СТАЛИН ЖИВ! Пятьдесят третий… и дальше

В этот момент Сталин задышал громко и часто. Это случилось так неожиданно и непритворно, что Мясников не на шутку перепугался. Он ведь не знал, что данное угнетение дыхания является следствием не кровоизлияния в мозг, а исключительно простуды. Пару дней назад Хозяин после бани «перебрал» свежего воздуха, традиционно почивая на открытой веранде в своей «боевой» дохе.

Но не зря говорится: всё, что ни делается – к лучшему! И это «всё», или часть его, было не только неожиданно, но и кстати: Сталин невольно иллюстрировал слова профессора о «безнадёжности» своего положения.

– Вот!

Быстро просчитав ситуацию, Мясников, едва ли не радостно, указал пальцем на «правильно умирающего» Хозяина. Так, словно предъявлял доказательство своей правоты. Довод оказался убойным – и Берия опять пришёл в возбуждение, и опять в радостное: приближалось время «ч».

И прежде далёкое от трагического, его «мироощущение» уже начало переходить в ликование.

– Убедительно! – амнистировал он профессора, как минимум, до конца траурных мероприятий. Хотя, скорее всего, этот минимум оказался бы заодно и максимумом. Для того чтобы думать иначе, нужно было совершенно не знать Лаврентия Палыча. Те, кто его «не знал таким», то есть, «знал с неправильной стороны», давно уже «не значились в списках». По причине более тесного знакомства.

Не снимая с лица восторга – не снимался уже – Берия обернулся к Маленкову:

– Видел, Фома неверующий?

Тот шутливо поднял руки вверх.

– И вообще…

Дорабатывая роль, Мясников решил, что настало время «подать десерт».

– Самая впечатляющая картина впереди, непосредственно перед финалом, буквально за несколько минут до него. Так что, Вы сможете налюбоваться ещё и угнетением дыхания, и почерневшими кожными покровами, и всеми иными «прелестями» «ухода». Момент будет растянут по времени, и даже те, кто опоздает к началу, ничего не потеряют: увидят «в повторе».

Берия был настолько обнадёжен профессором и настолько впечатлён картиной «заката», что уже не мог не выйти с ответным словом.

– Я доволен Вашим усердием, профессор.

Он протянул одну руку Мясникову для пожатия, а другой снисходительно «обработал» профессора по плечу.

– Можете не сомневаться в том, что я этого Вам не забуду.

Если профессор до этого ещё сомневался «на свой счёт», то после этого перестал. Но обижаться ему было не на что. Всё было честно: мавр сделал своё дело, а заказчик принял на себя обязанности по обеспечению его ухода. И не упрекнёшь ведь заказчика в чересчур вольном толковании «инструкции»: даже первоисточник не расшифровывает глагол «уходить». Профессору осталось лишь судорожно дёрнуть кадыком, и надеяться на то, что и у Нострадамуса сбывались далеко не все прогнозы. Правда, в данном случае дело осложнялось тем, что прогнозист и исполнитель выступали в одном лице.

– А сейчас оставьте нас.

Берия глазами показал Мясникову на дверь – и профессор не заставил Лаврентия Палыча делать это дважды.

– Садись, Егор!

Берия энергично подтянул к себе венский стул, и звучно шлёпнул мясистой ладонью по сиденью. Маленков грузно опустил раздобревший зад на твёрдое лакированное дерево.

– Итак, как говорят военные: время «ч»!

Сейчас в Берии ликовал не только голос, но и каждый атом его существа. Да и как иначе: «этот день мы приближали, как могли!».

– Люди уже готовы: вчера к полуночи завезли последних. Кворум для Пленума имеется!

Да, Берия не только от избытка эмоций кричал: «Хрусталёв: машину!» Получив заверения врачей в безнадёжности положения Сталина, он тут же начал сбор членов и кандидатов в члены ЦК для проведения внеочередного Пленума. Благодаря своим организаторским талантам, а таковые он проявлял не только в «подвальных» этажах Лубянки, Лаврентий Палыч сумел в считанные часы организовать и оповещение, и доставку в Москву нужных ему людей. В средствах он не стеснялся – средства-то государственные – потому и подключил военно-транспортную авиацию. Уже к двадцати трём часам вечера четвёртого марта кворум для признания легитимности Пленума был обеспечен.

– Сейчас берём «ксиву» с заключением врачей о том, что этот подонок…

Берия едва не плюнул на хрипящего Сталина, но в последний момент ограничился взглядом «аналогичного наполнения».

