Хохот Демиурга. Мысли в моей голове

Кстати, двое самых первых обитателей Внутренней Риги, не в счет остальным, не потеряли бодрость духа – Толик, один из этих двух, утверждает, что это потому что они не потеряли тягу к жизни. Не понимаю, о какой тяге можно говорить, когда ты давно уже мертв… А он говорит, что я рано сдался – он не способен уразуметь, что я всегда был таким.

Вера. Да, ей в какой-то момент удалось изменить меня. Но теперь-то ее нет, а дело без веры мертво, так же как вера без дела…

Сегодня вечером меня ждет встреча с Никитой, он дал об этом знать, полупрозрачным духом явившись в мастерскую. Вроде, мне даже завидуют за его знаки внимания, но Андрюша внушает, что это только на первое время, пока Никите не наскучит, или пока я в конец не отуплю.

В мастерской зашумели, зашуршали, затопали. Это Том, которого Никита подселил ко мне. Том – образец того, кем можно стать во Внутренней Риге, отключив разум полностью. Эдаким бродячим мертвецом: большую часть времени Том спит, потом вдруг просыпается и бродит вокруг, натыкаясь на предметы.

Я отлип от окна и стал наблюдать за тем, как он ходит: несколько раз споткнулся, упал, завыл, поднялся. Один раз больно врезался лбом в балку перекрытия – снова завыл. Наконец, он наткнулся на мольберт, обронил неудачный портрет, наступил на него, порвав холст – я отреагировал без эмоций, все равно намеревался перерисовывать.

Еще немного побродив, Том свернулся калачиком в центре мастерской и снова уснул. Я вернулся к созерцанию.

Все то желание действовать, которое Вера пробудила во мне, кажется каким-то нелепым. Я даже не могу сформулировать, действовать надо было зачем? Единственное, что еще горит во мне, это ощущение, что я любил ее, и до сих пор люблю. Это ощущение вызывает дискомфорт, зудит, не дает сладко, как Тому, навсегда забыться.

Наступил вечер. Действительно ли прошло столько времени, или солнце приблизилось к закату искусственно? Пора было в бар, на встречу с Никитой. Я неспешно поднялся, аккуратно перешагнул через Тома, поднял мольберт, оглянулся на беспорядок, который к моему возвращению сам по себе исчезнет, и вышел.

Бар находился в ста метрах от мастерской – очень близко и в реальном мире, а во Внутренней Риге, где передвижение в пространстве не занимает времени, если ты не хочешь, чтобы оно его занимало, походило, будто я вышел из одной двери и тут же вошел в другую.

В баре играл легкий джаз – в реальном мире такого не дождешься. Никиты еще не было, ему не по чину приходить раньше и ждать. Но то, что он уже во Внутренней Риге и знает, что я пришел – точно. Об этом свидетельствует багровый закат и более разряженный воздух. Скорее всего, осматривает свои владения, прогуливается, придет, когда сочтет нужным.

Я перевесился через стойку, дотянулся до пустого бокала, набрал с крана пива, оставил на стойке купюру. Последнее делать было незачем, но мне доставлял удовольствие процесс – тем более, во Внутренней Риге деньги ничего не значат. Неспешно пригубил темное пиво и отложил бокал, достичь алкогольного опьянения тут невозможно, разум туманит другое…

Никита подошел ко мне, радушно улыбаясь. Его щеки горели, сам он был в покрытом снегом распахнутом пальто.

– О! Так ты уже здесь! – Говорил он, стряхнув снег и снимая пальто, – а я в пургу попал, поэтому задержался. Ты как, не скучал тут один?

Я кивнул и машинально поднес бокал к губам.

– Точно зиму не хочешь? Братишка вон: как ребенок доволен.

– Он ребенок и есть.

– Только телом, друг мой, только телом!

