Комфорт проживания и самосотворение

Валерий Горелов

Комфорт проживания и самосотворение

Принявшим в моем поколении Христа

посвящается…

Это – вторая книга, и теперь в рассказанном вообще нет хронологии, зато есть противоречия и часты повторения, но на это есть причины непреодолимой силы, и поэтому не извиняюсь.

В. Горелов

Ты дан мне в спутники, любви залог немой,

И страннику в тебе пример не бесполезный:

Да, я не изменюсь и буду тверд душой,

Как ты, как ты, мой друг железный.

«Кинжал», М. Лермонтов

1838 г.

Часть I

Волки и халява

Он не любил по утрам умываться, и посему эту процедуру переносил мученически. Растянуто считал до трех и, набрав в ладони воды из никелированного крана, окунал лицо в прохладу, разгоняя остатки ночных ощущений и мутные призраки снов. А те преследовали его каждую ночь, особенно теперь, в рано наступившей, но дождливой и злобной осени. В мозгу все время копошились чудные картины совсем не его жизни. В сегодняшней ночи он, по-старчески шаркая ногами, бродил среди бесконечного множества высоких колонн, украшенных бюстами, вероятно, великих людей. А снизу подробности разглядеть никак было нельзя, но бюстов было очень много: с бородами, усами, в венках и коронах. Колонны и бюсты были серые, а звуки вокруг какие-то каркающие и хрюкающие. Откуда-то еще появился резкий запах, который его и пробудил. На соседнюю подушку пробрался кошак, он и озонировал. Что это за видения, и какие события сулят, понять было не дано.

Кот был приблудный, как и Азалѝя1, которая прожила у него почти три дня. Как-то ей все было не так, как-то все на нее действовало аллергически, вчера вот и ушла, а кошака оставила. У того не было ни породы, ни имени. У Азалѝи была порода, явно состряпанная из огромного самомнения в отношении своей персоны. Чего не отнимешь, так это внешности, она была, как и умение ее показать. Все в ней было сексуально и притягивало: и ярко-рыжие волосы, которые костром светились и жарили изнутри, и желтые глаза, которые, как ухоженное золото, искрились демоническим светом. Ко всему этому – абсолютно симметричные большие шары грудей и круглый зад, из которого росли точеные ноги, всегда оголенные донельзя. Любимым ее слоганом была любовь, слово не очень привычное и не совсем, к тому же, разрешенное, но она использовала его в любых созвучиях, порой даже не очень в лад и не вовремя.

Он сладко потянулся, зеркало над мойкой, чуть по-утреннему припотевшее, отражало лицо мужчины, неизвестно каких, но, наверное, средних лет. Глаза были чуть навыкате, а сверху прикрыты широкими взлохмаченными бровями с еле заметными седыми клочками. Густые, не черные, скорее – темные, волосы обрамляли лоб и обрезались косыми линиями на висках. За неприкрытой дверью кот когтями драл свой угол, явно вымогая утреннюю пайку своих вонючих консервов. Правда, он ни разу не видел, чтобы тот ту пайку ел, но всегда тарелка через какое-то время оказывалась чистой и явно вылизанной. Утренний моцион, по традиции, заканчивался на унитазе с новостной лентой телефона. Звали мужчину Всесла̀в, для всех просто Сла̀в. Он достал из ящика консервную банку с кошачьим кормом, но тот отстранился и с диким прищуром стал смотреть на подателя сих благ. Сла̀в чертыхнулся, на что кот аж подпрыгнул, взбодрил ладонью волосы и босой, в трусах, побрел на кухню. На кухне было мило, но грязно: стол был перегружен объедками, что он заказывал на ужин. За тем ужином вчера и состоялись финальные дебаты с рыжей Азалѝей. Она долго пыталась ему объяснять, что же такое любовь, но, похоже, и сама о том имела очень скудное представление, потому, наверное, Сла̀в ничего и не понял. Кончилось все тем, что она, сделав окончательный вывод, что у него нет к ней этого самого чувства, уехала на такси в ночь, верно, туда, где он ее и нашел.