– … издыхает… все профессора его подписывают, ставят штемпель Лечсанупра – и ты мухой летишь в Кремль. С собой берёшь Никиту, и вы вдвоём начинаете!

– Без тебя?! – треснул не только стулом, но и голосом Маленков.

Берия «вынырнул» из-за стёкол пенсне, и «оценил» «мужество» соратника надлежащим образом: не поскупился на усмешку.

– Что ты трясёшься, как овечий хвост? Надо же кому-то дождаться финала этой сволочи?! Ну, чтобы… гарантированно: от этого чёрта всего можно ожидать! Чтобы, как в песне: «мы сами, родимый, закрыли орлиные очи твои». Чтобы он уже не смог их открыть! Ход событий надо держать под контролем, а кому доверишь, если нас в деле всего трое: ты, я да Никита?! Булганин и Игнатьев – не в счёт: «подай-принеси»! Хрусталёв – парень хороший, и как тот юный пионер, «всегда готов!», хоть с револьвером, хоть с цианидом! Но – холоп. Солдафон и холоп. Ну, убедил?

Если Берия в чём и убедил Маленкова, то лишь в соответствии данным им характеристик действительности. Что же до вопроса «оставления на царстве», да ещё с перспективой «ударения в штыки», Георгий Максимилианович сделал всё возможное для того, чтобы не понять, как можно убедительней.

– Да вы только начните! – «рванул из колоды последний козырь» Берия. – А я, как управлюсь, так сразу же и подъеду! Понял?

Маленков ушёл глазами, но на этот раз не понять он не смог. Потому что уже его не понял бы Берия. А непонимание Берии в такой ситуации было чревато для «источника непонимания». Начинать первым Маленков не хотел, потому что боялся. Боялся ответственности, которая вполне могла перейти в призвание к ответу. Но ещё больше он боялся оставаться здесь. Ведь там были свои – на «чужих» Берия не стал тратиться, пусть и не из своего кармана. А здесь – «волк» на «волке». Чуть зазеваешься – и ты уже звено в пищевой цепочке. «Нормальные отношения между товарищами по партии», но лишь в том случае, если ты – хищник.

Был и ещё один момент в пользу «убывания»: толстая записная книжка в нагрудном кармане френча Берии. При одном только взгляде на перечень дел, которые нужно было свершить за сегодня-максимум завтра, Георгию Максимилиановичу становилось плохо. А ведь Лаврентий писал для работы, а не для истории! Он намеревался сделать это! Недаром же одним из любимых его выражений – после нецензурных – было: «глаза боятся, а руки делают!» И говорил он это не только на Лубянке, где «ниже уровня пола» руки его, много чего делали, и много, с кем.

– Я готов, – оценив «плюсы» и «минусы», выбрал наиболее щадящую капитуляцию Маленков.

– Молодец, Георгий! – одобрил его Берия основательным шлепком по жирному плечу. В следующее мгновение он уже переключился на медиков: у этого человека всегда находилось дело, если не для себя, то для кого-нибудь. Уточнение – только по линии исполнения: выгодополучателем во всех, без исключения случаях, являлся исключительно Лаврентий Палыч.

– Профессор: на минутку!

Осторожно, как фарфоровую вазу, неся достоинство врача и человека, Мясников подошёл к Берии.

– Давайте сюда всю команду!

Профессор «не соответствовал» – и Берия, не привыкший к тому, чтобы его приказы больше, чем на секунду, задерживались непониманием, не говоря уже об исполнении, раздражённо уточнил:

– Лукомского и Тареева!

Когда профессор, хоть и не мухой, но и без прежней степенности, исчез за дверями, Берия повернулся к Маленкову.

– А теперь я созвонюсь с командиром полка внутренних войск, расквартированного в Лефортовских казармах!

– ??? – дрогнул всем, что только могло в нём дрожать, Маленков. А как иначе: исторический момент! Да, ладно, исторический: личный! Потому, что обратной дороги нет. Только вперёд: либо к трону, либо на эшафот!

