Гость внутри

Вероятно, такие же чувства испытывал и собеседник Алексея, который разливал по стаканам дешевый коньяк и не включал свет.

Мимо мокрого окна проносились растянутыми вспышками фонари, изредка раздавались тревожные трели переездов. Где-то там, за окном вагона, вдалеке, горели огоньки домов, там жили другие люди, смотрели телевизор, пили чай, размешивая сахар, позвякивая ложечкой о край чашки. От осознания этого становилось необычно тепло на душе. Мир казался маленьким, добрым, мудрым и одновременно огромным, чтобы вмещать в себя эту массу хороших людей с их собственной, незнакомой жизнью.

Восприятие менялось на глазах, хотя, может быть, это коньяк уже плясал свои шаманские танцы где-то внутри головы, преображая реальность.

Собеседника звали Василий Игоревич, это был потертый жизнью мужик, с уже седыми висками и полустертой татуировкой на левой руке, на костяшках проглядывала синевой надпись: «В АСЯ», а ближе к запястью угадывался морской якорь.

– Когда мы стояли в Йокогаме, – говорил Василий Игоревич, потирая руку между большим и указательным пальцем, как раз в месте, где угадывался синий якорь, – пил я там ихнее пойло… Бурда, скажу я тебе. Никакого вкуса, и слабая к тому же, как лимонад. Ерунду говорят эти наши всякие интютю. Мол, особенное настроение, состав. Бурда бурдой.

Он с медицинской точностью налил в стаканы равное количество коричневой жидкости.

– То, которое саке? – спросил Алексей.

– Оно самое. Рисовая водка, хотя, конечно, от водки там только название одно и ничего больше. Ты вот где служил?

– Под Читой, – ответил Алексей.

– Далеко… – уважительно протянул Василий Игоревич. – Тайга там, так?

– Так, – подтвердил Алексей. – Тайга вокруг, и все развлечения – что медведи по объекту шляются.

– Ракетчик? – спросил Василий Игоревич, прищуриваясь на петлицы Алексея.

Тот кивнул.

– Здорово. Давай-ка дернем за ракетно-ядерный щит. – Моряк звякнул своим граненым стаканом о стакан Алексея и непонятно добавил: – Чтобы летало.

Алексей не возражал и чтобы летало, и на предмет «дернем». Коньяк вспыхнул на языке и покатился дальше в глубины организма. Парень на верхней полке фыркнул чему-то своему и перелистнул страницу.

– Так чего там в Йокогаме-то? – потребовал продолжения Алексей.

– Да чего… Все то же, что и у нас, – порт, кран, загрузили, разгрузили, девочки кривоногие. В этом смысле все порты на одно лицо. А вот в городе интересно, мы там долго парились, пока все документы оформили. Красиво, само собой, но главное не в этом.

Он замолчал.

– А чего главное? – подыграл ему Алексей.

– Познакомился я там с человеком интересным. Ты вот слышал про такую штуку, как дзен?

– Дзен?

– Ну, учение такое…

– Слышал чего-то, – отозвался Алексей, действительно что-то припоминая. – Но я так понимаю, что русскому человеку этой всей тряхомудины не понять. Это все Восток, дело тонкое…

– А, я тоже так думал. – Василий Игоревич покачал головой, снова берясь за бутылку. – Пока с тем мужиком не познакомился. Мужик, конечно, японец, сидит у себя в доме. Дом еще такой классный, точно тебе говорю, сильный дом. Внутренний дворик у него там… Ну, все как положено. Фильмы японские видел? Все как там… А он, мужик тот, вроде как учитель местный… «Гуру» у них там называется. Очень уважаемый, авторитет прямо. Сидит на помосте, перед песком, грабельками, как пограничная полоса, расписанном. И камни там эдак художественно разложены.

– Сад камней, что ли? – спросил Алексей, наблюдая, как последние капли коньяка расходятся по стаканам.

– Во-во… – подтвердил попутчик. – Именно так и есть. Я уж и не знаю, чем еще занимается, врать не буду.

– А вы как с ним пересеклись-то?

– Это самое интересное и есть. – Василий Игоревич улыбнулся. – Иду я по улице, фотоаппарат на шею повесил и все на тамошних подруг посматриваю. Нормально все, солнышко, гомонят япошата вокруг… И тут подходит ко мне один из них, маленький, мне по плечо. Кланяется и вежливо так говорит…

– Как говорит? На японском? – ухмыльнулся Алексей.