Тогда он приблудился туда со своим хорошим дружком, в подпитии и веселье. Осенью, по прохладе, водка хорошо налаживала организм, пили без похмелья, каждый день, начинали прямо с утра и под горячее. В тот день, за таким завтраком, хороший дружок взалкал, захотел молодую, хрупкую и был прямо взвинчен и озабочен этим вопросом. Он очень возжелал, но это было просто в исполнении. Такой досуг был круглые сутки доступен и всегда ждал своих клиентов. Он проходил в местах, которые почему-то в массах именовались «апартаменты». Это была простая квартира на нижнем этаже дома, куда привозили шлюх для удовлетворения насущных потребностей всех, кто их имел. Меблированные те квартиры были на один манер с главным предметом – обтянутыми дерматином диванами приличной ширины, которые, как правило, покоились на кирпичах или на б/у автопокрышках, когда-то давно затертых и забитых на ухабах. Называлось это «сексодром». А главной фигурой при этом «дроме» была диспетчер-учетчик, апартаментщица. Это, как правило, была стареющая, много повидавшая в миру и не чуждая того же самого ремесла барышня. Апартаментщица творила сервис, по требованию собирая с огромного количества проститутских фирм делегатов обоих полов, ищущих водки, еды и секса. В тех местах цвели специфические ароматы, случись там провести ночь, одежду надо было или выкидывать, или замачивать в хлорке. Озонировало все: от диванов до стен, пропитанных куревом и нескончаемой похотью, и той похоти испражнениями. Под те запахи апартаментщицы, совести никогда не имевшие, лазили по карманам у прибитых водкой клиентов. Соседи, особенно ближние, конечно, были недовольны бурными возлияниями и эротическими карнавалами. Они жаловались, но вулкан ведь не зальешь из пожарного шланга. Власть просто остро нуждалась в таких местах народно-массового отдыха для обеспечения спокойного течения сытой и радостной жизни того же народа. Апартаментщицы все были информаторами, подглядывали, подслушивали и записывали, за что и получали от властей жалованье. Так тоже обеспечивался комфорт проживания.

Нагруженные двумя мешками с водкой и мясными закусками, товарищи двинулись к Петровнѐ, прославленному на районе профессору в организации досуга приблудившихся. Петровна̀ встретила их радушно, но в сомнениях. Дело в том, что она боялась водки, а Сла̀в, будучи в гостях, всегда ее искушал, двигая к ней рюмку. Но, если уж она искушалась, то была словоохотлива и по-своему интересна. Рассказывала много занимательного из своих бесконечных практик на горбах страстей. Вот и сегодня, через силу и с глубоким отвращением замахнув уже пятую, она горестно начала жаловаться на скупых гостей и простыни в говне. Во всей длинной речи благотворительцы главным было «чаевые». Очень уж это слово, неизвестно как прилипшее, в ее исполнении было очень благозвучно и музыкально. Но были чаевые или нет, при первой возможности Петровна̀ ныряла по карманам у уснувших или улегшихся гостей. Но много не брала, всегда только отщипывала, дорожа репутацией фирмы. Красть не было грешно, а было умением жить и большой добродетелью.

