Жизнь, которая не стала моей

– Что ты говоришь? Как это – терпеть не может?

– Ладно, допустим, это сильно сказано. Однако ни малейшей симпатии к ним он не испытывает. Ты хоть раз видела, чтобы он общался с Келвином и Сэмми по собственной воле?

Я уже приоткрыла рот, собираясь защитить своего жениха, но вспомнила, что он в самом деле ни слова им не говорит, кроме «Привет!» и «Пока!».

– Он не умеет с ними обращаться, – признала я наконец. – Он не привык иметь дело с детьми.

– Милая, он не любит детей, – возразила Сьюзен. – Так что ты зря волнуешься о том, как он отреагирует на твой диагноз.

– Ты уверена? – переспросила я. Плечи распрямились, груз тревоги уже не так давил на них. Но взамен защемило под ложечкой.

– Убеждена: он будет вполне доволен, – решительно подтвердила она. Дождалась, пока я подняла глаза, и добавила: – Это твоя проблема, а не его.

Она выждала мгновение, а потом хлопнула в ладоши и улыбнулась:

– А теперь – начинаем подготовку к свадьбе!

– Шутишь, что ли? – вытаращилась на нее я.

– Почему шучу? – удивилась она.

Я сжала челюсти.

– Большое тебе спасибо за все, Сьюзен. Свадебная папка – чудесная идея. И все-таки прежде, чем начинать планировать, я должна поговорить с Дэном. Ребятам привет передай.

И, бросив на стол десятидолларовую купюру, я вышла, не дожидаясь ответа.

Я зашагала в сторону центра, но чем дальше шла, тем хуже становилось на душе. Конечно, Сьюзен не всегда меня понимает, но сердце у нее доброе. Надо извиниться. Я набрала ее номер, но он не отвечал. Сунув телефон в сумку, я тут же снова достала, чтобы позвонить Джине.

– Скажи, как тебе это удалось? – не здороваясь, спросила я.

– И тебе привет, – засмеялась она. – Ладно. Считай, заинтриговала. Что именно мне удалось?

– Пережить Билла, – дрожащим голосом выговорила я. – Жить дальше. Найти другого человека. Выйти замуж, родить от него ребенка.

Джина вздохнула. Замуж она вышла через шесть лет после смерти Билла, их с Уэйном дочке, Мэдисон, уже три года.

– Нужно просто думать об этом как о другой жизни. Возможно, не той, что тебе предназначалась, – не той, которую ты считала своей судьбой. Но все же это твоя жизнь, такая же твоя, как и прежняя.

Я задумалась:

– Ты все еще вспоминаешь Билла?

– Дня не проходит. Но я уже не так сильно о нем тоскую.

Я подумала, можно ли рассказать ей, что я видела Патрика точно наяву. Нет, она сочтет меня сумасшедшей. Да может, я и впрямь сошла с ума.

– Не знаю, права ли я, что приняла предложение Дэна? Ведь какая-то часть меня все еще влюблена в Патрика.

– Даже и не сомневайся! – решительно ответила Джина. – Патрика ты будешь любить всегда. И это нормально. Только приходится напоминать себе, что его уже с нами нет.

– А если есть? – прошептала я.

– О чем ты?

Я растерялась:

– Никак у меня не получается отпустить его.

* * *

По дороге домой я постаралась все это продумать. В нью-йоркской толпе почему-то чувствуешь себя одиноко и спокойно. Ни с кем не встречаешься глазами, никто с тобой не заговаривает, так что, дойдя до дома, чувствуешь себя как после двадцати минут в звукоизолированной капсуле.

Дэн уже был на кухне – пил из бокала красное вино.

– Ты как, малыш? Сьюзен звонила мне, говорит, ты расстроена. Она беспокоится за тебя.

– Все у меня в порядке, – с принужденной улыбкой ответила я. – Честное слово. Спасибо, дорогой.

Он поставил бокал на столик и пошел меня обнять.

– Ну так? Как себя чувствует моя красавица-невеста? Я так понял, вы со Сьюзен планировали свадьбу?

– Самую малость, – кивнула я, и он мне улыбнулся.

– Слушай, не стоит оно такого напряга, – сказал он. – Никакой спешки! Я знаю, невесты иногда чуть не в гроб себя загоняют, обо всем хлопочут, но мне совсем не хочется тебя обременять. Чем я могу помочь?

– Ты и впрямь само совершенство, – со вздохом признала я. – Но за меня не беспокойся. Я не из таких невест.