– Не знаю…

Хотя я миг назад и был у барной стойки, Никита, изменив реальность (реальность ли?) сел за столиком напротив уже сидевшего на диванчике меня. На столик перенесся и мой бокал, я отпил, чтобы снять начинающееся головокружение от этого водоворота.

– Ну ты как? Осваиваешься помаленьку? Смотрю, и Храмом Утех пользуешься, и рисовать начал, делом, наконец, занялся.

Я молчал, потому что ни о чем не думал.

– Эх… хочешь поделюсь впечатлениями по результатам твоего переселения?

Никита щелкнул пальцами, и в его руках оказался бокал с коричневатой жидкостью и парой кубиков льда, плавающих в ней.

– Ощущения у меня два: негативное и позитивное. Начну с плохого. Что-то я разочарован, как ты интегрируешь. И Толик подтверждает, что ты не борешься, позволяя сознанию утекать. Это плохо. Даже Тому, чтобы дойти до состояния, в котором он находится сейчас, потребовались пытки. Тебя же встретили, как короля. А ты вот так с нами, значит… Друг мой, тебе-то чего не хватает? Рисуй в свое удовольствие, презирай жизнь, как ты всегда это делал, только не теряй разум. Мне иногда начинает казаться, что я ошибся с тобой. А я не могу ошибиться – давай-ка исправляйся! Не может быть, что я напрасно выбрал именно тебя.

Ну, а теперь о хорошем – пусть и побочном. – После этих слов Никита вцепился взглядом в мои глаза, пристально следя за реакцией, – Вера, твоя любимая – презамечательнейшая! Я встречался с ней уже дважды и могу сказать, у нас есть общие темы для разговора – похороны твои, например. Но нельзя же с девушкой только о плохом, правильно? Завтра у меня свидание, и я обещаю сделать все, чтобы она отвлеклась от твоей гибели. Знаешь, мне кажется, я нашел своего человека, а могло бы так случиться, если бы не ты?

Вот видишь, я и в плохом могу рассмотреть хорошее. Более того, я умею исправлять плохое!

Никита энергично закачался на диванчике, потирая руки. Его глаза озорно блестели. Что-то неуловимое клокотало у меня в груди, будто я вот-вот вспомню давно забытое, но когда я пытался это ощущение подхватить, оно улетучивалось внутрь.

– Так вот, – весело продолжил Никита, – помнишь, рассказывал о стержнях? Что у каждого есть свой стержень – жизненная линия, формирующая человека? Изучив тебя, знал бы ты, как я удивился, когда обнаружил, что твой стержень – Вера. Да, твоя девушка сформировала тебя. Вот ты бесхребетный! – он громко рассмеялся, – впервые такое вижу! Ой, не могу… Ладно, о чем это я? Ну да, Вера – твой стержень, а значит, чтобы тебя расшевелить, нужно напомнить о ней, показать, как она там, чем живет, довольна ли. Ну и так как мой прилежный горожанин пропадает, я помогу – завтра тебя ждет индивидуальный показ, прямой эфир из мира живых. Ты единственный сможешь наблюдать за свиданием из Храма Утех моими глазами! Уверен, это тебя взбодрит. Что же ты молчишь? Ты хоть доволен?

– Очень.

Я опустил глаза и большими пальцами водил вдоль кромки стола. Что-то странное делалось со мной, будто вата, которой меня набили, тлела, и нутро наполнялось едким дымом. На Никиту посмотреть не хватало воли, я не решался даже найти на столе пиво, чтобы, подняв взгляд, случайно мельком не увидеть самозванного Бога.

– Значит, в Храме Утех завтра? Будешь?

– Обязательно.

– Вот и отлично! Да что ты поник, я возродил тебя однажды, возрожу и сейчас – вытащу. Запомни, я не проигрываю – тебе не удастся закрыться и уйти в себя. Я еще услышу твои прежние пламенные речи. Ну, а пока обдумывай!