В прихожей совсем мало света, сумрачно. Хотя за окном день-деньской, время еще чуть обеденное, но в вечном непроглядном тумане светило никогда и не проглядывало, а по нему особо никто и не скучал. Привезли первую партию чаровниц, они стояли в прихожей вдоль стенки, в боевой раскраске, с явным намерением присоединиться к водке и кровяным колбаскам. Товарищ Сла̀ва, имея большой рост и могучую фигуру, в страстном желании употребить молодую и хрупкую рванулся в сумрак прихожей. Там он кого-то сгреб и в соседнюю комнату отвалил, они же остались с Петровно̀й, налили и занюхали. Прогавкал телефон, Петровна̀ ушла на кухню и вернулась, загадочно щурясь, объявила о хорошей новости: появилась новая девочка, просто звезда, с новой партией привезут, но тут же добавила, что только для него старается. У Сла̀ва с ней были особо доверительные отношения, он ее как-то поймал за руку, а рука та была в его кармане. Он не стал журить и озвучивать, но с тех пор Петровна̀ для него всегда старалась наковырять что-нибудь лучшее в ассортименте. Выпили за хорошую новость. Петровна̀ дожевывала хрящ, когда в дверь позвонили. Барышень было, наверное, шесть. Ту звезду было видно сразу, из полумрака отчетливо вырисовывалась фигура в очень мини-юбке и горящие глаза, что казалось, поедали весь окружающий рельеф. А локоны волос, как оголенную медь, не мог приглушить никакой сумрак в закоулках полудня. Это и была Азалѝя. Она уселась за низкий столик напротив, а сутенер-водитель, получив деньги, уехал. Гостья ни от водки, ни от закуски не отказалась. Она приподнялась из-за стола, снимая курточку, при этом ее волосы упали на круглый зад и раскатились по майке, чуть прикрывавшей здоровенные груди, которые ореолами просвечивались сквозь паутинку ткани. Достаточно уже пьяные мозги Сла̀ва были совсем одурманены. А цветочек вела себя очень свободно, сверкала желтыми глазами, болтала и улыбалась, похоже, сама для себя, не забывая менять верхнюю ногу на нижнюю. При этом внизу она совсем заголялась, убивая последние искры разума у Сла̀ва. Вот он и решил забрать ее домой, на чистые простыни и полотенца. Петровна̀ подхрапывала на кухне, Азалѝя прямо ногтями ковыряла кровяную колбасу и эротично облизывала. И тут за стол присел кто-то, налил себе водки не в рюмку, а в стакан, и двумя глотками опорожнил, при этом беззубо улыбаясь. Этим кем-то была еще лет так десять назад бабушка – из тех, кто сзади пионерка, а только спереди пенсионерка, явно подружайка Петровны̀. Но все оказалось гораздо сложнее и трагичнее. В проем кают-компании протиснулся большой товарищ Сла̀ва, он был с голым торсом, растирался полотенцем и был явно в хорошем тонусе самца-победителя. Присев напротив субтильной бабушки, он взял своей большой рукой бутылку, и утробно гудя себе под нос, налил. Подняв рюмку, доброжелательно поинтересовался:

– Женщина, а вы кто? – темно было не только в прихожей, в комнате свиданий окна тоже были в светомаскировке. Бабушка укоризненно заметила, что совсем и не навязывалась ему, а то как получать удовольствие, то он о-го-го, а как налить, так он не о-го-го. Его большой товарищ, поняв, что за тело с ним было в реальности, побледнел и затих, как перед инфарктом. Потом покраснел, и было реальное ощущение, что он выбьет той последние неровные зубы. Но этого не случилось, за бабушкой приехали. Еще и Азалѝя плесканула по теме, какие разные предпочтения у мужчин. Товарищ что-то бубнил, вроде как бредил, мелко хихикал, пару раз глотнул прямо из горла и впал в медитацию. При этом он продолжал шевелить губами и почесываться, как бы отгоняя насекомых. Водка била, била и добила.

Очнувшись ночью, Сла̀в нащупал рядом ляжки Азалѝи, а уже к обеду та переехала, притащив кота без имени и ящик с консервами. А третьего дня ушла, не найдя в этом доме любви.