– Во всяком случае, об ужине на сегодня я позаботился, уже тебе легче, – сказал он, и мне стало жутко стыдно, ведь я обещала заняться готовкой. Тут, словно по отмашке режиссера, в дверь позвонили. – Вот и он.

За десять минут Дэн накрыл стол, зажег две тонких свечи, разложил китайские блюда по тарелкам так красиво, что ужин казался по-настоящему праздничным.

– Кто, кроме тебя, способен подать лоуминь на лучшем фарфоре! – не удержавшись, рассмеялась я.

– Вегетарианский, полезный лоуминь, – уточнил он. Налил мне бордо и поцеловал меня в макушку. – Все самое лучшее для моей девочки.

– Я должна тебе кое-что сказать, – заговорила я, когда мы утолили первый голод.

– Говори, малыш, – кивнул он.

– Несколько дней назад я была у врача, – начала я, внимательно следя за его реакцией. – Мои яичники перестали работать. Я не… мы не сможем завести ребенка.

– Кейт! – Он потянулся ко мне, но я еще не закончила:

– Ты все равно хочешь на мне жениться? То есть мы с тобой о детях раньше не говорили, но если это что-то меняет…

Мгновение он молча смотрел на меня, и сердце тревожно застучало. Потом перегнулся через стол и поцеловал меня.

– Разумеется, я хочу жениться на тебе, Кейт. – И добавил: – Нам вовсе и не нужны дети для полного счастья. Только ты и я. – И он широко, радостно улыбнулся.

Но под ложечкой все еще щемило, и пришлось сморгнуть слезу, прежде чем я решилась спросить:

– Но ведь мы могли бы взять приемного?

Он пожал плечами:

– Малыш, а может, нам просто не выпало стать родителями? И нечего переживать. Это не твоя вина. – И, не дав мне шанса возразить, резко сменил тему: – Так что вы со Сьюзен решили насчет места? Твоя сестра сказала, что принесла тебе целую папку с разными идеями. Я тоже тут подумал – например, осенью вполне можно устроить все под открытым небом…

Я пожала плечами и словно отключила его голос. Он говорил и говорил, а я таращилась на стену поверх его плеча и старалась не заплакать.

В ту ночь Дэн уснул быстро и безмятежно, а я смотрела в потолок и вспоминала, как мы с Патриком лежали рядом и обсуждали, какие имена дадим нашим детям, сколько у нас будет семейных забав, – говорили о жизни, которую собирались прожить вместе.

Я все упустила, впервые подумала я. А теперь уже поздно. И с этой невеселой мыслью я наконец провалилась в сон.

Глава 6

Проснувшись утром, я сразу поняла, что вернулась в свой прежний дом, в тот странный, непривычно яркий мир, природу которого не могла постичь. И, задохнувшись от счастья, закрыла глаза и поблагодарила Господа, – пусть даже за то, что схожу с ума. Потом снова приоткрыла глаза и увидела, как танцуют пылинки в солнечном луче. Я повернула голову – Патрик лежал рядом со мной.

Замерев, я следила, как приподнимается и опускается его грудь. Что я плачу, я догадалась, когда все стало расплываться перед глазами. Патрик пошевелился, повернулся по мне:

– Доброе утро, Кэтили! – Его голос, его зеленые глаза с лучиками морщинок, его широкая улыбка, чуть неровный ряд нижних зубов.

От нахлынувшего счастья и благодарности я не могла произнести ни слова. Только положила голову Патрику на грудь – он обнял меня. Я гладила его волосы, – сколько же в них седины, а раньше совсем не было. Все-таки удивительно, как меняют нас годы.

– Я бы хотела увидеть, как ты состаришься, – шепнула я, проводя рукой по его все еще мускулистой груди, где тоже начали пробиваться седые волосы. Насыщенные краски комнаты слегка замерцали, сердце пропустило один удар. Я напомнила себе: нужно подыгрывать, внушать себе: моя жизнь – здесь. И ведь так оно и есть, иначе откуда я все это знаю?

Патрик рассмеялся, я чувствовала, как смех сотрясает его тело.

– Пока я для тебя недостаточно старый?

Я не смогла отшутиться, даже выдохнуть не могла. Он еще крепче обнял меня, ласково поцеловал, погладил по голове. Его щетина за ночь отросла и кололась, губы были теплые. Когда его язык проник в мой рот, я не удержалась и заплакала.

– Кейт! – Он прервал поцелуй, с тревогой поглядел на меня. – Что ты, Кейт?

Я покачала головой, боясь развеять волшебство. Может, сменить тему?

