Жёны Шанго

Анастасия Туманова

Жёны Шанго

Пролог

Ночное море тихо шевелилось, накатывая на песок. Баиянская ночь была черна как бархат, и Город Всех Святых спал на своих холмах. Спали деловые люди – даже во сне волнуясь об индексах и котировках биржи. Спали торговцы, беспокойно ворочаясь и вспоминая о неуплаченных налогах и сомнительных сделках. Спал мёртвым сном рабочий народ: портовые парни, рыбаки, женщины с табачных фабрик, водители, грузчики, официантки, торговки с Модело-Меркадо. Засыпали после тяжёлой ночи проститутки: кто – в обнимку с последним клиентом, кто – в одиночку, раскинувшись на благословенно пустой кровати, кто – под боком у своего посапывающего, как невинный младенец, «кота»… Спали дети, спали влюблённые, спали уличные музыканты, спали бандиты, наркоторговцы, артисты кабаре. Спали макумбейрос[1], спали Дома Святых, – и сами ориша[2], облетев напоследок спящий город в ладонях холмов, засыпали кто где – в объятиях друг друга и в одиночестве, в лесных зарослях и в усталом океане, в облаках среди капель дождя и радуг – и в рыбачьей лодке, забытой на пляже.

– Эвинья, красотка, любовь моя…

– Эшу[3], ради бога… Я хочу спа-ать…

– Опять?!. Женщина, ну сколько можно? Скоро утро, а она всё хочет спать!

– Но я же только что заснула… Эшу, пожа-а-алуйста… – Не договорив, Эва[4] повернулась на живот, подсунула руку под голову. Спутанные кудри скользнули ей на лицо.

Эшу сердито вздохнул. Осторожно, едва касаясь, провёл пальцами по спине девушки. Но Эва уже спала, по-детски поджав под себя ногу и чуть посапывая во сне.

– Храпишь, как портовый грузчик, детка! – мстительно сообщил Эшу – но ответа не дождался. Засвистев сквозь зубы, Эшу выбрался из лодки и уселся на её борту, спустив в воду босые ноги. Из глубины чёрного моря побежали светящиеся пузырьки. Огромная луна висела над крышами города, заливая их снятым молоком. Небо на востоке ещё не светлело, и море сливалось с небом, отражая затейливые цепочки созвездий. Глядя на них, Эшу улыбнулся. Стянул майку, собираясь искупаться, – но по воде до него донёсся чуть слышный бой атабаке[5]. Эшу замер, вслушиваясь в рокочущий ритм. С его лица исчезла улыбка. Медленно-медленно, словно ожидая выстрела в спину, он обернулся.

Большой «БМВ» остановился возле входа на пляж. Открылась дверца. Из машины не спеша вышла женщина в белом льняном платье с лиловым поясом. Поля большой шляпы скрывали её лицо.

– Ларойе, Эшу Элегба! – негромко позвала она. – Аго, ларойе…

Некоторое время было тихо. Затем из темноты послышалось шуршание песка. Эшу не спеша шёл по пустой набережной, засунув руки в карманы рваных джинсов. Майки он так и не надел.

– В чём дело, тётушка? – нахально уставившись на даму, спросил он.

– Не смей так называть меня, – холодно отозвалась Нана Буруку[6]. Эшу широко ухмыльнулся, по-мальчишечьи откинулся назад всем телом, засвистел.

– Моя Эва с тобой?

– Она спит.

– Нашла с кем спутаться, шлюшка… – пробормотала сквозь зубы дона Нана, вытаскивая из пачки сигарету. Эшу, щёлкнув зажигалкой, поднёс ей огня. Почти вежливо попросил:

– Не смей оскорблять мою сестру.

– Твою – кого?.. Ты соображаешь, что говоришь, мой мальчик? – зажав в губах сигарету, осведомилась Нана. Эшу молча, без улыбки смотрел на неё. Лунный свет бился в его сощуренных глазах.

– У нас с Эвиньей нет общей крови.

– Кому, как не мне, это знать! – усмехнулась Нана. – Но ты назвал её сейчас сестрой! Сестрой! – после того, как вы две недели разбрасывали по ночам песок на пляже! Что творится у тебя в голове, малыш?

