Комфорт проживания и самосотворение

Циновка на двери закачалась, какая-то фигура закачалась и упала бездыханно. Маалат попыталась ее поднять; это была девочка, которая с трудом дышала, видимо от голода и общего истощения. Хозяйка шатра взяла глиняный кувшин, окропила той лицо и поднесла воду к губам. Девочка схватила обеими руками кувшин и стала жадно пить воду. Маалат зажгла три свечи, усадила девочку спиной к центральной опоре шатра. В это время тряпка спала с головы пришедшей, и все заполнилось медным свечением. В свете лампад это выглядело как сокровищница волшебника. Маалат такого не видела никогда, наверное, лишь дочери пустынных богов могли быть так украшены. Тряпки на гостье были ссохшиеся и источали запах гниющей плоти. Она помогла девочке стянуть с себя эти вещи и выбросила их, откинув циновку у входа. Тело у девочки было совсем не с местных земель: бледное, израненное и воспаленное. Локти и колени были сбиты, а стопы стерты до язв. Воды больше не было, и Маалат легкими движениями начала протирать песком ее кровоточащие раны в надежде избавить их от паразитов. Женщина неожиданно опомнилась и сунула девочке в руку лепешку. Та начала ее жевать, с трудом проглатывая. Маалат взяла кувшин и пошла за водой, предварительно накрыв гостью мягким козьим одеялом. Для себя она точно решила, что эта прекрасная девушка, верно, сбежавшая пленница злобного джинна – ифрита.

***

Агасфер застал Сла̀ва, собирающегося на свое первое посещение «Страстезападения». Визитов, как правило, должно было быть два: от большей части не требовалось отречения от всего человеческого и признания себя кем-то. Тех, как правило, сразу отправляли в свиных образах в ад или оставляли здесь, но везде они были лишь пищей. Со вторыми было сложнее: от тех, кто обретал образ черта, требовалось отречение и признание себя таковыми. Их тоже или здесь оставляли, или в ад препровождали, но всегда они были обслугой. Сла̀ва, конечно, оставят здесь с его особой миссией. Эта фабрика работала всегда; те, кто еще вроде как люди, приносили сюда сами свои поступки, озвучивали их и теряли окончательно свой облик, данный Господом-Создателем. Мало того, что они приносили и озвучивали, они еще и торговали, стремясь подороже продать все мерзкое, что сокрыто в них, выдавая это за добродетели. Как только это озвучивалось ими как доброе дело, они были готовы к расписанным для них образам: чушки – пищи или черта – прислужника. Так каждый устраивался в мир – структуру гнезда, из которого выйдет Антихрист, и его начнут восславлять как мессию всего поднебесного мира.

Сегодня, с первым визитом Сла̀ва в «Страстезападение», кончается срок его, Агасфера, попечительства, ибо у того появятся свои распорядители дальнейшей бесконечности существования. Тем обстоятельством Агасфер был очень даже доволен, помещение уже настолько провонялось испражнениями и мерзким потом полуживотных, что даже в обличье кота находиться там было невозможно. Пустые банки уже не выносили, они катались по квартире, озонировали неотрекшимися и неотказавшимися, хотя и грешниками. Места в раю им не нашлось, и черти перекрутили их в мясорубке. Черту не нужно было быть ни умным, ни хитрым. Главная его профессиональная способность – отсутствие жалости и сострадания к людям. Это существа, сотворившие самих себя, ибо никто не назовет черта человеком, и никто его не назовет животным. Это как раз то самое промежуточное существо без обратного хода. Человек может сотвориться чертом, но черт человеком не станет. Человеческое можно потерять, но найти вновь невозможно. Кто-то в муках умирал за свое человеческое, а кто-то мерзостью приторговывал. Вот такие страсти и самосотворение.

***

Виктима давно потеряла счет дням, месяцам и годам. В отношении нее время протекало совсем не так как-то. Везде, куда ее всовывали, время как будто пригибалось, но не под движение солнца или луны. Это время давно было кем-то прожито, и они входили и выходили из него как из чего-то мертвого и давно исчезнувшего. Люди, ее в тех временах окружавшие, относились к ней зло и потребительски: домогались, принуждали и всегда били. Только подстричь волосы никто не мог. Поднявших на то нож убивал ворон, а заодно и тех, кто рядом. Видимо, в конечной точке она была нужна в таком виде. За ней стояла демоническая сила, и все это понимали, боясь и проклиная. Нескончаемые попытки сжечь девочку на костре заканчивались одинаково: возжелавшие того немедленно умирали с застывшим в глазах ужасом.