– А что наша… дочка? – Я не знала, что можно спросить о ней, не нарушив тонкой ткани сновидческого мира, поэтому остановилась на полуслове.

Патрик погладил меня по щеке, присматриваясь:

– Ханна? А что такое?

Словно дверца отворилась внутри.

– Ханна! – пробормотала я. – Какое чудесное имя. Патрик взглянул на меня встревоженно:

– Снова ты чудишь.

Комната стала тускнеть, и я поспешно исправилась:

– Я только подумала, какие же мы счастливые.

Он широко улыбнулся:

– О, я – безусловно, самый счастливый человек на свете. А теперь давай, чудачка моя, подъем.

Он вылез из постели, но я последовала за ним не сразу. Его слова – что он самый счастливый – поразили меня в самое сердце. Ведь на самом деле у него ничего этого не было и не будет – ни детей, ни прекрасного среднего возраста, ни радости просыпаться рядом с одним и тем же человеком из года в год, горестно думаю я.

А Патрик тем временем наливал воду в кофейник – я застала его на кухне, выбравшись наконец из постели. Подошла сзади, прижалась лицом к обнаженной спине. Глубоко вдохнула его запах. Был бы у меня такой пульт – чтобы нажать кнопку «стоп» и застыть в этом мгновении навеки…

– Прости, я, наверное, веду себя странно, – сказала я, когда он завернул кран. – Не могу толком объяснить, что со мной происходит. Мне кажется, словно… словно тебя очень давно не было…

Он поставил кофейник на плиту и обернулся, обеими руками обхватил меня.

– Я всегда тут, моя хорошая, – сказал он. – Всегда с тобой. И ты, пожалуйста, кончай это дело – не веди себя так, словно ты не отсюда. Ты меня уже немножко пугаешь.

– Прости. Конечно же я отсюда. – Я судорожно цеплялась за эти слова, уповая, что они каким-то образом станут правдой. Цвета вокруг сделались еще ярче, предметы проступили отчетливее. В очередной раз я поразилось, какие здесь живые краски, как все словно течет и переливается.

– Конечно отсюда. – Снова на его лице промелькнуло недоумение. – И давай-ка позавтракаем. Может, это ты с голоду? Как насчет омлета и хрустящего жареного бекона?

О, эта незаживающая рана! Таким же точно завтраком он угощал меня в день своей смерти.

– Замечательно! – пробормотала я.

– Прекрасно! – Он достал из холодильника бекон и картонку с яйцами, повернулся к шкафчику за сковородкой, а я сквозь слезы следила за каждым его движением. Пока мой муж разбивал над миской яйца и взбивал их, подробности нашей с ним жизни нахлынули непонятно откуда, и я вновь убедилась, что знаю здесь все до мелочей. Например, что Патрик девять лет назад бросил работу страхового консультанта, потому что она ничего не давала душе, и я поддержала его, как в свое время он поддержал меня – чтобы я получила дополнительное образование. Теперь он работает в мэрии, в департаменте стратегических инициатив, а в свободное время занимается новым общественным парком в нескольких кварталах от нашего дома, который назвали «Садом маленьких бабочек», потому что, когда парк только начали разбивать, восьмилетняя Ханна их обожала. Я вспомнила, что по деньгам Патрик существенно проиграл, бросив прежнюю работу, зато теперь он в тысячу раз счастливее, потому что приносит пользу всему городу. И почувствовала гордость за моего замечательного мужа.

Прикрыв глаза, я припоминала, что мне известно о Ханне, однако о ней я почему-то знала меньше. Точечно. Вспоминались отдельные моменты: как совсем крошкой она поскользнулась на игровой площадке и сломала ногу; а еще до самой школы была твердо убеждена, что она – фея, просто у нее пока не отросли крылья; первый зуб у нее выпал только во втором классе, и она очень из-за этого переживала, потому что все подружки ее опередили, – но больше ничего в голову не приходило. Патрик для меня был как открытая книга, а Ханна – словно роман, из которого вырваны самые важные главы.

Когда я вновь открыла глаза, то словно вызвала ее мысленным усилием: она уже брела в кухню по коридору, в пижамных штанах и в футболке с Микки-Маусом, кое-как заплетя в косички густые темные волосы.

– Доброутро. – Она улыбнулась нам с Патриком, и я впервые отметила странность ее произношения: что-то не то, но непонятно, что именно. Даже в этом коротком приветствии она слишком растянула гласные, а согласные прозвучали чересчур мягко. Какое-то нарушение речи, как у многих моих пациентов? Что-то пыталось проклюнуться в памяти, что-то, что я должна знать, но никак не припомню.