– Не, ты что, я этот язык ни в жизнь не выучу… Так, пару слов в памяти осядет, да и то с грехом пополам. По-английски, конечно.

– А вы английский знаете?

– Есть такое дело. Я ж моряк все-таки. Да и английскую школу оттрубил в детстве… Не важно это. Дальше слушай…

– Может, выпьем?

– Может, – согласился Василий Игоревич и звякнул стаканом. – Ночь длинная.

Голова как-то отяжелела. Алексею стало казаться, что вагон раскачивается все ритмичней и ритмичней, укачивая и успокаивая.

– Учитель, мол, хочет с вами говорить… Я говорю, какой, мол, учитель? А он снова кланяется и все за собой жестами… Ну, думаю, где наша не пропадала. Пойду. И пошел. Вот там мы с этим мужиком и встретились.

– С учителем?

– Точно. – Моряк резко качнул головой, потом нагнулся, поискал что-то в сумке и вытащил еще одну бутылку коньяка.

– Нет, нет, нет… – замахал руками Алексей.

– А чего? – удивился Василий Игоревич. – Дорога длинная. Мы только завтра к вечеру прибудем… Так что отоспаться успеем.

Он уже разливал коньяк по бокалам.

Алексей поморщился.

– Ну, тогда надо перерывчик сделать. Покурим?

– Покурим, – легко согласился попутчик, доставая «Тренд».

Они стояли в трясущемся, холодном, лязгающем тамбуре и молча дымили. Алексей смотрел на пластиковый потолок и вспоминал, как в ракетной части под Читой через вечно открытые ворота зимой вошел медведь-шатун, худой и облезлый, забрел на территорию части, и как его никто не хотел убивать. Хотя даже ракеты со всей их страшной, гиблой начинкой были менее страшны, чем этот несчастный зверь. В конечном итоге медведя спугнули выстрелами в воздух, и тот ушел в тайгу… Алексей очень хорошо запомнил взгляд того зверя. Голодный, решительный и какой-то неустроенный. Медведь оставлял в каждом необъяснимое чувство вины. И даже лейтенант Матвеев, большой любитель охоты и вообще человек безжалостный, отказался стрелять и другим запретил. Медведь ушел, и больше о нем никто не слышал, но впечатление осталось надолго.

«К чему это я вспомнил? – Замутненное коньяком сознание будто бы удивилось вопросу и на всякий случай подкинуло эмоциональный клубок воспоминаний об армии и об этом медведе. – Не дай бог вот таким стать. Без берлоги, без сна, без жратвы. Таким, что тебя даже застрелить некому. Жалко только и страшно».

От этих невеселых мыслей Алексея оторвал собеседник, который продолжал свой рассказ, перекрикивая лязг тамбура:

– Старый был этот японец. Очень старый. Знаешь, мне так показалось, что он вроде помирать собирался или что-то такое. Я очень плохо понимал, если честно. Мы через переводчика. А эти косоглазые, блин, то одну букву пропустят, то другую, как картавые, честное слово. И главное, ни фига не могу понять, что ему от меня надо!

– А действительно, – удивился Алексей втягивая горький, жгущий гортань дым. – Чего ему надо было?

– Да я даже и не знаю. Плел он про семена какие-то. Что, мол, дзен – это предельная истина, семя мудрости. Высокопарно так.

– А что это такое, дзен?

– Я тоже спросил. А он типа говорит, свобода от самого себя. Это очень важно, говорит. Важно, чтобы вы передали это.

– Кому?

– Не знаю. Интересный японец был. Ну, может, и тронутый, но запомнилось мне это на всю жизнь. Истина повсюду, говорит, но наши глаза закрыты.

– Так я не понял, а чего ему именно от вас было нужно?

– Это самое интересное, понимаешь. – Попутчик Алексея затушил окурок о стену тамбура. – Я, говорит, прошу тебя выполнить одну мою просьбу. Потому, мол, что сам не могу этого сделать. Мне, говорит, мало осталось на земле, я многое теперь вижу. Ты должен нести мое слово тому человеку, который значит для людей так же много, как много значат небо и звезды. Очень красиво говорит. Красиво, но запутанно. Уже к старости, наверное, умом подвинулся. И говорит, человек этот не свободен. Так вот передай ему, что наивысшая истина и сила в свободе от себя самого. И если есть у того человека миссия, то пусть он освободится от нее, как от себя.

– Сказки какие-то, – пробормотал Алексей. – Кому передать-то велел?

