Криминальный тандем. Премия им. Ф. М. Достоевского

– Может быть, ты и прав, сейчас другие времена, многое меняется, и не всем часто понятно, что происходит, – было видно, что его слова убедили Погодина, который с уважением и интересом смотрел прямо ему в глаза. – Но только не надо делать героев из людей, чьи занятия сомнительны. Тем более, что вышестоящее руководство этого может не одобрить, и выгонят нас с тобой на улицу. Ты-то, ладно, молодой, работу быстро найти сможешь, а я, старик, куда пойду, в дворники, что ли? Тем более, когда в стране такое творится, республики отсоединяются, все рушится, будто карточный домик, и работы никакой. С голоду мне умирать прикажешь?

– Нет, нет, Андрей Юрьевич, что Вы, не дай Бог такого, – Александр быстро осел в своих убеждениях. – Конечно же, хочется работать и работать, никакого увольнения не надо.

– Вот, видишь, ты парень сообразительный, – Погодин перешел на отеческий тон. – Поэтому и написать надо будет просто как о человеке, который ведет правильный образ жизни. Не герой, естественно, а так, гражданин страны, который старается приумножить её благополучие, и не более. Да, расскажешь вкратце о его жизни, приведешь какие-нибудь факты из детства: мол, был пионером, комсомольцем, вот как его государство воспитало. Именно на этом акцент надо делать, что страна достигла успехов, вырастив такого сына, как Груздев, а не он сам таким стал.

– Хорошо, обставим всё таким образом, как вы и говорите, – согласился с Погодиным Александр. – Я лишь за то, чтобы статью опубликовали, а не выбросили в корзинку. Поэтому сделаю как нужно редакции, все равно, многим будет интересно узнать про наших коммерсантов, неважно, каким языком я это напишу.

– Так что там ты собираешься делать-то на Урале? – через несколько минут, когда Александр успел выпить ещё чашку с горячим напитком, и, ознакомившись с его творением, довольно крякнул Погодин. – Здесь, вроде бы, Груздев и сам все подробно расписал, будто анкета для вступления в партию. Чего тебе там понадобилось, холодища-то, знаешь, какие там сейчас? Это тебе не Москва, можно простудиться и слечь, после такой поездочки, с воспалением легких.

– Во-первых, я уже сказал, что Груздев оплатит мне командировку полностью, – Александр решил не сдаваться, чувствуя, что победа на его стороне. – Во-вторых, Груздев говорит все действительно так, как анкету пишет. Все-то у него в жизни ровно, без сучка и задоринки было, никаких зацепок нет. А вдруг он с криминалом связан, или, наоборот, партийные деньги отмывает? Мне, честно сказать, и самому его речи кажутся неубедительными, есть в них что-то фальшивое, не мешало бы все проверить на месте, иначе можно сильно вляпаться. Тогда действительно с работы в два счета выгонят.

– Ты, вот что, поосторожнее с такими выражениями, молод ещё, – постарался охладить пыл Погодин. – Можно один раз влезть в такие вещи, и все, закончилась жизнь. Либо посадят, ну, на крайний случай, в психушку упекут, комитетчики это умеют. Либо убьют, если это бандиты окажутся. А там-то, на Урале, их полно, и они спрашивать не будут. Ты вот что, Саша, поехать-то, конечно, поедешь, но давай договоримся так: каждый день мне звони, что узнал, сам никуда особенно не суйся. По крайней мере, не поставив в известность меня. Если я тебе скажу «не лезь», значит, не лезь. Вообще, сделай просто все формально: съезди к его родителям, побывай в школе, поговори с бывшими коллегами по предыдущей работе. И все, ничего более, понял?