– Доброе утро. – Я улыбнулась в ответ. Эта девочка – о ней я столько мечтала и плакала все эти двенадцать лет! Дочка Патрика, его продолжение. Сморгнув слезы, чтобы никто из них не заметил, я стала торопливо накрывать стол к завтраку. Полезла в шкаф, дрожащими руками достала три тарелки. Звякнула ими о стол, не удержав.

– Кейт? – окликнул меня Патрик, но я поспешно перебила:

– Все в порядке, накрою пока на стол.

Полезла в ящик с приборами – где он, я тоже прекрасно помнила, – но руки тряслись и слезы застилали глаза, так что вместо ножа для масла я ухватила разделочный. Лезвие выскользнуло из неловких пальцев, срезав краешек мизинца.

– Ой! – вскрикнула я, глядя, как тянется по ладони алая лента.

Патрик бросился ко мне, схватил за руку.

– Ничего себе поранилась! Ханна, принеси маме пластырь, пожалуйста.

Ханна кивнула и выбежала из кухни. Патрик снова обернулся ко мне, но я глядела не на него, а на свою руку.

– Я порезалась! – выговорила я в изумлении.

– Вижу, милая. – Патрик схватил бумажное полотенце, осторожно прижал бумагу к пораненному пальцу. – Подержи так минутку, хорошо? Сильно болит?

Но я по-прежнему в немом изумлении глядела на собственную кровь.

– Я порезалась! – повторила я. Если это сон, то от боли я ведь должна была проснуться, как возвращается к реальности ущипнувший себя человек?

Вернулась Ханна, протянула Патрику упаковку с пластырем, тот быстро ее вскрыл и заклеил мне ранку.

– Ну вот, – сказал он. – Как новенькая.

– Как новенькая, – эхом отозвалась я, все еще глядя на свою руку и не веря глазам.

Патрик слегка сдавил мне плечо, потом обернулся к Ханне и улыбнулся.

– Так, детка, – сказал он, хватая лопатку и преувеличенно ею размахивая. – Будешь французские тосты или яичницу с беконом? Заказы принимаются.

Ханна рассмеялась – чудесный смех, – склонила голову набок.

А потом она сделала то, что застало меня врасплох: ответила Патрику на языке жестов.

Еще больше меня поразило, что я понимаю каждое слово.

«Яичницу, пожалуйста! – изобразила она знаками, а потом глянула на меня и добавила, тоже знаками: – Что такое? Почему ты так странно на меня смотришь?»

У меня буквально отвисла челюсть.

– Она глухая, – прошептала я, обращаясь к себе, а не к Патрику, но он оглянулся в тревоге, и по лицу Ханны тоже скользнула тень. Я подняла руки, чтобы ответить ей жестами: «Все в порядке, Хан-на, извини», – но вдруг осознала, что, хотя в этом сновидении я прекрасно понимаю Ханну, сама говорить на языке жестов не умею.

Я обернулась за помощью к Патрику, меня охватила паника, и я увидела, что он уже тает, как и вся кухня.

– Нет! – закричала я. – Нет! Я не готова!

– Кейт? – Патрик шагнул ко мне, но в окна хлынул свет, стирая и его, и кухню.

– Я люблю тебя, Патрик, – и Ханну, скажи ей, что я ее люблю! – успела я крикнуть, прежде чем свет ослепительно вспыхнул, а затем все поглотила тьма.

Глава 7

Я проснулась: голова болит, мизинец дергает. Понадобилось несколько мгновений, прежде чем все подробности – поцелуй Патрика, порезанный палец, Ханна, говорящая на языке жестов, – обрушились на меня. Я приподнялась, громко выдохнула – и разбудила Дэна.

– Что случилось? – сонно спросил он и тоже сел в постели.

Поморгал и вытаращил глаза:

– Кейт! Что у тебя с пальцем?

Я тоже глянула и онемела: кончик мизинца, порезанный во сне, сильно кровил.

– Боже! – только и смогла я выговорить.

– Сейчас принесу пластырь! – Дэн уже вскочил и побежал в ванную. – Глубокий порез? Может быть, отвезти тебя в травму, пусть зашьют? Как это ты ухитрилась во сне порезаться?

– Со мной все в порядке, – пробормотала я, поднимая руку и глядя, как кровь течет по ладони. – Ведь правда? – спросила я сама себя.