– Моя голова – не твоя забота, тётушка.

– Любая голова – это забота Нана Буруку. – Насмешливая нотка в голосе женщины была едва слышна. – Ты помнишь, что я создала все головы на свете? И нет ори[7], закрытого от меня?

Ответа не последовало. Нана медленно пошла по пустой набережной, и Эшу, помедлив, тронулся следом. Их тени скрестились в лунном свете на баиянской мостовой.

– Что тебе на самом деле нужно от моей дочери, малыш? Я ведь не дура и многое могу понять. Моя Эва оказалась рядом с тобой… не в самый лучший твой день, верно? Ты не смог держаться с ней как мужчина. Ты вывалил в её колени всё своё дерьмо пополам с соплями… фу! Моя дурочка дочь, впрочем, приняла это всё за чистую монету – ну что ж, она ещё очень молода. И только поэтому…

Сигарета вдруг выпала из пальцев Нана. Тонкий каблук её туфли застрял в щели между камнями и сломался. Взмахнув руками, женщина упала на асфальт. Сумочка Нана отлетела в сторону, и Эшу, наклонившись, небрежно поднял её. Он не протянул руки, чтобы помочь женщине встать. Его улыбка превратилась в оскал. Нана попыталась было вскочить – но камень под её рукой подвернулся, и она снова упала навзничь.

– Уважай меня, Нана Буруку, – тяжёлым от бешенства голосом сказал Эшу. – Я – ориша. Я – Эшу Элегба. Что-что, а изгадить тебе жизнь я смогу. И сделаю это с таким удовольствием!..

– Только это… Только это ты и можешь, щенок! – пробормотала Нана. – Хорошо, успокойся… Успокойся. Дьявол с тобой! Я хочу подняться.

Эшу сунул в рот сигарету из пачки Нана, зажёг её. Глубоко затянулся, наблюдая за тем, как женщина встаёт на ноги и с проклятиями осматривает сломанный каблук и перепачканное платье. Затем Нана Буруку огляделась вокруг.

Знакомой баиянской набережной больше не было. Не было тёмных силуэтов пальм, полосы пляжа, луны, города на холмах. И даже невидимое море не вздыхало неподалёку. Мостовая под ногами, правда, осталась та же – но теперь она разбегалась во все стороны десятком дорог. Дороги уходили в темноту, терялись в тумане.

– К чему это всё, малыш? – спокойно спросила Нана Буруку.

– Ты никогда не выйдешь из моих перекрёстков, если я тебя не выпущу. Не ссорься с Эшу. Выбирай выражения, когда говоришь со мной… тётушка. И – береги себя. Я ведь ещё не мстил тебе. За то, что ты сделала с моей сестрой, моей матерью, братьями. И со мной.

Нана смотрела на него в упор. В её тёмных и холодных глазах не было страха.

– Малыш, дело вовсе не во мне, – почти мягко сказала она. – Я знаю твою силу. И уважаю её. Но мстить мне за собственные косяки очень глупо, согласись. Ты в самом деле считаешь, что ни в чём не был виноват?

Эшу молчал. На лице его лежала тень.

– Я не отбираю у тебя Эву. Как бы ни сложилась её жизнь, ко мне дочь уже не придёт. Ей-богу, Жанаину не нужно учить, как сманивать моих детей! Но и к тебе Эва не вернётся тоже.

– Не тебе это решать.

– Малыш, женщина не должна видеть позора своего мужчины. Ты же всё понимаешь сам. Иначе не назвал бы Эвинью сестрой. Она видела и слышала от тебя то, чего не должна была видеть и слышать. По крайней мере, если ты рассчитывал на её любовь. И уважение.

– Я – её мужчина, и останусь им! – хрипло, с угрозой сказал Эшу.

Нана негромко рассмеялась.