Женщина подняла кувшин на плечо и двинулась к шатру. Сейчас она уже начинала понимать, кто к ней зашел: она точно была из племени Пери, которые жили на звездах и были спутниками праведников. Это были самые прекрасные из женщин. Эта пери была украдена джинном и бежала от него. Джинны были существами, созданными из чистого бездымного пламени и не воспринимаемыми человеческими чувствами. Они крали прекрасных девушек пери, лишали их крыльев и принуждали становиться их женами, но те предпочитали смерть. Маалат откинула полог и зашла в шатер. Девушка сидела в той же позе, прикрытая козьим одеялом, а на ее плече сидела, как показалось Маалат, огромная черная птица, в глазах которой каплями крови искрился отраженный от лампады свет. Это была ужасная птица Шахор, из пустыни Негев, которых их народ всегда боялся, как смерти и засухи. Маалат нагрела козьего молока и, добавив лепешку, дала девочке. Та стала есть, отщипывая маленькие кусочки: один себе, один ворону. Тот еще умудрялся запивать из чашки молоком. Теперь женщина была уверена, что это пери, ведь те славились как повелительницы птиц. Маалат сразу поняла, куда спрячет переданный ей отцом кинжал – она вместе с пери отправит его на звезды, а там его братья точно не найдут. Она решила все поведать девушке и попросить забрать кинжал с собой. Начала свой рассказ, пери слушала, и Ворон слушал; закончила тем, что боится братьев, которые придут и убьют ее, если она не нарушит клятву, данную отцу. Вот и девушке может грозить опасность, но та ее успокоила, сказав, что бояться нечего. Вот уже кто-то ввалился: большой, с перекошенным злобой лицом. Он стал требовать от женщины, чтобы та сказала, где кинжал, оставленный ей отцом. Но это был вовсе не брат, а внук того слуги, который ходил с ее отцом на гору Мориа. Он тоже знал о кинжале и страстно желал его заиметь. Маалат отказалась что-либо ему говорить, тогда он схватил ее за голову, а Виктима схватила его за одежду. Тот замахнулся на нее свободной рукой. Клюв Ворона щелкнул, и вымогатель упал оземь без звуков и причитаний. Он был мертв. Маалат затрясло, она, плача, стала разматывать пояс, под ним был кинжал Авраама. Она передала его пери, теперь уже в полной уверенности, что ему не грозит попасть в руки ее братьев. Потом она поднялась, помогла собрать волосы прекрасной деве и прикрыла их своим лучшим платком. Ни Виктима, ни Ворон не знали, когда их могут вернуть в исходную точку. Это могло произойти в любую минуту.

За время, проведенное вместе, Виктима и Ворон научились в одно движение понимать друг друга. Долгими ночами в темницах она учила Ворона говорить человеческими словами, а он ее – птичьими. Ворон мог становиться очень большим, и когда из-за своего неподатливого и бесстрашного характера ей приходилось спать на каменном полу, он подстилал ей свое крыло. У Ворона, оказывается, была жена, но детьми они так и не обзавелись, хотя и были верны друг другу. Так вот – он еще умел и петь, правда, не очень музыкально, но старательно.

Братья явились, но не по одному, как думала Маалат, а все вместе, при полном вооружении, как будто она могла с ними воевать. Они были лучшими воинами, отважными и бесстрашными к врагам, каким был и их отец. Но сейчас каждый из них мечтал забрать себе Божью силу, чтобы покорить своих же братьев и возвыситься. Но все это, как сказал ей отец, привело бы к полному уничтожению рода Измаила, а следом и всего пустынного народа. Они гремели у входа оружием, требуя, чтобы сестра вышла к ним. Но первой вышла Виктима с Вороном на плече, а за ней и Маалат. Виктима спросила у нее:

– Может быть, сделать так, чтобы они все сразу умерли? Но та заплакала и начала причитать, что тогда некому будет воевать за их народ, защищая его от врагов. Да у них еще и деток много у всех. Виктима что-то сказала Ворону, тот, похоже, кивнул и прикрыл свой огромный клюв. Виктима вытащила из-под своих одежд кинжал и подняла над головой. Братья кинулись вперед, Ворон щелкнул клювом, все остались на месте, лишь Виктима с Вороном исчезли. Братья, поняв, что кинжал забрали джинны, угрюмо двинулись к своим очагам и повседневной суете, осознав, что дела придется решать старым способом отцов и дедов, без Божьего участия, то есть биться за власть, отрубая головы друг другу, по-братски, по-человечески.