– Понял, Андрей Юрьевич, понял, все сделаю, как вы сказали, буду звонить каждый день, причем утром и вечером, – кивнул удовлетворенный своей правотой Александр, радостный от того, что все-таки вырвал свою победу у Погодина

Уже через три часа, Александр, взбудораженный, но довольный, стоял в аэропорту, прижимая к своей груди с большим трудом добытый авиабилет на самолет. «Наконец-то, я стану настоящим журналистом. Командировка, кончено, так себе, ничего особенного, подумаешь, узнать, какого цвета подштанники носил в детстве Груздев, да какую кашу любил: манную или овсянку? Но зато это первый выезд из Москвы по работе, самостоятельное задание редакции конкретно мне, а не кому-то в общем. Пройдет немного времени, и начнутся серьезные поездки, репортажи со всего земного шара. Эх, стану настоящим зубром пера, буду работать в самых лучших газетах, выбирая, где интереснее, да и платят лучше. Конечно, деньги не самое главное, но и с протянутой рукой ходить не хочется».

***

– Танечка, привет, красавица моя, – Ирина Львовна, кажется, совсем не изменилась, тяжелая обстановка в стране будто и не коснулась её. – Как успехи, как работа? Давно тебя не видела, давай, рассказывай все по порядку.

– Ничего, тянем потихонечку, – Татьяне, сидевший за пишущей машинкой в кабинете, куда впорхнула преподавательница, такая изящная и воздушная, источающая аромат каких-то необыкновенных духов, стало неловко за свои потрескавшиеся руки, за неухоженные ногти, за свой усталый видок. – Вот, тружусь, доклад шефу печатаю. А вы как, Ирина Львовна?

– Все нормально, идет своим чередом, а как же иначе, – по её виду действительно было понятно и ясно, что она в порядке. – Работы много, порой не успеваю все охватить. Сейчас работаю и здесь, и коммерческие курсы веду, да ещё и в клубе ночном мои девочки выступают. Там очень хорошие деньги платят, грех отказываться. Кстати, не хочешь тоже подзаработать, на одну твою зарплату прожить-то, небось, трудно? Ты ведь неплохо раньше танцевала, чего забросила?

– Времени нет, Ириночка Львовна, – от нахлынувших воспоминаний о беззаботных студенческих временах, от усталости, резко навалившейся на Татьяну, она чуть не заплакала. – Кручусь, как белка в колесе, встаю чуть свет, ложусь за полночь, сил просто физических нет, какие там танцульки, что вы.

– А где ты ещё работаешь, рассказывай? – живо поинтересовалась Савина, по её словам было очевидно, что судьба Татьяны ей не безразлична.

– Устроилась в ЖЭК, дворничихой, – едва не сгорая со стыда, покраснев с ног до головы, еле пролепетала Татьяна. – Жилье нужно в Москве, а как его ещё иначе получишь? Здесь, в общаге, только койко-место дают, да временную прописку, пока в институте работаешь, о жилье и говорить не стоит. А у меня уже сейчас в паспорте штамп стоит, я почти три месяца, как москвичка. Вот года три отпашу, и комната моей будет. Это хотя бы что-то, я затем, естественно, сразу же другую работу найду, но, по крайней мере, будет свой угол, да и с пропиской проще строиться, сами знаете, как к иногородним здесь относятся.

– Бедная девочка, ты же просто героиня, – Ирина Львовна, подойдя к Татьяне, ласково погладила её по голове. – А я, когда вошла и только взглянула на тебя, то мне сразу же показалось, что у ты какой-то замученной кажешься, будто на тебе неделю пахали, как на вьючной лошади. Но я виду не подала, мало ли, может не выспалась девушка, годы молодые, любовь там и все такое. А ты, значит, трудишься, не покладая рук, как пчелка.

– Ничего не попишешь, – тяжело вздохнула Татьяна. – Сейчас вообще время тяжелое, так что я ещё хорошо устроилась. У меня дома, на родине, где родилась, люди вообще с голоду пухнут, им зарплаты по полгода не выплачивают. Я себя этим и успокаиваю, и подбадриваю, можно сказать, мне ещё повезло. Родителям немножко денешек подкидываю, им тяжело сейчас.