– Эшу, мальчик… Если бы ты не был подкидышем, я сказала бы, что ты – копия моя дура-сестра! Верни нас на пляж – и ты увидишь: наступит утро, и Эва даже не вспомнит о тебе. Через несколько часов у неё самолёт в Сан-Паулу. Она возвращается в университет. К тем делам, о которых всегда мечтала. К своим рисункам, к своим занятиям, к своим «чудесам». Видит бог, я никогда не могла этого понять, но… ничего другого моей дочери не нужно! Ни один мужчина не заменит ей всей этой чепухи. Не заменят даже деньги. И уж тем более не заменишь ты. Что ты можешь ей дать? Что – кроме того, что растёт между ног у любого жеребца?.. Вы славно позабавились этим летом, ты слегка раскрасил её каникулы… Кстати, спасибо за то, что избавил Эву от девственности. Уж что-что, а такое ты умеешь. Но на этом – всё. И не скажу, что мне очень жаль.

– Ты не можешь этого знать, – глядя в землю, сказал Эшу. Улыбка Нана стала почти сожалеющей.

– Идём, малыш, – сказала она. И закрыла глаза.

Через мгновение они снова были на набережной. Луна побледнела, небо стало перламутровым, и над крышами города уже расходилось сияние. Море лежало ровное, гладкое, как зеркало. Над ним кричали чайки. Со стороны порта послышался пронзительный гудок буксира. Нана присела на влажный от росы парапет. Эшу, стоя рядом, напряжённо смотрел в её лицо.

– Ты глядишь не туда, – не открывая глаз, сказала Нана. – Сейчас проснётся Эва.

Эшу повернулся. Лодка у кромки волн была вся залита золотисто-розовым светом. Растрёпанная, вся в свалявшихся кудряшках голова девушки поднялась из неё. Потягиваясь, Эва села на дне лодки, сонно огляделась. Вполголоса позвала:

– Эшу… Эшу!

Никто не отозвался. Эва подождала немного. Затем улыбнулась, пожала плечами. Потянулась за своим рюкзаком, достала из него слегка помятый блокнот и огрызок карандаша. Пристроив блокнот на колене, принялась набрасывать облака над морем и голубой парус рыбачьей лодки, идущей с Итапарики. Она работала сосредоточенно, увлекаясь с каждой минутой всё больше, терпеливо отбрасывая за спину спутанные волосы. Эшу не сводил с неё глаз. Его коричневое, некрасивое, большеротое лицо не выражало ничего.

Закончив рисунок, Эва некоторое время рассматривала то, что получилось. Затем убрала блокнот с карандашом в рюкзак, закинула его на плечо, сунула ноги в шлёпанцы и не спеша пошла к выходу с пляжа. Вскоре её кудряшки и белое платье мелькали уже на Авенида Океаника. Она не оглянулась.

– Вот и всё, малыш, – негромко сказала Нана. – Через два часа Эвинья будет в аэропорту. О тебе она даже не вспомнит. Оставь в покое мою дочь – и я обещаю взамен не трогать Йеманжу[8]. И всю вашу семейку.

– Ты не тронешь больше мать? – глядя в светлеющее небо, спросил Эшу. – И братьев? Твоё слово, Нана Буруку?

– Да, моё слово, – медленно сказала Нана. – Мало чести мне играть с вашей бандой выродков. Это иногда забавно, не скрою, – но выгоды ни-ка-кой! Я больше не встану на пути Йеманжи. И хочу, чтобы вы не лезли в мои дела. Особенно твой старший брат Огун[9].

– С Огуном я ничего не смогу поделать, – усмехнулся Эшу. – Но за Эвинью больше не беспокойся. Ты предложила выгодную сделку. Мне это подходит. Всегда к твоим услугам, тётушка!

Он приложил два пальца к бейсболке, улыбнулся и, глубоко засунув руки в карманы, зашагал прочь.

Оставшись одна, дона Нана удовлетворённо улыбнулась и пошла к машине. Оказавшись в двух шагах от своего БМВ, она сунула руку в сумочку, ища ключи… и вдруг растерянно выругалась.

Сумка оказалась пуста. Ни ключей от машины, ни кредитных карточек, ни внушительной пачки наличных, ни мобильного телефона в ней не было. Лишь сложенный носовой платок издевательски показывал белый уголок из атласного кармашка.

– Эшу, сукин сын! – завопила Нана Буруку, швыряя сумочку наземь. В ответ ей послышался тихий и весёлый смех. Но набережная была безлюдна.