Еще какое-то время я просидел в той же позе, а когда решился поднять голову, Никиты уже не было. Джаз стих, за окном стояла густая чернота. Пытаясь подумать, я медленно допил пиво и отправился спать.

Разбудил меня, или, вернее, включил обратно Том, натыкающийся на предметы в мастерской. Я долго на него смотрел, собирая разлетевшееся сознание воедино – как и в каждое пробуждение, собрать удалось меньше, чем было вчера. Сегодня меня ждет что-то особенное, но что именно? А, да – в Храме Утех я увижу ее настоящую.

Я начал прислушиваться к себе, но никаких особых эмоций встреча не вызывала, во мне и эмоций-то практически не осталось. Том успокоился и уснул, я подошел к мольберту, и на пустом холсте углем сделал быстрый набросок – очертания ее лица. Всмотревшись и поняв, что я все переврал, я разозлился – это была первая настоящая эмоция нового дня – мне в деталях удалось вспомнить и вчерашний разговор с Никитой, и его веселость, и мою робость. Злость искрила во мне, будто бы просясь наружу, но у меня не было топлива и для нее, я опустился на пол в бессилии.

Надо. Надо привести разум в порядок – я должен увидеть ее еще раз. А вдруг это будет последний? Я должен запомнить каждую ее черточку, нельзя ничего растерять.

Я решил не сидеть в мастерской, а выйти наружу, вдруг пешая прогулка приведет разум в порядок – в реальном мире, кажется, это так работает?

Стоял солнечный, не жаркий день, именно такой, каким я его сделал. Я решил направиться к Храму Утех, и тут же туда перенесся. Но нет, цель прогулки – сама прогулка, а не точка прибытия, я перенесся обратно к мастерской и начал заново. В этот раз получилось, и при ходьбе Внутренняя Рига не неслась навстречу.

Обогнув центральный универмаг, я пошел по Вальню – улице Внутренней Риге, имеющей самое точное сходство с настоящей, Никита даже передал ей плевки и окурки на плитке. У одной из урн копошился мужчина, я подошел:

– Здравствуйте, дядя Имант.

– А? Чего? – он посмотрел на меня с опаской, но когда узнал, кивнул, успокоившись.

Дядя Имант в реальном мире был бомжом, его Никита убил, когда возвращался пьяным с вечеринки: ему хотелось с кем-то поговорить, и он не придумал ничего лучше, чем пристать к бомжу. Дядя Имант стрелял у прохожих центы и сигареты, Никита спросил, не хотел бы он лучшей жизни, затем повел за собой. Теперь дядя Имант живет во Внутренней Риге, получил ли он лучшую жизнь, не знаю… Вообще, Никита изображает, что гордиться нами, но мы всего лишь его цирк уродов.

Меня тянуло прочь – продолжить идти. Но до вечера было еще долго. Надо завязать разговор, возможно это прочистит разум.

– А зачем вы там копаетесь, – кивнул я на урну, – что ищите, дядя Имант? У вас же есть все, что только пожелаете.

– О, – сверкнул он глазами на заросшем чумазом лице, – знал бы ты, чего тут только не найти! Вот, смотри!

Дядя Имант раскрыл пластиковый пакет и дал заглянуть внутрь – смердящим содержимым были бумажный стакан из под кофе, заполненный окурками, несколько недопитых бутылок спиртного, старое сырое тряпье. Пакет почти сразу же закрыли и оттянули к себе, как сокровище.

– Ты понял?

– Но зачем все это, если можно, – я протянул ему запечатанную пачку сигарет и бутылку односолодового виски, – представить, и все тут же будет.

– Ничего ты не понял, – прошамкал дядя Имант в бороду и огляделся.

Я нахмурил брови и собрался идти дальше.

– Постой, – он одернул меня за плечо. – Этих. Прислужников не видел?

– Андрюшу с Толиком? Сегодня не встречал.

– Они за тобой не следят?

– Не думаю… Но кто их знает.

Дядя Имант оглядывался в нерешительности.