Дэн успокоился, только когда обработал мою ранку неоспорином и заклеил пластырем, убедившись, что она не так уж глубока. Я что-то выдумала насчет того, что ночью вставала попить и порезалась, когда ставила стакан в посудомойку и задела нож. Дэн вроде бы поверил.

Он отправился играть в мяч со своим приятелем Стивеном, а я послала Джине СМС и попросила подъехать к отделению неотложной помощи в Бельвью.

«Господи, что случилось?» – отстукала она в ответ.

«Со мной происходит что-то непонятное».

Она послала мне ряд вопросительных знаков, но я не стала ничего разъяснять и получила от нее еще одну СМС: «Еду. Ты как?»

«Не знаю», – ответила я.

Полчаса спустя – я сидела в очереди к врачу – в приемную ворвалась Джина.

– Кейт, какого черта? – взорвалась она. – Посылаешь мне какие-то безумные СМС и ничего не объясняешь. Что случилось? Сьюзен уже тут?

Я покачала головой: – Сьюзен не поймет.

– Чего она не поймет? Кейт, ты сию минуту объяснишь мне, что с тобой творится. Ты меня напугала!

Я собралась с мыслями:

– У меня снова был сон с Патриком. То есть я думаю, что это сон. Что же еще, если не сон? Но во сне я знаю то, чего никак не могу знать, а оказывается, в реальной жизни это так и есть. И, Джина, эти сны такие живые! Я не понимаю, что со мной.

– Ох! – Я увидела в ее глазах печаль и тревогу. Джина села рядом: – Расскажи обо всем по порядку.

И я рассказала о том, как наутро после помолвки проснулась рядом с Патриком. Как это было странно и прекрасно – увидеть его, разглядеть все, вплоть до проседи в волосах, морщин в уголках глаз, наметившегося животика. Я рассказала, насколько все было реально: прикосновение Патрика, его запах, ровный стук сердца.

Я рассказала Джине про нынешнюю ночь, только не стала говорить о Ханне, потому что ее присутствие словно бы снижало достоверность моих видений. Патрик существовал и прежде, возможно, он сумел каким-то образом пересечь границу между тем миром и этим, – но откуда взялась Ханна, девочка, которая никак не могла быть нашей дочерью и все же звала меня мамой?

Джина слушала неотрывно, и я с облечением видела, что она вовсе не осуждает меня. Когда я закончила, она на миг опустила глаза, а когда снова подняла взгляд, я увидела печаль в ее глазах.

– Мне тоже довольно долго снился Билл, – сказала она. – Не так отчетливо, как тебе, но даже от таких редких и смутных снов я каждый раз на несколько дней слетала с катушек. – Помедлив, она добавила: – Это ведь никогда не уйдет окончательно? Наше горе останется с нами.

Я покачала головой и почувствовала, что давивший на плечи груз становится легче. С утратой мужа ты словно вступаешь в тайное общество. В клуб, о членстве в котором никто не мечтает, но понимать, что ты не одна такая, утешительно.

– Но такие сны – вполне нормальны. Правда же, Кейт?

– Но каким образом я порезала мизинец? – спросила я, предъявляя ей замотанный пластырем палец.

– В смысле? – Джина уставилась на мою руку.

– Во сне я порезала мизинец, – пояснила я. – А когда проснулась, кровь уже текла на постель. Как это возможно?

Глаза у нее еще больше расширились.

– Ну… наверное… наверное, ты бродила ночью, как лунатик, и обо что-то порезалась.

– И не проснулась?

– Н-не знаю. – Она призадумалась. – Но ты же не хочешь сказать, будто твои сны – реальность?

Настал мой черед прятать глаза.

– Конечно, это выглядит безумием. И все же: откуда взялись во сне вещи, о которых я не могла знать? Например, что Роберту одиннадцать лет назад предлагали другую работу?

– Этого я объяснить не могу – либо совпадение, либо ты случайно что-то услышала от Сьюзен или мамы, – задумчиво ответила Джина. – Что же касается всего остального, твой мозг, думаю, пытается приспособиться к новой жизни, в которую ты вступаешь.

– Но ведь эти сны, наоборот, возвращают меня к прежней жизни?

– Кейт, ее не вернешь. Эта страница перевернута навсегда. Мне тоже понадобилось немало времени, чтобы все осознать – осознать по-настоящему, – а потом жизнь стала налаживаться. Может быть, просто пора еще не пришла.

