

– Прости меня, – рыдал я, – останови это, пожалуйста…

– Так уже вечер, – он улыбнулся, – ты молодец – выдержал. Можешь отдыхать. А мне сейчас с тобой разговаривать не о чем, заскочу как-нибудь позже.

Я рыдал в голос, испытывая облегчение. Даже не помышляя о том, что перенес очередное унижение. Толик похлопал меня по плечу, и они с Андрюшей ушли. Я сидел один очень долго. А потом заставил себя встать.

Здание было пустынно. Мрачный покой склеивал разбитые фрагменты мыслей. Я не выдержал, Никита запросто может меня сломить в любой момент снова…

Я медленно шел вдоль стены в глубь музея.

Я не выдержал, потому что могу испытывать боль. Но покойникам не должно быть больно.

Еще один зал пыточной. Вдоль стены механизмы, созданные для выработки мук. Я их осмотрел, изучая.

Так если я уже мертв, почему боль невыносима. Какому гипнозу я подвержен? Чем Никита мне внушает болевые ощущения?

На грязном столе лежали ножи, кастеты, иглы.

Это просто внушение, которому нельзя поддаваться.

Я взял тонкое острое шило.

Иначе я не смогу победить.

Я направил иглу в промежуток между большим пальцем и ногтем.

Иначе он не заплатит.

Я с силой протолкнул шило. Острая боль охватила всю кисть. А я просто стоял и смотрел на кровь.

6. Быть или не быть

Очередное утро я начал с тренировок. Проснувшись, первым делом я огляделся, нет ли рядом Толика с Андрюшей (после того случая, теперь я всегда проверяю – что-то вроде фантомного страха), потом достал спрятанное под подушкой шило, сел на край кровати и начал прокалывать ладонь. Опять было больно – и я уже начал подумывать, не заблуждаюсь ли я, и возможно ли избавиться от боли вообще. Разве что она уже пугала не так сильно, становилась привычной – это тоже неплохо.

Потом проснулся Том. Теперь, перед тем, как начать бродить бессмысленно, он подходил ко мне и завороженно смотрел, как я себя истязаю. Я наблюдал за выражением его лица, но оно оставалось полностью безучастным.