***

Коммунизм наступил как-то сразу, энергию начали добывать не из-под земли, а из-под неба. Она была совсем дармовая, и все сразу обнулили. И жизнь, которая всегда была борьбой за пропитание, стала жизнью в сытой радости и удовольствиях. Но бесплатным ничего не было, все продавалось и покупалось. И деньги тоже были, но не у всех в равных количествах. И скоро случился гигантский прорыв в науках, практиках, во всем. То, о чем так долго спорили и мечтали, – свершилось. Был создан искусственный разум. Он был очень разумным и, к тому же, правильным и твердым. Он был призван управлять. Выборы прошли при полной явке и всеобщей поддержке. Общество становилось самым демократичным в истории. В помощь искусственному разуму и народ правит. У того разума не было имени, но он присутствовал всегда и во всем был участником. Он никогда не уставал, не ошибался, был точным в формулировках и крайне обходительным в общении. Искусственный разум выдвинул сенсационную гипотезу, которую потом доказал окончательно и безапелляционно – что Бога нет и не было. Что нет ни покаяния, ни Страшного Суда, ни воскрешения. Тут же в Конституции вымарали слово Бог, а где не смогли вымарать, там переписали с маленькой буквы. Христа отменили законодательно, в правовом порядке и аргументировано. Депутаты от народа проголосовали единогласно. Крестное знамение и многое другое стало преступлением. Те, кто остался с Христом и вовремя не спрятался, были объявлены врагами общества, и под улюлюканье толпы заклеймены средствами массовой информации, были отправлены неизвестно куда и, конечно, без права переписки и перезвона. Церковную утварь стащили на помойки, а церковники пошли чиновниками в услужение к новой народной власти. Кресты посрывали, разрушили звонницы. Храмы же закрасили в черный-черный цвет, и звались они теперь Абассами (каменными чудовищами). Но, как известно, человеческие пороки и злонамеренности в один день не исчезают, и борьба с ними к сегодняшнему дню была в активной фазе. Люди жаловались, это была их главная гражданская обязанность, а если кто пропускал и не был активен в этом деле, а значит, не разделял мнения народа, наказывался материально. А особо злостные нарушители тоже выселялись туда, не знаю куда. Миллионы этих жалоб текли прямо в искусственный разум управления и помогали тому справедливо и беспристрастно выполнять его трудную, но почетную работу.

Дел у Сла̀ва, как обычно, не было. Он вышел на улицу; как всегда, стоял туман, настроение на свежем воздухе, как обычно, улучшилось, и он пошел выполнять свой гражданский долг. Это было рядом. Сначала он хотел отжаловаться на Азалѝю, которая, как ему казалось, уходя, прихватила его фарфоровую чайную пару, но передумал. Был другой вариант: вчера в общественном транспорте какой-то пьяный тип плюнул на него, а потом гадко хихикал и загибал пальцы в разные фигуры. Надо было пожаловаться на общественный транспорт. В бюро жалоб размером со средний стадион одновременно работало сто диктофонов, и каждый пришедший излагал свои претензии. Граждане были активны и ответственны. Все желали гармонии, очередности и порядка во всем. Понятия комфорта и предсказуемости человеческой жизни теперь стали созвучны. Все жили на пособия, но могли, по желанию, и работать. Вообще, правитель создал и внедрил целые системы и подходы, как можно было деньги заиметь. Даже то, что нельзя было ни отдать, ни подарить, теперь продавалось, и такого товара было много. Схема была проста и гениальна. А Сла̀в жил на общепроходное пособие, бизнеса не имел, не работал, особо не шиковал, но и не нуждался. Отжаловался быстро, но как-то сегодня пресно, без изюминки. Кому же знать, что прежде, чем тот плюнул, Сла̀в сам ему на ногу нарочно наступил, побольнее. Что касается Азалѝи, он, верно, сам пьяный и подарил ту чайную пару, о чем, конечно, сейчас жалел. А если Бога нет, то кому нужны эти маленькие тайны? Важно выполнять требования общества и жаловаться ежедневно. Ночной сон не выходил из головы, в ушах стояло карканье и хрюканье, назойливо захотелось водки.

***

У нынешнего правителя не было ни любимчиков, ни фаворитов, ни, конечно, наложниц. Потому все структуры исполнительной власти были выстроены так, что он в любой момент мог, заглянув им в карманы и в закрома, все пересчитать до последней мелочи. По той же причине государственная служба стала не очень престижной, в поклонах и лести новый правитель не нуждался. Мундиры, звания и звучные названия должностей упростили. Разве что спецслужбы остались без такого сильного пригляда, будучи гвардией выявления и наказания врагов и им сочувствующих. В своей главной части доктрины правления искусственный разум был категоричен в том, что передаст свои полномочия человеку, который родится в сегодняшнем обществе, и этот день передачи станет величайшим событием всех живущих. Вот такой он – комфорт проживания.

