Вразумление красным и комфорт проживания

Я что-то пытался ответить, но он прервал:

– Не будь дураком, и документы у тебя даже не примут, если не встанешь на комсомольский учет. Бери билет, поступишь, потом захочешь, потеряешь его.

Я думал, что отец на фронте стал коммунистом, а я в армии стал комсомольцем. Билет был жесткий и в кармане торчал колом. Оказалось, прав был тот прапорщик. Но больно, видно, книжки мои понравились прапорщику. Он за меня, к дембелю, как за старого и активного комсомольца, ходатайствовал о вручении знака «Ударник девятой пятилетки». Но это уже было слишком, подарил я ту награду узбеку-хлеборезу на дембельский мундир. Надо было видеть эти благодарные узбекские глаза. Хлеборезу очень даже положено, этот знак давал право претендовать на присвоение звания «Ветеран труда», а труд – почетная обязанность советского гражданина.

***

Сентябрь – теплый, красивый месяц. Проездные документы. Еду домой к своей маме, бабушка умерла. В дороге везде встречают доброжелательно, с открытыми, доброжелательными улыбками, не все успевают разглядеть бульдозеры на петлицах. С самолета Родина вся желтая, но не холодная, самые ягоды и грибы в лесу, самые жирные гальяны в озере.

Картошка в тот год уродилась, мама постарела, как-то сжалась, отец болел, почти не вставал. Если вставал, то кряхтел и ходил, шаркая ногами, курил безбожно. Домик совсем захирел, врос в землю по окна и загорбатился. Заборы повалились, вокруг все дряхлело. Новый сосед появился, играл на баяне. Вечеринку устроили в честь меня – бойца, мама все слезы вытирала, сосед пел ее любимую песню «Стою на полустаночке, в цветастом полушалочке…». Отец молчал, боли его не отпускали, когда пил, легче было, а сейчас уже и пить не мог, рвало. Люблю я их, если, конечно, понимаю, что значит любить. Люблю больше, чем страну и ее вождей.

Меню на столе то же, что и всегда. И вид на проулок тот же самый, грязи, правда, меньше, солнышко постояло. Новостей мама порассказывала: друзья повлюблялись, поженились, детей завели. Таких было трое, а севших было пятеро. Петюнчик, бывший участковый, замерз пьяный в сугробе. Какая- то девушка в магазине про меня у мамы выспрашивала. Завтра сниму сапоги да пойду сам новости узнавать. В сенцах мои перчатки боксерские заплесневели, вынесу, просушу. Пригодятся ли? Чай с черничным вареньем. Я дома.

***

В стране осень, где теплая, где холодная. Пилот Беленко украл МИГ-25. Скончался лидер Китая Мао Дзедун. Председателю КГБ Андропову и министру внутренних дел Щелокову присвоено воинское звание генералов армии. В Китае арестована «Банда четырех» во главе со вдовой Мао Дзедуна. В СССР учреждена медаль «За строительство Байкало-Амурской магистрали». «Королевские войска» прорубали ломами и кирками проходы к океану в горах Забайкалья и Приамурья.

Я два года не знал гражданской одежды. Вот, с утра наряжаюсь. Практически все маленькое, что в длину, что в ширину. Мама просит пройтись по улице в мундире, но мне совсем не хочется героем себя чувствовать. Думаю, вечером соберемся с теми, кого найду, да по традиции пообнимаемся и выпьем в стланике горсада. Прошедшей ночью-то потряхивало, позвонила ложка в кружке, нередко тут такой тарелочный набат. Мои привыкли, не услышали, а мне – как в новинку опять, земля родная дала себя услышать.