– Я пойду, мне надо…

– Надо ему, – шмыгнул дядя Имант. – Я тебе такое могу рассказать.

– Да что именно? – Мне становилось трудно удерживать разговор: я вышел на прогулку, чтобы перед встречей с Верой восстановить сознание, а дядя Имант добивал его нелепыми загадками.

– Давай-ка сюда!

Он за рукав затащил меня в пустой музыкальный магазин, у витрины которого мы стояли. Из динамиков играл латышский шлягер. Дядя Имант внимательно осмотрел помещение, не отпуская пакет трусцой исследовал все углы, даже заглянул под прилавок. Наконец, возвратился ко мне:

– Кури! – он указал на пачку в моих руках.

– Я не курю…

– Кури тебе говорят!

Зная, что толка не будет, я подчинился, распаковал пачку и прикурил от зажигалки, которая воплотилась в кармане джинсов.

– Ну, как?

Я пожал плечами, выпуская изо рта клубы безвкусного дыма – я не знал табак при жизни, поэтому не мог попробовать его и здесь.

– А теперь на вот, попробуй!

Дядя Имант достал бычок из пакета:

– Быстрее ты!

На брезгливость не хватало сил. Я принял окурок и попробовал прикурить – не получалось, пламя проходило через него, не задевая бумагу и обугленный на конце табак. Во рту оставалась вонь настоявшегося фильтра.

Вонь? Я посмотрел на дядю Иманта удивленно – мне даже показалось, что я на миг почувствовал биение сердца.

– Так не получится, – засуетился дядя Имант, – этим ты не прикуришь. На вот, возьми.

Он протянул мне спичечный коробок с рекламой гостиницы. Спичек оставалось немного.

– Только погоди, надо экономить. – Дядя Имант достал наполовину скуренную сигарету, – мне тоже.

Я отломал спичку, чиркнул, поднес пламя к окурку, затянулся и закашлялся – дым разрывал легкие.

– Спичка! – застонал дядя Имант, – погасла!

Не обращая на него внимания, продолжая кашлять, я затянулся еще раз – голова пошла кругом. Усталость навалила на меня, но не эта, ватная, а обычная, настоящая усталость отравленного организма. Табачный дым для меня был, как глоток свежего воздуха.

– Как это? – Высказал я недоумение.

– Как-как? А вот так!

Он отобрал у меня окурок, быстро докурил, замахал перед собой руками, пытаясь развеять дым.

– Спичку задул, – бурчал дядя Имант, – думает, их легко раздобыть. Нет, иди-ка ты! С тобой каши не сваришь.

И он сам выскочил на улицу. Я погнался за ним:

– Так это что получается..?

– Да тише ты! Иди куда шел! И молчи!

– Но как?

– Как-как? А вот так! Всё. До-сви-да-ни-я!

Из переулка выскочил толстенный рыжий кот, дядя Имант замахал на него руками:

– Васька, молчи! Он не «наш»! Ничего ему не рассказывай.

Кот посмотрел на меня брезгливо, и улизнул обратно.

– Всё, иди! Пока не привлекли к себе внимание! Забудь, что видел!

– И что, никто не знает? – Задал я вопрос, пока дядя Имант меня выталкивал.

– Никто! И ты забудь!

– Но Толик? Андрюша? Они же здесь так долго…

– Брезгливые они… Не их, царских прислужников, ума это дело – по мусоркам копаться. Им и в голову не придет такое попробовать.

– Но как это? Что?

– Иди тебе говорят. Куда тебе там надо!

И я пошел вперед по улице, но остановился у ближайшей урны, заглянул в нее, внутри было пусто, когда я обернулся – дяди Иманта уже не было.