– Не сказал! – торжественно ответил Василий Игоревич. – Представляешь, дуристика какая. Меня, моремана, позвал, передай, мол, и не сказал кому. Встретишь и передашь. Так у тебя на судьбе написано, а чему быть, того не миновать. Ученики вокруг него суетятся. Торжественный момент. А я стою столбом, как дурак. Ни черта не понимаю. Ну, сказал, что передам, мол. Попрощался и ушел.

– И чего теперь?

– Теперь, – попутчик открыл дверь тамбура и выскользнул в коридор, – теперь пошли коньяк пить.

– Да ладно! – воскликнул Алексей, выскакивая следом. – Давай рассказывай! Так не честно!

Василий только прихохатывал.

– Как я тебя завел-то, а?

– Терпеть не могу таких историй. Придумали все, наверное.

– Если бы придумывал, то уж поумнее сложил. А так все правда.

– Ну а теперь чего?

– Теперь самое интересно. Теперь, – он хлопнул рюмку коньяку, не дожидаясь Алексея, – я всем рассказываю эту дурацкую историю. Знаешь, мало ли, этот японец не врал. Вдруг тот самый человек мне попадется.

– И чего произойдет?

– Бог его знает. Может, произойдет. А может, и нет. Ты пей.

4

Алексей Беляев. 20 лет. Воспоминания

Вокзал принял его серой промозглой хмарью. Моросило, дуло, пробирало до костей. Алексей поежился и, не торопясь, пошел вдоль поезда к зданию вокзала. Не то чтобы ему некуда было торопиться, нет. Домой, к родителям, друзьям, Танюшке, которая в последнее время почему-то перестала писать, хотелось очень, но родной, так давно не виденный город не давал вприпрыжку поскакать до дому.

Беляев неспешно добрел до конца платформы, вдыхая полной грудью сырой, пронзительно холодный, ни с чем не сравнимый питерский воздух. Этого хватило. «Больше никаких остановок», – решил он и метнулся в подземку, люди вырастали прямо под ногами, их приходилось распихивать, толкаться, наступать на чьи-то ноги. Алексея затягивало все глубже и глубже в толпу, из которой он пытался вырваться. Сжимало со всех сторон, кто-то противно дышал в затылок луком и перегаром. Все эти люди, словно нарочно, становились у него на пути, отдаляя возвращение домой. Алексей, задыхаясь в человеческом смраде подземки, рванулся и…

И вот он уже на улице. Надо было ехать поверху. Там, внизу, все было слишком чужое. Удивительно, но раньше Алексей этого как-то не замечал.

Дальше потянулась череда улочек – иногда симпатичных, иногда довольно страшненьких. Улочки сменялись улицами, проспектами. Таких широких, просторных проспектов нет, пожалуй, нигде. Разве что в стольном граде Москве, да и то какие там проспекты? Забитые грязными потоками чадащих машин, суетливыми пешеходами, что бороздят носами землю, будто копеечку потеряли. А здесь простор, свобода!

Леша глубоко вздохнул, остановился на секунду, огляделся по сторонам, рассмеялся. За два года его службы Питер ничуть не изменился, хоть на первый взгляд и показался другим. Нет, ни черта он не другой, тот же самый. Это лишь с виду какому-то постороннему туристу может показаться, что все здесь изменилось, а ему, родившемуся, выросшему среди знаменитых колодцев-дворов и вернувшемуся сюда, ясно как дважды два, что город остался тем же. Пусть не внешне, но по духу. Каким был два года назад, каким был сто, двести лет назад, каким становился в тот день, когда закладывали первый камень, таким и поныне стоит. Как и Москва, как и любой другой крупный город, у которого есть свой характер, своя душа, своя судьба.

За такими мыслями Леша не заметил, как окольными путями добрел до родного дома. Когда он понял, где находится, внутри все съежилось, как в детстве, когда высоко-высоко взлетал на качелях. С непонятной смесью радости и страха Алексей бросился к подъезду. Почему-то возникло желание не звонить в дверь, не ждать, когда откроют, а отпереть своим ключом, войти тихонечко, подойти к маме и сказать: «Здравствуй». Да, именно так. Просто: «Здравствуй, мама» – и все.

Леша радостно, ощущая себя сопливым мальчишкой, подскочил к двери, потянул и только тут заметил черный металлический прямоугольник с встроенным динамиком и дюжиной кнопок. Вот тебе раз! Он ошалело замер. Чего-чего, а домофона на родном подъезде, что всегда был нараспашку, еще с коммунистических времен, увидеть не ожидал. Факт существования кодового замка настолько выбил его из колеи, что Алексей так и остался стоять, вперив бараний взгляд в неприступную черную панельку.