– Пусть уже подтягиваются к Кремлю! – в очередной раз «приговорил» друга Берия. – И надо срочно вводить в город дивизию корпуса внутренних войск имени меня, любимого…

Лаврентий Палыч усмехнулся. При всех неисчислимых «минусах», этот человек имел несколько, вполне «исчислимых», «плюсов». Как ни удивительно для непосвященного, но это был культурный, образованный человек с острым, аналитического склада, ироническим умом: редкость для любого времени. Надо отдать ему должное: он обладал талантами не только по части «стирания в лагерную пыль». Интересы Лаврентия Палыча не ограничивались одними лишь «заплечными делами». Например, он был сведущ в архитектуре. В Москве даже было построено несколько зданий по его проектам. И это были действительно его проекты, а не составленные «невольниками от архитектуры», которые он лишь милостиво удостоил персонального автографа.

Он любил классическую музыку и хорошую книгу – не в пример мужиковатому Хрущёву, который тоже кое-что любил, но это «кое-что» ограничивалось салом и гопаком. Берия покровительствовал, и нередко «без задних мыслей», деятелям искусства. А, если кого из представительниц «слабого пола» он и осчастливливал своим вниманием, то после «акта осчастливливания» объект внимания мог заявить претензии лишь на однократность акта. Словом, это был человек яркий и незаурядный, по сумме талантов, как служебного, так и внеслужебного толка, явно превосходящий всех остальных соратников Хозяина…

Информация о дивизии вынудила Маленкова ещё раз мужественно задрожать. Но он уже мог не опасаться за своё реноме: Берия ушёл. Пусть даже пока только в себя. Вошёл в образ – по типу того, кто «стоял он, дум высоких полн, и вдаль глядел». Берия тоже глядел. В близкую даль: в пределах двух-трёх дней, когда всё должно было случиться. И не в формате стихийного бедствия, а в точном соответствии с планом. С его планом.

– … Хорошо ещё, что удалось своевременно передислоцировать дивизию в ближнее Подмосковье.

Маленков дёрнул щекой: Берия даже в себе не мог находиться достаточно долго для того, чтобы дать визави шанс прийти в себя от предшествующего «явления Лаврентия Палыча». Но Берии было не до переживаний, тем более, не своих, а Маленкова: «шампанское откупорено» и «труба зовёт». Со всеми вытекающими последствиями в обоих случаях. Пришлось Георгию Максимилиановичу включиться.

– Как удалось?

Губы Берии растянулись в неподражаемо-ядовитой ухмылке.

– Этому извергу наплели, что происходит… хм… плановая ротация войск. Теперь она – в нескольких часах хода от Кремля…

Глава восьмая

Ведомые Мясниковым, Лукомский и Тареев вошли в залу. Берия глазами показал Мясникову на стул.

– Садитесь, профессор, и пишите.

В следующий момент на столе перед доктором оказались чистый лист бумаги и «вечное перо», как иронически называл Берия автоматическую поршневую ручку, подаренную ему Микояном, не так давно побывавшим с визитом в Вашингтоне.

– Что писать? – почему-то откашлялся Мясников, так, словно ему предстояло держать не письменную, а устную речь.

Берия на мгновение задумался.

– Ну, пишите, что с такого-то по такое время мы – укажите регалии всех троих – наблюдали больного такого-то, который по информации таких-то лиц был обнаружен там-то и тогда-то в таком-то состоянии. Обследованием больного установлено, что…

Берия развёл руками, и почти благожелательно улыбнулся.

– …Ну, и далее опишите всё, что установлено, а также то, какие меры лечения принимались. Да, особенно отметьте то обстоятельство, что вы все, единогласно, пришли к заключению о причине заболевания больного: кровоизлияние в мозг… ну, и всё такое прочее из вашего ассортимента. Не забудьте указать, что лечение производилось… как это вы, там, говорите?

– Симптоматическое? – спросил-подсказал Мясников.

– Вот-вот: симптоматическое! – удовлетворился и подсказкой, и характером лечения Берия. – И не забудьте отметить прогрессирующий характер течения болезни и необратимый характер изменений в организме больного. И самое главное…

Берия по очереди расстрелял взглядом всех троих профессоров. Судя по матовой бледности кожных покровов их лиц, он не промахнулся.

– … Вы должны в заключение отметить то, что надежд на выздоровление этого гада… товарища Сталина… нет никаких, что он обречён, и финал… нет, это будет не вполне уважительно к этому негодяю, не заслуживающему никакого уважения! Лучше – так: и смерть его – дело ближайших двух… нет, двух нам не хватит: нескольких часов… А для самых твердолобых напишите, что агония уже началась!