Я облазил все урны и принялся за мусорные баки, стоящий на площади Ливов чуть поодаль – за туалетными кабинками. Пусто – внутри только серая субстанция и картон, созданный для антуража. А что если добывать артефакты из реального мира какая-то необычная способность одного дяди Иманта. Кто он такой, чем занимался до того, как опуститься на дно, а после еще глубже – во Внутреннюю Ригу? Во мне зудил это вопрос, пробуждая чувства, и время на то, чтобы выяснить, было.

Я направился в Храм Утех, впервые решив заглянуть не в свое, а чужое прошлое, изнутри изучить человека. Пройдя под арку, я очутился во внутреннем дворике с фонтаном в центре и посаженными в горшки пальмами по периметру. Напротив меня, за фонтаном, стеклянная дверь с крыльцом в три ступеньки, над дверью голубоватым светом мерцала неоновая вывеска ХРАМ УТЕХ.

Внутри уютный зал, приглушенный свет, обитые бархатом удобные кресла, имелись даже кальяны. Все кресла направленны к стене, на которой висел телевизор. Сажусь в кресло в центре, и свет в зале гаснет, а экран телевизора начинает работать.

На экране мое фото, имя и предложение начать сеанс. Как в футуристических фильмах смахиваю рукой вправо и фото на экране меняется. Добираюсь до дяди Иманта, запускаю сеанс.

Меня вдавливает в кресло, кажется, будто бархат обволакивает меня, сперва это приятно, а потом становится туго и больно, ощущение, что давление вот-вот расплющит, хочется, но нет воздуха, чтобы закричать. А потом я лопаюсь. Меня больше нет.

Есть дядя Имант. Я – это он. Я нахожусь в Минске и только что выпустился из геологического института – теперь я свежеиспеченный специалист по редкоземельным металлам. Меня определяют на Чукотку, расследовать месторождения олова. Во множестве экспедиций я исследую Крайний Север, пью самогон, знакомлюсь с бурятами, облизываю раскаленные угли с потомственным, но не верующим агинским шаманом, с ним же, напившись самогона, до изнеможения бегаю вокруг берез, стуча в бубен. Я отбиваюсь от стаи волков, сжигаю сломавшийся самоход, чтобы согреться и выжить… Я живу полной приключений жизнью.

Чукотка, Камчатка, Бурятия – я люблю свою работу и делаю ее хорошо, несмотря ни на какие трудности я всегда иду вперед. Мне не хватает только тепла женщины. Я завязываю многолетнюю переписку со студенткой из Риги.

В стране перестройка – неопределенность, отсутствие работы и денег. Ненавижу Горбачева и коммунистов. Впервые ухожу в затяжной запой, но беру себя в руки и решаюсь на безумный поступок – еду навстречу своей любви, которой знаю только по строчкам и фотокарточкам.

У нас много общего, она моя судьба, а подсказка была даже в моем имени – родители назвали меня Имантом, хотя в роду не было латышей. Я был связан с Ригой с рождения. После стольких лет общения любовь с первого взгляда, кипящая страсть.

Попытки устроиться в институт, случайные подработки, мы – часть Балтийского пути, песни, независимость, новые деньги.

Новая страна, в которой я не нужен. Незнание языка и ожидание нового человека. Хлеб с маргарином и варенная картошка на протяжение месяцев. Множество невыполненных обещаний зарплаты. Подорванная спина и новые друзья, способные из воздуха добывать самогон.

Скандалы, слезы, любовная лодка разбилась о быт. Родилась девочка. Некуда идти и еще двенадцать лет вместе. Но терпение лопается. Не мое, мне давно просто плевать.

Более-менее налаживается. Это она – ведьма. Склады и ящики, крохотная прокуренная квартирка. По субботам зоопарк, или карусели – редко могу вспомнить, каким возвращал дочку матери. Идеально владею навыком работать пьяным.

Смерть когда-то казавшейся моей судьбой – будто сожгли все наши былые письма. Дочка поступает в училище, живет у меня. Презирает. Каких только вещей не найдешь на помойке – самое интересное и полезное тащу в дом, в котором много незнакомых мне и познанных ею парней.