Утро прохладное, но солнечное. Георгины и гладиолусы все в цвете и мелких каплях влаги. Марь пожелтела, время морошки и кислой клюквы по сторонам от побитого и заломленного тротуара, что был тропой в школу детства моего. В моей библиотеке ожидаемо нужных книг не оказалось. Поменялась библиотекарь, и все там поменялось. На полках затрепанно-оранжевый Майн Рид, серый Марк Твен и особенно зеленым подсвечивался Сервантес, кем-то еще не прочитанный и не удививший. Все вступительные планирую сдать на «отлично» и поступить. Если на учет, конечно, встану. Бумажки отправлю и буду ждать приглашения. Напишу, что комсомолец и отслужил положенное в Советской Армии. Сам-то так думаю, а где-то в глубине начинаю понимать, что учусь чему-то плохому. Или опыт приобретаю, или инстинкты просто включаются?

Вскоре уже и захолодало, заснежило, завьюжило. Книжки достал, в комнате тепло, и лампочка горит. Самое время читать и запоминать историю СССР и правила языкознания. Приглашение в конверте с фиолетовым штампом почтальон принес в апреле, еще по снегу. Скоро опять оставлять свой дом, теперь и не знаю, на сколько. Что-то не пускало меня в слесари и кочегары, что-то грызло изнутри и заставляло сидеть за учебниками и наизусть учить главы и абзацы, аксиомы и теоремы. Оно же подавляло радости встреч с друзьями и потребности в свиданиях. У той силы имени не было. Вроде как это осознанная необходимость. Мама, видя все мои ночные бдения и упертость, как-то тихо, но как всегда запоминающееся, сказала:

– Расти, сынок, хорошим человеком, но только в начальство не ходи.

Вот такое напутствие материнское в дорогу…

***

Улетал по июньскому холоду, еще кое-где с грязным снегом по огородам. Земля быстро исчезала в облаках, а в горле ледяной комок той самой осознанной необходимости, которая звалась Свободой. На материке тепло, парни в рубашках, девочки в юбочках. В аэропорту шумно и обстоятельно, пахнет шашлыком, а на ящиках продают редиску и черемшу. Большой красный лозунг в споре с большой афишей «12 стульев» с Мироновым и Папановым. Полицейский патруль и расталкивающие людей автобусы. Тут и я, в плаще болонья, с портфелем книжек, не встреченный, но с путевкой в жизнь. Это паспорт гражданина СССР, билет комсомольца и еще 80 рублей.

***

1619 – 400 лет – 2019

17 июня «Байкал» под командованием Невельского достигает северного Сахалина в районе мыса Елизаветы и огибает остров с запада, у мыса Марии. Вдоль его берегов направляется в Амурский лиман. Маневрируя с помощью местных жителей, Невельскому удалось то, что не удалось поручику Гаврилову: обнаружить вход в Амурский лиман, найти устье Амура и обследовать его. Выйдя из устья и отправившись на юг, он доказал, что Сахалин – остров, и в Амур можно заходить как с севера, так и с юга. До возвращения в п. Аян, 1сентября 1849 года, Невельской обследовал и описал лиман и примыкающие районы северного Сахалина.

Помня о письме Гаврилова, он пытался искать доказательства присутствия русских в этих землях еще в 17 веке и следы «золотого русского бога». Из этого гиляцкого мифа пока было понятно только то, что за «богом русским» всегда охотились беглые, но страшнее были маньчжуры – то ли китайцы, то ли японцы, для гиляков они все были маньчжуры. Чем более жестоко они пытались найти этого бога, тем дальше гиляки его прятали. Где-то 200 лет продолжалась эта охота. Гиляки своих идолов прятали далеко от чужих глаз, но и «русского бога» по непонятным причинам почитали и оберегали.