Берия и Маленков, увлечённые один – дачей наставлений, другой – очередным погружением в себя, и не заметили, как Сталин проснулся. Снотворное оказалось дозированным на удивление точно. Хотя, удивляться тут было нечему: дозировал профессионал, как по части лечения, так и «совсем даже наоборот».

Увидев Берию и услышав его эпитеты в свой адрес, Сталин медленно прикрыл глаза. Так, словно получил искомое. Но перед этим, годами натренированным боковым зрением, ибо в политике нельзя смотреть только перед собой: кругом – «одни друзья», он успел заметить мелькнувшую в приоткрытых дверях фигуру Браилова.

– Ну, вы тут сочиняйте свою эпистолу…

Берия всё больше входил в роль нового «кормчего».

– … а я займусь неотложными делами. Ведь нам теперь предстоит очень много сделать для того, чтобы преодолеть творческое наследие «дорогого вождя»! Да, дядя: натворил дел! Долго нам ещё будет аукаться твоё руководство, «верный ученик» своего «учителя»!

После таких крамольных речей – хорошо ещё, если в «первого сокола» только рикошетом! – не побледнеть было невозможно. Всем – не только медикам, но и соратнику Маленкову. И все побледнели, как положено. Однако это не смутило Лаврентия Палыча, и он продолжил разворачивать тезис:

– Не зря говорится: «яблочко от яблоньки…» Два сапога – валенки! Один другого стоит! Экспериментаторы хреновы! А народу не нужны заоблачные идеи: нашему Ваньке – лишь бы гроши, да харч хороший!

Он не удержался – и сплюнул, таки, на ковёр. В формате «метил в Сталина – и попал в Сталина». А ковёр – это, так: аллегорический посредник. Передаточное звено: от себя – Иосифу Виссарионычу. Напоследок одарив Сталина ещё одним «любящим» взглядом, Берия решительно поднялся со стула, и столь же решительным шагом направился к двери. На середине пути, ещё ступая по мягкому ворсу персидского ковра, он неожиданно остановился, и хлопнул себя ладонью по лбу.

– Чёрт, я же забыл попрощаться с «великим вождём»! А то вернусь, а он уже окочурился! Всю жизнь ведь буду корить себя за то, что пропустил лучший момент в своей биографии!

Он энергично подошёл к ложу и наклонился над Хозяином.

– Ну, прощай, сволочь! Целовать в лоб я тебя не стану – скажи спасибо, что не плюю тебе в рожу, как ты того заслуживаешь! А так руки… то есть, губы чешутся! Прощай, хренов «учитель»!

– Погоди прощаться, Лаврентий…

Сталин открыл глаза. Успев даже помертветь лицом, Берия резко отшатнулся назад. Уже «в пути» мертвенная бледность его лица сменилась маской непритворного ужаса: такого оборота он явно не ожидал. Он мог, скорее, поверить в воскрешение Сталина, чем в то, что его, заслуженного и даже народного мастера интриги сделают послушным участником спектакля по чуждому сценарию! И он в точности исполнит отведённую ему роль!

– Охрана! – позвал Иосиф Виссарионович. Семён Ильич тут же вынырнул из-за дверного косяка. Следом за ним в зал ещё более живописно ворвался Лозгачёв. В руках у обоих были пистолеты.

– Вот теперь попрощаемся, Лаврентий.

Сталин повернул голову в сторону Браилова.

– Поцелуйте его в лоб – от моего имени. Я с удовольствием сделал бы это сам, но силы ещё не те…

Мгновенно сориентировавшись в обстановке, Берия метнулся в угол залы, где он оставил свой портфель. Он успел одной рукой схватить портфель, другой дернуть защёлку замка, и даже повернуться лицом «ко всей честной компании».

Только напрасно он это сделал: и дёргался, и поворачивадся лицом. Он лишил себя последнего шанса, пусть и чисто теоретического. А ведь мог пойти навстречу товарищам – с поднятыми руками. Но этого не случилось, почему и случилось другое: в следующее мгновение он уже падал назад, отброшенный кинетической энергией «последнего поцелуя», угодившего ему точно между глаз. Браилов не зря считался одним из лучших стрелков не только в НКВД, но и в Главном управлении имперской безопасности «третьего рейха».

– Не стрелять!

Это Семён Ильич кричал уже Лозгачёву, направившему ствол на Маленкова с явным намерением повторить достижение товарища. Лишил того очевидного удовольствия, а ведь сам его получил.

– Этого взять живым!