Эшу, сунув руки в карманы и методично поддавая мыском шлёпанца кусок старой кокосовой скорлупы, шагал по Верхнему городу. Узкие улочки уже просыпались. Распахивались ставни домов, шуршали шины автомобилей и мотоциклов, слышались голоса торговцев фруктами. Уже открылись несколько уличных кафе, и в воздухе пахло кофе. Мимо Эшу пробежала стайка смеющихся девушек в пляжных платьях, пролетел мотороллер, осёдланный толстой негритянкой с корзиной рыбы на багажнике, проехал, громыхая, грузовичок. Возле сигаретного киоска заспанный мулат мыл мостовую из шланга: несколько холодных капель упало на лицо Эшу. Лёгкий ветерок приподнимал листья пальм. По ясному, словно тоже вымытому небу неслась кружевная вереница облаков. Летнее солнце заливало желтые, розовые и фисташковые стены старых домов. Со стороны церкви Розарио-дос-Претос раздавался перезвон колоколов.

Внезапно Эшу остановился. Прислушался. Приподнял брови. Из голубого дома в конце улицы отчётливо доносились женские вопли. Покачав головой, Эшу ускорил шаг.

Крики приближались. Они неслись из окон второго этажа над магазинчиком «Мать Всех Вод». Внизу, прислонившись к стене, стоял и дымил сигаретой Ошосси[10] – высокий мулат цвета кофе с молоком, красивый, как порномодель. Вся поза Ошосси выражала безразличие. Длинные дреды падали ему на лицо.

– Почему мать кричит? – подойдя, спросил Эшу. – Весь квартал подняла!

– Это ты? – лениво спросил Ошосси, подняв голову. – Лучше не суйся пока наверх. Слышишь, как Шанго[11] достаётся?

– Что стряслось?

– Как обычно. Ночью приезжали легавые, что-то искали…

– Нашли?

– Нет, конечно. Но перебудили всю округу и напугали мать. Пора бы им привыкнуть, что Шанго ничего не держит здесь, – так нет…

Женские вопли тем временем набирали обороты.

– Убирайся к чёртовой матери из дома, паршивец! И не смей оставлять деньги: я знаю, откуда они у тебя! Почему тебя всё время ищет полиция?! У меня бизнес, туристы, магазин! Сюда приходят люди – и что они видят? Что они видят, отвечай?! Полицейскую машину у дверей и твою бандитскую морду! За какие грехи мне только послали такого сына! Уйди с глаз, пока я тебя не убила своими руками! И если ещё хоть раз ко мне приедут искать тебя, или оружие, или маконью, или… Пошёл вон, бессовестный! И чтобы духу твоего здесь больше не было! Сил моих нет! И никаких больше денег от тебя! Ни реала! Для панели я уже стара – значит, просто издохну с голоду!!!

Грохот, звон, отчаянная мужская ругань – и из дверей на мостовую вылетел Шанго: двухметровый чёрный гигант в порванной на плече футболке с красно-белым изображением Че Гевары. Вслед ему вынеслось истошное проклятье, вихрь смятых банкнот и голубой шлёпанец. Деньги разлетелись по мостовой. Шлёпанец просвистел над головой Шанго и был пойман взметнувшейся рукой Эшу. Взвесив тапочек в руке, Эшу воззрился на старшего брата с вежливым недоумением:

– Что такое, дорогой мой? Уроки не сделал?

В ответ раздался яростный рык. Огромный кулак рассёк воздух в миллиметре от носа Эшу – но тот привычной эшкивой[12] ушёл от удара, расхохотался и присел на корточки, чтобы собрать разлетевшиеся деньги. Шанго, тяжело дыша, шлёпнулся рядом на тротуар и зашарил руками по карманам в поисках сигарет.

Ошосси, подойдя, протянул брату пачку «Seleta».

– Ты зачем сюда явился? – с нескрываемым удивлением спросил он. – Ты же знал, что ночью были легавые!

– Ну-у… узнать, как дела.

– За этим мог бы мне позвонить.

Шанго только что-то проворчал сквозь зубы.

– Поезжай в Бротас[13] и сиди тихо пару дней, – посоветовал Эшу. – Мать скоро отойдёт. Каждый раз ведь одно и то же!