Доказать аргументировано, что эти земли были открыты русскими еще в 17 веке, имело большое значение, в первую очередь для дипломатических отношений с Японией и Китаем. Невельской очень хотел добыть такие аргументы и верил, что они существуют. За гиляцким фольклором были реалии, но пока они были закрыты. 6 августа 1850 года Невельской основал Николаевский. Без каких-либо военных операций, мирным путем, огромнейшая территория Приамурья, Приморья и Сахалина фактически была закреплена за Россией. А.П. Чехов писал, что участники экспедиции совершили «изумительные подвиги, за которые можно боготворить человека». Изучая территории и поднимая русский флаг во всех заливах, участник экспедиции Невельского Н. Башняк прошел пешком и на собаках все западное побережье Сахалина и вернулся в базовый лагерь, ободранный и чуть живой. В 1852 году он уже обследовал нижний Амур. Другой помощник Невельского, штурман Д. Орлов, открыл несколько водораздельных хребтов и основал на Сахалине три военных поста. Вплоть до середины 1850 годов, осуществляя свои исследования и описания земель устья Амура, Амурского лимана, Татарского пролива и острова Сахалин, Невельской не нашел доказательств существования «русского ковчега». Тема эта потихоньку затихла.

Миссия Невельского с декабря 1856 года была исчерпана, и он возвратился в Санкт-Петербург. Основной целью последних лет жизни Г.И. Невельского было написание книги об Амурской экспедиции. В 1875 году книга была закончена, о своих попытках найти следы «русского бога» в тех далеких землях адмирал по собственным соображениям не упомянул. Пройдут годы, и подтверждения тому найдутся на сахалинской каторге.

***

Напротив Пети сидел полных звезд генерал, суровый и политически нацеленный. Тот самый генерал, что в 1937 году арестовывал Белакуна. а с 1942 года был правой рукой Мехлиса и другом Розалии Землячки – тех людей, чьи имена воссияют на Кремлевской стене.

Он рассказал, что когда настоящие и бывшие вожди комсомола обсуждали свинью Б. Пастернака, шеф попросил его хрюкнуть для примера:

– Я хрюкнул, но, видимо, хвостом небодро вильнул и копытами неубедительно расшаркался, потому, верно, в таком мелком кресле и сижу сейчас.

Он положил руку на плечо Пете и по-отечески напутствовал: «Умей, сынок, переодеваться быстро – это главное в нашей почетной работе!». И пророчески продолжил: «Придет время, натянете вы на себя одежды золотые, и троны под вами будут царские да боярские, только служить будете тому же хозяину».

Генерал исчез, Петя проснулся, сон был очень реален, видимо, последствие вчерашней длительной дискуссии по «апельсиновой сделке», по соглашению № 593. Петя горячечно убеждал ротных комсоргов, что две баржи апельсинов и израильский текстиль очень удачная цена за никому не нужные, истлевшие развалины. У Советской Родины свои святыни: Мавзолей и Кремлевская стена, Моральный Кодекс строителя коммунизма и красный флаг. Петя еще долго приводил примеры и аргументы. Комсорги, в общем-то, и не возражали, но он что-то распалился.

Он не спал в общей казарме, у них с писарем в штабе было отдельное помещение, и столовались они отдельно. Петр Николаевич, когда пошел служить Родине, бумажку о награде комсомольской с собой взял, значок же запрятал у тетки в страхе потерять. В армии показал бумажку, кому надо, и на следующий день его уже определили в редколлегию «Комсомольского прожектора». Когда редактор на дембель ушел, то стал редактором. Работы было много. Петр Николаевич воспитывал нерадивых, ленивых, грязнуль, клеймил жизнь не по уставу, сам являя собой пример во всем. Руководство – и политическое, и военное – было довольно. Но сон, похоже, все же был вещий.

14 января 1964 года, в дверь постучался посыльный по штабу, и Петя помчался рысью в политотдел. Руководство выглядело взволнованно, но задачу поставили быстро, дав в помощь нерусского ефрейтора. Надо было бежать по казармам и во всех ленинских комнатах выдрать и вынести портреты волюнтариста и похабника. А кого – не сказали, сам должен был догадаться. Чутье не подвело, все выдрал и вынес. Только куда это девать? Рискнул – и опять не проиграл: в огонь, в кочегарку. Доложил. Замначальника политотдела пообещал по демобилизации рекомендовать Петра Николаевича в университет марксизма-ленинизма. Начальник спросил его: «Не жалко ли будет расставаться?» А почему чутье не подвело? Петя уже давно замполитам оказывал услуги и подчеркивал красным для удобства прочтения в политинформациях основные мысли пленумов и конференций.