Тогда он даже не догадывался, что этот замок – первое и самое примитивное препятствие, вставшее на пути его возвращения к нормальной гражданской жизни.

Стоять пришлось недолго. Через каких-то пятнадцать минут у подъезда показались люди. Молодая пара с коляской. Лешка приготовился проскочить в родной подъезд, когда парень, что готов уже был вставить магнитный ключ и распахнуть дверь с замком «сезамового» типа, задержал руку и как-то косо посмотрел на Беляева. Алексей ответил стальным взглядом, внутренне готовясь к тому, что сейчас придется оправдываться, вон как подозрительно на него этот с коляской зыркает. Но оправдываться не пришлось. Подозрительный взгляд парня сменился удивленнорастерянным.

– Леша? – промямлил он и добавил с радостной уверенностью: – Леха, сукин ты сын, откуда тебя черти принесли?

Теперь, когда подозрительный незнакомец заговорил, Беляев признал в нем Толика. Сосед и приятель, с которым вместе выпили не один десяток литров пива и совратили не один десяток девиц.

– Толька! – вместо ответа, набросился на приятеля Алексей. – Ты зачем бороду отрастил, тебя не узнать!

– А, сама выросла, – отмахнулся Толик.

– А постригся зачем? Такой хаер клевый был!

– Да ну его, с бородой как-то плохо монтировался, да и несолидно. Я ведь женился, вот знакомься. – Толик кивнул на стоявшую рядом девушку с коляской, которая восторгов мужа явно не разделяла. – Это Мила, это Леша Беляев, мой старинный дружище из триста сороковой квартиры.

– Очень приятно, – расшаркался Алексей.

Девушка молча кивнула, сохраняя на лице весьма недовольное выражение. Толик открыл-таки наконец дверь и стал суетливо затаскивать в подъезд коляску. Алексей оттеснил соседскую супругу, помог поднять коляску по лестнице к лифту. Уже в кабинке грузового, когда закрылись двери и утробно загудело то, что таскает лифт вверх-вниз по шахте, кивнул на спящего ребенка:

– Ты, значит, теперь счастливый папаша.

– Ну, так, – заулыбался Толик. – А ты-то как? Рассказывай.

– Я-то?

Лифт вздрогнул. Леша снова дернулся помочь с коляской, но Толик на сей раз справился сам.

– Заходи вечерком, расскажу много интересного и не очень. Да и тебя послушаю. Сто лет тебя не видел.

Прощаясь с Толиком, Леша неожиданно для себя почувствовал опустошенность. Будто из его жизни пропали годы, впустую ушли куда-то, и их уже больше не вернешь. За это время другие люди женились, отрастили бороду и даже обзавелись детьми. Что-то неуловимое появилось в их лицах, что-то новое, а Беляев так и остался тем самым пареньком, застопорившимся где-то на этапе с условным названием «после школы».

Голова была тяжелой, мысли квелыми, а может, и вообще отсутствовали. Похмелье было тяжким настолько, насколько могло быть после недельной гулянки. Будто кто-то решил учинить расплату за все грехи не успевавшему даже протрезветь или хоть чуть проспаться организму.

Алексей попытался сосредоточиться, хоть чуть восстановить в памяти события последней недели. Получалось с трудом и в самых общих чертах.

Вот мама, что сверлила дверь глазами, когда он справился с замком и вошел в выпавшую из жизни на два года квартиру. Сакраментальное: «Здравствуй, мама» – это уже захлопывая за собой дверь. Мама расплакалась.

Отец. Он пришел позже, работал. Когда увидел сына, молча крепко обнял, хлопнул как-то неуклюже по спине и пошел на кухню доставать из шкафчика чекушку.

Некстати вспомнилась Танюшка, отозвалась в душе болезненным отголоском.

– Танюха, я вернулся, заходи! – весело в трубку.

– Леша, – несколько растерянное. – Мы через полчасика зайдем.

– Кто это мы? – Все еще веселый, не понимающий.

– Я и Женя, мой муж…

Муж! Вот так вот. Общество бывшей невесты и ее мужа выдержал стоически, хоть и возникло желание надраться. Впрочем, он и надрался, не то заливая тоску, не то радуясь, что вернулся из армии.