– Скоро? – хмыкнул Ошосси. – В прошлый раз она два месяца слышать о нём не хотела! Если бы не приехала Эвинья и не уболтала её…

– Ты тоже хорош! – огрызнулся Шанго. – Что это за гринга?

– Гринга?..

– А, так ты ещё не знаешь, красавчик?! Она явилась вчера прямо в магазин к матери! И вопила на весь квартал, что ты разбил ей сердце, сделал ребёнка и спёр пятьсот долл…

– Что-о?! – взвился Ошосси. – Пятьсот?! Мой тариф – двести, и не больше! Если гринга красивая – то сто! А эта, между прочим, могла бы заплатить и триста с её отвисшей задницей! Вот зараза… подумать только… Никакой благодарности! Вот и работай по совести после такого!

– Откуда твои шлюхи знают, где ты живёшь?

– Думаешь, я им визитки оставляю? Понятия не имею, как она дозналась! Может, в отеле рассказали… Больше не придёт, не беспокойся!

– Не беспокоиться? Мать завелась на весь день, а отвечать пришлось мне!

– То есть, легавые из-за меня приезжали?..

Шанго в ответ выругался, швырнул окурок на тротуар. Искоса взглянул на Эшу.

– Слушай, малыш, потолкуй с мамой! Тебя она послушает. Мне она даже рта открыть не дала! Я знать не знаю, что хочет полиция: это вообще не мои дела! И Амаралина[14] – не моя территория! Меня там даже не было той ночью! Скажи ей это всё!

– Что мне за это будет? – вкрадчиво осведомился Эшу.

– Не борзей, сопляк! – обозлился Шанго.

– Ну и разбирайся сам! – Эшу увлечённо подкидывал на ладони голубой шлёпанец. – Давай, поднимись к матери, отнеси ей тапку… А то, может, ещё не все соседи услышали, как мама тебя любит!

Шанго поднялся. Выражение его грубо вырубленной физиономии цвета горького шоколада не предвещало ничего хорошего, и Ошосси словно случайно опустил руку ему на плечо. Эшу же продолжал как ни в чём не бывало забавляться со шлёпанцем.

– Ладно, чего ты хочешь? – буркнул Шанго, прислоняясь к стене.

– Вот так бы сразу! – Шлёпанец взлетел высоко в воздух, приземлился на макушку Ошосси, срикошетил в плечо Шанго и снова оказался в руках Эшу. – Хочу ту мулатку, Андрезу, из Ресифи! Твою новенькую!

– Андрезу?! – вскинулся Шанго. – Ты свихнулся? Андреза стоит пять сотен! Эта малышка – для понимающих клиентов! Она такое умеет, что тебе незачем и знать! Чёрта с два, не получишь!

В ответ Эшу торжественно вручил брату шлёпанец и красноречиво кивнул на открытое окно второго этажа.

– Ну, хорошо. Ладно. Чёрт с тобой, – сдался Шанго. – Но не сегодня: Андреза занята. Подходи завтра к вечеру в Бротас, я позвоню.

– Договорились, – Эшу прыжком вскочил на ноги. – Всё, я пошёл к маме.

– Деньги ей отдай, – проворчал Шанго, засовывая в карман брата смятую пачку банкнот. – За аренду платить в пятницу.

– Не беспокойся, – раздалось уже из-за двери.

– Чёрт знает что… – Шанго сердито разглядывал порванную футболку.

– Эшу её уломает, – уверенно сказал Ошосси. – Если не он, то вообще никто. Эвинья ведь улетает сегодня.

Шанго кивнул. Вынул из кармана ключи от машины и, крутя их на пальце, направился к огромному джипу, запаркованному в двух шагах.

– Куда тебе ехать? В Барракинью? Залезай.

Ошосси уже открыл переднюю дверцу, когда Шанго спросил:

– Как у тебя с моей Йанса[15]?

Ошосси замер. Очень медленно, глядя на облака над крышами, спросил:

– Что тебе до Йанса?

– Ну-у… – Шанго небрежно повернул ключ зажигания, и мотор джипа зарокотал. – Йанса, как ты помнишь, моя жена. Мне хочется, чтобы у неё всё было хорошо.