***

Всей службой «Страстезападения», адскими привилегиями и распределением вновь обращенных заведовал очень могущественный демон – один из падших ангелов, Самаэль. Демон-загадка, тот самый, что в виде ангела смерти явился за Моисеем. Исполнителями и мелкими служащими были инкубы и суккубы, в большинстве своем когда-то обитатели и служители в тех самых, теперь черных Абассах. Именно они однажды и задули лампады. А за красной стеной все было отлажено и четко функционировало, там лишали главного – возможности покаяться. У Агасфера же эту возможность никто не сможет изъять, ибо ему было сказано дождаться. Он все чаще и чаще стал об этом вспоминать, верно, потому и волки становились все неприветливее, а рубец на груди ныл нестерпимо.

Сегодня в 15 часов Сла̀в вошел в конфессионал. Тот, кто там находился, был вида бесполого, с лицом, густо покрытым румянами, с подкрашенными зелеными глазами, и на лбу огнем была выжжена пентаграмма. Грубая, совсем черная ряса скрывала все от шеи до пола: все, кроме пальцев рук, они были с желтыми острыми когтями. К Сла̀ву он обратился шипящим по-змеиному голосом:

– «Расскажи, что было у тебя в прошедшем времени? Знай, что греха не существует, есть только проявление страсти. Если ты готов это проявление продать, то мы можем совершить такую сделку», – звуки его шипящего монолога отражались бегающими, мерцающими линиями света под крышкой конфессионала. Все, что происходило в этом пространстве – снималось, а каждое слово писалось.

Немало прошло времени, прежде чем Сла̀в изложил свою историю в самых мелких подробностях, которые помнил. С него требовалось описать все эманации, которые он чувствовал от страдающей в приближении смерти и молящей о спасении. Он старался в словесах быть эмоциональным и страстным, где-то внутри понимая, что тем, что сейчас делает, он открывает дверь к новой своей сущности. Вот такое страстезападение и самосотворение.

***

Бог сотворил людей, а люди сотворили идолов. Сатана был сотворением божьим, а Молох – творение человеческое. В прославление этого идола матери бросали в огонь своих малолетних детей. Ритуальные детоубийства впоследствии были запрещены законом Моисеевым и карались смертью, но семиты их еще долго не прекращали практиковать. На дне глубокого ущелья Енномовой долины, что звалась Геенной огненной, на юго-западе от стен Иерусалима, стоял циклоп – Молох, его бычья голова была увенчана огромными рогами, а между ног-столбов находилась громадная жаровня с углями и негасимым пламенем, куда кидали живых младенцев.

Время спружинило, и Виктима вместе со своим спутником Вороном оказались вновь в царствии восславленного Соломона – Шломо. Был душный вечер, с верхних пределов ущелья Геенны огненной было видно пламя жаровни, страшные женские крики прорывались оттуда вместе со зловонием сжигаемой человеческой плоти. Третий царь иудейский, воздвигнувший первый Храм Бога на земле, сотворил и жаровню Молоха, как бы втайне, но тайн от Бога не бывает. Бог ему многое прощал, своему любимцу, но этим своим двуличием он положил конец Храму и обрек на плен свой народ. Вавилонский царь уже выдвинулся со своим войском в поход.