– Ты, конечно, меня просто шокировала твоим рассказом, – на лице Савиной было неподдельное удивление. – Ладненько, мне пора бежать. Дел уйма, не успеваю все сделать за целый день. А ты держись, не унывай, пока силы есть, надо трудиться. Про танцы все-таки не забывай, в жизни все может пригодиться. Давай-ка мы сделаем так: я по воскресеньям в ночном клубе с утра девчонок своих гоняю. Платить за аренду зала не надо, мы, вроде как, репетируем для них. Вот ты и приходи часикам к одиннадцати, будешь с ними заниматься. Глядишь, ещё одна работенка у тебя появится, если все сложиться.

– Да куда мне, Ириночка Львовна, – запротестовал было Татьяна. – И сил нет, и времени, не то, что танцами развлекаться. Мне бы с голоду ноги не протянуть, куда там прыгать да дрыгаться.

– Между прочим, за одно выступление в ночном клубе у меня девочки получают столько же, сколько ты здесь, в институте, за месяц. Вот и посчитай, если ты будешь два раза в неделю, по субботам и воскресеньям, мы каждую неделю в одни и те же дни выступаем, со мной работать, то как ты материально выиграешь. Ну, а уж по поводу усталости, это ты брось. Поменьше здесь торчи, старайся днем хотя бы полчасика покемарить, да что я тебе говорю, сама придумаешь. Но от денег нельзя отказываться, может быть, это станет твоей профессией до конца жизни. Между прочим, – Ирина Львовна перешла на шепот, лукаво улыбнувшись, – многие девочки при такой профессии очень выгодных мужчин себе находят. Которые и деньги имеют, и так, в принципе, неплохи. Ещё и в жены набиваются, чем черт не шутит.

– Ой, да мне и одеться не во что, куда там? – Татьяна все ещё пыталась отказаться, но где-то в глубине у неё стало загораться дикое желание бросить все и прямо сейчас пойти с Ириной Львовной хоть куда. – У меня один более-менее приличный костюм, а так я, в основном, в телогрейке хожу, да в валенках, словно бабка старая. Какая из меня работница варьете может получиться? Смех один, да и только.

– Все получится, если есть желание, – невозмутимо парировала Савина. – Москва не сразу строилась, вот и у тебя все постепенно сложится так, что потом многие даже завидовать станут, помяни мои слова. Так что жду в воскресенье, вот адрес клуба.

Савина написала на клочке бумажки адрес и так же легонько, как и появилась, влетела из кабинета. Татьяна же, словно зачарованная, ещё несколько минут сидела, находясь под гипнозом Савинских рассказов и предложений, забыв о своих трудностях и наболевшей в душе горечи.

Как же здорово, что она в свое время познакомилась с Ириной Львовной! И Катька, добрая душа, уговорила Татьяну в свое время пойти и записаться в кружок к Савиной. А ведь Татьяна и тогда, как и сейчас, не хотела, отказывалась долго, упиралась всеми четырьмя, будто её на плаху зазывали. Катька же уговорила её, буквально силком затащила, пытаясь отвадить от Александра. И вот ведь какая интересная штука получилась: Татьяна, желая забыть про свою навязчивую любовь к нему, попыталась отвлечься занятиями в кружке, но ведь именно из-за танцев она и познакомилась с ним близко в тот новогодний вечер.

Да-да, именно из-за этого, ведь если бы она тогда не танцевала, то и не собиралась бы потом со всем коллективом, не расслабилась, выпив вина, скорее всего не пошла бы на танцы, а, соответственно, её бы не пригласил ненаглядный Сашенька. Во как, ей эта мысль только лишь сейчас, по прошествии двух лет, в голову пришла. И хотя после того душещипательного разговора, который состоялся у них наедине, ничего серьезного не получилось, они остались просто однокурсниками, не более того, но Татьянина душа сразу успокоилась. Больше она не переживала из-за того, что обделена вниманием, вернее, его отсутствием со стороны Александра. Татьяна спокойно себе жила дальше, завершила образование, по ночам видела сны без всяких переживаний и ужасов. Нет, немножко угольков в её душе осталось от необъятного огня неразделенной любви к Александру, но их жар был настолько маленьким, что Татьяна спокойно совладала с ним.