Обрюхатили. Не лезь в чужую жизнь. Ненавижу. Минимальная пенсия, переезжаю в сарай, где спокойно и тихо.

Внучка уже научилась ходить. Тянется ко мне и улыбается! Маленькое солнышко. Кулек конфет с каждой пенсии. Несколько дней даже не пил.

Сгорел сарай вместе с паспортом. Злые мальчишки любят пнуть исподтишка – поймаю, оторву голову. Солнышко меня жалеет и плачет, мать ее тащит в дом. Не смей приближаться.

Без документов стирается личность. Невозможно восстановить с их латышским, таких как я даже не пустят, нечего пытаться. Наконец специалист по металлам – меди (60 сантим) и алюминию (30). Ноль семь спирта с водой – 90. В моей будке всегда полно ценных интересных вещей. Однажды туда зашло мое солнышко.

Новые деньги, новые цены. Часто обо всем забываю. Только солнышко иногда бывает рядом со мной. Однажды успевает рассказать, что у нее уже трое братьев и сестер.

Десять центов похмелиться не будет? А сигареты? Какой еще лучшей жизни?

Все это я увидел на быстрой перемотке, намерено не углубляясь в переживания чужого человека – меня интересовало не то, что он чувствовал, а кем он был, чтобы сейчас обладать «особым талантом». Ответов я не нашел – даже дружба с якобы шаманом интереса не вызвала – от шамана у этого бурята осталась разве что кличка…

За спиной раздался веселый хохот:

– Да не говорил я такого!

– Так сейчас и проверим.

Я оглянулся, в зал вошли Толик с Андрюшей. Их лица расплылись в улыбках.

– О, – немного засмущался Андрюша, – привет. А ты опять смотрел на свою Веру?

– Да нет, – Толик махнул на экран, – Дядя Имант.

– Нашел кого выбрать! Хотя экспедиции очень интересны, на Камчатку захотелось?

Я поднялся и отошел в сторонку, будто пойманный за чем-то постыдным.

– А вы что здесь..? – Спросил я нелепо.

– Да вот, – Толик дружественно положил руку мне на плечо, – Андрюша убеждает, что я говорил, мол в горах день длиться дольше. Я такой глупости не помню. Пришли проверить. Давай с нами? Меня или Андрюшу будем смотреть.

– Конечно тебя! – Засмеялся Андрюша.

– Нет… Спасибо. Мне на сегодня хватит…

– Так тебя же еще вечером встреча ждет. А можно нам с тобой?

– Ну, знаете…

– Ладно, не хмурься. Знаем, что эфир для тебя одного – чтобы ты смог лучше погрузится. Мы потом повтор глянем.

Я вышел на воздух, который ничем не отличался от того, что внутри.

5. Свидание с Верой и гарротой

Никита застал меня за исследованием содержимого мусорных баков. Его поначалу самодовольное лицо даже сменило выражение:

– А что ты тут делаешь?

Чтобы ответить, пришлось напрячь мозги (или что там у меня теперь вместо них):

– Да вот, как художнику стало интересно, насколько проработаны детали: с мусором ты, смотрю не заморачивался.

– Туда никто не заглядывает… Кроме дяди Иманта… Ты ведь с ним сегодня виделся?

Никита выглядел озадаченным, подозревает что-то, или просто удивлен моим поведением?

– А ты разве не все, что здесь происходит, видишь?

– Если понадобится, увижу все… но следить за вами круглосуточно… Наши отношения построены на доверии.

Никита улыбнулся, и я отметил, что самодовольство застилает ему глаза. Похоже, и ответа на вопрос о дяде Иманте он уже не ждет.

– Ну, ты готов? Она вот-вот выйдет!

– Уже?

Я понял, что не готов совсем. Озабоченный мусором, я не успел подобающе настроиться. Но тут же ощутил и то, что встреча с дядей Имантом и поиск ответов хорошенько освежили мой ум.