Как ни дулся Лозгачёв, но он не мог не признать, что у Браилова имелись основания воздержаться от «досрочных проводов» Маленкова. Без руководящего и организующего начала, каким был Берия, ни Маленков, ни Хрущёв, ни кто-либо другой из их шайки не представлял уже ни малейшей опасности.

Георгию Максимилиановичу всё же повезло: он успел впасть в состояние прострации до начала работы с ним. По этой причине он сумел пропустить самые травмирующие его начальственную психику эпизоды. То есть, он не помнил, как Лозгачёв вязал ему руки обыкновенной бельевой верёвкой. Не помнил он и то, как его, уже «упакованного», определили на стул, и прислонили к стене. И, по его счастью – именно к стене, а не к стенке. То есть, не в том, «переносно-прямом» смысле, а всего лишь, чтобы он не упал под ноги.

Едва начались «упаковочные работы», в залу ворвался Хрусталёв: вероятно, услышал звук выстрела. При себе он имел пистолет и намерение совершить подвиг «готовности к подвигу» перед лицом самих Лаврентия Палыча. Он ведь не знал, что «лицо» уже лежало лицом вниз, и полностью соответствовало научному определению натюрморта: «мёртвая природа».

Поэтому вместо благосклонного взгляда от Берии он получил рукояткой браунинга по голове от Браилова, вследствие чего упал на пол, и перестал существовать как «вооружённая единица». «Довод» Семёна Ильича оказался весомее. И не только в переносном смысле.

– Спасибо, товарищи!

Браилов прочувствованно улыбнулся Мясникову.

– Вы пока ничего не предпринимайте в отношении товарища Сталина…

– А я никому и не позволю, – едва слышно перебил его Хозяин, и вдруг чихнул.

– Ну, будем жить! – расплылся в улыбке Браилов. – Налицо обычная простуда. Так что принять таблетку аспирина Вам не повредит.

– Ну, с этим я согласен, – дрогнул щекой «под улыбку» Хозяин. – — А с остальным…

Он откинул голову назад: она ещё была слишком тяжёлой для того, чтобы он мог держать её на весу.

– … повременим до Вашего возвращения.

– Слушаюсь, товарищ Сталин! – слегка подобрался Браилов: тянуться во фрунт перед лежащим – это как-то неэстетично. Да и не по Уставу. – Разрешите приступить к следующей фазе операции?

– А именно?

– «Никто не забыт – и ничто не забыто!» – усмехнулся Браилов. – Арест всех участников заговора и производство обыска в их квартирах. Кроме того, необходимо срочно отменить распоряжение Берии относительно частей внутренних войск, а их командиров обезвредить.

– !!! – оживился Хозяин.

– Нет, пока только арестовать! – торопливо поправился Браилов: он как-то сразу догадался о причине внезапного оживления Хозяина.

– Свяжитесь с Кругловым, – несколько огорчился Сталин «мягкотелостью» Семёна Ильича. – Передайте ему, что он назначен министром госбезопасности… Пусть выполняет все ваши распоряжения, как мои… Далее…

Сталин взял тайм-аут: дыхания ещё не хватало на длинные предложения. На длинные, с точки зрения «человека с улицы»: «нормативно» длинных предложений в лексиконе Сталина не значилось.

Немного отдохнув в паузе, он продолжил:

– Позвоните Жукову: он – у Василевского… Передайте ему, что он назначается Главкомом сухопутных войск… и заместителем министра… Пусть он поможет Вам людьми… И пусть подстрахует на случай… если люди Берии… проявят трагическое недопонимание…

– Слушаюсь, товарищ Сталин! – отработал головой Браилов, и вышел из залы, чтобы вернуться уже через минуту.

– Предупредил обоих, товарищ Сталин: Круглов и Жуков уже поднимают людей. Они должны перезвонить мне сюда, как только будут готовы.

Он откашлялся.

– Товарищ Сталин, я пригласил сюда Хрущёва и Игнатьева. От имени и по поручению «товарища» Берии, разумеется. Вы не возражаете против рандеву?

Сталин в усмешке покривил щекой – и переложил голову с одного бока на другой.

Заполучив одно согласие Хозяина, Семён Ильич тут же обратился за вторым, иллюстрируя запрос выразительным взглядом в сторону Маленкова.

– Вы разрешите?

Сталин молча смежил веки – и Браилов подошёл к Маленкову.

– Роль Хрущёва, Булганина и Игнатьева. Я жду, гражданин Маленков!