– Йанса – твоя жена? А кто же тогда Ошун[16]?! – ощетинился Ошосси. – Может, вспомнишь ещё и Оба[17]?! Может, у тебя хватит смелости спросить у Огуна, хорошо ли Оба с ним?

– Хватит, – с усмешкой заверил Шанго. – Жёны Шанго всегда остаются его жёнами. Даже если развлекаются с другими. Не забывай этого, брат. Так ты едешь, или нет?

Ответом послужил удар двери, от которого затрясся джип. Шанго широко ухмыльнулся, показав белые, крупные зубы. В боковом зеркале он увидел серое от бешенства лицо Ошосси и, расхохотавшись, сорвал машину с места.

Для туристов было ещё слишком рано, и в сувенирном магазинчике «Мать Всех Вод» царила пустота и прохлада. Пахло кофе и сигаретами. Допотопный телефон с треснувшим диском молчал. В витринах теснились статуэтки ориша. На беленых стенах висели догонские и геледские маски, ритуальное оружие, дешёвые акварели с видами Баии в рамках из ракушек. У дверей, встречая посетителей, стоял гипсовый Ошала[18] в белых одеждах. Эшу, проходя мимо, скорчил Отцу всех ориша страшную рожу. Миновав статуэтку Огуна с поднятым мечом, вежливо приложил два пальца к бейсболке. Заметив рядом воительницу Йанса, серьёзно поклонился. С улыбкой помахал рукой печальной Оба и сделал неприличный жест в сторону Шанго. Повертевшись среди витрин с картинками, илеке[19], бусами и связками амулетов, заметил, наконец, то, что искал: небольшую статуэтку ориша Эуа – тоненькую девушку-мулатку в розово-белом платье, с мечтательной улыбкой на губах. Эшу долго стоял рядом с ней. Затем нежно, едва касаясь, провёл пальцем по шоколадной спине Эуа. Усмехнулся. И, не оглядываясь больше, прошёл мимо – к лестнице, ведущей на второй этаж.

Наверху было тихо. Аромат кофе усилился, к нему примешался лёгкий дух фасолевых акараже[20]. Эшу уверенно тронулся прямо на запах. Остановился в дверях кухни.

Мать в старой ночной рубашке, с кое-как прихваченными гребнем волосами, варила кофе. Утро, входя в раскрытое окно, обдавало фигуру Жанаины золотистым светом. На старой чугунной сковороде шипело и пузырилось пальмовое масло.

– Это ты, малыш? – не оборачиваясь, спросила она. – Садись завтракать.

Эшу улыбнулся. Подойдя, поцеловал мать в щёку, сел за стол, взял протянутую ему чашку кофе.

– Где тебя носило? – спросила Жанаина, перебрасывая горячие акараже в керамическую миску. – Что же это такое, опять подгорели… И как это у нашей Оба получается?.. Теперь вот только выбросить!

– Ещё чего! – возмутился Эшу. – Дай сюда все, я съем!

Умяв шесть штук пирожков подряд, он облегчённо откинулся на стену, допил кофе и с довольной улыбкой взглянул на мать. Та, стоя у окна, курила, смотрела на просыпающийся квартал. Затем притушила сигарету о стену и сунула окурок за ухо.

– Сколько раз я тебе говорил так не делать! – сурово сказал Эшу, вставая и забирая у матери сигарету. – Кто тебя вообще этому научил?!. Ты их хоть гаси до конца! Когда-нибудь спалишь и волосы, и уши!

– И слава богу! – в сердцах отозвалась Жанаина. – Хотя бы нечем будет слушать сплетни о моих сыновьях! Куда уехал Шанго?

– К Ошун, конечно, – осторожно ответил Эшу. – Куда же ещё? Ты зря беспокоишься, мам: в Амаралине – это не его работа, точно. Шанго всю ту ночь был у себя в Бротасе с Ошун! Позвони ей: она подтвердит…

– Святая дева! Эта девочка подтвердит всё, что Шанго ей скажет! – Жанаина сердито взмахнула кружкой, и кофейная гуща плеснула на пол. – Как только меня угораздило нарожать столько бандитов!