Потом Толик. Сперва веселый, с женой, что через слово напоминает ему закусывать. Затем жена становится недовольной, нервной. Толька еще пошутил как-то неудачно, что Мила в таком настроении выглядит отнюдь не мило. Та развернулась и ушла. Потом пришел еще кто-то, потом все разошлись. Остался только в хлам пьяный Толик, сетующий на тяжкие отношения с женой, которая даже выпить по-человечески не дает.

Наутро помятый Толик извинился и тоскливо поплелся замаливать грехи перед разъяренной супругой. А Беляев остался пьянствовать с еще одним давним знакомым. Откуда он взялся, этот знакомый? Как ни тужился Леха, а припомнить так и не смог. Потом…

Потом все повторялось снова и снова. Приходили, уходили и неизменно опрокидывали стаканы.

Эйфория прошла тогда, когда Алексей умудрился проспать чуть дольше, чем в последние дни. Видимо, этого «чуть дольше» хватило на то, чтобы сдвинуть несчастный организм с той грани, которая пролегает между опьянением и похмельем. Похмелье выдалось жесточайшим, это Леша понял, когда попытался подняться с дивана. Не вышло.

– Мам! – позвал Беляев слабым голосом. – Мамочка!

На скорбный глас явилась мать. Вид она имела сильно недовольный, а на сына смотрела с некоторым раздражением.

– Утро доброе, – поздоровалась с сыном.

– Какое доброе, – тоскливо возразил Алексей. – Я, пожалуй, сегодня еще дома посижу. У нас пива не осталось? А кефирчику нет?

– Нет. Но рядом есть магазин, и он уже открылся.

– Ты не сходишь? – Беляев с мольбой посмотрел на мать.

– Не схожу, – согласилась та. – Сходишь ты. А на обратном пути зайдешь в сберкассу за квартиру заплатишь.

Алексей аж привстал:

– Издеваешься? Да я подыхаю.

– Ничего, не смертельно. Потом, когда вернешься, попьешь кефирчику и за уборку, а то твои гости тут подна… поднапачкали малость. В общем, трудотерапия тебя ожидает. Полный курс. Вперед.

Леша с трудом оторвался от дивана, по горлу вверх покатился неприятный ком, видимо, вчерашняя закуска. Беляев подавил тошноту и поплелся в туалет.

Пиво прохладным живительным потоком потекло по пищеводу, смывая в желудок все то, что мешало жить с утра, старательно устремляясь наружу. В магазинчике Алексей побывал, в сберкассе, что совсем не изменилась – разве только вывеска теперь гласит «Сбербанк России» да двери тяжелые зеленого цвета с видеокамерой над входом, а народу по-прежнему тьма-тьмущая, – отстоял огроменную очередь. Теперь он шел домой.

Правда, похмелье уже отпустило, да и погода шикарная, так что домой особенно не тянуло. Немного поразмыслив, Алексей дошел до остановки и сел в автобус. Сесть не дали. Странное существо в потертой бейсболке с мотком бумажной ленты потребовало плату за проезд, и пришлось раскошелиться. Взамен чисто символической «платы» Алексей получил чисто символический «билет», а точнее, три билета, потому как цена на каждом куске ленты, что являл собой талон, соответствовала лишь трети «платы».

«Абсурдная жизнь, – подумал Леша, вспоминая какую-то персону из пьяных друзей, уныло повторяющую одно и то же. – Абсурдная жизнь».

Выходить надо было лишь через три остановки, а потому Алексей от нечего делать занялся подсчетами. Итог оказался неутешительным. Копейки, заплаченные за билет, помноженные на два – ведь ехать туда и обратно – и потом еще на двадцать два – ведь в месяце именно столько рабочих дней – это как минимум и не считая выходных – сложились в довольно ощутимую сумму. Леша поскреб затылок, пересчитал, прикинул: «М-да, на работу выгоднее ходить пешком».

За никчемными подсчетами копеек на транспорт, на пиво, на развлечения дорога прошла незаметно.

Автобус остановился в четвертый раз, и Алексей с облегчением пошел на выход. До родного института рукой подать – всего каких-то двести метров.

Дверь поддалась с третьего раза. Чертов замок! Зато, закрывая ее, Алексей оторвался по полной – так хлопнула, разве что штукатурка с потолка и стен не посыпалась.

– Мать! – рявкнул он на всю квартиру. – Сумку забери!

Мама вышла с кухни, утирая мокрые руки не особенно сухим передником, приняла сумку, окинула сына оценивающим взглядом:

– Пил?

– Пиво, – нехотя отозвался Алексей.

– Значит, похмелья уже, по идее, быть не должно. Чего смурной такой?