Весна 1966 года.

Осенью демобилизация, солнышко припекает, Петя преет у кинотеатра: решил, что правильно с солдатами-первогодками провести мероприятие в увольнении. Начальник штаба сходил с ним в бухгалтерию, и Пете выдали денег на десять билетов на фильм «Залпы Авроры». За две минуты до начала прибежал один ротный комсорг, а остальным за то, что пошли в другое место на «Операцию Ы», выхлопотал по два наряда на кухне. «Недоработки с личным составом», – сказали в политотделе после его доклада. В кассе кинотеатра билеты назад не взяли, пришлось Пете свои деньги отдавать. Но такие неудачи бывали редко, в основном, все было гладко, наутюжено и несгибаемо. Политработа на фоне устава и воинской дисциплины давала хороший эффект в патриотическом воспитании солдат-комсомольцев. Петру Николаевичу иногда становилось скучно. Он вырос из «Комсомольского прожектора», но чувствовал, что ждать осталось недолго.

***

Пришла осень, пришла пора гражданки. Замполит, куда-то спешив, пожал Петру Николаевичу натруженную, солдатскую руку и вручил обещанный памятный подарок – личную Петину фотографию, снятую при развернутом красном знамени воинской части. Вообще-то, хотели благодарственное письмо родителям, но Петя отказался. Да еще было письмо-рекомендация в университет марксизма-ленинизма. Хорошее письмо, с перспективой.

Поехал Петя в родной железнодорожный район с красным воинским билетом, полный перспектив и трудового рвения. Тетка была все такая же злая, притом стала неряшливой. Значок был на месте. В райкоме комсомола встретили радушно и пригласили в инструкторы орготдела. Пошел, зарплата не очень, а бегать много надо, налаживать, где не налаживается. Через два месяца зав. орготдела ушел в другой район, вторым. Петр Николаевич занял его место, теперь у него было аж два инструктора в подчинении, и он стал правой, доверенной рукой второго секретаря райкома комсомола. Петр Николаевич стал ходить в галстуке и брюки гладить каждый вечер. В райкоме уживался плохо, не участвовал в частых коллективных пьянках по квартирам, и тем был подозрителен. Но первый секретарь был к нему благосклонен. Он тоже в тех пьянках не участвовал, и, как член бюро райкома партии, участвовал в каких-то других пьянках.

Прошла зима, первые проталины. Университет марксизма-ленинизма, факультет партийно-хозяйственного актива, приняли. Занятия с первого октября. Петр Николаевич чувствовал, что становится на рельсы. Райком проводил мероприятие за мероприятием, Петя был всегда на виду, подкованный и словоохотливый. Руководители среднего ранга охотно шли с ним на контакт, где-то чувствуя его недюжие способности пристраиваться, что влекло за собой карьерный рост. В начале марта Петр Николаевич попросил десять минут у первого и высказал ему мнение, что нужно от лица комсомола района опубликовать в местной прессе статью в поддержку тринадцати. Статья появилась, но только уже от районного партактива. Первый секретарь сказал Пете: «Петр Николаевич, вы далеко пойдете!».

***

Весна. Из окон пел Высоцкий, грачи прилетели, и у вокзала шашлычник, похожий на нерусского вида ефрейтора, раздувал мангал. 22 апреля – главный субботник страны, орготдел в бегах и заседаниях. Много несознательных и пьющих, Петя пытался их увещевать у киоска с пивом, но чутье подсказало ему, что надо уходить, иначе покалечат. Он сажал елки с пионерами, они горячились, пихались, и все с песней «Взвейтесь кострами…». Петя знал, как правильно написать отчет для бюро, и потому не волновался ни за явку, ни за активность. Красные лозунги развесили загодя, поэтому все выглядело празднично.