Сла̀в сидел на скамейке в ожидании пригласившего его на встречу человека. Прямо за спиной притаился обезглавленный черный Абасс. Люди вокруг двигались, подгоняемые осенней прохладой. Откуда-то сбоку подошел волк – здоровенный, с рыжими запалами на боках. Он сел напротив, глаза у него были желтые, как у Азалѝи, волчьи, а ухмылка какая-то холуйская. Сла̀в сходил к одному из мини-маркетов, что располагались через каждые пятьдесят метров, и в которых продавалось все. Он купил кусок сырого мяса, там думали, верно, он сам его съест, и приложили салфеточку, чтобы утереться. Он вернулся на скамейку, волк так и сидел, не то в ожидании, не то в отупении. Сла̀в протянул ему мясо, тот, опять же, по-холуйски ухмыльнувшись, отказался. Он бросил мясо на землю, волк с минуту еще принюхивался, потом, взяв кусок в огромную пасть, затрусил за угол. Всем было известно, что волков одомашнили. Правитель творил чудеса: из самого лютого врага он сделал не только животное укрощенное, но даже просто в человека влюбленное. Их было много, и размеры их поражали. Правитель создал ген человеколюбия и опробовал его на лютом волке. А как получилось, каждый и сам мог видеть. Вчерашние звери не знали, как угодить и услужить человеку. Эволюция уверенно и быстро двигалась к всеобщему господству людей и благоденствию. Об этом все писали, снимали кино и ставили спектакли.

Пригласивший явился с опозданием. Возраста он был старше среднего, неулыбчив, и как-то не по-человечески конкретен. Сла̀ву предлагали работу – перегнать машину известной марки на юг. Ничего нового в такой работе для него не было, он давно промышлял этим ремеслом и слыл за профи. Смутил груз в машине – как человек его описывал, это был ящик в тридцать килограмм. В перегоны ходили, как правило, без груза, это было одно из условий. А так ты из перегонщика превращался в перевозчика, что было не одно и то же. Но машина была хорошая, ответственности за этот ящик не требовали, оплату за этот ящик предложили хорошую. Сла̀в согласился. Днями машину подгонят по адресу, а откуда тот был известен, Сла̀в не понял.

***

На улице стало еще прохладнее, надо было куда-то прятаться на сегодня. В голову назойливо залипала рюмка водки с холодным языком на закуску. Нужны были собутыльники для собутыливания. Опять приперся волк, волоча тот же кусок мяса, положил его у ног Сла̀ва, подобострастно ухмыльнулся и уселся на собственный хвост. Волки давно сожрали всех собак и нощно охотились за кошками. Обитали они преимущественно в районах, прилегающих к Абассам. Волк остался сидеть у куска мяса, а Сла̀в пошел в ближайшее кафе, устроился в удобном кресле и заказал-таки, о чем мечтал. Водка была везде, всегда и одной марки, и называлась «Прелюдия». Очень она была вкусна, и одной рюмки, конечно, не хватило. По звонку примчался добрый приятель Вовчѝк, он был лыс, хитер, говорлив, дерзок и охоч до всяких утех и приключений. Теперь мало кто работал, а он работал – в цирке глотал огонь и шпаги: нравилось ему восхищать народ. При своей деятельной натуре он не мог усидеть на месте и просто так вкушать блага идеального правления. Всегда стремился быть в женском обществе, и, надо сказать, его там ценили. Постепенно подогреваясь водочкой, приятели оформляли свое дальнейшее времяпровождение, и, конечно же, в красивом обществе. Таких мест и вариантов было множество, как и распивочных и трапезных. Он рассказал про мясо, которое волк со скотской покорностью проигнорировал, а Вовчѝк откуда-то знал, что волки такие куски таскали и складывали в одну кучу. Странно, но то мясо не тухло и не сохло, и, как в магазинах, было всегда свежее. Сла̀в глянул себе в тарелку: кусок рульки в пряной заливке, наполовину съеденный, был просто очарователен, а глубже думать не хотелось.