Леша повесил куртку на гнутый крючок старой вешалки, скинул ботинки и влез в потрепанные тапки.

– На работе побывал, – сказал, как сплюнул.

– Ну и? Давно пора было. Или ты думаешь…

– Меня уволили! – оборвал поток словоизвержения Алексей.

Мать на секунду опешила, но тут же взяла себя в руки:

– Почему?

– Сокращение, говорят, – пожал плечами Беляев, тут же взорвался: – Какое к дьяволу сокращение?! Свистят они все! Просто брать меня обратно не хотят.

– Почему? К тебе же там так хорошо относились. Ценили. – Мать тронула его за плечо, но Алексей нервно отдернул руку.

– Относились, ценили, – передразнил он. – А теперь все. Прошла любовь, завяли помидоры.

– Леша…

– Что «Леша»? Я уже два десятка лет как Леша, что теперь праздник с фейерверком устроить?

Алексей бессильно плюхнулся на табурет, что стоял под вешалкой всегда, сколько он себя помнил. Мать присела рядом.

– И что, ничего нельзя сделать? – спросила тихо.

– Почему нельзя? Можно. Очень даже можно. Мне этот хрен…

– Леша!

– Мне этот хрен, начотдела, так и сказал. – Беляев скорчил противную рожу и процитировал нудным, скучным голосом: – «Нам жаль терять такого хорошего сотрудника, но, к сожалению… Правда, есть вакансии».

– Какие вакансии? – оживилась мать.

– Лифтера, уборщицы и замначальника отдела, – хмуро бросил Леша. – Только заместитель начальника мне не светит, а лифтером… гм… хм…

– А чем лифтер плох? – спокойно поинтересовалась мать. – Лифтерам тоже деньги платят.

– Мама! Я – программист!!! – простонал Алексей с надрывом.

– Ты не понимаешь…

– Нет, это ты не понимаешь, – попытался Алексей, но был прерван.

– Нет, это ты не понимаешь! – настояла мать. – Ты программист? Ха! Ты был программистом, а теперь ты никто. Демобилизованный без образования.

– Дембель со средним образованием и хорошей коркой с хороших компьютерных курсов, – зло поправил Алексей.

– Средним образованием сейчас никого не удивишь, время не то. А компьютерные курсы… Вот именно, что с коркой. Твоя корка тебе там, в армии, помогла. А теперь она не нужна никому, можешь ее выкинуть. У меня знаешь сколько корок?

– Ты…

– Я инженер. Но в отличие от тебя я отдаю себе отчет, что я бывший инженер. Наука не стоит на месте. У меня корок о повышении квалификации больше, чем у тебя набралось за всю жизнь, начиная от свидетельства о рождении и кончая ксерокопией с аттестата. Толку от них? Если, когда я увольнялась из своего РТИ, там о ПК никто слыхом не слыхивал, а сейчас со всех сторон одни IBM PC и прочие словеса непонятные. Твой КуБейсик – вчерашний день. А ты живи сегодняшним. Все, что ты знал, – утеряно или пережито. Ты не программист, ты в лучшем случае хороший пользователь. Хотя уже и на него вряд ли потянешь.

– Этот хрен…

– Леша!

– Этот гребаный начотдела то же самое трындел. Но я же… вы же… Ни хрена вы…

– Алексей!

– Да, Алексей! Ни хрена, я говорю, вы не понимаете. Я программист. Программист! А не лифтер-полотер.

В глубине души он понимал, что мать права и надо браться за то, что дают, но какое-то незнакомое доселе чувство руководило им. На мгновение он поймал себя на том, что получает удовольствие от собственного униженного положения. Чем-то это все напоминало глупый мексиканский сериал с натужными страстями и вымученными проблемами.

– Ты сопливый дурак! – отрезала мать. – И не смей со мной говорить в подобном тоне.

– Это ты не смей говорить со мной в подобном тоне. Я через такое прошел, что вы себе и представить не можете, и если у тебя после этого язык поворачивается называть меня…

Мелькнула мысль: «Что я несу?»

Из нелепого положения его спас отец, вернувшийся с работы.

– Что за шум? – спросил он, появляясь в дверях. – Драки нет?

– Сейчас будет, – плотоядно пообещал Беляев.

«Не то, не то, не то… Это, конечно, занятно, выглядит заманчиво, но… Нет, на такие штуки уже ловился – не хорошая работа, а бесплатный сыр в мышеловке». – Леша безразлично откинул газету. Пятую неделю он пытался найти работу, и пятую неделю попытки не увенчивались успехом.