– Уже! – поторопил Никита, – Там, в реальности, я жду около твоей мастерской, когда она выйдет. Веришь в мистику? А метафоры любишь? Считай, что в мастерской погиб червяк, чтобы оттуда выпорхнула бабочка!

Никита расхохотался, уголками губ улыбнулся и я – то, что он перепутал метафору с аллегорией и его самонадеянность дали мне понять, что он уязвим. Моя едкая улыбка была отгласом чего-то нового, зреющего во мне – это была первая холодная капля, но она кругами разошлась по моему телу. Это новое пробуждало меня, требовало действий. Возможно мне даже удастся на помойке найти что-нибудь, чем попробовать его убить…

– Пошли говорю, чего завис? Времени мало.

Мы перенеслись в Храм Утех, прозябающие там Андрюша с Толиком смотрели заинтересованно. Никита движением головы велел им выйти.

– В общем, располагайся. Не уверен, как глубоко ты сможешь нырнуть, мы ведь не одной крови, как я с Андрюшей. Но я не намерен от тебя ничего скрывать, готов поделиться и своими чувствами – мне нечего прятать, и я готов отдать все, чтобы ты пошел на поправку. В общем, моими глазами и ушами ты сможешь пользоваться сто процентов. Всё, вот она идет, приятного просмотра!

Никита исчез, меня вдавило в кресло. В этот раз перенос в чужой разум прошел стремительно и будто бы не до конца. Я словно находился в двух местах одновременно – здесь, в Храме Утех, и там, во дворе мастерской в реальном мире.

Она смотрела на меня и пыталась улыбнуться – получалось натянуто-грустно, и это умиляло до тех пор, пока я не понял, что она пытается улыбнуться не мне.

Никита медленно, жадно и оценивающе осмотрел ее с ног до головы – должно быть специально, чтобы я смог разглядеть хорошенько. Она была в легких босоножках на стройных загорелых ногах, летнее черное платье прикрывало тело сражу же над коленями, шло верх, обтягивая грудь, воротом оборачивало шею и ткань заканчивалась, не добравшись до плеч. Отпечатавшееся страдание делало ее бледное в сравнении с телом лицо еще прекраснее, новая прическа – короткий ежик, подчеркивала чуть азиатский разрез глаз, острые ушки, выделяла скулы, ямочки на щеках. Я был увлечен деталями, стараясь запечатлеть в памяти для последующего портрета, опомнился от того, что стало мерзко за свою мелочность.

– Шикарно выглядишь! – Голос Никиты, воспроизводимый будто бы моими связками, звучал иначе.

– Привет. – Ответила она немного устало.

– Новая прическа?

– Это чтобы за волосами меньше ухаживать. – Будто бы одновременно признавалась и кокетничала Вера.

– Пойдем?

Я увидел, как Никита протянул руку, но она жест не приняла. Его уверенность было этим не сломить:

– Нам повезло – сегодня отличная погода.

– Да, Савел любил солнце. Сегодня девятый день…

– Я помню, – Никита не растерялся и повторно протянул руку, – поедем, помянем.

Вера задумалась о чем-то тяжелом и все-таки вложила ему свою ладонь. Они вышли из двора, подошли к новенькому спортивному купе, Никита украдкой посмотрел на Верину реакцию, она, заметив взгляд, поинтересовалась:

– Новая машина?

– у меня их несколько, – сказал он как бы невзначай, – меньше пробега на каждой, меньше ухаживать.

В низком салоне разместились полулежа. По брусчатке машина ехала мягко, Никита то и дело поглядывал на Веру, мельком на ее открытые колени.

Сложно разобрать, что чувствовал я – ревность, зависть, злобу и бессилие…

– Куда мы едем?

– Есть хороший ресторанчик: «Ферма», была там когда-нибудь?

…Обиду, досаду и немощность. Я не ходил с Верой по ресторанам, только по барам…