Надо, конечно же, обязательно воспользоваться предложением Савиной, черт с ним, с недосыпанием, силы-то пока ещё найдутся. Татьяна молода, здорова, упускать шанс перспективной работы нельзя, хватит влачить нищенское существование, хочется и одеться, и поесть нормально. Что она, не человек, что ли?

***

Александр битый час сидел, потея, в душном кабинете директора школы-интерната, где в свое время обучался Груздев. Сам директор, пожилой, коренастый мужчина, на вид лет пятидесяти, хотя на самом деле ему было далеко за шестьдесят, то есть ближе к семидесяти, вышел из кабинета почти через десять минут после начала их разговора и до сих пор не возвращался, оставив Александра одного. От щемящего сердце чувства какой-то тревоги, Александр рассмотрел все грамоты, вымпелы, висевшие в ряд на стене помещения, образовывая собой разноцветный ковер, из-под которого даже не было видно цвета обоев. Раздеваться было как-то неловко – все-таки ему этого никто и не предлагал, кабинет был маленьким, куртку-то и повесить особо некуда, да и к тому же, Александр пришел буквально на несколько минут. А если раздеться, то получится так, будто он собирается провести здесь не один час.

Молодой журналист уже успел побывать дома у Груздева, побеседовав с его матерью. Отец предпринимателя умер, когда парню было десять лет, братьев и сестер вообще не было. Соседи, то ли из-за боязни, то ли из зависти, вообще отказались что-либо пояснить, поэтому ничего нового Александр для себя не узнал. «Что ж, придется разнюхать в школе», – решил он для себя, тем более что Груздев обучался в интернате, где дети проводили больше времени, чем в обыкновенной школе. И любой его один интернатский учитель может знать гораздо больше, чем все вместе взятые учителя из обычной школы. Вот если бы Станислав Иванович ходил в учебное заведение, как и большинство детей всего Советского Союза, то есть в обыкновенную школу, тогда вопросы были абсолютно другими.

– Извините, Александр, простите, не помню вашего отчества, – резко ворвавшись в свой кабинет и сев на свое место, за массивный, старинной работы дубовый стол, продолжил беседу директор.

– Ничего, ничего, Иван Прокопьевич, меня Александром Борисовичем Качалиным зовут, я Вам говорил ещё при знакомстве, Вы, наверное, просто забыли, – извиняющимся тоном, стараясь не оскорбить пожилого человека, повторил свои данные Александр. – Так Качалин, а для Вас просто Александр.

– Да, да, ты, уж извини меня, парень, я тут закрутился совсем, – по всей видимости, директор и не думал обижаться. – У нас всегда суета: то один ребенок заболел, другой домой сбежал, сейчас ещё и перебои с продуктами, а о снабжении вещами и всяким имуществом вообще говорить не хочу. Хуже, чем в войну, стало, ей богу. Я здесь с начала пятидесятых работаю, и то такого не было. У меня такое ощущение, что нашу страну капиталисты проклятые не мытьем, так катанием одолели, смотри, какая разруха нынче. Мне детям в глаза стыдно смотреть, они кашу перловую каждый день едят, да хлебом засохшим с бурдамагой вместо чая балуются. Стыд да позор, не то слово, я об этом и в страшном сне не мог себе раньше представить, хотя директором тружусь уже двадцать лет, но никогда такого не было. И вот скажи мне, ты парень молодой, тебе дальше в этой стране жить, я-то уже свое, считай, отжил, на кой ляд эта перестройка с демократией сдалась, ежели полный развал идет?