* * *

Компьютерная томография головного мозга, осмотр невропатолога, анализ крови – все в норме. Врачи подтвердили, что у меня нет ни опухоли мозга, ни других проблем, кроме психологических. Отправили меня наложить швы на мизинец и предложили сходить к психиатру, а психиатр выписал снотворное – антидепрессант, который я ни за что принимать не стану, и тоже сказал, что все мои симптомы укладываются в норму. За исключением порезанного мизинца.

– Впрочем, явления лунатизма тоже нередки, – пожал плечами доктор. – Уверен, это с вами и произошло.

– Но почему все настолько отчетливо? – настаивала я. – И откуда я знаю то, чего на самом деле знать не могла?

Он снова пожал плечами:

– О подсознании нам известно далеко не все, миссис Уэйтмен. И все усилия разобраться только добавляют путаницы. Советую вам отдохнуть и ни о чем таком не думать. Сны иногда обладают огромной убедительностью. Главное – помнить, что это все-таки сны.

Но все следующие дни меня преследовали мысли о Ханне. Неумение общаться на языке жестов вырвало меня из второго сна, и теперь я только и думала, как стану говорить с Ханной, если вновь проснусь в той параллельной жизни. А если бы я научилась языку жестов – смогла бы вписаться в тот другой мир, продержалась бы в нем чуть дольше? Палец все еще болел, и ничего подсознательного в этом не было.

Утром в понедельник, промучившись бессонницей, я приехала в свой кабинет за полчаса до первого пациента и принялась искать в интернете сведения об американском языке глухонемых. Быстро заучила знаки «мама», «папа», «дочка», «люблю» и «здесь» и не раздумывая щелкнула на значок четырехмесячных курсов языка глухонемых в двух кварталах от моей работы.

Занятия начались неделей раньше, но в ответ на письмо с вопросом, не опоздала ли я, тут же пришел ответ от администратора: нет, если я готова заниматься, можно присоединиться к группе. Для этого я должна явиться в среду вечером, около шести, и вручить квитанцию об оплате занятий преподавателю по имени Эндрю Хенсон.

«Непременно буду», – ответила я, не дав шанса разуму отговорить меня от этой затеи. Нажав «отправить», я ощутила счастье. Правда, идиоткой я себя тоже чувствовала, ведь я понимала, что никакой Ханны не существует. Но уж лучше заниматься на курсах, чем напиваться средь бела дня бурбоном в надежде заснуть.

Дина нажала кнопку интеркома и сообщила, что явился первый пациент. Я поспешно захлопнула ноутбук – словно искала там порно, а не язык жестов.

В кабинет вошел Лео Голдстейн. Темные круги под глазами, подбородок воинственно выпячен, рукава закатаны.

– Вот он я! – возвестил подросток, хлопаясь на диван против моего стола. – Чего делать будем?

Сегодня он какой-то бледный, огорчилась я и пересела поближе к нему в кресло. Присмотревшись, я заметила у него на правой руке поблекший синяк – лиловое пятно с желтовато-зеленым обводом.

– Лео, что с рукой? – спросила я.

Он глянул, нахмурился и опустил рукав.

– Ничего, – поспешно сказал он и тут же исправился: – Споткнулся на баскетбольной площадке.

Мать привела его ко мне примерно четыре месяца назад, когда у Лео начались проблемы в школе на Томпкинс-сквер. С самого начала мальчик ясно дал мне понять, что ненавидит мои занятия и, соответственно, меня, однако в таком возрасте это обычная история. Постепенно оттает, решила я. И у нас действительно стало что-то получаться.

Как Лео ни бухтел – и пение, дескать, занятие для детсадовцев, и барабанная дробь на бонго никому на фиг не нужна, – он все же начал понемногу вылезать из своего панциря. У нас сложился особый ритуал: он угрюмо заходит в кабинет, мрачно бурчит, что все у него в порядке, а потом, когда я ставлю перед ним ксилофон, светлеет лицом.

Чаще всего мы играли битлов, «ретро, но клевое», по определению Лео. Идея была его. Я стараюсь по возможности следовать желаниям клиентов: чем ближе им музыка, которую мы выбираем, тем эффективнее терапия.

Важно было заставить Лео не только слушать, но и играть – таким образом мы с ним вырабатывали общий язык. Иногда ведь трудно взять и признаться, что ты зол на весь мир, но можно сообщить это без слов, лупя палочкой по клавишам. Вроде языка глухонемых, подумалось мне: мысль передается без слов. Нужно лишь освоить этот язык.

– В общем, разучил You Can’t Do That, – сообщил Лео, отводя взгляд. – На айпаде.