Под тряпками, которыми было покрыто ее тело, Виктима сжимала рукоять кинжала, ее сердце разрывалось от желания положить конец происходящему рядом ужасу, только она не понимала, куда же надо вонзить это лезвие. Даже Бог не мог избавить людей от идолов, подобных Молоху. Люди должны были сами от них отказаться. Пройдет не одна тысяча лет реального времени, и на этом самом уступе, где сейчас притулилось истерзанное испытаниями тело Виктимы, на восходе последнего своего сорокового дня присутствия среди людей, в окружении своих одиннадцати учеников из Галилеи будет стоять Он. За это время свал ущелья зарастет деревьями, а страшные крики матерей, бросающих в огонь своих деток, заменит ужасный вой собак. Те уже много дней стаей сидели под висящим в петле человеческим телом, оно давно начало разлагаться и смердело им в ноздри. Собаки знали, что это – добыча, придет время, и она свалится к ним. Главное – успеть к трапезе. Учитель смотрел вдаль, погруженный в себя. Один их учеников хотел что-то спросить, но тот поднял руку с открытой ладонью. Листья на одном дереве мелко затряслись, а следом и все дерево заходило как от озноба. Одна из веток с грохотом надломилась и рухнула вниз. Раздутое на жаре тело при ударе о камни лопнуло и растеклось. Собаки кинулись глотать когда-то живую плоть, когда-то живого человека, однажды предавшего любовь. Учитель ничего не сказал вслух, лишь губы что-то молитвенно шептали к Отцу своему. Далее его путь был на гору Масличную и прощание с людьми до своего второго пришествия. На краю ущелья стояло одинокое дерево, листья которого так и остались навсегда дрожащими то ли от счастья встречи, то ли от страха расставания. Вот в таких страстях проходило у каждого свое самосотворение.

***

Агасфер, даже бывая в прошлом среди людей, понимал, что эти люди лишь условно живые, ибо их время уже давно пройдено. В настоящем он был тогда, когда бродил нищим и босым по земле, а потерял эту благодать быть среди настоящих живых, когда пошел в услужение.

Сатана боялся отца своего: его самый большой страх был в том, что если люди самого его, Сатану, превратят в идола, начнут ему поклоняться и приносить в его честь жертвы, как делали это на протяжении многих веков, то он станет для своего Отца ненавистным врагом – идолом. И даже одна жертва человеческая с его согласия не оставит ему больше шансов быть прощенным своим отцом. Поэтому самыми ненавистными из людей для него были те, кто, написав его имя как Дьявол, пытались поклоняться и прислуживать. Ведь принося в его прославление жертвы, они делали это против него, и тот, не любя и не веря людям, к этим вообще относился как к врагам, и поступал с ними соответственно. Виктиму он не хотел сделать ни жертвой, ни даже прислужницей. Она была живым человеком, но должна была исполнить его волю, а после рождения Антихриста он хотел наградить ее как может и вернуть в мир живых. Жертва во имя его, да еще и с его согласия, для Сатаны была подобна самоуничтожению, то есть проклятию Отца своего. Тогда он превратится в чудовище, вечно битое Отцом и осмеянное в своей слабости, как, в конце концов, бывает со всеми идолами, сотворенными людьми, а он был сотворен не людьми, а Господом. Он ненавидел идолов, но победить их можно было только уничтожив всех, кто им поклонялся, а этого он не мог. У него в аду было много тех, кто себя заявлял богами и полубогами, но идолов не было, ибо они – это нечто. Ему надо было показать Отцу несостоятельность рода человеческого, и для того ему надо было явиться на землю в людском обличии. Он был обязан доказать свою правоту, что не поклонился человеку, как совершенству, за что и был изгнан, а жертва возлюбленного Его сына была напрасной.

Агасфер умом живого человека все это понимал; он знал, кого и чего боится Сатана, поэтому мать Антихриста будут опекать и сохранять всегда. Ее вернут к людям, но только если она родит такое дитя, людей вообще не станет, ибо Антихрист покорит живых и приведет их, покоренных, на суд Отца своего. Но Агасфер также знал, что перед этим будет второе пришествие Христа, которого он ждал более двух тысяч лет, чтобы стать мертвым и проклятым. Он уже мечтал причалить к мертвым, устав быть живым среди мертвых, поэтому можно было понять, с каким нетерпением он ждал эту женщину. Он представлял, как будет с ней разговаривать, как будет ей служить в простых бытовых делах, как будет ее удивлять и ей удивляться. Он мечтал быть живым рядом с живым, ибо не может быть живое с мертвым, а мертвое с живым. Если мертвое умерщвляет живое, то живое должно оживлять мертвое, а бессмертное не может быть живым, как мертвое не может быть смертным. Агасфер знал, кого из мертвых люди сделали живее всех живых. Тот идол требовал на улице и в культуре статуи в свою честь и жертв человеческих, и всегда их получал от людей – тварей дрожащих, со словами о великой любви. Мертвые себя самосотворяют на горе и крови живых.