– Вот я затем и приехал к Вам издалека, с самой Москвы, Иван Прокопьевич, чтобы об этом в одной из центральных газет написать, – Александр почувствовал, что директор настроен как раз на нужную для беседы волну, и надо пользоваться ситуацией. – Хочу рассказать об одном из Ваших воспитанников, Груздеве Станиславе Ивановиче. Вы, пожалуй, больше привыкли его называть Стасом, но это не важно. Сейчас он крупный предприниматель, очень много помогает детским домам, сиротам. Можно сказать, яркий пример тому, как сирота-детдомовец достиг положения в обществе, а не спился, как это принято у нас считать о детдомовских, и всего добился своими руками и головой.

– А, Станислав, Груздев Стасик, так его здесь называли, помню, помню, конечно же, – но почему-то при этих словах, сказанных вроде бы с воодушевлением, ничего положительного ни в голосе, ни на лице директора не отразилось. – Обычный паренек был, середнячок, так сказать. Учился, как все, ничем особенным не выделялся, ни умом в точных науках, ни руками на труде, да и в спорте тоже себя не проявил. Я, честно признаться, до сих пор не пойму, почему он так высоко взлетел, видать, кто-то помог ему? Он хоть и не сирота, мать у него есть, да ей, работнице завода, трудно было его одной воспитывать, она его сюда на пятидневку привозила, но помощи ждать-то было не от кого. Друзья у него здесь были такие, что просто сорви-голова, особенно в конце учебы, в старших классах. Одного из них, Лешку Головачева, посадили ещё за несколько месяцев до окончания десятого класс. Я так и не знаю, получил ли он диплом о среднем образовании или нет.

– Ой, Иван Прокопьевич, можно здесь поподробнее, – Александр ловил себя на мысли, что «вот она, ниточка, нашлась, родимая». – Мне бы хотелось узнать о его друзьях-товарищах, а я никак их найти не могу, хотя уже четыре дня в вашем городе.

– Да я и сам толком не знаю, где они сейчас, – Иван Прокопьевич говорил правду, было видно, что он действительно мало что знает. – В последний год Стас общался с компанией таких же, как он и Головачев. Их человек шесть было, по-моему, Быков Иван, или Илья, Сорокин Федька, это точно, да ещё кто-то, точно не помню.

– Ну, а что с ними дальше, после окончания интерната стало, где сейчас они? – Александру хотелось узнать все, чтобы как можно больше собрать информации об этом периоде жизни Груздева.

– Я же говорю, что не знаю, Саш, – директор старался прекратить разговор на эту тему. – Почти все выпускники редко сюда приходят, практически единицы. А отслеживать их судьбу невозможно, слишком много их за мою карьеру здесь было. Груздев-то появлялся, но в последние лет пять-шесть, когда богатым стал.

– Вы что, серьезно? – от волнения у Александра сильно забилось в груди сердце. – Станислав Иванович сам лично сюда приезжал, и Вы видели его собственными глазами?

– Я лично видел его всего один раз, самый первый, – пояснил Иван Прокопьевич. – Груздев приехал весь такой важный, одет хорошо, на черной «Волге». На них тогда только наше партийное руководство ездило, я ещё, как только его машина вкатила в ворота, подумал, что начальство с проверкой приехало. А тут он вышел, очень веселый, мы с ним поговорили немного. Груздев сказал, что хочет помочь интернату, спрашивал, что именно нужно. Он в тот первый раз всяких детских игрушек привез, да ещё несколько ящиков конфет. А потом от него к праздникам, то есть на Новый Год, на майские праздники, к седьмому ноября, всегда эта самая машина приезжала с подарками, сам больше так и не появлялся. Ещё пару лет назад два телевизора от него привезли, пианино на его деньги купили и ремонт в спортзале сделали. Ничего не могу сказать, помощь, хоть и не назовешь огромной, но необходимая, да и приятная. Вы бы видели глаза детишек, когда они в новогоднюю ночь конфеты всякие шоколадные, которых отродясь в жизни не видели, едят, а сладости все не заканчиваются. Приятно, конечно, что хотя бы кто-то ещё о бездомных, брошенных собственными родителями детях думает, сейчас это такая редкость.