– Ну-у, мам, ничего подобного… Легавым лишь бы кого скрутить, разве они будут разбираться? Если бы Шанго напортачил в Амаралине, он бы смылся из города, а так… Ну, сама подумай! С чего бы ему тогда наутро являться к тебе? Чтобы схлопотать тапком по заднице? Вот уж радость-то… Особенно когда не виноват…

– Кто не виноват – Шанго?! – снова вскипела Жанаина. – Да от него только отвернись!.. И от вас всех тоже! Почему какие-то белые девушки постоянно ищут здесь Ошосси? Что я должна им говорить – что мой сын потаскун? И что у меня уже наверняка сотни три внуков в Америке? И в Европе столько же? Неужели там не осталось подходящих мужчин? Неужели мой Ошосси один должен работать за весь земной шар?! Кстати, почему мне рассказали, что он болтается по порту с маконьей[21]?

– Брехня! – абсолютно искренне сказал Эшу. – Он знает, что Огун его убьёт. Никакой маконьи, мам. И уже давно. Если что, я бы знал.

– Ты? Почему тебя два дня держали в участке?!

– Поду-умать только! – закатил глаза Эшу. – Меня? В участке? И ты этому поверила? И вот эта женщина – моя мать!

– Где Эвинья?

– У Марэ, где же ещё! Собирает вещи! Сегодня улетает! Позвони, она тебе скажет, что я был с ней все эти дни! С ней – а не в участке!

– Я с ума с вами сойду, вот что! – Жанаина швырнула пустую кружку в раковину, села за стол и запустила обе руки в растрёпанные волосы. – Когда это всё кончится? Что мне – пить таблетки от нервов, как гринги? Или вообще пойти к врачу? Кто успокоит мою старость?!

– Марэ, конечно! – пожал плечами Эшу. – Он из нас всех самый приличный! Он зарабатывает, его рвут на части издательства, он окончил университет, у него куча денег… Да, кроме него, Обалу, Огун и… и Эвинья же ещё! Тебе мало, женщина?! У тебя четверо умников на трёх засранцев! Ты же в шикарном плюсе, мам! Все соседи тебе завидуют! У них-то выросла одна шпана!

Жанаина, не выдержав, расхохоталась. Эшу тоже усмехнулся. Сел на пол у ног матери, положив голову ей на колени.

– Хочу спать…

– Так ложись, малыш. И спи спокойно до вечера. – Жанаина погладила курчавую голову сына. – Ты весь в песке. Зачем опять ночевал на пляже? Не мог дойти до дома?

– Не злись на Шанго, – попросил Эшу. – Это в самом деле не его косяк, легавые ошиблись. Ничего, если он зайдёт к тебе завтра?

– Да до завтра он ещё сто раз что-нибудь натворит!

– Но ты же его уже отходила тапком в кредит! Значит, счёт будет по нулям!

Жанаина только вздохнула. Несколько минут на крохотной кухне царила тишина.

– Ты грустишь, малыш. Что у тебя с моей Эвиньей? Вы не поссорились? Почему не ты везёшь её в аэропорт?

– Потому что мой байк не выдержит её чемоданов! – Эшу не поднимал головы с колен матери, и голос его звучал глухо. – А у Марэ огромная тачка! Не беспокойся, мам. Я приеду прямо к самолёту, мы с Эвой простимся. Взять тебя с собой?

– Куда? На твой мотоцикл?! Мои годы уже не те! – Жанаина помолчала. – Не переживай. Эвинья вернётся на каникулы. Ей надо учиться: она такая же, как Марэ. Она жить не может без всего этого. Но это не значит, что…

– Конечно, мам. Ничего это не значит. Я пойду посплю, хорошо? – Эшу поднялся на ноги. Жанаина продолжала пристально, чуть тревожно смотреть на него снизу вверх. Эшу терпеть не мог этот взгляд матери.

Снизу донёсся спасительный перезвон дверного колокольчика, английская речь.

– Слышишь? Вон твои любимые грингос! – пряча облегчение, усмехнулся Эшу. – Спустись, продай им всех наших святых. А я пойду спать. Благослови меня, Йеманжа, звезда моря, любовь моя! – запел он, и Жанаина только махнула рукой. И, как была в ночной рубашке, не спеша пошла к лестнице.