***

Те, что были с набеленными лицами, в черных хламидах и с отточенными ногтями, то – жрецы, которые, следуя своим ритуалам, и при полном непротивлении выбирали образ, с которым грешник войдет во врата ада. Большинство было из тех, что уже при земной жизни оформили свой образ, но были и оступившиеся, и умершие без покаяния праведники. С этими было сложно: они предпочитали вечность гореть в адском огне в образе, что им достался от Создателя. Со Сла̀вом все было просто, он мало того, что признавал свой грех добродетелью, да еще и продал его. Сразу и получил соответствующую личину, а с ней и новый, чертовской, режим проживания. Он превращался в бесполое существо с двухразовым питанием и проживанием в бараке, на нарах, рядом с такой же обслугой. Дано ему теперь видеть себе подобных во вновь ими обретенных состояниях: чертей – чертями, свиней – свиньями. Распутство, обжорство и халява сделали свое дело.

***

Материя мира сотворяется из нитей, и у той материи есть и лицевая, и изнаночная стороны. Рукодельники – ангелы, а нить – свет от Бога-Творца. Если узелки появлялись на материи, направлять и сглаживать их предстояло тонкой иглой разума, а разум предполагался человеческий. Он должен был этот мир – божье творение – полировать, совершенствовать и любовью сотворить для себя на земле рай и бессмертие. Но пока человек был смертен, грешен и больше хитер, чем умен, мир, им творимый, был явно не схож с Эдемскими кущами. Но самой большой ценностью все рано оставался человек.

Бог верил в него, и в искупление грехов послал на землю возлюбленного сына своего. На великие муки послал, и тот, пройдя весь путь человеческий, испил чашу до дна, и был опущен в ад. Дорога к Богу была закрыта со времен грехопадения, но, искупив своей жертвой грехи человеческие, Христос вновь открыл людям дорогу на небеса и вывел оттуда всех праведников, томившихся там со времен Адама и Евы. В аду и был последний разговор Христа с Сатаной. Христос верил, что с его вторым пришествием, на Страшном суде, люди в большинстве своем окажутся верны заповедям божьим и не свершится конец времен. Люди будут жить и размножаться с любовью к Богу и друг другу, как лилии в долине. Сатана на это только смеялся. Христос ушел к Отцу, забрав с собой неисчислимое количество праведников, которых Сатана держал всех одинаково, в темноте, лишив света, но никогда не применял к ним мук адских.

Христос вернулся к отцу, а Сатана начал вить гнездо, дабы в облике Антихриста окончательно отвернуть людей от Бога. Но при всем своем могуществе он не мог явиться людям в облике человеческом. Лик такой давался только Отцом. Было не обойтись без участия человеческой натуры, тут он и подобрал труса – Вечного жида, который не мог умереть и быть убитым. Сатана таскал его с собой для мелких поручений, в облике человеческом он бывал полезен. Сатана был уверен, что во время второго пришествия тот все равно будет проклят и окажется в его ведомстве, а пока его, живого среди мертвых, с трудом терпели. Однако это единственный экземпляр пока не смертный, ибо обязан был ждать. Блудницу же обкатывают согласно пророчеству и явят для оплодотворения. Огромная толпа уже готова к восхвалению и препровождению его к престолу на Храмовой горе. Вот так и они себя самосотворяли.

***

Сегодня все притащили, что он заявлял. Как это удавалось, из живого мира, да еще и прошедшего времени, изымать реальные вещи, было необъяснимо. Та часть, что досталась ему, сейчас стояла в пяти ящиках посреди квартиры. Это тот реквизит, с которым он должен был создать уют и тот самый человеческий быт. О ней он ничего не знал, последнее время Агасфер находился в каких-то придумках, известно только имя – Виктима, на людском языке это означает «жертва». Но в языках живых людей такого имени не существует; а что принцесса, так это, похоже, уже здесь демоны обозвали. Из какого времени и народа она была украдена, ему не скажут, статус у него не тот. Агасфер ее всегда представлял по-разному, но чаще разбитной, наглой и примитивной Сонькой-Облигацией из уголовного мира после большой войны. И все равно она была люба, ибо была человеком. Она была здесь уязвима для всех и вся, и от него зависело ее благополучие, здоровье и готовность принести свой божественный дар деторождения в жернова сатанинских планов окончательного изъятия рода человеческого из благодати Бога. Агасфер знал, что Сатана возьмет от нее только этот дар, но не ее жизнь точно. Любая жертва в виде жизни человеческой была для него неприемлема, ибо делала его похожим на идола, что сотворялись самими людьми, а он всегда стремился остаться сотворенным из божественного света, только оступившимся в непослушание. Он всегда хотел внушать страх, но не почитание и повиновение. Он считал, что этот страх людям во благо, потому что только страх наказания удерживал человека от многих гадких поступков. Но человек рос, развивался и стал меньше и меньше бояться. Вера и почитание Бога ослабевали, растворяясь в повседневности. Со всеми учителями добра и любви в человеческом обществе жестоко расправлялись. И с Христом поступили так же, только убить не смогли, да и нет сил, способных убить то, что он принес на землю. И лучше всех это понимал Сатана, ибо точно знал, от кого это пришло. Всегда главным козырем против людей был им же внушаемый страх смерти, а Христос сказал:

– Смерти нет.

Сатана считал, что страх должен быть ежеминутно рядом с человеком, ибо синонимом слова «любовь», конечно же, является слово «страх», а лучше – «ужас». Вот он и старался быть этим ужасом, являться чудовищем и страшить. Так, в страстезападениях самосотворялся Сатана – падший ангел, ослушник и спорщик, нареченный людьми Дьяволом.

***

Связку сушеных бананов, что Ворон украл на базаре у Храмовой горы, они доесть не успели: свет померк, и они оказались совсем в другом месте и в другое время. Это был Константинополь времен правления Константина Мономаха IX. Теперь было ясно, что возвращать их будут той же кривой траекторией, по которой закинули. В тот раз долго пробыть здесь не довелось, ибо разряженный городской чиновник – судья, на потеху толпе приказал ей совокупиться с ишаком на помосте городского базара. Все кончилось тем, что она плюнула в его сальную рожу, толпа кинулась на нее и сразу умерла. Ворон в этот день был зол и жесток, вторая волна наката была из стражников с мечами и копьями, она тоже умерла. Потом стали выносить образа и петь, а главный, с самой большой иконой, во всю глотку орал, что ей выколют глаза, отрежут нос и уши. В государстве, где ценилась красота и порицалось уродство, выкалывание глаз и отрезание языков процветало. Эта страна – наследница Рима, приняла христианство на государственном уровне, что оказалось лишь способом управления гражданами, а не воспитанием добродетелей. Правители были мужеложцы и заводили жен для приличия. Престарелая императрица Зоя вышла замуж за Константина Мономаха, который был на 20 лет ее моложе и притащил свою молодую любовницу. Тогда империей правила «шведская семья». Родители своих мальчиков превращали в евнухов, желая им процветания в услужении богатым чиновникам-педофилам. Там правили чины и деньги. Государство Ромеев гибло и разорялось. Так правили василевсы, однажды объявив свое право на власть тем, что они славят Христа. Скоро крестоносцы пойдут на Константинополь, а там и Султан Махмуд II начнет собираться в поход.

***

Сегодня чинили Агасфера, что-то, вживленное в него, перестало работать. Волки при его появлении настораживались, у некоторых появлялся оскал и совсем не холуйские взгляды. От него пробивался запах человеческий, враждебный и чуждый всему миру, что его окружал, а это становилось опасно. Хоть убить его никто не мог, но покалечить, что помешало бы его полезности в данный отрезок времени, было вполне возможно. Но все прошло удачно, и, выйдя в толпу, он был любезно приветствован всем окружающим зверьем, а на улице, казалось, с каждым часом теплело. Волки слонялись без дела, дожидаясь ночи, чтобы по приказу того самого разума начать утилизацию, черти перерабатывали, а публика купалась в халяве и обжорстве. Все шло по планам своего сотворителя.

Вчера Агасфер достал из ящика две чайные пары, расписанные красными розами с золотом, они завораживали своей небесной чистотой, поднимая из тысячелетнего плена те детские краски окружающего мира и первое нежное чувство подросткового возраста. Это было то, чему мертвые не внемлют: это была красота. На свету розы, казалось, светились в тонком фарфоре, это был свет жизни и милости, который разжигает огонь небесный. Здесь ведь неба не было, был сладковатый, плотный туман, из которого то тут, то там просматривались силуэты сатанинской обслуги. Были слышны где-то высоко, за этим туманом, крики перелетных птиц, которые пугались, теряя под собой живую землю. Агасфер становился другим, ему не было страшно, ведь он сам себя сотворял.