Тетка Петина всегда говорила, что шила в мешке не утаить. То, что в деревне было или утеряно, или украдено, так до сих пор и не найдено.

***

Дальше была дорога железная. Находился, нагулялся, сижу на вокзале, поезд после 12 часов. Следующим днем должен добраться в город, и к делам, с которыми, думал, будут связаны последующие годы. В плацкартном вагоне устроился вполне прилично, попутчики все разные, но словоохотливые под пиво «Таежное». Поезд гудел и пристукивал, наполняя ночь ощущением времени, бегущего только вперед. Прибыли на место в 14:30 по расписанию. Дальше все было понятно: трамвайчик и остановка с простым названием «Университет». Дверь, на ней объявление для абитуриентов: «Приемная комиссия в субботу работает до 14 часов». Завтра, в воскресенье, вообще не работают, куда же податься? Начиналось все как-то не очень, хотелось есть и определенности на эти два дня. По опыту – это на вокзал, на трамвае ехать недолго, задумал вернуться пешком, по центральному проспекту. Жарко. Спросил, где вокзал, показали пальцем вниз и вправо.

***

По своей ли я охоте решил срезать тогда по дворам? Тут все и началось. Позже выяснилось, что я зашел за здание тогда известного всем Торгового института, за которым стоит многоэтажное здание общежития этого же учебного заведения. И тут я забрел прямо в клеть спортивной площадки, дальше хода не было. Из окон общежития, как пчелы из улья, торчали девчонки-загоралки. Посреди этой спортловушки стояла огромная деревянная катушка, на которую был намотан толстенный кабель, а на катушке все ядовито желто-зеленое. На солнце блестели и отражались в свете бутылки вьетнамского ликера, что именовался «Полтора лимона». Много бутылок и народа много вокруг. Мальчишки примерно моего возраста к девчонкам пришли в гости. Надо было повернуться и уйти, но на меня уже обратили внимание, на паренька среднего роста, среднего телосложения, в болоньевой куртке и с дермантиновым портфелем.

Я спросил:

– Как дойти до вокзала?

Самый длинный из них, со здоровенными кулаками, налил полный стакан и протянул мне:

– Врежь, братик, с нами, и мы все покажем!

Ответ им не понравился, и началось. Видно, перед невестами им было стыдно нападать толпой на одного, все быстро успокоилось. Но, по традиции, подравшиеся сразу же подружились. Я соблазнился, в первую очередь, горой горячих пирожков, как оказалось, с китовым мясом, ну и в придачу, теплый, убивающий ликер. Сколько его было – неизвестно, как закончилось все – неизвестно.

Помню, что в общежитие так никого и не пустили. Помню, как девки кидали нам газеты, и мы утирались после жирных, но очень вкусных пирожков. Потом помню музыку, очень забористую, и много барышень с ляжками в чулках и на каблуках. Помню гардероб с курткой, портфель и полный уже провал.

Очнулся, открыл глаза и очумел: вокруг бабы голые совсем. Картинки из журналов, все стены обклеены. Красивые. Поднялся, сел, комната без окон, дверь. Если бы не сексуальное оформление, точно камера. Дверь не закрыта, вышел на улицу, сразу увидел наши барачные удобства побеленные. С окна на втором этаже машут, зазывают. Поднялся по узенькой лестнице и по темному коридору. Двое моих вчерашних друзей в маленькой комнатке сидели за столом, по пояс голые, и пили, похоже, чай из зеленых солдатских кружек. Длинный улыбается: «Что, брат, плохо тебе?». Тут кое-что и разъяснилось. Что я сейчас в гостях у центровой городской братвы, нахожусь в Миллионке. Большинство из них в ней и выросло, в центре города. Кто, если и переселился, обитали все равно здесь, в этом мире кирпичных бараков, где в 19 веке хунхузы курили опиум, а в 20-м прятались подпольщики-партизаны. Эти люди мне были понятны и приятны. Вчера, как оказалось, мы были в варьете, на Морском вокзале, месте их постоянных тусовок. Оттуда и ляжки. Как бездомного, меня определили на постой в своих шхерах. А картинки из журналов им привозили и в изобилии поставляли моряки загранплавания.