Семён Ильич выбрал оптимальную для данного случая форму обращения. О этого «гражданин» Георгий Максимилианович решительно пришёл в чувство: художественно задрожал, то есть. Проглоченный комок в горле также не оказался лишним для полноты картины.

– Это всё Берия, товарищ Сталин…

Он попытался умолить взглядом Хозяина, но не смог. И не потому, что тот был неумолим: Иосиф Висаарионыч почил с закрытыми глазами. Чтобы не растрачивать впустую тяжело давшийся взгляд, Георгий Максимилианович переключил его на Браилова.

– Лаврентий сказал… Виноват: Берия сказал, что Хозяин кончается… Так и сказал: «кончается»… и надо принимать срочные меры… чтобы сохранить… преемственность руководства… и не допустить хаоса… всяких, там… разбродов и шатаний… А Хрущёв…

Маленков проглотил очередной комок – чтобы не задерживать следующий.

– … Ему Берия обещал пост Генерального секретаря…

– А Игнатьев?

– Его Берия использовал «втёмную»… Он говорил, что Игнатьев – гнилой… сволочь… и всё такое…

– Роль Хрусталёва?

Маленков поморщился.

– Он – человек Берии… Я не знаю…

Браилов повернулся к Лозгачёву.

– Петя, верни товарища к жизни!

Лозгачёв кивнул головой, и тут же вернул жизнь и полковника друг к другу. Для этого ему потребовалась всего лишь пара увесистых пинков под зад Хрусталёва. И чудо возвращения к жизни свершилось: полковник встал на ноги. Стаканом воды – в лицо Хрусталёву – Браилов завершил процесс оживления.

– Очухался?

Семён Ильич несколько поспешил с вопросом: оживление не тождественно возвращению мысли. Поэтому, даже после «водных процедур», Хрусталёв заговорил не сразу. А тут ещё вид «упакованного» Маленкова и зрелище отрабатывающего натюрмортом Берии, голову которого совсем даже не нимбом обрамляло вишнёво-красное пятно.

И лишь после того, как Лозгачёв дополнил пинок оздоровляющим подзатыльником, Хрусталёв не стал дожидаться повторения вопроса.

– Это всё – он…

Тряся каплями воды, стекающей с подбородка, он покосился в сторону Берии.

– … Он заставил меня…

– Что именно?

Хрусталёв шумно проглотил застрявший в горле комок, и не по роли, а от души. «По линии комков» он даже превосходил Маленкова: был не только «лучше глотающим», но и более живописным.

– … Сказать охране, чтобы никто к Хозяину до полудня не заходил…

– А зачем он это сделал?

Глаза Браилова весьма достоверно излучали почти невинное любопытство и даже участие. Хрусталёв молчал. Пришлось в очередной раз стимулировать его речевую активность – всё тем же, не оригинальным, но действенным способом.

– Ну?!

– Берия сказал… что Хозяин…

– «что Хозяин…»?

Семён Ильич опять поучаствовал в освежении памяти «товарища».

Хрусталёв мужественно ушёл глазами в сторону.

– Берия сказал, что… Он сказал, что Сталин… Ну, в общем, что он… должен быть один…

– Ты знал, что в бутылке?

Вопросы были слишком «приземлённые», слишком детальные, для протокола, и этого Хрусталёв вынести не мог. Он-то рассчитывал на обмен мнениями и где-то даже политическую дискуссию. Отсюда и такая реакция: головотрясение, мелкое и частое. Как в истерическом припадке.

– Но бутылку тебе дал он, Берия?

Если до этого полковник тряс головой в горизонтальном направлении – в формате отрицания – то теперь пришлось «сотрястись» вертикально. Он не был Сократом, но не понимать выгоды, а также очевидных истин, он не мог.

– Но ты ведь не мог не догадываться, что это означает?

Браилов неожиданно развил тему «не мог» «не в том направлении» – и движения головой прекратились. Как горизонтальные, так и вертикальные. Хрусталёв оцепенел. Но Браилов не собирался ждать, пока тот самостоятельно выйдет из этого состояния, и помог ему. Традиционным способом. И ведь помогло: Хрусталёв снова двинул головой. Один раз. Вертикально.

Браилов удовлетворённо разогнулся. Заметив Рыбина, напряжённо замершего в дверях, он кивнул ему головой на Хрусталёва.

– Свяжи его и запри в его же комнате. Об ответственности за сохранность «вверенного имущества» предупреждать, думаю, не стоит?