– Вот уж удивили, Иван Прокопьевич, – Александр был искренне рад, что ему повезло с директором. – Можно сказать, раскрыли одну из сторон жизни человека, о которой мало ещё кто знает, а без вашего рассказа мог и не узнать вообще.

– Хорошо, так хорошо, – философски заметил директор. – Если мои слова принесут кому-то пользу, буду только рад. Вот если навредят, тогда, конечно, плохо. Сейчас время такое, скажет кто-нибудь что-нибудь, а его уже каждый по-своему толкует. И не поймешь, где правда, а где ложь, все ведь условно в нашей жизни, не так ли, молодой человек?

– Что Вы, Иван Прокопьевич, я не из тех, кто всякую дребедень пишет, – Александру стало даже немного обидно за себя. – Я хочу написать действительно хорошую статью о достойном человеке, показать его лучшие качества.

– Так ведь я не о тебе, Саша, – Иван Прокопьевич устало потер глаза своим огромными ручищами. – Ты так напишешь, другой кто-нибудь по-своему все перевернет. Ну, да ладно, мне пора делами заниматься, что-то мы заговорились с тобой слишком долго.

– Да-да. Конечно, Иван Прокопьевич, Вы уж извините меня, что оторвал Вас так надолго от детей, – Александр поднялся со своего стула. – Можно ещё одну просьбу? Не дадите адреса ребят, ну, тех, с кем Груздев общался в последнее время? Я хочу и с ними пообщаться.

– Ты сходи в нашу бухгалтерию, там и кадры сидят в одном кабинете, у них должны были остаться карточки, где адреса есть, – директор тоже поднялся со своего места. – Они, правда, старые, многие могли и переехать, но ты парень молодой, шустрый, авось кого-нибудь да и найдешь.

***

– Ты, Алка, в мои дела свой нос не суй. Твой номер шестнадцатый, в парикмахерскую лучше чаще ходи! – вместо того, чтобы упокоить её, Груздев орал благим матом. – На кой черт ты вообще трубку телефона брала? Зачем разговор вела хрен знает с кем? Тебя, что, в детстве не научили тому, как надо с неизвестными тебе людьми себя вести?

– Стасик, не кричи, у меня и так мигрень случилась, я в паническом ужасе до сих пор пребываю, – Алла жеманно закатила глаза вверх, а руками придерживала голову. – Мало того, что меня по телефону обхамили, так ещё и ты, ругаешься, будто это я виновата, что у тебя какие-то проблемы!

– Не надо было разговаривать, курица глупая, – Груздев не унимался, брызгая слюной. – Чего тебе надо было спорить с ними, я не пойму? Ответила бы, что меня нет дома, и положила б себе трубку молча. Нет, она ещё выясняла: кто звонит, что надо? Да будь я на их месте, вообще бы тебе голову оторвал.

– Стасик, ты такой же хам, как и они, неужели тебе не стыдно? – голос Аллы задрожал, изображая плаксивость. – Я, понимаешь ли, переживаю за него, вся издергалась, а он вместо утешения кричит. У меня нервы на пределе, я могу слечь надолго. И зачем мне это все нужно, а? Я не хочу в молодом возрасте угодить в психушку, а затем всю жизнь лечиться из-за твоих проблем.

– Ты их сама себе создаешь, – Груздев, все-таки чувствуя за собой вину, перешел на более спокойный тон. – Все, хватит психовать, успокойся. Отныне не подходи к телефону сама, я приставлю к тебе своего человека в добавок к водителю, чтобы он день и ночь за тобой смотрел. А свои проблемы я решу сам, не надо мне только советовать, как это делать, понятно?