С пьянством теперь все было устроено по высшему разряду: на всех углах стояли кабинки, зашел туда, нажал кнопку – и сразу трезвый. На шкале набрал, на сколько в завязке, и точно раньше не упробуешь. Но трезветь народ не рвался. К вечеру все поголовно набирались, но у кабинок трезвости очередей не было. А им стало совсем хорошо, и уже хотелось куда-нибудь в жаркие объятия. Друг Вовчѝк пообещал забрать кота, а Сла̀в-то знал, что тот мигом скормит его волкам, да и хрен с ним. Поехали продолжать в клуб, тот вроде как был ночной, но никогда не закрывался. Народу было много, кругом танцевали голые в прозрачных трусиках женщины, разогревали что надо. В приват-кабинах было продолжение, недорого, но смачно и по полной программе. А потом опять водка и мясные копчености, и опять прет, и опять железная потенция. Вовчѝк подплясывал у бедер исполнительницы ритуально-эротического танца, тыкаясь ей в сиськи лысой головой. Она была, пожалуй, самой крупной тут барышней, а Вовчѝк, любитель приключений, в силу своего небольшого роста любил все крупное. Она явно ему симпатизировала и была за продолжение банкета. А Сла̀в, будучи уже в приличном подпитии, поехал домой; в дорожку надо было собираться, а перед тем хотелось выспаться. Кота он твердо решил не отдавать, пусть живет пока.

***

Иерусалимский еврей – сапожник Агасфер, он же «вечный жид» – скитался по свету в поисках человека, несущего Крест на свою собственную казнь. Бродяжничая по свету, он попал в лапы Сатаны и был искушен тем, что второе пришествие неизвестно, когда случится, а если он присягнет, то не будет ходить больной и оборванный по всему свету и побираться. Агасфер тогда еще не понимал меру своего греха и пошел в услужение, будучи в полной уверенности, что во втором пришествии он будет Христом проклят и все равно окажется в аду, во власти Сатаны. Теперь он, служа 2000 лет зверю, все же оставался человеком. В том была великая сила Христа, который повелел ждать его возвращения. К чему бы Агасфера Сатана ни принуждал, изменить его сущность он не мог. Агасфер ждал того дня и, однажды оттолкнув, теперь надеялся на милость, о которой он и стал думать в последнее время, за свою жизнь узрев много прощенных, ибо пути Господни неведомы, а милость его не знает границ. Достигая каждый раз возраста ста лет, он вновь оборачивался в тот возраст, что у него был тем апрельским днем, когда он увидел рядом с собой окровавленное пытками и терновыми иглами лицо Иисуса из Назарета. Сатана присматривал за Агасфером, который ходил по миру и оставлял после себя хулителей Христа и безверных. С подачи Сатаны он создавал церкви, секты, магов и пророков и на тех путях достиг известных свершений.

Когда прошло восемнадцать столетий, ровно в полночь на мосту через реку Дебет ему явился сам Астарот, великий герцог, хранитель сокровищ ада, и передал приказ завести двух сыновей от двух замужних женщин, с разницей в год. А расстояние между житием их должно быть кратно двенадцати и десяти. И обернулся Агасфер волхователем, и пришла к нему в Черную крепость замужняя женщина, верующая в колдовство и магию, и родится у нее мальчик, которого нарекут именем Убивающего змея. А через год в городе семисот пещер, покинутом людьми, Агасфер пророчествовал, пришла к нему замужняя женщина за утешением, хотелось ей пророчеств и гадания, и родит она мальчика, которого назовут именем Обручника. И пойдет старший поучать, а младший вождевать. Один станет смущать, а второй – выправлять. Оба по своему разумению будут изгонять Христа. И придет время, когда появится 58 статья, превращающая людей в нечто, ибо сын должен будет предать отца, а брат убить брата. Но и в тех поколениях народ будет рожать героев войны и труда, и, навсегда запуганный реками крови, будет цепляться за подачки, угождать и продаваться князьям, обслуживать их и раболепствовать. А князья же будут мертво цепляться за власть, выйдут в цифру, а цифра эта будет 666. Они призовут править искусственный разум, то есть сущность дьявольской природы, и наступит коммунизм, в котором и будет виться гнездо для шлюхи, в котором та высидит яйцо, оплодотворенное Сатаной. И явится Антихрист, и, объявив себя Истиной, двинется к Храмовой горе, где сотворит себе престол.