Пройдут годы, я в этих людях не разочаруюсь. Большинство из них не станет ни активистами, ни фарцовщиками. Они с достоинством жили, сидели и дружили. Таким был мой первый день во Владивостоке, самом в те годы просвещенном городе Дальнего Востока, и с единственным в регионе государственным университетом.

Вот только в понедельник я не поехал со шпаной за креветкой. Я пошел задолго до открытия в приемную комиссию. Но нас это не разъединило, я с ними подружился навсегда.

***

Народу у входа было много, в 9:00 двери открыли, и я зашел, ответственно понимая, зачем я здесь. С детства меня беспокоил один вопрос, и я надеялся за этими дверями найти на него ответ: «Если у нас мать – Родина, то кто Отец? Когда мать зовет, и от ее имени сотворяется, то что об этом думает Отец? Хочу понять, есть ли разница между Родиной и Отечеством? Хочу слушать научный коммунизм и научный атеизм, чтобы понять, что таких наук не существует. Хочу увериться, что расставленные по городам и весям моей Родины-матери идолы – это язва на ее живом теле».

Но для этого первое и главное – надо встать на комсомольский учет. Документы приняли, я сдал экзамены и заселился в общежитие. Но если кто думает, что благодарителями были государство и комсомол, то ошибаетесь – то воля Отца.

В начале 20 века, Рони-старший написал, что человек взял огонь у природы. Это неправда, он был дан, когда кроманьонец проявил себя человеком. Четвертое проявление огня – суть душа человеческая. Все, что есть сейчас – это борьба за него, попытка отнять, что даровано Отцом. А цвет огня – красный.

***

1619 – 400 лет – 2019

8 мая 1887 года, в четыре часа утра, П. Андреюшкин, В. Генералов, В. Осипанов, Я. Шевырев и А.Ульянов в присутствии прокурора по прозвищу Ванька-Каин, приложившись к Кресту, были повешены в Шлиссельбургской крепости. Все студенты не раскаялись и не просили снисхождения. Лукашевича и Новорусского пожизненно заключили в крепость. Ананьин, Пилсудский, Пашковский, Шмидов, Кангер, Горкун, Волохов и Сердюков получили каторгу.

Б. Пилсудский также был осужден на смертную казнь, но царь (Удав) заменил смертную казнь пятнадцатью годами каторжных работ на Сахалине. С первых месяцев жизни на Сахалине он начал активно заниматься гиляцким фольклором, прямо в русском переводе. Изучал их язык и обычаи, собирал этнографическую коллекцию, одновременно работая на раскорчевке леса и скотником. По его инициативе была создана школа для детей аборигенов.

В одной из своих записок, Бронислав Осипович анализирует часто встречающиеся в фольклоре гиляков темы «русского ковчега». По мнению Пилсудского, эта тема пришла с устьев Амура на Сахалин более двух веков назад. Желающих отыскать «ковчег с богом» было много. Это были прослышавшие про то беглые каторжники, но те вызывали недоверие аборигенов, так как постоянно пытались обложить их ясаком. С большим рвением к реликвии пробивались манчжуры (китайцы, японцы). Гиляки медленно впускали Пилсудского в свои родовые тайны, и он постепенно убеждался в реальности существования того «русского бога».