– Конечно, Стасик, поняла, – Алла демонстративно села на диван и откинулась на нем, делая вид, что больше не может стоять самостоятельно. – И, пожалуйста, разберись побыстрее со своими проблемами, чтобы не впутывать меня в них. Мой организм не переживет такого ещё раз. А в знак компенсации за моральный ущерб сделай лучше мне какой-нибудь неожиданный, но шикарный подарок, а?

– Знаешь, Алл, ты хуже тех, которые звонили, – с улыбкой произнес Груздев. – Ну, да ладно, завтра дам тебе денег, купи себе какую-нибудь новую шубку? Зима ещё пока идет, как раз пригодится. Или ещё чего-нибудь, сама разберешься?

– Ещё как разберусь, можешь не сомневаться, – по лицу Аллы проскользнула довольная усмешка. – В том, как тратить деньги, мне равных не найти. Я в этом деле дока, как ты в своем. Эх, жаль, что денежки очень быстро закачиваются, размаху маловато.

– Уж в этом, прошу тебя, на меня не пинай, – Груздев сел рядом с ней на диван. – По-моему, я трачу на тебя больше, чем зарабатываю. Ты не можешь упрекнуть меня в этом, не так ли?

– Стасик, естественно, тебе равных нет, – Алла замурлыкала, словно кошка. —Именно из-за этого я и остановила свой выбор на твоей кандидатуре. На настоящий момент ты – лидер гонок, а я всегда выбираю первых. Второе место не для меня, учти.

– Не дождешься, я не из слабаков, – уверено парировал Станислав. – Чтобы Груздева кто-то опередил? Да быть такого не может. Я ещё покажу им всем, кто правит бал. Эх, Алка, знаешь, какие перспективы у меня скоро откроются? Закачаешься. У нас не то, что эта квартира, свой дом в центре Москвы будет, и не один. Пока рассказывать не хочу, не в моих правилах трепаться до тех пор, пока хоть что-то с места сдвинется. Но могу тебя заверить, что в скором будущем заживем не хуже королей, это я тебе говорю, Груздев. А мое слово стоит о-го-го!

– Стасик, ты вот выражаешься не всегда культурно, – начала издалека Алла. – Хочу тебе заметить, несмотря на твои деньги, разговариваешь, будто грузчик какой-то. Пора тебе следить за тем, какие слова ты говоришь, манеры поменять. Ну что это, придешь домой, сядешь на кухне и давай прямо из консервной банки кильку или тушенку есть? И так же где-нибудь на людях себя ведешь, стыд да позор один. Вроде и одеваешься хорошо, я тебе вон какие наряды подбираю, закачаешься. Но твои звериные повадки выдают в тебе простого человека, что не есть хорошо. Имеешь деньги – научись ими пользоваться, чтобы окружающие не считали тебя нуворишей, имеющим достаток, но в глубине и по своей сути оставшимся плебеем. Поверь, это тебе только поможет в твоих делах, потому что встречают по одежке и по манерам. Именно от этого и зависит твой успех.

– Знаю, Алл, знаю, права ты, как никогда, – Груздев понимающе закивал головой. – Ты меня почаще ругай, если что не так. Я ведь из-за этого к тебе и привязался. Уж больно ты воспитанная вся из себя, манерами хороша, в книжках там, в операх всяких разбираешься. У меня же детство таким тяжелым было, что я, кроме того как морду кому-либо набить посильнее, больше ни в чем и не рубил. А сейчас сам чувствую, что надо наверстывать упущенное. Иногда, когда с кем-нибудь по бизнесу встречаюсь, то не могу даже беседы поддержать, а люди шарахаться начинают. Сразу думают, что криминал какой-то перед ними сидит, боятся дела делать. Ты правильно говоришь, из-за моего пролетарского происхождения я могу многое потерять. Поэтому занимайся мной столько, сколько пожелаешь нужным. Конечно, я могу и сопротивляться, характер-то у меня будь здоров, но ты внимания не обращай, я ведь отходчивый быстро. Пошумлю, пошумлю, как тут же успокоюсь.