А тут привыкали жить без нужды, болезней было мало, зато много юмора и хороших новостей по телевизору, и страх кончины как-то затенился благами сытости и удовольствия. Хорошо же, когда кормят свежим мясом, а что это мясо свиней сатанинского стада, никто не озвучивает. Но даже такая власть не могла отменить осень, и косяки перелетных птиц, пролетая над местами нескончаемых туманов и не видя земли, тревожно кричали. Они были по-настоящему свободны.

***

В ту ночь сны были основательными и какими-то заумными. В начале он искал среди шипов и колючек какой-то для себя подарок, но этот подарок, неизвестно от кого, он так и не нашел. Потом оказался на каком-то диком берегу, который осыпался, утаскивая его. Песок забивал рот и нос. Сла̀в начал отплевываться и проснулся. Кот лежал в углу, надо было ему имя придумать. Была бы кошка, назвал бы Азалѝей. Включил телевизор, там юморили двое мужиков с накрашенными губами и в нижнем женском белье, создавали приятное настроение с утра. Он, с неприязнью помочив лицо, и присев на горшок, пробил карту маршрута. Раньше он бывал там, расстояние придется пройти в 666 километров, с 18 мостами, у которых всегда встречали сервисом, какого пожелаешь. Была ли дорога дальше этих 666 километров, он не знал, как, наверное, и никто другой. Машину пригнали ночью, она стояла, блестя красными боками. Выйдя на улицу, он первым делом зашел в магазин и за стойкой съел бифштекс и запил водой. На улице, вроде как, потеплело, привычный туман создавал настроение. Сла̀в зашел в ближайшую антиалкогольную будку, набрал 20 часов и тем самым лишил себя на это время возможности употреблять. Он старался в подпитии за руль не садиться, давным-давно с ним по пьяни за рулем случилось кое-что. Эта машина была что надо. Электрический двигатель был с огромным ресурсом и заработал мощно и ровно от легкого касания сенсора. На тротуаре стоял волк, и, задрав рыло, приглядывался к окнам его квартиры. «К кошаку, похоже, принюхивается», – подумал Сла̀в и мягко тронул с места. Услуги перегонщиков были хорошо оплачиваемы, но не очень популярны. Было, что кто-то не проходил этот маршрут и пропадал вместе с машиной. Их никогда не находили, да, наверное, и не искали. Сла̀в на том маршруте побывал уже трижды, и всегда без проблем и потерь. Он не знал, что пропадали только те, кто был с грузом, как и он сейчас. До первого сервисного пункта добирался долго, машин было много, а туман что-то совсем к земле прижался. В этой точке путешествия туман как-то поредел, и за громадным зданием сервиса и развлечений дорога черной линией загибалась к горизонту. На выезде никаких заградительных или иных режимных мер не проводилось, и, почти не снижая скорости, он промчался мимо громадной стоянки, забитой машинами, и выскочил за пределы своей среды обитания, своего комфорта и привычек. Кроме шороха колес, ни один звук не проникал в пределы салона. Пейзаж был без привычного уже тумана, осенний, воздух прозрачный, где-то далеко слева горы проглядывали чуть синими рельефами. Волки были кругом, но непонятно, кто и как их подкармливал, ибо все живое в округе они уже сожрали. Они были здоровенными и приветливыми настолько, что понять, где их место в пищевой цепи, было невозможно.