Не имея возможности самому проверить некоторые предположения и догадки, он пишет отставному лейтенанту флота Г. Зотову. В 1888 году Зотов в Петербурге добился права наследования Ахинского отвода тысячи десятин в сорока пяти верстах от гиляцкой деревни Лянгли. Зотов, человек энергичный и образованный, отвечает, что готов помочь Пилсудскому, но просит его четче формулировать задание по территории. Зотов в Петербурге отбился от Нобеля, рвавшегося в партнеры по разработке и добыче нефти.

Но не знал отставной лейтенант, что пройдут годы, и повзрослевшие комсомольцы запустят на гиляцкую землю зверей с жуткими хоботами и утробами. А потом будут активно отстаивать свою честь и достоинство в судах. А Григорий значит «бдительный».

***

У Пети новое назначение – в зарплате серьезно прибавил, член бюро горкома комсомола. Для роста такое назначение было необходимо – это живая работа на производстве с молодежью. Горком проводил грамотой с хорошими подписями. Учеба успешно продвигается, Ленин и Маркс улыбаются ему. От тетки хочется съехать, она уже какая-то заплесневелая и стала больше сквернословить. И готовит совсем плохо последнее время, хотя Петя стал ей больше денег выделять на хозяйство.

На новом месте он очень был заметен, всегда наглаженный, с папочкой и в начищенных штиблетах, среди не очень свежих коридоров и рабочих в спецовках. Он был на своем, приятном месте, в кресле на фоне красного флага и белого бюста. Работы было много, а если и немного, то Петя сам ее придумывал. Мало ли в молодежном коллективе аморального и чуждого. Такое наметанный глаз всегда узреет. Петя любил собрания и заседания, на них он был первым лицом и никому не давал забывать об этом.

1970 год. Сегодня пригласили на партком. Секретарь – молодой коммунист, сказал просто:

– Петр Николаевич, есть мнение поручить вам ответственный участок общественной работы. Наш большой производственный коллектив доверяет вам быть нашим представителем в Народном суде. Не сомневаюсь, что собрание коллектива согласится с нашим мнением.

Петя поблагодарил за доверие и стал дважды в неделю участвовать в роли народного заседателя в судебной тройке. Петю хвалили за правильность и твердость, что есть главное достоинство народного заседателя. Все это ему блестяще удавалось, но и не без проблем. Разбирали как-то дело по краже карманной, ясность была полной. «Вор должен сидеть в тюрьме», но вор оказался соседский по Петиному детству, и, обнаглев, попросил последнее слово. Поднявшись, спросил судью: «Гражданин судья, а как этот, что от вас справа, в судьях оказался? Его еще в детстве кроме как сексотом не звали». Судья-женщина, второй заседатель – женщина в пиджаке с депутатским значком – объявили перерыв. Обе женщины очень эмоционально уговаривали Петю не обращать внимания на слова отбросов общества: «Плюнь на него!» Но плюнул он в сторону Пети, когда его выводили после объявления приговора. Судья это приняла, как плевок в сторону суда, пересмотрела приговор и прибавила к сроку еще пять лет.

Написав в местком об улучшении жилищных условий, Петя надеялся и опять не ошибся. После длинной речи директор предприятия вручил ключ от квартиры. Жизнь обретала семейные черты – двадцать семь лет уже. Какая бы тетка ни была плохая, но все же готовила и стирала. Сейчас все наслаждения были в комплексном обеде в столовке, да в чае с печеньем вечером. Надо бы хозяйку. Эта тема для Пети была совсем путанная и непонятная. Известно ему лишь из протоколов комсомольских разборок о нравственности, да из судебных решений о семейных страхах. Но сталь закаляется в лишениях, а девушки потом. Да и где они, те девушки в красных косынках с горящими глазами? Он очень боялся влюбиться, было две попытки и обе неудачные. У тех обеих репутация была не очень. Но Петя думал, что время придет, не зная, что время только уходит. Зато, узнав, что его имя означает «камень», возбудился и укрепился.